Шарада

Вопрос в том, хватит ли духу воспользоваться им. Поверить в себя. Признать, что неудача – лишь короткий отрезок, миг, на долгом пути жизни.

Когда я падаю, то всегда поднимаюсь, и борюсь, во что бы то ни стало. Я не чувствую ту грань, когда нужно сказать себе: да, я признаю, теперь уже не стоит воевать, а лучше сложить оружие. Я иду до самого конца, пока щепки не полетят в разные стороны, и тьма не поглотит душу. Обычно, уже после, требуется долгое время, чтобы вновь обнаружить свет внутри себя. Может казаться, что его нет. Но он находится. Всегда.

В таком состоянии явно ощущается сплетение добрых и злых намерений. Ясная мысль путается с безумной. Границ не существует. Все смешано. Ты – демон с ангельскими крыльями. Ты – праведник и грешник. Ты тот, кому не требуется определенность.

Способность быть с обеих сторон дает возможность держаться на плаву.

Я могу быть умником, и этого никто не оценит. Я могу быть психопатом, но сходить с ума незаметно. Я могу быть отличным любовником, и скрывать свою неудовлетворенность. По факту я мистер Икс, но общество само захочет, чтобы я был мистером Игрек. При этом я всегда остаюсь в плюсе.

Я могу быть кем угодно. Мое преимущество в обезличенности.

Когда все смешано, ничего не заметно. Все поглощены своими проблемами, а затем превращают их в общественные. Кому до меня есть дело? Я прохожу через толпу неопознанным.

Стоит почувствовать себя хорошо, притянуть за волосы свой позитив, и все поверят в твой оптимизм. Это не маска. Всего лишь маленькая хитрость. Фокус. Иллюзия реальности чувств.

Но если зайти слишком далеко, рано или поздно, приходится остановиться. Сделать это труднее всего. Оседланная волна так прекрасна! Вид с самого высокого пика так чудесен! Вселенная приклонила колено! Ты – король без родословной! Как расстаться со всем этим? Пусть даже на время?

Но иного выбора нет. Всякий раз, когда я ускорял свой темп, появлялись они. Те, кого я никогда не мог запутать или обмануть. Думаю, что никто не мог этого сделать. Потому что они всегда знали больше. Им всегда была открыта дверь в иные миры…

Мы неслись по пустынной мостовой, как долбанные Шумахеры. Моя спортивная «бэха» против их лексуса.

Это был один из тех моментов, когда я жалел о том, что так и не научился лихачить на дороге. Некоторые вещи нужно просто уметь делать, вот и все. Здесь я до сих пор не преуспел.

Моя неопытность губила меня со скоростью выше ста километров в час.

Я был в ярости, когда они старались заехать сзади. И я был в панике, когда они поравнялись с нами, стремясь вытолкнуть нас на обочину.

Я предпринимал попытки ответить им, но преимущества определенно были не на моей стороне.

Мне хотелось достать пистолет. Но это все еще был неподходящий случай – до этого у меня не было перестрелок, и я готовил себя к этому, как девственница к первому сексу. Я знал, что рано или поздно, мой мозг отключится, и я начну палить во все стороны, отстаивая собственные позиции. Но определенно точно, не сегодня, и не сейчас. Я знал, что потерплю поражение.

Смириться с этим было невозможно.

Путь от ярости до смирения тернист.

Поэтому, все же, я боролся до последнего.

Какой-то частью сознания, я понимал, что сегодня моей машине придет конец. Это как с отличной любовницей – ты ее используешь, любуешься ею, иногда восхищаешься, представляешь ее своим друзьям, они даже могут позавидовать; время от времени, ты ее лелеешь. Но ты ничего о ней не знаешь – как бьется ее пульс, что она чувствует, когда ты требуешь от нее что-то выше ее возможностей. Она всего лишь более или менее исправный механизм – сделает все, что положено. Иногда даст сбой, но это мелочи.

Но рано или поздно наступает момент, когда с любовницей пора распрощаться, как бы она тебе не нравилась.

–Прощай, милая! – сказал я, понимая, что нас сносит с дороги в кювет.

Не могу сказать точно, сколько раз мы перевернулись. Помню только, что это длилось почти вечность, и я уже готов был все отпустить. Но, как всегда, что-то помогло мне остаться в сознании. Неразгаданная сила. Твердая воля.

