Шарада

За фронтом: уставший, затянутый пеленой, взгляд; грубость в голосе; высокомерный тон.

Когда я снова вижу все это, моей злости не находится предела.

–Как ты узнал? – спрашиваю я. – Никто не мог тебе сказать что-то. Или…

–Я живу гораздо дольше тебя, Айдын. По своему опыту могу сказать, что информацию не обязательно выбивать из людей силой. Не обязательно переходить на угрозы или совершать противозаконные действия. Информация находит меня сама, хочу я того, или нет. Так я устроил свою жизнь.

–Ты что-то не договариваешь, старик!

–Возможно, ты прав. – Он надавил на рычажок на подлокотнике, и кресло приблизило его ко мне на пару метров. – Но разве сейчас это имеет какое-то значение? Задумайся об этой минуте. Момент поражения. Тебе не хочется добиться правды самому? Неужели тебе нужно, чтобы я вывалил ее к твоим ногам, как пакет с мусором? Для чего? Чтобы ты мог покопаться в этом, и ощутить запах гнили и фекалий? И не узнать ничего, кроме разочарования? М? Скажи мне.

–Ты никого и никогда не мог чему-то научить. Не нужно и сейчас стараться сделать это.

Тень разочарования касается его лица. Во время короткой паузы, он оглядывает пустынный зал ожидания. Кроме нас здесь пара бодрствующих людей, уткнувшихся в свои мобильники, и столько же дремлющих, раскиданных по разным скамейкам.

–Поезда уходят и приходят, Айдын, – говорит он. – Но станция всегда одна. Та станция, где твое сердце. Твоя станция. Скажи мне, где она, и я укажу тебе дорогу к твоему дому.

–Нет такой остановки, где мне хотелось бы сойти, – отвечаю я. – И нет того вагона, на котором мне хотелось бы от всего сбежать. Это пустой разговор, старик.

–Мы не пересекались с тобой уже долгое время. Но мне все еще трудно забыть тот момент, когда я впустил тебя в свою жизнь. Видишь ли, я открыл перед тобой двери, и ничуть не сожалею об этом.

–Ты ни капли не изменился.

–Мы оба не изменились. Я вижу на твоем лице ту же пустоту, что и раньше. Она все еще в тебе, в твоих глазах.

К чему он ведет?

–У всех есть своя станция, Айдын. Не стоит отрицать очевидное. Сегодня ты сошел на ней. На короткое время. Твой мир перевернулся. Многое, из того, что ты знал, больше не будет таким, как прежде. Не нужно убеждать себя в обратном, сынок.

Моя станция…

–Марьяна – это единственное, что ищет твое сердце. Единственное, чего желает твоя душа.

–Не смей! – Я вдруг становлюсь зол.

Неужели он нащупал мое слабое место?

–Всем нужна любовь, – продолжает он. – Без нее мы умираем.

–Я не боюсь смерти!

–Тогда бойся жизни! Бойся пустоты! Той пустоты, которую заполняет другой человек!

–К чему ты клонишь, черт тебя возьми?!

–Возвращайся! Будь снова с нами! Будь с теми, кого ты любишь, и кто любит тебя по-настоящему!

–Хватит нести чушь!

–Возвращайся! И это будет твой самый правильный выбор за всю твою жизнь, – прошлую и будущую! Только глупец отказывается от очевидного!

–Ты рехнулся, Гектор!

–Я желаю для тебя только лучшего.

–То, что я думаю, не может быть правдой.

Он замолкает. Дает мне передышку. Дает время на раздумья.

Но я не хочу выбирать. Здесь не о чем думать.

–Нет… – говорю я себе. – Нет…

–Я понял, что Марьяна нужна тебе, как воздух, когда вы были еще совсем детьми. Какие-то подростки, ничего более. Молоко на губах не обсохло. Подумать только, вам обоим тогда было по пятнадцать лет… Но если бы ты только мог видеть себя со стороны, Айдын. Когда ты увидел ее, в одно мгновенье ты превратился из мальчика в мужчину. Я увидел в тебе готовность отдать жизнь за женщину, которую ты любишь!

–Ты специально подстроил все это, верно? Не было никакой ячейки. Ты предупредил своих людей, и вы разыграли передо мной весь этот спектакль, чтобы только я смог увидеть ее.

–Вот ты и отыскал свою правду, сынок. Без моей или чьей-то помощи.

–Но ты использовал ее! Как ты мог использовать свою дочь?!

