Сумерки над степью

Когда их вывели на свет, то большую часть выживших продали прибывшим людям Баатура. Мальчик остался в числе тех, кого оставили. Многие радовались, кто-то говорил, что это хорошо, так как пленных покупали для строительных работ в Китай, где обычно умирали в первые же недели. Но мальчику было все равно. Он молчал, и вскоре все решили, что он немой. Было ли это истиной, не знал и он сам.

У Кара-Бортала было два сына, Арзар и Менгу. Менгу был примерно одного возраста с Еламаном, Арзар был чуть постарше. Они часто выезжали вместе с остальными воинами поселения на охоту.

Еламан иногда тщательно разглядывал их, пытаясь понять и осознать что-то свое. Его работа была не слишком тяжелой для взрослого мужчины, но довольно трудной для ребенка. Он таскал саксаул на дрова, которые затем рубили другие. Он носил воду, иногда следил за огнем. Кормили его один раз в день остатками еды.

Он потерял чувство реальности. Иногда ему казалось, что он вовсе не раб, что это он, Менгу, и сейчас он скачет вместе с другими воинами на охоту. А впереди его отец, только не этот Кара-Бортал, а именно его отец, казахский батыр, который был давно мертв.

Иногда он бредил. Падал на траву, закрывал глаза и молча лежал. Но при этом он никогда не плакал. Ни от боли, ни от осознания потери. Его мозг просто отказывался принимать происходящее. Он перестал жить в этом мире. Просто выполнял свою рутинную работу, изо дня в день. Его перевели из подземной ямы в палатку, так как он стал собственностью Кара-Бортала. И лежа там, прямо на земле, он вспоминал, о том, что ему обычно рассказывал отец. Он вспоминал о том, как дядя учил его скакать на лошади, и колыбельную, что обычно пела ему мать.

Вместе с ним в палатке жили еще несколько человек. Они пытались поговорить с Еламаном, но он им не отвечал. Он просто лежал, ничего не говоря.

Так проходили его дни.

Но Кара-Бортал не для этого держал рабов. Сложно судить о характере человека, исходя только из его поведения. Но все-таки можно сделать некоторые выводы, опираясь на его поступки. Бортал был чудовищем, наверное, еще большим, чем Дракон. В отличие от своего племянника этот ойрат обладал властью, пусть совсем не такой, как у хунтайши, но все равно – властью. Бортал был тираном, который тешился глядя на страдания других. Поэтому его род был так предан хунтайши Баатуру. Ему было уже все равно, где и как воевать, он упивался самим процессом.

Там, где проходили отряды Бортала, никто не оставался в живых. Однако его тирания была направлена не только на врагов, он был суров со своими воинами и с полным равнодушием относился к своим женам. Единственные, кто вызывал у него душевную теплоту, были его сыновья. Он с улыбкой на устах наблюдал за тем, как они скачут верхом, тренируются в стрельбе из лука и фехтуют палками.

У его сыновей были, разумеется, и учителя.

Еламан видел их иногда, больше всего ему запомнился старик с длинными волосами. Он всегда был одет в простую рубаху, опоясанную кожаным ремнем. В руках у этого человека никогда не было оружия, но оно было ему и не нужно. То, что он делал, то, чему он учил детей джунгара – не требовало никакого оружия, кроме своих собственных рук. Старик показывал им приемы атаки, нападения, даже против противников, вооруженных клычами. Еламан никогда раньше не видел подобного, и он иногда, позабыв о работе, смотрел на то, как Арзар и Менгу повторяют след за стариком причудливые телодвижения.

Однажды, когда Бортал возвращался с охоты, он заметил Еламана, несущего куски древесины. Бортал удивлено рассматривал раба, ему казалось несколько странным то, как этот мальчуган может нести груз, равный его собственному весу.

– Он очень вынослив, кто это? – спросил он своего телохранителя.

– Мальчишка, захваченный в одном из казахских аулов.

Бортал в задумчивости смотрел на Еламана и размышлял о чем-то своем.

На следующий день он приказал привести раба к нему. Его мысль была вполне простой, а вместе с тем ужасной. Бортал решил, что его сыновьям пора начать тренироваться не на кусках деревьев, а на рабах. И первым был Еламан. Именно так выносливость, которую отметил Бортал, сыграла роковую роль.

