Подвиг бессмертия. Книга первая. Откровение

– Ничего страшного, заживёт как на собаке. Скажи спасибо, что упал не на голову, а то вправлять мозги очень трудно, особенно когда их нет, – смачно сплюнув, узнав, при каких обстоятельствах всё это произошло, съязвил фельдшер.

Демидов, деревенский фельдшер по зову своего призвания и повеления самого Господа Бога, – самоучка. Он лечил и людей и скот одинаково и одними и теми же приёмами и снадобьями, только в разных пропорциях, одному ему известными. У них вся семья обучалась друг у друга уже не одно поколение. Кое-какие знания они черпали из литературы, в основном же лечили травами, которые прекрасно знали и сами же ходили в известные только им места, заготавливали их со знанием дела впрок. В ход шли одновременно и заговоры. Люди им доверяли и обращались к ним за помощью, больше ведь не к кому, врач был только в городе за двадцать пять километров по бездорожью.

Рядом, чуть в стороне, стояла Катерина, грациозно опершись левой рукой на бедро. Увидев её в такой позе, Степан как-то забеспокоился, в желудке у него сразу что-то заныло и заурчало, предвещая что-то нехорошее.

Она глядела на него как бы свысока. Где-то он вычитал: «… как Клеопатра смотрела на своих провинившихся подданных». В её взгляде он прочёл непонятные чувства – не то осуждение, не то одобрительные оценки его поступку, – только нюансов, к сожалению, разглядеть он не смог из-за полумрака лунного освещения. Поэтому этот взгляд вызывал в нём явное опасение не в его пользу.

Степан был удручён и даже растерян. Принципами справедливости поступиться он не имел права, поэтому свои действия оправдывал. Ему показалось, в глазах Кати читалось осуждение и боязнь его жестокосердия. На основании вывода, сделанного им самим после содеянного, ему хотелось оправдания и ясности. Из-за недопонимания в его душе прослеживалось чувство невинной жертвы и героя победителя одновременно. Но он ведь был совсем не такой. Это было всем известно. Его лицо выражало саму доброту. Но то, что он ввязался с Луньковым в драку, с этим сумасбродным шалопаем, наводило на мысль о его недальновидности и недостаточном уважении к самому себе. И придя в полное соответствие своему повседневному характерному поведению, он понял, как низко пал и, самое главное, какое мнение сложится о нём у добрых односельчан. С другой стороны, он понимал, что он такой же, как и все, а может быть, даже хуже Васьки, потому, что уровень развития у них был различный, а вот поведение одинаковое, что роднило их и ставило на один уровень.

На прощанье Катерина больше обычного задержала свой пронзительный взгляд на его лице. Затем еле заметная улыбка искривила её красивые пухлые губки, и, нервно дрогнув бровью, игриво крутанув задом, громко бросила:

– Девочки, айда по домам, – резко повернулась и ушла в кругу своих подружек, оставив Степана в недоумении.

Степан не понял тогда значения её загадочной улыбки и с болью отреагировал на эту извращённую наигранную фамильярность. Только после этого какая-то таинственная холодная тень отчуждённости проскользнула в его сознании, почувствовав какой-то внутриутробный обман. Это состояние не покидало его чувства некоторое время, затем постепенно куда-то ушло, уступив место другим более волнующим мыслям. Как далёк был тогда бедный юноша от понимания женской натуры. Всё её поведение свидетельствовало о полном одобрение его поступка, её гордость за его победу и явный знак её благосклонности к нему.

«Такая нелепость, можно сказать, недоразумение, а как встревожило и насторожило её. И что она теперь думает обо мне?» – размышлял он, постепенно успокаиваясь. Отчаянность и недовольство собой и своими необдуманными действиями прорывались в душу Степы горячими волнами.

Он мог растолковать ей всё, но сделать этого он не мог по известным причинам. Получалось, что его проступок в её глазах больше порочил его самого. Она, видимо, не поймёт правильно, и не захочет его после этого больше знать, и будет остерегаться, и в дальнейшем избегать его. Вывод неутешителен: один плохой поступок – и конец всем добрым надеждам.

В отчаянии он слабо махнул рукой и быстрыми шагами направился домой. В голове роились неприятные мысли, одна безысходней другой.

