Дочь капитана

Зато мама любила и умела красиво сервировать стол, чтобы все располагалось на своих места, блестело и сияло чистотой. Любила ощущение праздника. И, по-моему, хорошо накрытый стол нравился ей больше, чем сам праздник, ради которого все и затевалось. Всегда что-нибудь веселое мурлыкала себе под нос.

Мама у нас была очень красивая. У нее слегка продолговатое, овальное лицо, чуть вздернутый маленький курносый носик, которым она очень гордилась. Ровные крупные белые зубы блистали во время ее очаровательной улыбки, прекрасные коралловые полные губы выдавали в ней чувственную натуру.

Обрамлял ее прекрасное лицо волевой подбородок и вьющиеся темно-русые волосы. Имела средний рост, крепкое телосложение. После макияжа мама становилась просто красавицей! В одежде, в манере одеваться ей не было равных – от рождения она обладала прекрасным вкусом. Все вещи ей не просто шли, а дополняли ее женственный образ, подчеркивая красоту и обаяние.

На всех вечерах отдыха, проходившие в части с завидной регулярностью, мама пользовалась неизменным успехом у кавалеров и была нарасхват в танцах. Отец порой ревновал ее и у них иногда случался «разбор полетов».

Мне, девочке, было необычайно приятно смотреть, как мама куда-нибудь наряжалась. И не важно, был ли это рядовой поход в кино, или вечер отдыха с танцами, поход в гости. Никогда у меня и окружающих ни возникало никакого сомнения по поводу того, почему именно эту брошь мама приколола к вечернему туалету, именно эти бусы надела к новому платью.

Казалось все, чего касались ее руки, это самый точный и безошибочный выбор. Мамин вкус в какой-то степени передался и мне. Теперь уже моя мама, которой сейчас под восемьдесят, радуется моим нарядам, нашему новому интерьеру и дизайну.

Хотя сейчас ей хочется побольше от нас тепла, заботы. А ведь мы живем все в разных городах, и она практически весь год находится одна с редкими выездами к нам, своим детям и внукам. Прости нас, мамочка!

Раз уж я упоминала здесь про свою маму, стоит рассказать о моем самом дорогом человеке подробнее.

Мама

«Всегда кажется, что нас любят за то, что мы так хороши. А не догадываются, что любят нас оттого, что хороши те, кто нас любит.» Лев Толстой

родители. Гибель отца. Замуж за Павловского

«Страдания формируют душу.» Виктория Токарева

Мама моя, Жук Тамара Владимировна, тоже белоруска, как и мой отец. Так что мы с братом являемся чистокровными белорусами, хоть сейчас и «не модно» подчеркивать свою национальность.

Отец ее, Владимир, служил лесничим. Мама ее, Софья, занималась как домашним хозяйством, так и тяжелым колхозным трудом, растила двоих дочерей. По рассказам моей мамы, у Софьи было восемь братьев и сестер. Софья была самая старшая из них. Мамины родители, Владимир и Софья, поженились по любви, жили очень дружно и счастливо. Мама и ее сестра Лидия были желанными и любимыми детьми в их дружной семье.

Жизнь семьи была счастливой до того момента, пока отец мамы не пошел зимой на охоту, и не провалился под лед. Как оказалось, он не заметил полыньи, припорошенной снегом. Звать на помощь было некого, и он сам, с очень большим трудом выбрался из нее. Много времени провел в ледяной воде, шел по морозному лесу в мокрой одежде. Придя домой, три дня пролежал в жару с высокой температурой и умер от двустороннего воспаления легких. Страшное горе обрушилось на бабушку Софью, на мою маму, на тетю Лиду. Бабушке не было еще и тридцати. Она осталась вдовой в самом расцвете своих лет.

После похорон мамина мама была в трауре целый год. После этого срока к Софье стали свататься другие парни. Она была очень красивой женщиной. Парни сватались разные, даже моложе ее по возрасту. И это несмотря на наличие двоих малолетних детей. Но самой одиозной личностью среди сватавшихся к Софье женихов, был Павловский. Бывший сослуживец отца мамы, тоже лесник. Ухаживаний за «невестой» с его стороны никаких не было.