Я огляделся, и понял, что жив. Парни были в отключке.

Живы, подумал я. Должны быть живы!

Волна паники снова захлестнула меня, когда я понял, что не могу пошевелить ногами. Либо парализовало, либо что-то еще.

Затем я услышал, как распахнулась дверь в салон, и в следующий момент Кирилла уже вытаскивали наружу те двое, что решили пойти в активно-радикальное наступление, хотя такого раньше не происходило. Кирилл был словно пьян. Он был еле живой, и вызывал к себе добрую долю сожаления.

Я не мог отдать его просто так.

Я постарался развернуться, но почувствовал адскую боль в ногах (можно было не волноваться; я просто застрял), и вцепился руками за Кирилла, успев ухватить его ногу. Мы стали тянуть его каждый в свою сторону.

Кирилл посмотрел на меня так, словно пробудился от ночного кошмара, но увидел его продолжение наяву. Казалось, он не понимал, что вокруг него творилось.

–Нет! – выкрикнул я. – Нет, мать вашу!

Наверное, со стороны мы выглядели, как маленькие дети, которые не могли поделить большую игрушку.

Их было двое. И поэтому у них было преимущество. Младший обошел мою изувеченную машину, и оказался с моей стороны. Он собирался утихомирить меня. Стекло было разбито, поэтому он легко мог до меня добраться.

Я отпустил Кирилла, быстро открыл ящик между сиденьями, дрожащими руками достал пистолет, развернулся (снова страшная боль в ногах), и приставил пистолет к плечу Младшего. Перед тем, как спустить курок, я увидел, какими большими стали его глаза от неожиданности. Грохнул выстрел. Парняга взвыл, на подкошенных ногах сделал пару шагов от машины, и упал коленями в траву.

–Пошел ты! – сказал я ему. – Пошли вы оба!

Старший посмотрел на меня так, как только взрослый может смотреть на неразумного подростка.

–Все-таки, Айдын, ты псих, – сказал он.

–Каждому поступку есть свое оправдание, – ответил я.

Старший подошел к напарнику, и осмотрел его рану.

Младший старался терпеть, стоило отдать ему должное. По голосу было слышно, как ему хотелось расплакаться. Но он держался; крепкий орешек, черт возьми.

Старший помогал ему подняться, приговаривая при этом в мою стророну:

–Когда в фильмах стреляют в плечо героя, он поднимается, и идет дальше. С трудом, но идет. Изображая на своем лице маску боли. Наверное, именно этой выдумкой ты руководствовался, когда решил стрелять в упор. Да, Айдын?

–Помоги мне выбраться, и тогда мы поговорим, – сказал я.

Было понятно, к чему он ведет. Но у него не получится выставить меня придурком. Они напали на меня. Я напал на них. Мы квиты.

Старший продолжал свою песню:

–На самом деле, плечевые ранения очень опасны. Плечо содержит подключичную артерию, которая связана с плечевой артерией, – к сведению, главной артерией руки, – а также с плечевым сплетением, большой нервной связкой, которая управляет ее функцией. Исход может быть разным. От потери руки до долбанной смерти. Ты хочешь, чтобы он умер?

–Сомневаюсь, что это произойдет сегодня, .

–Все мы смертны. Видит Бог, Айдын, если с ним что-то случится, я приду к тебе. Если у него отнимут руку, я отниму твою руку. Если же это будет жизнь, тогда тебе придется попрощаться с миром.

–Тогда вам лучше поторопиться к хирургу, разве не так?

–Верно, – сказал Старший. – Желаю тебе удачно выбраться из той ситуации, в которой ты сейчас находишься.

Я промолчал. Мне не терпелось освободиться.

Они двинулись к своему джипу. Раненный ковылял, но держался молодцом. Я знал, для того, чтобы ходить в простреленном состоянии, нужно быть больше, чем просто человеком.

Кирилл уже сидел внутри, и смотрел на все отсутствующим взглядом.

Они забирают его. Черт возьми, они его забирают!

Я не должен был отпускать его. Не так все должно было быть!..

Я подумал, как снова придется продираться сквозь заросли своего поражения к привычному свету. И ощутил при этом боль во всем теле.

Фиаско!..