–Я подарил ей минуты счастья! – Он ткнул указательным пальцем в мою сторону. – Точнее, ты подарил! Ты, и только ты, Айдын!

–Чертов сумасшедший старик!

–Когда-то давно я бы сказал, что моей дочери не достоин такой тип, как ты. Даже больше, – я бы сказал, что ее вообще никто не достоин. Теперь же я понимаю другое. Вы предназначены друг для друга. Как земля и небо.

–Замолчи! Заткнись!

–Бедная девочка! Всю жизнь провела в темноте! Разве тебе не жалко этого несчастного человека? Ее горе в ней же самой, и она неспособна простить себе все в одиночку. Ей нужен кто-то, кто сможет отыскать для нее свет во тьме.

–Она справиться сама, – говорю я. – Она умная…

Невероятно! Ты используешь ее, как и всех, кто попадает в твою орбиту!

–Я желаю для своей дочери только счастья! Ты – ее счастье! И даже не вздумай это отрицать! Если бы я не устроил весь этот фарс, твоя душа так и не смогла отозваться на что-то в этом мире. Ты так и продолжал бы натыкаться на пустоту.

В дальнейшем ты мог бы вспоминать этот вечер, как маленькое приключение. Или как прогулку перед сном.

Но ты не сможешь. Твой мир треснул, и ты уже никогда не станешь таким, как до этого.

Вспомни эти слова, когда поймешь, что старик был прав! Прав так же, как и всегда!..

Жестокость, которую я причиняю людям, возвращается ко мне порой в причудливых формах. Я не сторонник веры в то, что все поступки оборачиваются вспять: добро – добром, зло – злом, и так далее.

Суть не в том, что я не верю в это. Суть в том, что для меня не существует оттенков. Я всего лишь делаю то, что считаю нужным делать. Вот и все.

И, все-таки, на чьей же стороне я действую? На стороне добра или зла?

Определенно, я не гуманист. Это я понял уже давно.

Проявлять сожаленье я не умею. Это факт.

Некоторое время Нелли сидела молча. Она положила подбородок в свою раскрытую ладонь; локоть упирался в подлокотник; одна нога лежит на другой. Могло показаться, что это поза скучающего человека. Но я уже знал, что в ее случае, – это больше поза мыслителя.

В таком положении она провела последние пять минут моего монолога (говорил я гораздо дольше, и она, как опытный психолог, выбрала нужный момент, чтобы не прерывать меня; по обыкновению, лишняя информация всегда отфильтровывается).

Сделав глубокий вдох, она сказала:

–Да… Признаюсь, некоторые моменты меня тронули… Здесь необходимо немного вербализации – мне хочется расставить акценты, если ты не против.

Я кивнул: не против.

–Ты продолжаешь чувствовать себя уверенно в разных социальных ролях, и, если я правильно поняла, это со временем превратилось для тебя в некую забаву. Никакого дискомфорта ты не испытываешь.

–Нет, – сказал я. – Абсолютно никакого дискомфорта. Мне доставляет огромное удовольствие то, как работает мое сознание. Я даже бываю рад этому.

–Хорошо. Теперь следующее. Правильно ли я понимаю, что ты никогда ни о чем не сожалеешь?

–Это верно. Возможно, я ошибаюсь, но сожаление для меня тесно связано с самоедством. Ясно, что в этом нет ничего страшного. Но ко мне это не имеет никакого отношения.

–И нет никаких сожалений по поводу Марьяны?

Мне бы хотелось дать моментальный ответ, устроить рикошет для такой остроумной уловки, – так я обычно поступаю, – но во мне стала звучать музыка, и запели голоса. Имя разбивалось на слоги, на тона, на три уверенных шага к умиротворению. Морские волны. Линия горизонта. Пляжные песчинки на щеках, на губах. На чужих губах…

Нелли, не получив от меня вербальной реакции, продолжила нажим:

–Видишь ли, мой дорогой, эта девушка вызывает в тебе непростые чувства, и теперь ты можешь убедиться в этом сам. Если нужно было подтверждение, то оно перед тобой, – здесь и сейчас. Здесь не может быть никаких сомнений. Ты мог опустить это место в своем рассказе, обогнуть его, оставив, как нечто совершенно постыдное, и не имеющее к тебе никакого отношения. Но ты словно вошел в транс, и мне не хотелось тебя останавливать. Я просто не имела на это права.