Зато он имел двуствольное ружье, которое по долгу службы всегда носил с собой. Был старше бабушки на пятнадцать лет. Выстрелами из своей двустволки он разогнал всех женихов и ухажеров. Охотников и смельчаков воевать с пьяным лесником, палившим из ружья куда попало, не нашлось. Хлебнув нужды и одиночества, бабушка вышла замуж за единственного претендента – Павловского. Он так и остался для всех Павловским. Никто не помнит, как его звали по имени и отчеству. Видимо, он большего и не заслужил.

С новым мужем жизнь не стала для бабушки легче. Мою маму и тетю Лиду он не любил. Да и Софью не особенно жаловал, так как был вечно пьяный и чем-то недовольный. Всю работу по дому делала бабушка. Мама вспоминала, что с раннего детства их с сестрой приучали к крестьянскому труду.

Для этого необходимо было рано вставать, косить и собирать траву, пасти и доить коров, копать и пропалывать огород, стирать белье на речке. Вода в реке была холодной большую часть года. От этого у моей мамы застужены суставы на руках, а всю крестьянскую работу она не жалует и по сей день. Но в то время надо было помогать матери, а значит трудиться наравне со взрослыми.

Отчим. Гибель братика Миши. Смерть бабушки Софьи

«Мы одиноки в нашем несчастье.» Виктория Токарева

Завтраком, обедом и ужином бабушка Софья всегда первым кормила Павловского. В это время мама и ее сестра тихо сидели на печи и не мешали ему есть. Только после того, как отчим насыщал свой желудок и выходил из-за стола (а он мог еще долго сидеть и просто так, разглагольствуя на различные темы), дети спускались к столу.

На печи сестры сидели с тех пор, как Павловский в их адрес начал отпускать насмешки, неприличные шутки или просто откровенные оскорбления. Но бабушка Софья защищала и берегла их, как только могла. Как рассказывала мне мама, бабушка «больше» любила мою маму. Так, наверное, кажется каждому ребенку. Считала ее похожей на себя, красавицей, ладно скроенной. Сестру Лиду немного «недолюбливала» за ее вечное нытье и завистливый характер. Но это со слов моей мамы. У мамы был веселый нрав.

Так они и жили. В пятнадцать лет мама поступила в медицинский техникум в городе Борисов учиться на медицинскую сестру. Бабушке Софье было тогда около сорока лет. За годы совместной жизни с Павловским у них родился сын Миша, который трагически погиб по вине Павловского. Случилось это так.

После войны вся семья жила в землянке, потому что их избу во время карательной операции против партизан сожгли немцы. Чтобы как-то подняться из пепелища, нужны были деньги. Их можно было раздобыть только одним способом: выгонять и продавать самогон. Это во все годы считалось преступлением, поэтому гнали самогон тайно в чаще леса, подальше от людских глаз. Это было обязанностью обеих сестер. Затем первач продавали в селе, копили деньги на постройку дома.

Однажды ночью, как всегда пьяный, в землянку вернулся Павловский. Вся семья уже спала. Шатающийся в разные стороны отчим опрокинул керосиновую лампу при входе. Начался пожар. Бабушка и сестры выскочили из землянки, а Миша замешкался и оказался отрезанным от входа огнем. Павловский, желая погасить пламя и думая, что это вода, плеснул в огонь полное ведро самогона. Пламя вспыхнуло еще сильнее. Миша сгорел заживо. Ему было семь лет.

После этой страшной трагедии горе переполняло бабушку. Она каждую свободную минутку ходила на могилку к Мише, разговаривала с ним, плакала, лежала на могильном холме. Сильно горевала. Но оставались еще мама и тетя Лида, ради которых бабушка Софья продолжала жить, скрепя свое, истерзанное потерей, сердце.

Чтобы дать маме «отдых» от ее учебы в техникуме, бабушка иногда поступала хитрым образом: она давала телеграмму о своей «болезни» и маму отпускали на несколько дней проведать свою «больную» маму. Погостив дома, пополнив запасы продуктами питания такими, как сало, картошка, капуста, мама возвращалась в город.

