Подвиг бессмертия. Книга первая. Откровение

Степану с первого взгляда понравилась София Германовна. Она была какой-то особенной женщиной. От неё исходила непонятная прохладная свежесть, разбавленная еле уловимым запахом духов и йода, да и казалась она белокурой пухленькой пышечкой. Белая без изъянов кожа, выразительные серые глаза, пухлые, сочные губы, красивая возбуждающая грудь, пропорционально сложенное тело – всё это как магнитом тянуло мужиков. Ей было лет двадцать восемь, но выглядела она гораздо моложе.

Она тщательно обследовала грудную клетку со всех сторон, затем приказала лечь на топчан, стала исследовать живот. Её тонкие нежные пальчики с блестящими крашеными ноготками и ямочками на щиколотках нежно гладили обнажённое тело Стёпы. «Сколько же можно терпеть это бесстыдство, не бесчувственный же я истукан». Все это так приятно, если нет совести, а каково же Стёпке это терпеть; он еле сдерживался от перенапряжения.

В заключении она расстегнула ширинку, спустила кальсоны до колен и стала ощупывать его половые органы – до возбуждения. Степан закрыл глаза и затаил дыхание. Лицо просто пылало от стыда. Пот застилал глаза. Увидев это, она улыбнулась и сказала:

– Итак, Стёпа, ты почти выздоровел, это похвально. Все органы у тебя тоже в порядке. Дня через три—четыре приступим к физиотерапии.

Последний этап обследования заключался в постукивании молоточком по коленкам и мышцам. Острота юношеской наивности обжигалась новизной такого вторжения. Душа его тихо робела. Сил шевельнуться или противиться у него не было. Всё это таинство было за пределами его понимания.

Все манипуляции Софии Германовны на самом деле представляли собой лишь камуфляж для выявления способностей и возможностей вероятного потенциала пациента. Об этом Стёпа, естественно, не ведал, поэтому возражения были бы нелепы и бесполезны, и ещё неизвестно, к каким могли привести последствиям.

Ввиду нежелания показаться необразованным невеждой, Степан смирился и, осмелев, стал наглеть и приобщаться к действительности своего положения. Взгляд его стыдливо блукал по выпуклостям её красивой груди.

«Медовые», – подумал Стёпа. Невыносимо, страстно захотелось нежно их полапать. Но робость… «Страшно, а вдруг… это хамство… Как плохо быть неграмотным, поди разберись, что можно, а чего нельзя!»

– Ну, вот и всё, я рада, что ты такой крепкий и здоровый парень. – После небольшой паузы она спросила: – Девушка у тебя есть?

– Даже… и не знаю, – в раздумье пожал плечами Степан.

Он постеснялся признаться в своих кристальных чувствах, тем самым дал понять о своей мягкотелости и произвольных толкованиях его поведения в отношениях с женщинами. Это стало началом размывания этического принципа, падения нравственности, воли и человеческой чистоплотности. Это круто повлияло на всю его личностную порядочность в последующей жизни, начиная с того момента, когда закладывалась чистота морального фундамента дальнейшего содержания души. Это было лишь первичным началом падения для него в помойную яму разврата, которое он проворонил в виду своей молодости и неопытности и учителей-наставников, которые умело подталкивали его к ней.

– Это как же? Видно, эта такая тайна, что ты даже себе боишься открыться? Так? Молодость невинна и не может служить обвинением или оправданием. Всё это житейское. Вот я, например, была замужем. Муж как ушёл в шестнадцатом году на фронт, так и не вернулся, с тех пор от него ни слуху ни духу. Прислал, правда, в семнадцатом письмо – писал: «Царский штабс-капитан перешёл на службу к красным». Обратного адреса не было. Так вот и живу одна, как кукушка, ни детей тебе, ни яслей. Я уже привыкла. Ну всё, Стёпа, иди в палату.

Степан побрёл к двери, закручинившись печальной судьбой этой женщины. Но София Германовна вдруг остановила его и приказала:

– Иди-ка сюда… Я ведь, помнится мне, обещала тебя поцеловать за хорошее твоё поведение на операционном столе…

Степан в нерешительности повернулся и робко, не чувствуя ног, шагнул в её сторону, как в пропасть. Голова не соображала, стала какой-то чужой и совершенно пустой, да и времени одуматься и правильно воспринять это из-за проклятой робости не оказалось. Какая-то застенчивость охватила всё тело. Стал он как будто сам не свой, даже дышать стало нечем. С другой стороны, смешанное чувство мужского достоинства и боязнь показаться тюхой-матюхой помешали реально оценить действительность положения.