Я помолчал еще какое-то время, стараясь со всех сторон разглядеть правду, что предстала передо мной; затем сказал:

–Любовь – это океан. Мне его не переплыть. Я должен видеть берег. Или хотя бы знать, что если нырну, то это будет не последний мой вздох. Через пару десятков метров мне все равно нужно будет вынырнуть. Одним словом, мне необходима суша…

Сожаление? Вряд ли! Я бы не назвал это так. Здесь совсем другое.

–Тогда что же это?

–Это то, что принадлежит только мне. Она всегда будет в моем сердце, даже если я решу выкинуть ее из своей головы…

Даже не верится, что я сказал это вслух…

–Не стоит удивляться себе, – сказала Нелли. – Ты всего лишь в очередной раз подтвердил тот факт, что ты человек. Вот и все.

Человек без сожалений.

Нелли была профессионалом в своей области. Она знала, какие именно вещи ее клиенту нужно услышать из ее уст, даже если он сам имеет о них какие-то смутные представления. Мы оба проговорили мои скрытые переживания, так сказать, станцевали вокруг них быстрый, но четкий, танец.

Внутри меня снова все расстановилось по своим местам.

Надо же! Мне начинало казаться, что я просто изменяю себе, поддаваясь любовной лихорадке!

На самом деле все нормально. Как и всегда.

Скоро эта буря уляжется. И можно будет двигаться дальше к своему предназначению.

–Ну что ж! – Нелли хлопнула себя по коленкам. – На сегодня закончим! Не забывай, что консультационный процесс неисчерпаем.

Я не буду рекомендовать тебе продолжать. Ты проявляешь крайне высокий уровень зрелости, какой обычно не характерен для молодых людей твоего возраста.

Но, Айдын, если тебе будет, что сказать, знай, двери этого кабинете всегда открыты. Будь уверен, в продуктивных рефлексиях нет ничего страшного.

Я понимал, о чем она говорит. Ее тонкий юмор в конце нашей встречи помог мне расслабиться.

За консультацию я благодарил ее молча, кивком головы. Она отвечала мне тем же, не забывая о своей легкой улыбке.

Затем я уходил. Мне нужно было заниматься делами. Они не умеют ждать.

Пытаясь унять дрожь во всем теле, я подкурил сигарету, снова позволяя себе побыть некоторое время слабым.

Позади меня моя разбитая машина. Мне не хотелось смотреть в ту сторону. Вид не из лучших.

После того, как я остался один, на открытой местности, возле дороги, по которой обычно никто не ездит, я присмотрелся внимательнее к своему напарнику. Мне как-то нужно было выбираться из той западни, в которую я угодил, – все еще трудно было шевелить ногами; я застрял, и пережало какой-то нерв. Как только я старался высвободиться, в ногах (особенно в правой) взрывалась болевая граната. Без помощи я не мог обойтись.

Тогда я впервые стал молиться о жизни Макса, своего главного помощника, своей правой руки, который сидел рядом, в пассажирском кресле, пристегнутый ремнем безопасности, с опрокинутой вниз головой. Он будто не дышал…

Точнее, молитва произносилось где-то позади меня, словно нечто над затылком; абсолютно бессловесная, и потому лишенная всякого отчетливого смысла; но я молился, я знаю об этом. По-другому это никак не назовешь.

Конечно, дело было не в том, что я опасался не выбраться в одиночку. Это было пустяком. Дело было в другом…

Я могу пройти сотню километров, истекая кровь, сделать свой последний выстрел, в муках удушья отыскать воздух, и дышать, во что бы то ни стало. Ранение давало мне стимул. Ампутация рождала фонтом, с помощью которого я чувствовал боль, а значит, жил дальше.

Нет, дело было в другом…

Кажется, Максу было не очень хорошо. Мягко говоря.

Я проверил его пульс. Он дышал. Но совсем слабо. Мне казалось, он на пороге смерти. Я не знал, откуда взялось это чувство. Что-то мне подсказывало. Я боялся прикоснуться к нему – вдруг у него был травмирован позвоночник, или еще что…

Нельзя было будить его.

–Я не могу потерять и тебя тоже! – вырвалось у меня.

У Макса не дернулся ни один мускул в ответ на мой срыв. Но я почувствовал его изумление, потому что, как мне кажется, он еще ни разу не видел меня в отчаянии.

Я говорю уже более спокойно:

–Еще одной потери я сегодня не перенесу. Хватит…

О чем это я? В чем же здесь дело?

Ах, да.

Потери.

Прощай, Кирилл! Прощай, братан!..