Сыновей Бортала их учителя вооружали палками и выставляли против них раба. Еламан не обращал ни на что внимания, он лишь мчался на врагов, мечтая о том, как бы придушить их. Но каждый раз он падал от ударов. Постепенно все его тело покрылось ушибами и само стало похоже на один, огромный синяк. Прошло время, и он перестал чувствовать боль, его разум, пытаясь не сойти с ума, отключал все, кроме ярости.

Когда человек слишком долго страдает, он начинает привыкать к этому чувству и забывает про все остальные. Трудно говорить, но через год Еламан начал жить только ненавистью.

Его избивали ежедневно. Но каждый раз он вставал вновь, порой удивляя всех. Он выживал, а его кости срастались с поразительной быстротой. Впрочем, сам он этого совсем не замечал, он представлял тот миг, когда он вонзит острие кинжала в тело Бортала.

Дракона он не видел, с тех самых пор, как стал сиротой. Но он знал, что ему придется рано или поздно встретиться с ним. Он боялся его больше всего.

Дракон приходил к нему во сне, где он был всегда таким же огромным, как в тот самый день. В руках у Дракона была огромная сабля, и он искал его, пробивая себе дорогу среди остальных воинов.

Бортал больше не интересовался Еламаном, он, несомненно, видел его, вместе с остальными рабами, на которых тренировались его дети. Но на этом его интерес заканчивался. Его больше волновали успехи своих детей. Он знал, что в следующем походе они будут сопровождать его, и тогда он сам научит их премудростям боя. Всему тому, что он знал сам.

Тем временем, хунтайши Баатур переживал не лучшее время. Безусловно, добыча, которую он получил в результате набега, подняла его авторитет в глазах родовых вождей. Но он чувствовал, что его силы постепенно иссякают. Никто не говорил ему это открыто, но он знал, что стоит ему допустить малейшую оплошность и его место займет другой. Да, он убил всех конкурентов на престол, но это было лишь временной отсрочкой.

И он готов был начать подготовку нового вторжения. Стычки, конечно же, не прекращались, и мелкие сражения велись и по сей день. Но Баатуру нужно было нечто большее. Он должен был взять под контроль все Северо-Восточные земли казахов. Район Жетысу фактически принадлежал ему, оставалось только несколько городов, в том числе и столица казахов Туркестан.

И Баатур решает вновь сыграть на разрозненности казахского ханства. Он знал, что существенным препятствием может стать лишь хан. Убив его, он ввергнул бы ханство в хаос. Султаны отказались бы подчиняться новому хану, а после Жанибека претензии на престол выдвинул бы Жангир.

Законы степи были суровыми. Жангир проиграл сражение, а это значило, что он потерял уважение и авторитет. Он бы уже никогда не смог собрать большого ополчения.

И хунтайши решает начать осуществление своего плана. Он собирает вождей всех ойратских родов и дает им понять о том, что пора собираться.

По сути, он стремился не столько к добыче, сколько к собственной славе. Тщеславие звало его на запад, в степи Средней Азии.

Ставка Хотогчина, носившего титул Эрдэни Баатура-хунтайши, сына Хаара-Хулы тайджи, располагалась севернее озера Зайсан, в верховьях Иртыша. По его приказу были возведены укрепления, которые закрывали его таким образом, что воины хунтайши оказывались в более выигрышном положении, в случае нападения. А его Баатур опасался больше всего. Последнее время ему все больше казалось, что против него строят заговор, именно поэтому он решил действовать безотлагательно.

Он созвал вождей наиболее крупных племен, входивших в состав Джунгарского ханства. Все было проделано неофициально, и вожди прибыли в качестве гостей. Впрочем, разговор был совсем не бытовой. Перед хунтайши стояла непростая дилемма: или он атакует казахские степи безотлагательно, или рискует потерять свои собственные. А дело было в том, что взаимоотношения с Китаем все больше и больше накалялись. Послы Цинской Империи открыто претендовали на степи Джунгарии и делали непрозрачные намеки в сторону Средней Азии. Хунтайши Баатур понимал, что все его войско держалось на Цинском вооружении, стоило Китаю перекрыть торговые дороги и атаковать хунтайши, ханство было обречено.

Понимали это и вожди ойратских родов. Поэтому они прибыли сразу, как Баатур пригласил их, и, конечно же, каждый знал, о чем пойдет разговор.