«Это ж надо, пришёл звать в жёны, а получился такой непоправимый и безобразный конфуз. И какой я мужик после этого? Как же теперь отнесутся родители к этому позорному событию? Этого не утаишь, теперь вся деревня будет гудеть. Случай, можно сказать, первостатейный, есть над чем посплетничать и перемолоть каждую косточку, пока не узнают подлинности о причинах стычки. Вот так влип, позор-то какой. И что теперь делать? А-а-а… будь что будет. Семь бед – в конце скелет».

Короткая летняя ночь незаметно и таинственно таяла на глазах, гася на небосводе последние утренние звёзды; заря слегка позолотила нежно-голубой восток небес; на землю опустилась утренняя прохлада. Луга покрылись белёсым туманом, проявившимся будто из недр земли; безмолвная девственная тишина ночи пробуждалась от ночного сна, незримо нарушаясь дыханием утра.

Молодость… Клонило в дремоту. Дома, не раздеваясь, Стёпа упал на сеновале в своё логово; мгновенно провалился в бездну глубочайшего сна.

Проснулся он от жгучей боли вдоль спины.

– Я те покажу, жених, как себя вести… – причитал Анисим, нанося удары ремнём в такт каждого слова.

Сон улетучился мгновенно. Степан ловко ухватился за ремень, вскочил, резко дёрнув на себя и одновременно подставив подножку, увернулся, уступая место падающему в сено Анисиму. Тот кулём свалился, крякнув, будто отрыгнул из желудка неразжеванную, застрявшую там недоваренную свёклу.

– Папань, за что? Сначала разберись, а потом и за ремень берись, – отрывистым голосом возразил возмущённый Степан, подавая руку помощи. Но увидев, что отец обиделся, к сказанному добавил: – Ничья, 0—0, – промямлил почти беззвучно растерянный Стёпа. Отец кряхтя встал, поглядывая на сына удивлёнными глазами. Степан поглаживал горевшие от боли плечи, ожидая неприятностей от возмущённого отца за грубое непочтение родителя.

От неожиданности обезоруженный Анисим был обескуражен и унижен; он временно потерял дар речи. «Как это так, родной сын поднял руку на своего отца. Стыд и срам. Как теперь людям в глаза смотреть. Слава богу, никто из посторонних этого позора не видел», – думал растерянный старик. Мысли роились в его голове одна позорнее другой.

Как только он встал, его порты без ремня свалились с тощего зада прямо на сено, хорошо что у него длинная рубаха, а то ведь срам какой. Анисим от серии таких конфузов на старости лет насупился и поник окончательно. Степан подал ему ремень и отвернулся, давясь нахлынувшим смехом.

– Тьфу… ещё напасть. Чего ржёшь, балбес, бесстыжие твои глаза? Там Лунчиха голосит на всю округу, собрала весь край, не протолкнёшься. Позор-то какой! Ты, говорит она, её Ваську изувечил вчера. Что скажешь на это? Да так оно и было, можешь не брехать мне, то, что ты проделал со мной, думаю, так оно и было, ему не сладко досталось от твоих забав, шалопай безбожный!

– Папань, не верь ты ей, я защищался… и сейчас тоже. Я не маленький и не позволю лупить себя зря по рёбрам без разбора. Уронил тебя на мягкое сено, я знал, что не расшибёшься. Да и вообще, в борьбе думать некогда, делается всё автоматически, ты меня начал бить, я применил защитный приём, я даже не знал, что это ты. Папань, ты меня прости… я не нарочно. Честное слово! – он умолк, но ненадолго. – Васька первый на меня набросился, я его только оттолкнул от себя, а он нескладно упал и вывихнул себе руку. Вот те крест, правду говорю. – Он одним движением, явно не думая, осенил себя крёстным знаменем.

Это, заметил про себя Анисим, он делал крайне редко. Степан говорил быстро, запальчиво, с волнением, меняя постоянно ход мыслей, горячился, чувствуя себя виноватым перед отцом. В интонации голоса, да и во всей путаной речи, особенно в последних его словах, звучала страстная убеждённость и искренность, как на исповеди.

Это окончательно успокоило Анисима, и он, затянув ремень на портах, молча спустился вниз на землю по приставной лестнице, успокоившись и простив своего любимца, мысленно обвинив себя.

По пути он самозабвенно размышлял: «Ловок проказник, как пушинку бросил. Не пропадёт парень, за его будущее я спокоен. Это работа Григория, спасибо, сынок, за науку». На сердце было легко от чувства непогрешимой невиновности сына – надежды и опоры старикам в неизменно и неминуемо так быстро накатывающей старости.