Я сирота, который никогда не знал своих родителей. Узнать, кто они; увидеть их со стороны; обнять их; почувствовать тепло их тел – это мечта, которая постоянно посещает меня. Это то, чего требует моя душа. Порой, я словно схожу с ума. Мне начинает казаться, что рано или поздно, но это точно случится. Я постоянно делаю это в своих снах. Почему бы этому не произойти в реальности?

Мою веру ничем не сломить. Детский дом, чувство одиночества, тот факт, что меня покинули, – все это со мной до сих пор. Я все еще жив. Все еще здесь.

Когда мой приемный отец усыновил меня, мне было пять лет. После холодных комнат и постелей я попал в руки озлобленного и жестокого человека, одержимого своей идеей, единой истиной, абсолютной и непогрешимой.

Он искал ко мне путь через доброту и заботу. Он воспитал во мне мужчину. Он сделал из меня воина.

Я не смел ослушаться, и старался учиться тому, что изначально было мне чуждо. Мне не хотелось перечить человеку, который назвался моим отцом. Но шестое чувство постоянно подсказывало мне, что все происходящее неправильно.

Он научил меня усидчивости, и показал пользу стараний. Он рассказал мне, как я могу владеть своим телом, и как мое же тело способно управлять мной. Мои мысли, мои желания, мои потребности… Он стирал их. Шаг за шагом. Методично. Со знанием дела.

Он научил меня читать, и я познавал заповеди. Мы молились. Мы были преданы нашей вере.

Он говорил, что весь мир обязан быть предан вере. Истинной вере…

Он научил меня убивать. С моим отцом я познал суть оружия. Его силу. Его спокойствие.

Но я так и не смог поверить ему до конца. Что-то извне постоянно подсказывало мне, что вера не ведет к убийству. Я чувствовал это, знал об этом.

С ним мы были одиноки в своих взглядах. Мы были одни против всего мира…

В конце концов, все это кончилось…

Я убил человека… Да, я убил человека. И после этого почувствовал себя лучше. Я ощутил свободу. На секунду. На одно прекрасное мгновение.

Мне пришлось это сделать. Мои руки были окроплены кровью с малого возраста. Я до сих пор оправдываю себя: если бы я не сделал этого тогда, то, возможно, сегодня меня бы здесь не было…

На войне убивают, чтобы выжить. Я убил в мирное время. Но цель была аналогична.

Мы – братья, не связанные общими генами или кровью. Мы – дальние родственники. Мы узнаем друг друга, когда пересекаемся взглядами в толпе. Мы – убийцы…

Оружие не может стрелять само, у механизма нет стремления к воле. На курок нажимает человек, и после становится убийцей.

Не смотря на это, мне до сих пор кажется, что однажды пистолет в моей руке выстрелил случайно. Пуля прошла на вылет, и через мгновение парень, который пытался напасть на меня, был уже мертв. У меня не было намерения убивать его. Припугнуть? Да. Обычно это срабатывало.

Но тогда был непростой случай. Тот отморозок, упокой Господь его душу, был в стельку пьян. Его ничто не могло остановить. Он не просто лез на рожон. В минуту нашей с ним схватки ему хотелось словить пулю. Он всего лишь получил, что заслужил. Ему стоило выспаться, и, я уверен, мы смогли бы разрешить наш конфликт уже на трезвую голову. По крайней мере, мы могли постараться…

Ранним осенним утром я совершил случайное убийство… Он не был моим врагом. Нас не объединяли общие дела. Этот парень был всего лишь придурком, от которого пришлось защищать нужного мне человека, – своего сокурсника.

Его звали Тим.

Широко открытыми глазами он смотрел на бездыханный труп, лежащий в луже собственной крови. Тим молчал, и молчание его было наполнено ужасом. Он понимал, что априори становился свидетелем хладнокровного убийства; а также потенциальным подозреваемым. Для него уже не было пути назад. Для нас обоих…

Мне казалось, что после выстрела я мог слышать все: как шелестит трава; как бьется и останавливается сердце; как душа покидает тело…

Я оглянулся по сторонам. Прислушался к шорохам. Где-то взлетела в воздух птица, захлопала крыльями, улетела подальше от смерти.

Вроде никого. Кроме нас двоих; и мертвеца.

–Этого не должно было случиться, – сказал я.

Тим кивнул. Он не мог смотреть мне в глаза.

Я подошел к нему, и почувствовал, как ему было страшно. Ему хотелось убежать куда подальше. Каждый хотел бы этого, оказавшись в подобной ситуации.