И вот как-то мама получила подобную телеграмму… Только там говорилось о смерти бабушки. На подкосившихся ногах подходила она к своему отчему дому. Шла ночью через лес, перебарывая оцепенение и страх, чтобы сократить путь и удостовериться, что это очередная шутка бабушки Софьи, что она жива и здорова. Но, к сожалению, все оказалось правдой. Бабушку поразила молния, попавшая в дымоход печи их избы. Был дождь, она промокла и залезла на печь обогреться и обсушиться. Гром, удар молнии и бабушки Софьи не стало. Ей было всего сорок лет.

Моя мама и тетя Лида осиротели окончательно. Сестры Софьи не раз говорили на поминках, будто бы ее «забрал» к себе Миша. Бабушку там так и похоронили в деревне Колеина на кладбище рядом с Мишей. Мама моя поехала доучиваться в техникум, а тетю Лиду забрала к себе бабушкина сестра – тетя Галя.

И еще одно странное событие произошло в ночь похорон бабушки Софьи. Мама и тетя Лида, обнявшись, лежали в кровати и безутешно плакали от горя. Вдруг мама сквозь сон или дрему увидала в пространстве около печи, где скорбное событие произошло, что по часовой стрелке в воздухе начали вращаться и кружиться иконы с изображением Божьей матери и Иисуса Христа. В этом круженьи от них исходил какой-то яркий лучистый свет, не похожий на обычный.

Только несколько лет назад мама рассказала мне об этом. Мы обе задумались и попытались расшифровать это послание. Поняли его так, что Божья матерь как бы брала маму и тетю Лиду под свою защиту. Давала знак, что всю жизнь будет их защищать и оберегать сестер.

Надо подчеркнуть, что у мамы от рождения бы сильный характер. Пользуясь своей природной красотой и крестьянской сметкой, она была практична, всегда находила выход из любой ситуации. Никогда не сдавалась трудностям, чему и нас учила, своих детей.

Дом Павловский продал. Часть денег отдал на содержание сестер тете Гале, часть забрал себе. Как потом узнала моя мама, он еще не раз умудрялся жениться. И кто мог позариться на такого ужасного мужика? Но в послевоенное время мужчин не хватало. Может этим и объяснялся такой «спрос» на него. Умер Павловский в полном одиночестве. С момента похорон моя мама с ним виделась только один раз, уже взрослой женщиной, явно не испытывая от этой встречи ничего хорошего. Нас с братом она с ним так и не познакомила. Наверное, помнила свои детские обиды и его «любовь» к ней и сестре.

Тетя Лида заболела у тети Гали туберкулезом. Потом долго лечилась от этой тяжелой болезни. Она была очень ранимым человеком, что сказалось на ее иммунитете, который явно был ослаблен.

Мама выходит замуж. Характеры родителей. Мама – принципиальный человек!

«Каждый у себя один.» Виктория Токарева

Мама в восемнадцать лет вышла замуж за отца. Техникум она к тому времени закончила и встала на самостоятельный трудовой путь. Отец маму заприметил еще до армии на гуляньях. Но поскольку в то время у него не было даже пары приличных брюк, как он сам рассказывал нам в последствии, то гулять с девушками ему особенно было не в чем. Да и мама была младше его на целых шесть лет.

А вот когда он стал офицером и приехал в родные Кобзевичи при полном параде: в галифе, гимнастерке, перетянутый в тонкой талии офицерским кожаным ремнем, в фуражке, то сразу стал объектом внимания всех девушек своей деревни и близлежащих сел. Ему было двадцать четыре года, маме восемнадцать лет. Отец посватался к ней через все ту же тетю Галю. Мама ответила согласием и восьмого июля 1953 года они поженились. Свадьба состоялась все в тех же Кобзевичах, где гуляла вся деревня. Как говорится, «и Молдаванка и Пересыпь обожали Костю моряка».

После свадьбы мама и папа уехали служить на Западную Украину. В 1954 году у них родился первенец – мой брат Сережа, а в 1958 году – я. Во всех местах, где отец проходил службу, мама всегда находила работу. Ее красивое лицо и обаятельная улыбка делали свое дело, и работа тоже «шла ей навстречу». Все медучреждения хотели заполучить молоденькую, трудолюбивую, симпатичную медсестричку.