Задолго до этого, будучи человеком практичным, почувствовав старческое недомогание, он продумал расклад жизни своих оставшихся дней. Ставку на этот счёт он сделал на Степана. Всё до мелочей укладывалось по его задумке: отделить старших сыновей, женить Стёпку, если, конечно, удастся, на Немковой Екатерине, дочери друга своего, с которым служили в армии в Питере. Пожить под старость тихой, мирной, старческой жизнью без этой суеты и шумной суматохи многочисленной семьи, поглаживая по головкам будущих маленьких Стёпкиных сорванцов. Сегодняшний случай он не брал в расчёт, по первости он сам спорол горячку. «Ну, негоже так поступать с таким взрослым парнем, да ещё спросонок, с его-то прытью…» – мыслил Анисим, с просветлённым лицом подходя к ревущей толпе.

Народу уже собралось прилично, и всё подходили и подходили, уже двор становился тесен. Как же – представлений давно уж никаких не было, а тут такой случай. Особенно лютовала Марфа Лунькова – подайте ей жертву на растерзание неугомонной толпе для расправы… А она будет с ехидством держать под надзором эту словесную экзекуцию, как вампир, с кровавой ухмылкой на сморщенном старческом лице.

Поистине нужно иметь стальные нервы, чтобы не взять увесистую дубину и не разогнать всех этих любопытствующих зевак. Но упаси Господи, нужно строго соблюдать веками сложившиеся правила и традиции отношений между людьми внутри общины, иначе не избежать пожара в самом прямом смысле.

Марфа продолжала голосить, если не сказать вопить в открытую во всё горло, чувствуя за собой силу правды, распустив по худеньким давно не мытым плечикам свалявшие жиденькие седые с желтизной волосёнки. Она со всем усердием призывала народ к справедливости и подбивала его к бунту негодования.

Мать Степана, Анисья, дородная женщина, подперев свой пышный стан белыми оголёнными по локти руками, как скала, стояла напротив взбеленившейся Лунчихи, не пропуская её дальше во двор до прихода мужа. Она давно уже поняла цель и причину визита ранней гостьи и продолжала молча слушать её брань с угрозами и оскорблениями, пока та не набросилась на подошедшего Степана с кулаками и угрожающе замахнулась. Анисья не выдержала, решительно отстранила её за шиворот от сына и, закрыв своего любимца высокой грудью, как орлица, распустив крылья, зашипела:

– Не сметь… Марфа… Ты что надумала? Раздавлю! – Плюгавенькая Лунчиха мгновенно затихла, челюсть её неприятно отвисла. Она глядела на всех, ища защиту, моргая маленькими слезливыми глазёнками. – Ты что, Бога не боишься? Ты забыла, кто твой сыночек? Да он в печёнках сидит у всей деревни. Все сады и огороды пообдирал… Ты спроси у народа… – Она вопрошающе повела руками по собравшейся толпе: – Люди, мог ли мой Стёпушка напасть на твоего хулюгана? Да ни в жизнь. Он кроме добра никому дурного никогда не посмеет пожелать или сделать.

Марфа пыталась возразить, но кто-то, видимо, из её лагеря неуверенно предложил робким голосом:

– Пусть расскажет виновник, а то мы галдим, а сути не ведаем,

– Давай, Стёпа, расскажи! – предложил Кузьма Соловейка, с шерстистыми бровями горшечник, мастер по изготовлению глиняных поделок, которые никто не покупал из-за их кособокости, некрасивого вида и аляпистости. Но его упорство, с каким он старался исправить свои просчёты, делало ему честь и надежду, что Кузьма завоюет рынки своим товаром.

Толпа медленно отступила от Степана, образуя кольцо вокруг парня. Эта свободная полоса стала непреодолимой гранью между им, Степаном, и обществом с любопытством и недоумением смотрящих на него односельчан. Внутренняя неловкость, сложные чувства тревоги и обеспокоенности проникли в душу молодого человека. Обида вырывалась наружу, но предстоит ещё доказать всем, кто ты на самом деле.