Хунтайши сидел в задумчивости, когда его мысли прервал его сын Сэигэ. Он вошел в юрту и проговорил:

– Отец, все гости прибыли.

Хунтайши посмотрел на сына. На мгновение он отвлекся от своих мыслей и вспомнил себя в его возрасте. Его отец Гумэчи, носивший титул Хаара-Хулы тайджи, никогда не отличался милостью и не позволял никаким эмоциям взять над ним вверх. Он почти не обращал внимания на Хотогчина, по крайней мере, так казалось ему. Больше всего он запомнил эпизод, когда будучи еще ребенком, он упал с лошади. Тогда его отец рассмеялся и проговорил: «Разве это мой сын? Если он даже не может оседлать кобылу?». Хотагчин ненавидел своего отца и стремился во всем показать свое превосходство. Он сражался подобно дюжине воинов, в стрельбе из лука ему не было равных. Когда в 13 лет он убил своего первого врага, Хаара-Хулы равнодушно проговорил: «Настоящий ойрат не хвастает своими достижениями». Тогда юный Хотогчин, который позже станет непобедимым Баатуром-хунтайши, возненавидел отца еще больше.

Но сейчас он понимал, что отец любил его, просто иначе он не мог воспитать в нем сильного и стойкого тайджи. А настоящий хунтайши должен быть жесток, он должен забыть милосердие и думать только о своем величии. Такие вещи нельзя выучить в одночасье, ты должен впитать их с рождения. И он, Хотогчин, впитал их. Впрочем, он старался не повторять ошибок своего отца, возможно, потому, что методы его воспитания были ненавистны новому хунтайши. И хотя своего старшего сына Сэигэ он воспитывал в строгости, но и не обделял отцовской заботой. Он старался, чтобы его сын чувствовал всю ответственность, лежащую на хунтайши, но при этом не забывал свое собственное «я».

Младшего сына Галдена, Баатур отдал на воспитание в буддийский монастырь. Он хотел исключить любые притязания на престол между своими сыновьями. Так, Сэигэ он готовил к военному ремеслу, а Галдена к светской жизни. Впрочем, это также было продиктовано желанием оградить одного из сыновей, отправив его в монастырь, он спасал его от родовых интриг. В своей боязни потерять власть, хунтайши дошел до того, что стал убивать родственников, по крайней мере, тех, кто мог претендовать на престол.

Сэигэ послушно стоял и ждал ответа отца. Он привык слушать того и питал к нему глубокое уважение. Но следует сказать, что в душе ему не терпелось самому взойти на престол и уж тогда, он бы захватил всю Среднюю Азию, дошел бы до русских степей, а на востоке отбил бы родные ойратские пастбища, отнятые у них Цинской Империей.

Цинская Империя! Он ненавидел ее. Посланники империи были повсюду, их ставленники были советниками у его отца и фактически руководили им. Мало того, что они с каждым годом продвигали свои границы все дальше, на земли Джунгарского ханства. Так они еще и диктовали свои условия, направляя всю мощь Джунгарии в сторону степняков Средней Азии.

Он не любил цинцев и в этом он был не одинок. Практически также мыслили все родовые вожди ойратов, но они все понимали, что полностью зависят от Цинской Империи. И если Император поднебесной пожелает, то завтра же степи Джунгарии запылают огнем. Китай был слишком силен, по крайней мере, сейчас. Сэигэ имел на это свои взгляды и в своих мечтах видел себя великим завоевателем, с мнением которого будет считаться китайская знать.

– Сэигэ, – промолвил, наконец, хунтайши, – скажи мне, что ты думаешь о нынешнем положении в степи?

Сэигэ задумчиво поглядел на отца.

– Я вижу настроения среди воинов. Они хотят сражений, им надоело сидеть здесь подобно овцам, отец. Они хотят войны, им нужна кровь, добыча и слава. Вот что я вижу!

Хунтайши кивнул, скорее своим мыслям, нежели словам сына.

– Это хорошо, а что думаешь лично ты?

– Отец, я полностью полагаюсь на твое мнение. И я считаю твое решение абсолютно верным. Мы должны выступить в степи Жетысу. Мы должны захватить казахское ханство, до того, как они окрепнут.

– Молодец Сэиге, но что ты думаешь по поводу Цинской Империи?