Мама всегда находилась в гуще событий: пела в хоре, участвовала в художественной самодеятельности, не пропускала ни вечеров, ни концертов, закончила курсы кройки и шитья. Мы, детвора, ходили с матерями на все спевки и репетиции их хора и быстрее запоминали тексты песен, чем ни раз выручали забывчивых певиц из неприятных ситуаций.

Мне, например, очень нравился припев одной модной песни про танцующих девчонок:

– На встречу утренней заре, по Ангаре, по Ангаре…

Я долго пытала маму и папу, что означает такое красивое слово «по Ангаре»? И была очень удивлена, что слово состоит из двух составляющих: предлога «по» и названия реки – Ангара. Мне то оно слышалось слитным…

Фото, где мама завязывает мне тесемки на зимней шапке, очень памятное. Я до мельчайших подробностей помню тот солнечный день. Папа как раз купил фотоаппарат и снимал нас очень часто. Вот и в то солнечное утро выходного дня, когда закончился совместный завтрак и прозвучали позывные прекрасной веселой передачи «С добрым утром!», он попросил меня не убегать на улицу, задержаться, и посмотреть в его сторону. Запечатлел улыбающуюся маму и меня. Зимняя шапка, которую надевала тогда на меня мама, имела свою трогательную историю.

Мама выходила замуж сиротой. Из родных у нее оставались только мамины сестры, которые жили в разных городах. Одна из них после моего рождения навестила маму. Муж у маминой тети руководил отделом торговли. Они презентовали ей ватное стеганое одеяло для меня и зимнюю цигейковую шапку. Маме – красивейший платок из тонкой шерсти. С этими тремя вещами мама не расставалась до последних дней своей жизни. Так они ей были дороги…

За нашими спинами на фото висел огромный китайский ковер, которые родители купили сразу же после моего рождения. За годы служения нашей семье, ворс его вытерся, но сохранил хоть и потускневший, но замысловатый рисунок и орнамент. После смерти мамы, когда надо было освободить квартиру от вещей, я разрезала ковер на полоски, скатывала их в небольшие трубки… При этом рыдала, как будто резала по живому существу… Казалось, что вместе с ковром я безжалостно резала на кусочки память о моем счастливом и таком далеком детстве и выбрасывала его на мусорку…

Родители любили друг друга, всегда советовались обо всех глобальных покупках, делах, поступках. Бывало, покидают друг в друга поленьями после очередного «вечера отдыха». Ну, это так, для разрядки напряженности… А дальше, тишь да гладь.

Отец был ранимым человеком, старался свести к минимуму всякие «разборы полетов» в семье, делал все для того, чтобы отношения у них с мамой были ровные, стабильные.

Мама была более эмоциональной натурой: чаще «думала» сердцем, чем головой. Эта ее черта, в какой-то степени, передалась и мне. По крайней мере, то, что папа был прекрасный семьянин, труженик, это знали все. В том числе и мама.

В молодости папа пользовался успехом у женщин. Как гармонист, в частности. Поэтому мама всегда была на «стороже» и не давала ему «сбиться с пути». Заглядываться на других женщин у него не получалось. Мама предлагала всем своим цветущим видом смотреть только на нее. Закончив курсы кройки и шитья, она к каждому празднику шила новое платье, делала модную прическу.

Кстати, о гармони. В первый вечер после свадьбы родителей, папа взял в руки любимый инструмент и вышел за ворота дома на лавочку поиграть, как это он делал до армии. Тут же вокруг него образовался круг из деревенской молодежи, начались танцы, пляски, пение частушек.

Экспромтом частушки сочиняли все участники этого вечера. Досталось и маме, за то, что она «увела» у местных девчат такого прекрасного парня. Мама к танцам не вышла, а поскольку быстро уловила смысл нелестных излияний местных незамужних девушек, гармошку с тех пор невзлюбила и не поощряла игру отца впоследствии. Но он сделал «хитрый ход» и перешел на баян. В семейном альбоме много фотографий, где папа играет на баяне для окружающих и все счастливы.