–Необходимо избавиться от тела, – сказал я.

–Что я должен делать? – с готовностью спросил он.

Хоть он и боялся, и его начинало колотить, решимости в нем было хоть отбавляй.

–Это мое дело, бро, – сказал я. – Тебя здесь быть не должно.

–Даже и речи быть не может. Я не оставлю тебя одного.

В очередной раз мне пришлось убедиться в его преданности. Он боялся меня. Он боялся будущего. Но совесть не позволяла ему оставить друга в неясной ситуации.

Он был уверен, что мы друзья.

Он был в заблуждении…

–Тим, слушай меня внимательно. Сейчас ты развернешься, и пойдешь той дорогой, какой должен был пойти изначально. Насколько я помню, мы договаривались, что ты пойдешь домой. Верно?

В его взгляде было смятение.

–Прости, – сказал он.

–Иди домой, бро. Помойся и выспись. А когда проснешься, и вспомнишь обо всем, просто подумай, что это был всего лишь страшный сон, ночной кошмар. Тебя здесь не было. Ты понял? Скажи, что ты меня понял.

–Да… – Он кивнул. – Да, я понял.

–Иди!

Он развернулся, и побрел. Ноги его не слушались. Уверенная осанка пропала. На одежде остались следы борьбы. Мне не хотелось, чтобы кто-нибудь увидел его таким. Я посмотрел на часы. Еще не было шести. Люди выйдут на работу только через пару часов.

Неожиданно он упал на колени, и как-то смиренно посмотрел на небо, отклонившись немного назад. Закрыл глаза…

Я подошел к нему, и увидел, как на его щеке блестела слеза; услышал его тяжелое дыхание. Стал поднимать его с земли. Он не слушался.

–Ты должен идти! – повторял я ему. – Будь сильным!

Вдруг он сказал:

–Я люблю тебя, бро…

Не открывая глаз, не смотря в мою сторону.

Ему было стыдно. За свои потребности. За свои чувства.

Раньше я бы разозлился. Теперь же его любовные стремления вызывали во мне умиление. Он был словно маленький ребенок, ослепленный желаниями, и не способный преодолеть их.

Я проигнорировал его, и подтолкнул в спину.

–Иди!

Пришлось прогонять его.

Он пошел, не оглядываясь. Немного шатаясь, но уже более уверенным шагом…

Избавиться от трупа не всегда сложно. Сложнее жить с воспоминаниями. С чувством вины, если оно имеет место быть, конечно.

Сейчас мало говорят о вине, или об ответственности.

Я стремлюсь не признавать своих промахов. Ни перед людьми, ни перед собой. Виноват кто угодно: мои приемные родители, которые не сумели дать мне должное воспитание; мой учитель по боевым искусствам, который оказался более агрессивен, чем следовало бы; фильмы и видеоигры, заполненные сексом и насилием; уборщица, не так посмотревшая на меня; уличный кот, перебежавший мне утром дорогу.

Виноват кто угодно. Но только не я. Иначе я не выживу…

Когда я вернулся домой, машины уже стояли в утренних пробках. Я встал перед зеркалом, взглянул на свое уставшее отражение. Потный и грязный. Открыл воду, желая для начала ополоснуть лицо. Но сорвался. Бросился к толчку, убрал крышку, и вырвал какой-то белой жидкостью. Затем свалился на холодный кафельный пол.

Мне становилось легче. Напряжение спадало…

Я сын успешного бизнесмена. Мой отец метит в политики, и поэтому мне стоит осознать меру своей ответственности, – за свое поведение, за свои высказывания. Никто не говорит мне об этом напрямую. Только мать намекает вскользь; напоминает мне, чтобы я не забывал кто я, и какого мое положение.

Мои мысли часто заняты финансами, их приумножением. Бедности для меня не существует. Меня никогда не посвящают в эту сторону жизни. Поэтому некоторых фактов незавидной жизни людей я касаюсь лишь немного, прохожу с краю. Что-то слышу от своих знакомых, о чем-то говорит мать, когда готовит речь мецената.

Когда я вижу на улице оборванца, мне напрашивается только один вывод о таком человеке: он недостаточно позаботился о своем благополучии; его мышление, по большей части, было ограниченным; если человек считает себя лишним обществу, то там ему и место.

Социальный статус моего отца автоматически передается и мне. Почему-то, мне постоянно хочется подтверждать данное мне положение, подкреплять его своими способностями и реальными действиями.