Сэигэ, казалось, замялся. Он даже не знал, что и говорить. Лгать отцу он не мог, так как тот прекрасно знал настроения своего сына. А говорить правду, значило идти против политики отца. В любом случае компромисса быть не могло, и Сэигэ ответил уклончиво:

– Я думаю, что нам следует быть настороже.

– А ты знаешь мнения моих советников?

– Я знаю, что все они подданные Императора, и это достаточно, чтобы понять их желания.

Баатур нахмурился.

– Это ты сам так решил, или тебя надоумила твоя мать?

– У меня есть свои глаза, отец.

– Это хорошо, продолжай наблюдать дальше. И позови Даваци, я хочу с ним поговорить.

– Слушаюсь отец, – Сэигэ кивнул и вышел из юрты.

Баатур был совсем не рад мыслям своего сына. Если так пойдет и дальше, то стоит ему умереть, как этот юнец начнет войну с Цинской Империей, а это грозит гибелью всему ханству. Хотя, пройдет время, и Сэигэ сам все поймет. Мудрость приходит с опытом. Сейчас его сыном руководили мысли его матери. А она все жаждала отомстить Китаю за смерть своих родных из рода торгутов. И эту ненависть она прививала и Сэигэ.

Иногда Баатур размышлял о превратностях судьбы. Та часть ойратов, что откочевала в северные степи, что случилось с ней? До него доходили обрывки разной информации и даже прибывали послы из торгутских родов. Баатур подумывал о том, чтобы пройти сквозь всю Центрально-азиатскую степь к северу и соединиться там с теми джунгарами, что откочевали туда, когда его отец еще только претендовал на престол.

Великий тайджи Хаара-Хула, которого боялись как враги, так и союзники. Но он переплюнул его. Ведь Джунгарское ханство было полностью его объединением. Возможно, он ошибся в самом начале, когда в поисках союзников обратился к Китаю, но теперь переигрывать совершенное было поздно. Он не хотел признавать этого, но за каждым его действием следили глаза и уши поднебесной. Все его советники были послами Империи Цинь.

В юрту вошел Даваци, один из старших вождей рода дербетов. Он был намного старше самого Баатура и знал его еще тогда, когда он был просто Хотогчином. По сути, он был немногим младше его отца. И его мнение значило для хунтайши очень много.

– Приветствую тебя Эрдэни Баатур-хунтайши, – Даваци наклонил голову.

– И я приветствую тебя, Даваци, сын Акзура из рода дербетов.

Даваци улыбнулся.

– Прошел почти год, как я тебя не видел, – он перешел на неофициальный тон.

Баатур поднялся со своего места.

– Как я рад тебя видеть Даваци, верный воин моего отца.

Они обнялись, как старые друзья.

– Я вижу, ты собрал всех крупных вождей на церемонию женитьбы твоего племянника. Но ведь это не главная причина, или я ошибаюсь?

– Ты, как всегда, прав, и мне, как никогда, нужен твой совет, – Баатур приглашающим жестом усадил гостя на кошму.

– Спасибо, – лицо Даваци было непроницаемым.

– Я в сложной ситуации, ты единственный человек, с которым я могу говорить более-менее открыто, – Баатур выдержал паузу, а потом продолжил, – недавно прибыл посол от богдыхана Канси. Цинская Империя хочет, чтобы мы двинулись на запад.

– Мы не можем сделать этого сейчас, – Даваци был поражен, – мы не достаточно подготовлены, к тому же вожди родов не согласятся выступить.

– Они согласятся сегодня, – ответил хунтайши.

– Так вот для чего ты созвал их. Тогда тебе надо было созвать курултай. Такие вещи на праздниках не решают.

– Я прекрасно знаю об этом. Но у меня нет выхода. Мы должны выступить, и ты это прекрасно понимаешь. К тому же сейчас как раз подходящий момент, степные султаны ведут войны меж собой, и нам стоит только войти в эту степь, как они сами раскроют перед нами ворота своих городов. Это сражение уже выиграно.

– Другие вожди будут против.

– Конечно, поэтому мне поможешь ты, – хунтайши дружески похлопал гостя по плечу.

– Как ты намерен это сделать?

– Завтра, я соберу всех у себя в юрте и просто поставлю в известность. И ты поддержишь меня первым. Они не пойдут против воли хунтайши и рода дербет. И выступим мы безотлагательно.