Иногда мне кажется, что я непобедим. Но именно в эти моменты я осознаю, что лучше бы спуститься с небес на землю, и осознать свою телесность, свою смертность.

Я обычный молодой человек, как ни крути; рано оставшийся наедине с самим собой, побывавший под опекой разных людей, знающий, что значит трансформироваться в нужный момент, и не застревать на одном месте.

Безусловно, я эгоцентрик, и это замечают окружающие. Никто не говорит мне об этом. Я не позволяю этого. Я охраняю свою территорию, как могу.

Недавно, по долгу службы, я впустил в свою жизнь людей, которые назвались мне друзьями. Никогда бы не подумал, что решусь на подобное. Постоянно находясь «аутсайдер», я снимал броню редко, и то в присутствии только пары человек, своих верных подопечных. Невозможно постоянно ходить роботом. Нужно открываться не намного время от времени. Я никогда не планировал дружественных отношений, – от всего этого отдавало пустотой и никчемностью. Оказалось, что все совсем напротив…

Служба – вот моя жизнь. Все мы кому-то служим, в разной степени. Я смог послужить разным людям, и в итоге извлек ценные уроки. Ценный из них: «важно понимать себя; знать, чего ты хочешь на самом деле; знать это точно, наверняка; и только тогда за тобой пойдут люди».

Колодец самопознания неисчерпаем. В нем нет дна. Только лишь огромное ничто, звездное и холодное.

Временами я стараюсь собрать все, что удалось отыскать, на что-то случайно наткнуться, остановиться, разглядеть с разных сторон (бывало, я расставлял заметки, чтобы не забыть этот отрезок пути); но этот титанический, и ничем невосполнимый труд, не вел ни к чему конкретному.

Я состоял из дихотомий. Из разных точек вселенной. Во мне бушевали противоречия и терялись смыслы. Остановиться на каком-то одном жизненном отрезке, и апеллировать несгибаемыми принципами, заведомо виделось мне явным ограничением.

Мужчина должен развиваться. Он не может постоянно оставаться ветреным юнцом.

Что сможет сделать этот «молодой простак» в дряблой шкуре алкоголика, когда наступит нужный момент? Начнет ли он действовать? Или будет продолжать топтаться на одном месте (как это было обычно)? Кого он убедит в своих интересах? Кто поверит этому типу?..

Нет, мы должны уметь смотреть шире. Жизнь одна. Разгадать эту загадку неподвластно никому. Но у нас есть шанс заглядывать за ширмы. Завоевывать новые земли. Быть постоянными первооткрывателями.

И смотреть при этом в свою бездну без ожиданий того, что там когда-нибудь забрезжит свет.

Весь этот внутренний шторм удовлетворял меня.

Меня разрывало на половины, и я почти поддавался, перевоплощаясь чаще, чем того требовало общество от человека; иногда даже чаще, чем было нужно.

Знатоки отправили бы меня работать в театр. Развлекать публику, примеряя на себя разные образы.

Но меня интересуют совсем другие двери; и я вхож в них.

За ними есть все, что мне нужно.

Я смотрю на Запад, и мне улыбается благо цивилизации; смотрю на Восток – и перед глазами вечная неизменность бесконечности.

Я straight, gay и bi. Когда как в постели я, скорее всего, один.

Я одновременно люблю секс, и я же асексуален. Мне привычно ощущать себя на седьмом небе от удовольствия, и испытывать стыд за грех, границы которого всегда размыты для меня.

Я безработный. Но мое хобби высоко оплачивается.

Я воин и миротворец.

Я друг, и я же враг.

Меня любят и опасаются.

Во мне свет и тьма.

Во мне мир.

Во мне война.

Разрушение и смерть.

Покой и созидание.

Я хочу войны.

Я хочу мира…

Эпизод 4

Тим Призывает Свою Смерть

Момент того, как я нашел такси и сел в машину, оказался упущенным. Он остался позади, за стеной тумана. Там, где остались проблески сознания и временного самоконтроля.

Я очнулся, заметив, как ярко горит фонарь, много ярче остальных вдоль дороги. Я встретил этот луч света еще за десятки метров, затем поздоровался с ним, когда мы проезжали мимо, и уже в следующий момент я провожал его отражение в зеркале за окном.

–В городе темно, – вдруг сказал таксист; парень, не многим старше меня. – Лет десять назад, когда мы с отцом ехали по ночным дорогам, мне казалось, что весь город сияет. Всё в огне! Чертовски красиво! Безусловно, многое в том возрасте мне виделось красивым…

…И бабушкин дом, где я проводил лето. И клумбы с цветами вокруг подъезда, за которыми так усидчиво ухаживала соседка. И новая машина, взамен старой, – неожиданное приобретение родителей…

–Куда мы едем? – спросил я у него. – Я не узнаю эти улицы.