Издержкой маминой профессии были вещи, пропахшие карболкой и другими специфическими запахами. А поскольку некоторые мамины шубы со временем перекочевывали ко мне, то в классе от моей часто пахло медицинскими запахами. В очередной раз, когда мы развесили в классе после морозной улицы верхнюю одежду, учительница обнюхала все шубы и выбрав мою, позже сказала, чтобы я в ней больше в школу не приходила. Я устроила дома забастовку и мне, к моей великой радости, купили новую верхнюю одежду.

Мама частенько видела чужую боль и научилась спокойно, без паники, оказывать больным помощь. Нас с братом приучила к тому, что кричать и плакать – это совершенно бесполезное занятие – надо уметь терпеть боль или спокойно приложить все возможные усилия к ее устранению.

Как-то на меня напрыгнула огромная собака и сбила с ног. Я упала на запястья обеих рук. Когда мальчишки собаку от меня оттащили, то из запястья правой руки хлынула кровь. Я напоролась на разбитое стекло выброшенной кем-то бутылки. Брат зажал ремнем мне руку выше раны и на велосипеде отвез к маме в санчасть, где рану мне благополучно зашили и сделали уколы от столбняка. С тех пор я обходила больших собак стороной.

Маму мы с братом любили и побаивались одновременно. Один строгий взгляд ее зеленых глаз заставлял нас или замолчать вовсе, смущенно опустив голову, или перестать делать какое-нибудь дело, не очень хорошее, по мнению мамы. Отец в нашем воспитании был более мягок, справедлив. Сам процесс он выстраивал, как помощь в разных хозяйственных делах. И это ему всегда удавалось. Солдаты его любили за интеллигентность, уважение их личных качеств, за справедливость, но и требовательность. Любая «дедовщина» отцом пресекалась на корню.

Вспомнился мне и такой эпизод из маминой жизни, когда она проявила мужество, смелость, принципиальность. И все это касалось совершенно чужих ей людей. Но все по порядку.

В части, где служил отец, было много молодых офицеров с такими же молоденькими женами. Частенько молодых лейтенантов надолго посылали на «точки» (мелкие островки в океане или Охотском море) для обслуживания техники.

Жены оставались одни, вырванные из привычного течения жизни: скучали без мужей, родных и друзей. Не всем хватало выдержки и терпения дождаться своих мужей из длительных командировок. Вокруг было «море» солдат, их ровесников… Они вместе пели в хоре, участвовали в художественной самодеятельности, знакомились в драмкружке… А уж если пьеса была про любовь, то результат не заставлял себя ждать… Молодые актрисы и актеры вживались в роль по настоящему.

Так одна жена закрутила роман с молоденьким солдатом. Все стало достоянием служащих части. Ничего не знал только сам муж. Командир части устроил публичное разбирательство «морального облика» жены молодого лейтенанта. Происходило все в отсутствии мужа. По представлению командира части, «собрание» единодушно осудило проступок жены и решило выслать ее с острова, чтобы другим, как говориться, неповадно было. Мама встала и сказала:

– Все, что сейчас здесь происходит, это позор для всех. Это грубое вторжение в личную жизнь людей и что ни у кого нет такого права. Надо дождаться лейтенанта и пусть они сами разберутся в своих отношениях.

Явной поддержки у присутствующих мамино выступление не нашло, но хоть немного остудило горячие головы. Особенно голову командира части, который был и власть, и командир, и сам «господь Бог» на этом далеком острове. Никто из офицеров не хотел портить с ним отношения, чтобы не оказаться, как и несчастный лейтенант, на таком же далеком острове.

Лейтенанта сослали еще дальше, чем «точка» в океане, без возвращения в часть. До командира дошли слухи, что он был зол на него и хотел «вызвать на дуэль», или просто застрелить за те унижения, которым он подверг его жену и его самого. Но все обошлось. Жена и солдат расстались. Женщина уехала одна на материк, «Ромео» перевели в другую часть. А маму с тех пор командир части зауважал и всегда на вечерах приглашал на танец. Все спрашивал:

– Как это вы, Тамара Владимировна, не побоялись пойти против мнения всех?