– Во-первых, здравствуйте, граждане, – поборов себя, приветливо заговорил Степан, – а во-вторых, я вижу среди собравшихся подлинных свидетелей, которые видели своими глазами, как Луньков Василий, сын уважаемой Марфы Ксенофонтовны, напал на меня первым. Например, Макридина Полина, Брытчикова Таня, Хаваева Антонина и многие другие. Я расскажу вам, как на исповеди. Вчера на вечеринке я пригласил девушку потанцевать, а её сын Василий, – Степан указал раскрытыми ладонями в сторону Марфы Луньковой, – схватив меня за рукав, потребовал отойти и поговорить с ним с глазу на глаз. Я, к своему сожалению, согласился, думая, что разговорами всё и закончится. Но не тут-то было. Как только мы отошли, он набросился на меня и стал валить на землю. Сами понимаете, как это бывает, мне пришлось невольно обороняться. В результате потасовки я неудачно оттолкнул его, он не устоял на ногах, упал и вывихнул себе руку. Вот так всё и закончилось. Мне очень жаль, что так получилось, я корю себя в этом. Сразу же я помог ему встать, фельдшер Матвей Григорьевич вправил вывих и пообещал, что плохого ничего не будет. Свою мать, видимо, он обманул, неправильно проинформировал, отчего сейчас и происходит данное недоразумение.

Закончив свою речь, Стёпа обвёл глазами собравшихся односельчан и попросил высказать своё мнение свидетелей, видевших этот инцидент. Его рассказ подтвердили многие участники вечеринки, присутствующие здесь. Следом за ними напросился высказаться Анисим, к этому времени уже полностью овладевший собой:

– Граждане, мои дорогие соседи, картина нам станет совсем ясной, если мы послушаем другую сторону – сынка гражданки Луньковой, Ваську, – и спросим у него заодно, когда он возьмётся за ум и перестанет пакостить людям?

– Правильно… правильно… позвать, – загудел народ.

– Ну, вот, слышишь? – обращаясь к Луньковой и одновременно к людям. – Мы вас подождём, а ты иди за сыном, люди хотят видеть его и поговорить с ним. Раз ты затеяла эту свору и хотела найти сочувствие и поддержку у народа деревни, иди за сынком и представь его, будь так добра, перед собравшимся здесь честным обществом. Поступаться принципами мы не будем.

Лунькова, почувствовав полный провал и надвигающийся конфуз, потупилась, но видя, что деваться некуда, уныло побрела через луг к своему дому; он виднелся на другой стороне за поворотом речки на возвышенности, выделяясь покосившейся изгородью и заросшей с задней стороны дома густой порослью вишни.

Когда необходимое время ожидания прошло, обманутые люди, покивав недовольно головами, погалдев на прощанье, разошлись; в очередной раз они убедились в мудрости коллективного разума не только в труде, но и в политике и во многом-многом другом.

Позже выяснилось, Васька сдрейфил, пообещав матери прийти позже, а сейчас ему, мол, нужно показаться фельдшеру, что плечо у него сильно распухло и болит.

Видимо, оно так и было, но его прежние проделки помешали ему прямо и честно посмотреть людям в глаза, поэтому он и не пришёл – посовисничал. Значит она, разнесчастная совесть эта, всё-таки у него была, а следовательно, он в то время был ещё небезнадёжен. Хотя исправлять его скверную натуру было практически невозможно. Правда, был один вариант – вовлечь его в какое-либо трудное и достойное мероприятие, например, армия, путешествия, археология. Но кому это было надо, людей в стране недостатка не было, проще избавиться от таких уродов, как говорил один из вождей: «Нет человека – нет проблем!»

Спустя время фельдшер рассказывал, что приходил к нему Василий, принёс десяток яиц в оплату за лечение, он ему сделал компресс, изготовил подвязку для руки из лыка и пообещал, что через недельку—другую, он будет здоров. Так дело это и закончилось, наделав много шума и пересудов в деревне, взбудоражив ненадолго людей. Пустил по деревни, как говорят, свежую струю перетолков, обрастающих всё новыми и новыми подробностями, коих на самом деле никогда и не было, а если и были, то совсем в другом порядке.

Стёпке же это событие прибавило престижа и популярности, особенно среди молодёжи, и милых улыбок при встречах с девушками. Он стал именит и среди уважаемых граждан. А старушки стали обращаться к нему не иначе как по батюшке – Анисимович. Долго это смущало его, постепенно привык и не обращал внимания. Спустя время, когда всё подзабылось, это Анисимович превратилось в дворовое прозвище, прилепившееся к нему, как бадюлька.