–Ты многого не знаешь об этом городе. Об этом месте Потому что ты не отсюда. Ты чужой. И здесь тебе никогда и ничего не сможет стать родным.

Более того, я сам этого не хотел. Сопротивление получало все, что, по природе своей, желало идентификации со мной: люди, места отдыха, рабочий стол, фонетический и вкусовой набор индустриального города, и многое другое, что попросту оставалось без внимания. Мне думалось, что это был единственно верный шаг, чтобы сохранить свою преданность тому, от чего уже давно хотелось отдалиться. Уже много дней и долгих часов я стоял на распутье. Две дороги: та, и эта… Одна из постоянных проблем заключалось в том, что прошлое невозможно было отменить. Оно постоянно всплывало во снах… Многое из того, что вытесняется силой, приходит снова, когда наступает очередной финал бодрствования.

–Мы не способны отпустить часть себя, – сказал таксист. – Это самообман. Одно из трагичных правил, по которым развивается жизнь. Боль живет вечность. И только через боль мы познаем этот мир.

Каким-то образом, на каждом перекрестке, ему всегда сопутствовал зеленый свет. Поэтому мы никогда не останавливались. Улицы, одна за другой, меняли свой профиль, и ни один из них мне не был знаком. Это был тот момент, когда снова задаешься вопросом: «Для чего же я опять так напился?». Действительно, для чего? Уж точно не для того, чтобы волноваться за проложенный путь до дома, который выбрал долбаный таксист.

Сколько мы уже ехали? Пятнадцать минут? Полчаса? Сколько?

Я кинул взор на панель в поисках часов. Не нашел. Полез в карман, чтобы достать мобильник. Движения были вязкими и тяжелыми. Меня как будто кто-то останавливал.

Лучше не двигайся, говорил этот кто-то. Не напрягайся! Просто расслабься!

И моя тяжелая рука опустилась вглубь сиденья.

–Сейчас ровно три часа ночи, – вновь подал голос таксист. – Кромешная тьма! Ни людей, ни машин! Тишина, да и только! Обожаю!..

–Будни звучат слишком громко? – спросил я у него.

–Когда на небе солнце, то стресс неизбежен! Когда на небе звезды, сам Бог велел смотреть на них и восхищаться!

Я любил смотреть на звезды… На пляже… Под шум морских волн… Это было так давно. И в то же время, это было почти вчера.

Мягкий песчаный берег. Сладкая полутьма. Луна отражается в воде.

Я тогда был не один. Я был…

–Ты отпустил это, – вдруг сказал парень за рулем.

Никакой он не таксист, черт возьми! Хватит надеяться, что этот чел довезет тебя до дома!

Тогда кто он?

–Не нужно об этом думать. Ты ключ к божественному! Это все, что тебе нужно понимать. Ты взойдешь на алтарь, и тем самым даруешь нам иную жизнь!

Выдержав паузу, он добавил:

–Война – отец всего! Ты знаешь об этом!

И мне вдруг показалось, что я до сих пор там, на балконе, а вокруг меня туман, и не видно ни зги. И этот голос… Этот голос…

–Туман рассеется, Тим! Как только ты взойдешь на алтарь! И джунгли больше не будут такими изнуряющими и непроходимыми! Тебе вообще больше не надо будет об этом беспокоиться!

–Куда мы едем? Я хочу знать, куда мы едем!

–Мы направляемся туда, где кончаются твои страхи и переживания. – Он посмотрел на меня. – Ты, наконец, сможешь вернуться домой, Тим!

–Я не хочу возвращаться домой! – твердо ответил я.

В ушах у меня зазвенело. Я начинал паниковать.

Салон вдруг стал наполняться ярким светом, словно где-то в центре зарождалось маленькое солнце. Свет становился ярче, пока не заполнил собой все вокруг.

Ощутив неожиданный прилив сил, я стал дергать за дверную ручку. Та не поддавалась. Двери были заблокированы.

–Что ты делаешь, Тим? Зачем?

–Мне страшно! Мне чертовски страшно! Дышать нечем!

Я оставил попытку открыть дверь, и постарался успокоиться, уронив голову на подголовник. Сердце убежало уже далеко вперед. Дыхание сбилось на нет.