Но, если быть честным, в этом плане у меня мало что получается. Я стараюсь разобраться в проблеме, но у меня не выходит. Возможно, это связано с величием фигур моих родителей.

На самом деле, я не совсем люблю останавливаться на подобных мыслях. Я стараюсь концентрироваться исключительно на положительных моментах. Их в моей жизни гораздо больше.

Не должно показывать себя слабаком или неудачником. Нытиков я стараюсь обходить стороной. Меня от них воротит.

Я люблю улыбки. Смех. Люблю подтрунивать над кем-нибудь. Последнее доставляет мне особое удовольствие, ибо реакция окружающих бесценна. Не все понимают, когда устраиваешь провокацию. И не всем по нраву подобная забава. Я же всегда в восторге от тех импровизированных спектаклей, которые в итоге получаются. Временами в меня летят шишки, я не вижу в этом ничего дурного.

Я хожу на вечеринки, где можно встретить нужных людей. Где можно встретить людей, с которыми легко веселиться. Людей, которых ты уже знаешь, и которые знают тебя. Твои способности. Твои склонности. Твое странное чувство юмора.

К сожалению, не все вечеринки заканчиваются удачно.

Однажды мы сбили человека, переходившего дорогу в неположенном месте. За рулем был один из тех перспективных и вполне прилежных молодых людей, который никак не ожидал, что именно ему угораздит попасть в подобную историю. Мне было искренне жаль его, – он был безутешен, и до бесконечности корил себя за нерасторопность. Ничто не могло его хоть как-то успокоить. И, в итоге, он принял готовность понести полное наказание. Конечно, его родители сказали ему, что он сошел с ума, и чтобы он сидел тихо, и не высовывался. Их правоту оспорить трудно. Потом, когда все кончилось, он несколько «отрезвел», и сразу повзрослел лет эдак на пять – в его блестящих волосах брюнета появились миллиметровые следы седины.

Тогда я впервые и всерьез (но в тайне ото всех) поблагодарил Бога за то, что это была не моя машина, и не я стал причиной чьей-то гибели. Мимолетное рождение веры показалось мне весьма милым. Реальность стала наполовину подвластна какой-то высшей силе, о которой я слышал, но никогда не желал верить в нее.

Эту же силу я стал обвинять, когда меня постигали неудачи в моих начинаниях. У меня была убежденность – что-то не давало мне двигаться дальше; не позволяло сделать мне то, что мне хотелось сделать.

Мне страшно хотелось почувствовать гордость родителей за своего сына, услышать их похвалу, быть «принятым» в стан умных и зрелых людей. Все это временно заставляет меня поволноваться.

Конечно, я считаюсь завидным женихом. Простушки постоянно ведут за мной охоту, не подозревая о том, что сами, в итоге, станут жертвами, – развлечение, которое, кажется, не прервется никогда.

Порой я задумываюсь о своей семье, той, которую способен построить всякий мужчина, и эти мысли отзываются в моей душе слабо. Возможно, дело в возрасте? Молодость дана мужчине скорее больше для пустозвонных решений, ничего серьезного, так мне думается…

У меня есть мечта.

Я на пороге власти. Я правая рука власти. Я у власти.

Я власть…

Я меняю мир. Даю ему новое название. Вдыхаю в него иную жизнь.

В реальном положении вещей я люблю рассматривать власть денег. Я склоняюсь к тому, что заработать сегодня большие деньги можно на чужой войне… Война и деньги… Деньги и война… Частью своего состояния я бы профинансировал чью-то войну; ее идеалы; веру, которая за ней стоит.

Нашел бы я себя в этом?..

Я в темноте. В одиночестве. Стою на лестничной площадке, напротив окна с выбитым стеклом. Здесь все в запустенье. Строительный мусор на полу, облупленные стены, тишина и холод.

Мне здесь комфортно. В этом огромном заброшенном здании я и мои подопечные обычно прячем то, чем мы занимаемся. Здесь нас никто не потревожит. Мы на территории частной собственности. Нам было дано это место, чтобы мы могли выполнять свои обязанности.

Я докуриваю сигарету. Один из тех редких моментов, когда я позволяю себе дать слабину.

Из темноты ко мне идет Макс, – мой главный помощник. Его шаги разносятся слабым эхом, и эти звуки умиротворяют меня.