Но дело это закончилось не так, как бы хотелось Степану. Когда весть о стычке учителя младших классов при всём честном народе с Василием Луньковым дошла до ушей заведующей школы Янины Самойловны Пивоваровой, она восприняла это как личную пощёчину, как удар по престижу всей образовательной системы. Но прежде чем применить карательные меры, она решила сама во всём разобраться детально. С этой целью она во второй раз направилась к дому Луньковых. Ей даже стало интересно уяснить, кем на самом деле является Степан – пролетарием или отъявленной контрой.

Старушка-мать Васьки уже отчаялась ждать справедливости от Господа Бога, обрадовалась, увидев, наконец, перст Божий.

– Заходи, голубушка, заходи, родимая, нет нам утешения и защиты от обидчиков, кроме тебя. Всё потому, что сама видела в своей жизни много горя и обид несправедливых… – запела Марфа Ксенофонтовна, не давая гостье вставить слова.

– Рассказывайте, что стряслось у вас опять.

– Как же, как же расскажу, с превеликим почтением расскажу. По-другому и быть не должно, – затараторила Лунчиха, собираясь с мыслями.

– Ну, так я слушаю, – кончилось терпение Пивоваровой.

– Что тут слушать. Мы люди простые, бедные и необразованные, нас может обидеть всяк, кому не лень. Учитель-то школьный, что он удумал: приревновал девку Васи и избил его до полусмерти, сделал инвалидом – вывихнул руку, да так, что работать он не может до сих пор. А я что? Старая я и наскрось больная. Какая с меня работница. Доченька у меня на руках, убогая от рождения. Калекой народилась, стало быть, тоже забота, да ещё какая: и умыть, и накормить, и приглядеть… Васятко, сынок мой единственный, жениться бы ему, да какая дура пойдёт за нищего.

– А муж где ваш? – спросила Янина на всякий случай.

– Взяли его в солдаты, так до сих пор где-то и пропадает.

– Это как понять где-то. Войн наша страна в настоящее время нигде и ни с кем не ведёт. Выражайтесь, пожалуйста, ясней.

– А кто ж его знает, где он. Повестки о гибели не получали, и живым не объявляется. Может, бросил нас, а может, в плену где мается. Одному Господу про энто известно. Так он же молчит. – Она торопливо перекрестилась, глядя на чёрную закопчённую доску, на которой ничего не было видно.

– Ладно, разберёмся. Если ваш сын не виноват, то учитель будет строго наказан. Об этом, будьте покойны, я, как заведующая школой, позабочусь лично. Наказание будет суровым и адекватным, – она закончила эту мысль и, задумавшись на минутку, продолжила. – Но у меня возникают сомнения в добропорядочности вашего сына. Два случая, которые я знаю, и в обоих он предстаёт не в благовидных примерах.

– Ну, я не знаю, уважаемая заведующая школой, кто вам там наговорил про Васятку такой брехни, но сынок мой единственный, последняя моя надежда…

На следующий день после окончания занятий в школе в учительской комнате Янина Самойловна молча сидела за своим письменным столом в позе нахохлившейся курицы, о чём-то напряжённо думая.

«Обмозговывает стратегические планы», – решил Степан. Без должной надобности он никогда первым не затевал с ней разговора на темы, не касающиеся школы.

В следующее мгновение Янина Самойловна резко встрепенулась от оцепенения. Вытащила маузер из кобуры и, положив его пулевым отверстием, направленным на Степана, каким-то ледяным голосом сказала:

– Степан Андреевич, я требую чётких разъяснений вашего позорного поведения, которое негативно сказывается на репутации школы и вашей личной, как учителя!

Здесь она шумно выдохнула скопивший воздух из своих лёгких и перевела дыхание, по всему было видно, как трудно ей даются эти разоблачения, которые, по её первоначальному заключению, могут привести к тяжёлым последствиям.

– Во-первых, почему вы ввели меня в заблуждение по поводу ваших отношений с дворянином, по сути, врагом советской власти – Музальковым? Во-вторых, вы избили ни в чём не повинного Василия Лунькова. Как вы посмели так поступить, не подумав при этом о престиже школы? Мне непонятно, кто ты? Ты пролетарий или продавшийся врагам революции контра? Твои действия подпадают под подозрение в государственной измене. Я выведу сегодня же тебя и твоих окопавшихся здесь в глубинке дружков на чистую воду. Имей в виду, если потребуется, я приведу в исполнение немедленно свой приговор!