Даваци молчал. Он не смел противиться воле хунтайши, но в душе был против. Слишком неподходящим было время для наступления. Если бы они выждали хотя бы несколько месяцев, то он был бы более уверен в победе. Однако отец Баатура, Хаара-Хула ценил его, Даваци, как раз за его молчаливое согласие и поддержку во всех начинаниях великого тайджи. И Даваци не собирался идти против воли нового хунтайши.

– Да, конечно, я поддержу тебя.

Баатур кивнул, он и не сомневался.

Весть о смерти хана Жанибека разнеслась по степи подобно молнии. Он попал в джунгарскую засаду, когда возвращался в столицу казахов город Туркестан. Его и всех его нукеров беспощадно вырезали.

После похорон хана стало совсем очевидным, что в степи начались темные времена. Как раз в этот период ойратские орды собирались для решительного и окончательного похода, который, по мнению хунтайши, должен был расширить границы его ханства до самого Яика. Вожди ойратских племен поддержали его решение.

В казахской же степи царил хаос. Султаны, заручившись поддержкой родовых биев, начали борьбу за ханский престол. Каждый видел себя на месте единого казахского хана. Брат Жанибека, Жангир, был не признан и, памятуя о его поражении в битве 1635 года, его вытеснили на второй план. По сути, он просто был заперт в Туркестане.

Одним из его союзников был султан Болат, который был верным воином Есим хана, отца Жангира и Жанибека. Помимо него под командованием Жангира находились верные ему воины, и он мог силой попытаться взять трон. Но в сложившейся ситуации любая агрессия внутри ханства повлекла бы за собой полное поражение. Султаны Жетысу, как и в 1635 году, отказались подчиняться Жангиру, не понимая, что ойратская напасть не обойдет их стороной.

Жангир хан был очень крепкого телосложения, и отличался на фоне других батыров своим ростом. С самого детства он проявлял интерес к военным наукам, хотя его отец Есим хан старался, чтобы его сыновья ко всему прочему были отличными дипломатами. Жангир меж тем с легкостью овладевал и социальными науками, хотя они не приносили ему такого удовлетворения, как скачки или искусство ближнего боя. Из всех казахских воинов не было ему равных в соревнованиях по натягиванию лука. Одной рукой мог он поднять троих взрослых мужчин, а в бою сражался с таким рвением, что ни один противник не мог сразить его.

Единственным центром, соединявшим казахов, был город Туркестан. Он был не только столицей, но и духовным центром ханства. Его потеря значила бы полное поражение. Поэтому огромная роль была уделена оборонительным укреплениям. Их модернизация и расширение было начато еще при Есим хане. Фактически окончательно завершил его султан Жангир. Город можно было разделить на две части. Самой укрепленной была центральная сторона, Хисар. Она была обнесена плотной стеной и именно в ней находились все наиболее важные постройки. Она была густонаселена как простыми ремесленниками, так и воинами. Жангир перенес основную часть всех военных построек именно сюда, под защиту крепостных стен.

Все, что начиналось за Хисаром, было пригородом. Здесь в основном находились мелкие постройки. В самом же городе, помимо Хисара, выделялись жилые кварталы – Масхалла. Каждый квартал имел около 10 домов.

И все-таки Жангир надеялся остановить джунгар еще до того, как они дойдут до Туркестана. Потеряв всякую надежду найти союзников среди казахских султанов, он стал искать их вовне. За помощью он поочередно обращался к правителям Бухары, Хивы, Коканда и, в конечном счете, к киргизам. Но эти государства были слишком заняты своими внутренними распрями.

Наконец, в 1642 году через территорию Джунгарских ворот в степи Средней Азии ворвалось объединенное войско Эрдэни Баатура-хунтайши.

Но вернемся немного назад. Как мы уже знаем, решение хунтайши поддержали все вожди ойратских племен. Но были и те, кто высказал протест. Впрочем, под давлением воинов Даваци голоса противников были быстро подавлены.

Среди тех, кто в тот день был приглашен в ставку к Баатуру, был и Кара-Бортал. Он прибыл вместе со своими нукерами. Как и обычно, он молчал, когда было нужно, он высказал полное согласие с политикой Баатура и мысленно уже наметил план будущего похода. В этот раз он собирался взять с собой обоих своих сыновей Арзара и Менгу. Они уже достигли того возраста, когда воин должен был убить первого противника.