Мы должны закончить нашу работу. Для этого он ко мне направляется. Мне нужно было добавить последний штрих. Поставить галочку.

Мне хочется только одного: положительного результата.

Можно сказать, что я и Макс, да и все остальные, попали в наше дело не случайно. Загвоздка лишь в том, что чем больше размышляешь об этом, тем меньше хочется произносить подобное вслух.

Мы никогда не говорим, насколько нам все нравится, и какую степень удовлетворения получает каждый из нас от проделанной работы (стоит заметить, иногда весьма опасной). Но ясно одно: свою долю пирога, полученную в итоге, мы съедаем с удовольствием.

Скажем так: услуги нашего брата востребованы в разные времена, но почетными их назвать сложно.

В периоды революций и правлений тиранов мы чувствуем себя на своем месте. В остальные времена приходится скрываться за занавесом, в ту минуту, когда на сцене развивается представление.

В некоторых ситуациях нас окрестили бы карателями; в иных – «рядовыми исполнителями»; или как-нибудь еще.

Здесь тоже нужно свое мастерство. Я не особо люблю наблюдать чужую смерть (хотя все, кто знают обо мне, думают с точностью наоборот), и стараюсь обходить этот метод, который скатывается в крайность. Все мои убийства (их можно счесть по пальцам одной руки) были совершены мною вынужденно, и не особо радуют меня.

Макс такой же, как и я. Но мы никогда не признаемся в этом друг другу. Хотя, наверное, и хотелось бы.

Вместо вербальных рефлексий мы предпочитаем делать то единственное, к чему привела нас наша жизнь.

–Осталось еще немного, – говорит мне Макс. – Почти раскололся. Парень выдохся. Даже жалко его, если честно…

Я буду не я, если не скажу ему то, что должен сказать.

–Не обязательно чувствовать за собой вину. В нашем положении стремление к проявлению жалости всего лишь иллюзия. На самом деле ты хочешь видеть его страдания. Иначе тебя бы здесь не было.

Хоть мы и сверстники, Макс слушает меня внимательно, не смея перечить. Конечно, ему не всегда по душе то, что я ему втолковываю. Сейчас, после моих слов, когда мы продвигаемся в темноте в комнату, где идет допрос пойманного нами врага, Макс поменялся в лице, и я всю дорогу чувствовал на затылке его взгляд. Когда я глянул на него, он отвернулся, словно стыдился своих мыслей.

Ему еще многое предстоит узнать о себе.

Тот человек, из которого мы выбиваем необходимую для нас информацию, по большому счету никакой нам не враг. Я понимаю это. Макс тоже понимает это. Все, кто в курсе наших общих дел, знают об этом.

В нас мало вражды. На самом деле мы соревнуемся за большой приз. Это игра, правила которой я временами нарушаю, и перехожу к радикальным методам. К таким, как сегодня. Сейчас.

Все мы решили, что назовемся врагами. Два лагеря, две команды. Это была простая формальность, ничего больше.

Но иногда границы стираются…

У парняги было вымотанное выражение лица, в нем больше не осталось сил. Пот стекал по лицу крупными градинами; он не мог вытереться, потому что его руки были связаны за спинкой стула, на который его усадили. Правое веко успело отечь, и превратилось в большой вздутый синяк.

Да, возможно, мы немного перестарались в этот раз. Но кому и какая разница. Лично мне уже плевать. Мне нужен итог…

–Могу поспорить, ты и не думал, что угадишь в такую передрягу, верно? – Я ехидничал; пусть он еще немного позлится; чуток. – Все так думают в самом начале. До того момента, когда не наступает реальность.

Мы помним уведомление: на нашей работе никаких убийств. Это крайне значимо, – не брать грех на душу.

Не убий! Божья заповедь!

На войне грехи прощаются. В мирное время есть шанс оправдаться. Можно воспользоваться услугами высококлассного юриста, и выйти сухим из воды; можно нащупать веревочки, и подергать за них. В ином случае ты – просто мясо, на которое могут повесить и чужие грехи тоже. Всегда кто-то должен за все ответить…

Всегда…

Возможно, что сегодня таким человеком станешь ты. Твоя смерть станет оправданием каждому поступку, какой был совершен твоими товарищами. Каждый из ваших, кто когда-то перешел мне дорогу, поймет, что со мной шутить не стоит.