–Душно…

–Все нормально, Тим. Все будет хорошо.

Я закрыл глаза, и вспомнил, насколько я молод. Иногда нужно напоминать себе об этом. Потому что выше головы не прыгнешь.

Молодость – это время работы над ошибками. Все мы совершаем ошибки и набиваем себе шишки. Потом анализируем, думаем, что вышло не так. И стараемся снова…

Но, сейчас мне кажется, что я совершил очень большую ошибку. И у меня уже не будет шанса ее исправить…

Я призываю свою смерть…

Это была правда? Или просто игра?

В любом случае, это были мои слова. И вслух я произнес их лишь однажды. В остальное время этот вздор всплывал в моем сознании, как страшное чудовище, живущее на дне океана. Оно проплывало мимо и смотрело на меня своим огромным глазом. При этом я мог сохранять спокойствие, мог смотреть с отвращением на его аутсайдерское уродство, а иногда и пугаться, в страхе пряча свой взгляд. Но относиться серьезно к редким мельканиям я не мог.

Как оказалось, не такой уж это был и вздор…

Возможно, где-то там, на задворках своего сознания (куда можно заглянуть и не испугаться только с годами), что-то подсказывало мне, – сделай с этим что-нибудь. Но я был слишком молод, чтобы вообще сосредотачиваться на подобных вещах. Я был поглощен миром и его проявлениями. Себя я оценивал только как частицу всего, и все мои переживания сходились на страшной ностальгии и несчастной влюбленности, которая оборвалась по причине от меня независящей, и которая надолго стала моей идеей фикс.

Но, все же, на некоторое время я позволил себе быть центром Вселенной. Хотя как такового намерения у меня не было.

Решение войти в лабиринт своей жизни (как мне тогда думалось) было обусловлено обычной скукой и простым интересом. Консультационный кабинет (или, как гласила табличка на двери, «Кабинет Психологической Разгрузки») был небольшим, я бы сказал, даже тесноватым.

Два кресла, друг напротив друга, расположенные под верным углом для удобства коммуникации. Неприхотливое растение в горшке на полу, разросшееся до роста пятилетнего ребенка. И окно во двор, скрытое за вертикальными жалюзи.

Признаюсь, в этих четырех стенах я сразу почувствовал себя, как дома. Уж слишком тепло лежал свет, и уединение было каким-то целостным и удобным.

В таких делах, как комфорт клиента, одну из первых ролей играет психолог-консультант.

Нелли могла расположить к себе многих из нас, – по нашей воле, или без нее. Опыт говорил сам за себя.

Поначалу все похоже на магию. Но дух волшебства уступает дорогу трезвой оценке, когда понимаешь, что за всем, как и в любом другом деле, стоит техника. Техника быть ангелом и демоном, богом и дьяволом, добром и злом в одном лице. Одним словом, быть психологом.

По обыкновению, всегда трудно начать. А если быть точнее, непонятно, с чего именно начинать. Потом же все идет по наитию. Хочется говорить и говорить. Рассказывать о себе, и не опасаться быть осужденным.

Не опасаться быть какое-то время в центре своего мира.

Я говорил:

–Наверное, я не такой, как другие парни моего возраста.

Она спрашивала:

–Что ты имеешь ввиду?

Я уточнял:

–Большинство парней интересуются тем, как затащить девушку в постель. Почему-то, техника соблазна меня никогда не интересовала. По меньшей мере, для этого есть пара причин. Первая: я никогда не испытывал трудностей с противоположным полом. И вторая: для меня секс – это всегда нечто большее, чем просто…

–Мясотерство.

–Да, подходящее слово. И, по мне, так во всем этом нет мужской позиции…

И она говорит мне нечто такое, от чего я отчетливо понимаю (и чувствую), – ничего страшного. В моей идеализации сексуальных отношений нет ничего страшного.

Я рассказываю. Я говорю о своей жизни так, как никогда о ней не говорил. Отвечаю на вопросы, и сам задумываюсь над своими ответами.

Случаются моменты, что Нелли просто не находит нужных слов; она попросту не знает, в какое русло направить мою мысль. И тогда мы ищем ответ вместе. Мы сидим молча, и думаем. Это помогает.

Эти редкие шестьдесят минут становятся на некоторое время необходимой отдушиной. В каком-то смысле, это можно было оценить и как некое спасение. Если бы я только понимал это тогда, то, возможно, баланс между светом и тьмой, между тишиной тумана и буйством джунглей, не был бы для меня таким изнурительно опустошающим.