С торжества Бортал вышел задумчивым. Ему не нравилось усиление влияния Цинской Империи на политику великого хунтайши, но кто был он такой, чтобы оспаривать чье-либо мнение. Торжество по случаю женитьбы племянника Баатура длилось несколько дней. Еда была в обилии, и гости разошлись довольными.

Бортал взглянул на Арзара, который скакал на своем коне, рядом с ним. Да, его сын уже значительно подрос, и пора ему было примерить на себя роль воина. По возвращении назад, Бортал рассчитывал собрать всех воинов, разделив их на два группы, одну поведет он с Арзаром, другую Менгу вместе с Жаугашем.

Жаугаш. При этом имени Бортал невольно вздрогнул. Порой ему становилось не по себе, когда его племянник смотрел ему в глаза. Этот ребенок с самого детства был пятном на глазах у Бортала. Он ясно помнил, в каком гневе был отец, когда его дочь, сестра Бортала, вернулась с плена с ребенком. Ее ждал «несчастный случай», – ей перерезали горло. Ее безродного сына отдали на воспитание одной из бабок. По сути, это был позор для всего рода.

Но этот ребенок с самого детства удивлял всех. Он выигрывал все соревнования в борьбе, стрельбе и скачках. Он не упускал ни одного случая угона скота у соседних родов. Постепенно он превращался в Дракона. На многочисленных степных сабантуях он показывал себя как искусный воин, побеждая в балуан-куресе воинов из других родов. Все быстро забыли, что Дракон был незаконнорожденным. А воины рода проявляли к нему глубокое уважение и страх. Но он никак не мог претендовать на главенствующие роли в роду. И Бортал не боялся того, что Дракон будет конкурентом его сыновьям.

В его памяти часто всплывал эпизод, когда их род вел войну с другим ойратским племенем. Они выступили неожиданно и сделали расчет на внезапность, в конечном итоге, их план удался. Они ворвались в один из вражеских аулов, воины противника быстро поняли безвыходность и сдали оружие. Обычно в таких случаях все заканчивалось отгоном скота противника. Так должно было быть и в тот раз, но Жаугаш считал иначе. Он приказал вырезать весь аул, не оставляя никого в живых. Бортал поначалу был в бешенстве, но Дракон охладил его пыл, рассудительно проговорив:

– Они нам не простят, и если мы оставим их, они придут и вырежут нас.

Бортала поразило то, с каким холодом и безразличием в голосе Жаугаш приказывал сарбазам вырезать беззащитный аул их собратьев джунгаров. Но он, в конечном счете, был прав, хотя и нарушал все законы морали.

Конечно же, времена раздоров между ойратскими родами закончились с приходом к власти Баатура-хунтайши. Он объединил всех воедино и направил агрессию в сторону степей Жетысу.

Пока что, Жаугаш был тем связующим звеном, которое позволяло Борталу в любой момент собрать войско и отправиться в поход. И Дракон его слушался во всем.

Для себя же Бортал все уже давно решил. Он возвращался обратно, чтобы собрать своих воинов для нового похода. Он и не подозревал, что его планам не суждено было сбыться…

Глава 3

На следующий день после своего приезда в город, за Максатом заехал Балтабай. Он заранее предупредил, что заедет ближе к обеду, и Максат решил временно внести коррективы в свои планы и перенести запланированные дела. Тем более, что у него не было четкого рабочего графика, и он был в своем роде предоставлен самому себе. Но Максат прекрасно понимал, что с написанием статьи затягивать не нужно, люди из британского издания хоть и не давали ему никаких сроков, вполне понятно намекнули, что он далеко не единственный кандидат.

Итак, ровно без пятнадцати двенадцать Балтабай уже стоял в коридоре старой квартиры Максата. К тому времени в доме, кроме него и Маржан-апы больше никого не было, Балтабай же прибыл в веселом расположении духа и принялся подгонять Максата собираться.

– Сейчас поедем, нормально покушаем, тут хорошее место знаю, с шашлыками, пивом посидим, – довольно произнес он.

Максат поморщился:

– Так утро же, может потом?

– Никаких «потом», – категорично отрезал Балтабай, – да и какое еще утро? Время к обеду идет, так что давай, собирайся, заодно обсудим твои рабочие планы.