Мама спокойно отвечала:

– Не терплю несправедливости во всех ее проявлениях.

Вот такая наша мама.

О своих родителях хочу сказать еще несколько слов. Именно об их Курильском периоде, где отец впервые поставил нас с братом и маму на беговые лыжи и научил на них ходить. Катались мы и всей семьей, и по одиночке, и с гор, и по равнине.

Летом с родителями и другими семьями мы отдыхали вдоль горных речек, с чистейшей и вкуснейшей горной водой. Отцы рыбачили, ловили форель, мамы варили из нее уху, жарили на костре. Шашлыков я в то время не помню, так как свежее мясо было негде достать, да и не вошли они тогда в моду. А вот то, что наши пикники проходили весело и сытно – это я помню точно. Насытившись и расслабившись, отец брал в руки баян, и все хором пели русские и украинские народные песни. Все были счастливы…

Как я «пускала кораблики». «Утонула, но не до смерти…»

«Человек не выбирает время. Время выбирает человека.» Виктория Токарева

Брат и я смотрели на собиравшуюся в дорогу маму. Было раннее летнее курильское утро.

Мы только что проснулись: нас разбудили яркие солнечные зайчики, опоясывавшие комнату. Они были везде: сначала ползли по стенам, потом медленно спускались на кровати, подушки и уже в самом конце скользили по нашим сонным лицам.

Мама стояла в легком плаще с модно поднятым воротником, подпоясанная широким, завязанным причудливым узлом, поясом.

– Дети, я уезжаю на два дня на Сахалин. По делу… и прошу вас вести себя хорошо, не шалить. Ты, Наташенька, во всем слушайся брата. Я скоро вернусь. Сережа, ты остаешься за старшего.

Дети дошкольного возраста, большую часть своего свободного времени были предоставлены сами себе. Правда, был один негласный закон – мы никогда не ходили по одиночке, а как минимум, по двое, чтобы присматривать друг за другом. На всякий случай. Прийти на помощь, если это потребуется…

Мы послушно кивнули, сладко потягиваясь в материнских и солнечных объятьях. Отец на суточном дежурстве и нам предоставлялась полная свобода действий хотя бы на один день.

Как только за матерью закрылась входная дверь и хлопнула дверца стоявшего рядом с домом военного «Газика», мы с братом вскочили со своих постелей и стали бросать друг в друга подушки, подпрыгивая на панцирных сетках. Поднялось облако пыли и начихавшись, надурачившись мы заправили постели и занялись обычными своими делами. Умылись, позавтракали тем, что оставила на столе мама, подмели пол, вымыли посуду, отнесли курам корм в сарай, и, заперев дом, пошли гулять.

Детвора нашего военного поселка гуляла своеобразно. Часам к девяти утра стайки свободных от домашних дел ребятишек с самодельными удочками слетались к местной горной речке.

Начиналась рыбалка. Наживкой служил дождевой червь, выкопанный накануне вечером и заботливо уложенный в землю, насыпанную в банку из-под монпансье. Червя разрывали на части цепкие мальчишеские пальцы и, как он не сопротивлялся, ему была уготована одна участь – быть нанизанным на небольшой крючок. На червяка плевали «на удачу» и забрасывали в стремнину быстрой реки, зорко следя за улетавшим в белые барашки поплавком. Через секунду поплавок тонул, и счастливчик выдергивал из воды приличных размеров серебристую рыбину, сплошь унизанную с боков красными пятнышками. Это и была форель. Самая вкусная местная рыба.

Вся разношёрстная братия, восседавшая на крайних досках моста, была примерно одного возраста. Это были мальчишки и их сестры, которых некуда было деть. Мальчишки ловили, а девчонки помогали им снимать с крючков рыбу и укладывали ее в трехлитровые банки, наполненные речной водой, с привязанными «ручками» из обыкновенного бинта. Внутри банки получался своеобразный аквариум, где ошарашенные рыбки продолжали плавать в тесноте еще часа два.