Последние слова она прокричала так громко, даже закашлялась, хватаясь за маузер.

Степан на эти нелепые обвинения не повёл даже бровью. Он медленно встал, налил из глиняного кувшина воды и подал разъярённой коллеге. Она, наблюдая за ним, отстранилась на шаг, опасаясь нападения. Степан же ничего плохого не помышлял. Он смекнул, что, обладая только одной рукой, для того чтобы взять кружку с водой, ей необходимо положить маузер на стол. Тогда он неспешно поставил кружку прямо перед Яниной Самойловной, неторопливо с достоинством развернулся и уселся на табурет возле своего стола, простодушно и без эмоций стал смотреть на собеседницу. Видя, что никакой угрозы не предполагается, женщина, не сводя глаз с сидящего Степана, положила своё оружие и стала маленькими глоточками, покашливая, пить воду. Напившись и прокашлявшись, она вновь овладела маузером и с той же решительностью потребовала:

– Выкладывай свои объяснения!

Степан был озадачен таким отношением к нему со стороны работника просвещения, но так как он предчувствовал этот разговор, то ответ давно лежал на поверхности его сознания.

– Уважаемая Янина Самойловна, своими вопросами вы подтверждаете свою некомпетентность в ведении дел криминального характера. Вы обратились к тем свидетелям, которым нужно выгородить себя, имею в виду обелить себя. Разве у нас в деревне мало порядочных людей, чьи объяснения дали бы вам исчерпывающую информацию ситуации в самых правдивых тонах? Единственное, в чём я себя упрекаю, так это в том, что поддался на провокацию Лунькова. Я пригласил девушку на танец, а он вцепился мне в рукав и не давал танцевать. При этом он грубил и сквернословил. Я оттолкнул его, он упал и вывихнул руку.

Второе, в отношении Музалькова-дворянина. Дворянство получил его прапрадед за героизм в борьбе с Наполеоном. Привилегиями их род никакими не пользовался. Крепостных у них не было, поэтому эксплуатировать они не имели возможности, даже если бы и пожелали. Зарабатывали на жизнь всегда своим горбом, как и все остальные крестьяне деревни. Что же касается лояльности советской власти, то я скажу вам, неизвестно где до сих пор находится муж Марфы Луньковой. А вот сын Музалькова погиб в Туркестане под знамёнами пролетарской революции. А напоследок я вам скажу – не ищите врагов среди порядочных людей, и отчество моё не Андреевич, а Анисимович.

Выслушав ответы Степана, Янина Самойловна покраснела и долго сидела безмолвно, уставившись в одну точку. Затем встала в каком-то замешательстве, вложила маузер в кобуру, зачем-то потрогала его, убеждаясь, что он на месте, и медленно двинулась к выходу, шепча:

– Паразиты!

– Янина Самойловна, послушайте меня ещё немного. Не торопитесь с выводами, может, я действительно контра и обманул вас. Поговорите с народом, уточните все подробности, и вам станет легче принимать решение. Вообще-то, на вашем месте, я плюнул бы на Ваську, просто вычеркнул его из списка своих знакомых и забыл навсегда. Эта неисправимая мразь сидит в печёнках у каждого жителя деревни. Василий Луньков ни в коей мере не опасен государству, тем более не представляет никакой угрозы ему. Он просто мелкий хулиган местного масштаба, не встретивший до сих пор ни с чьей стороны отпора, поэтому и считает себя неотразимым. А вы, не разобравшись, решили покровительствовать ему, подставив своё честное имя.

Весна устойчиво и без сюрпризов закрепляла на земле законные права. Наступили летние школьные каникулы. Сады покрыли свои кроны бело-розовой дымкой, в поле, на лугах и полянах, пестрели ковровые россыпи дивных цветов, испуская божественные ароматы. Гудение пчёл настраивало рабочий люд к весенне-полевым работам. Лес стал неузнаваемым, буйная зелень будоражила душу. Весна проникала в сознание необузданными чувствами, призывая к чему-то таинственному, непознаваемому, которое природа хранит в своих тайниках и боится раскрыть неподготовленному человечеству.

Подоспела пора приёма детворы в первый класс. В этом году в школе уже будут учиться три класса учащихся. Предстоит преодолеть новые трудности. Учителей в штатном расписании школы всего двое.