Она взяла его голову своими мягкими ручками, подтянула к себе и нежно поцеловала в губы. Степан почувствовал упругость её груди и уловил необыкновенный запах зрелого влекущего женского тела. К этому зовущему, дурманящему запаху примешивался тонкий аромат каких-то неведомых ему духов. Он увидел, что она закрыла свои глаза и с жадной страстью наслаждалась поцелуем. А он просто потерял себя в этом неведомом ему пьяняще сладостном состоянии. Голова закружилась, ноги ослабли, всё тело заколотилось мелкой дрожью. Это был его первый поцелуй с женщиной, не считая коротких поцелуев матери.

– Ну, теперь иди. Приятных снов тебе, мой мальчик, – сказала врачиха, сделав особое ударение на слове «мой».

София Германовна ласково проводила Степана к выходу, погладив нежной ладонью своей руки по его обветренной упругой щеке.

Уже вечерело. Редкие сполохи молний мягко и кратковременно освещали окрестности города. Грома не было слышно. Небо затянулось мрачными тучами, лишь краешек горизонта оставался освещённым. Косые языки дождя чередой, то усиливаясь, то затихая, ломились в оконную раму, шурша листвой деревьев. Было таинственно и напряжённо, пахло прохладной сыростью и колдовством, приводящим Степана в данной ситуации к опустошению его сознания.

От волнения у него нервно подрагивала нижняя губа, как у кролика перед очередным спариванием; его немигающие глаза бестолково остановились на одной точке. В сознании никак не совмещались его жизнь и то, что произошло с ним сейчас. Греховное уныние заполняло душу. В его сбалансированный мир неожиданно ворвалась эта докторша, как вихрь, разбросав весь уклад и все устои его прежней уравновешенной жизни. Он не находил разумного объяснения и выхода из этого немыслимого тупика, а также своего приобщения к этому совершенно новому мышлению и его толкованию.

Что делать? Как вести себя в дальнейшем? А то, что это дальнейшее не минует его, он предчувствовал и нисколько не сомневался. До него стало доходить, что всё своё дальнейшее поведение надо чётко заранее продумать и обозначить. Тогда он ещё надеялся собраться, найти силы и противостоять этому вероломному бесстыдному насилию.

Он лёг на кровать и, закрыв глаза, задумался. Хотел заснуть, но не смог, глаза самопроизвольно раскрылись и уже больше не сомкнулись. Так он с открытыми глазами пролежал до наступления полной темноты.

За окном задул ветер, располыхались синие молнии и загрохотали громовые раскаты. Дождь поливал землю, не жалея влаги до самого утра, будто старался помочь ему смыть всю эту грязь с его души.

Немного свыкшись со своим нелепым положением, вдруг в его обезумевшую голову пришли наставления старшего брата Григория: «Прежде всего нужно успокоиться. Для этого глубоко дыши и перестрой мысль на другую волну». Это помогло. Височная ломота прошла. В голове стало постепенно проясняться, а в душе стихли волнения и наступил сердечный покой. Всё стало просто и обыденно. Горизонт для других мыслей раздвинулся; стало очевидным появление совершенно независимых рассуждений на другие и даже противоположные темы.

Степан продолжал лежать на спине, уставившись широко открытыми глазами в темноту, а в голове проплывали крамольные мысли, противоречащие его убеждениям.

«И чего я только разволновался? Собственно говоря, что страшного произошло? Ну, поцеловала меня красивая женщина, ну и что? Что я потерял? Мне ли, такому любопытному парню, чего-то бояться? В конце концов, я мужик, а может, нет?» Какое-то сомнение закралось в его душу.

«Может я ещё не дорос? Она намеревается распахнуть мне глаза в другой, совсем неведомый мне мир в отношениях между людьми, о существовании которого я и не догадываюсь. Тогда чего мне упираться? Предрассудки ханжеского невежества сковывают наше сознание железными цепями. И я сам добровольно вцепился в них зубами мёртвой хваткой. Будь что будет! Будем познавать туманный и неведомый мир. Время, хочу я этого или нет, настало».

Ему уж начала мерещиться какая-то таинственная бездонная пропасть желаний и бездна неведомых ему сказочных удовольствий. Эта маленькая, хрупкая женщина всё больше завладевала умом Степана; влекла к себе своей нежной волнующей плотью и жаждой познать бесконечность вселенной; минуты адова падения и отчаяния, взлёт к вершинам чарующего безмерного блаженства – смерть и воскрешение. Он стал прислушиваться, ожидая какого-то чуда; душа его наслаждалась тихой музыкой ликования. Незаметно он уснул крепким младенческим сном, уткнувшись в подушку носом, обнимая её.

Три дня прошли в муках ожидания. В больнице София Германовна не появлялась. Чего только Степан ни передумал. Затаённая надежда на что-то особое, таинственное не покидала Стёпу. После завтрака – обход. Ему назначили очередную перевязку. Рана уже устойчиво затянулась. София Германовна приказала ему делать физические упражнения, только постепенно увеличивать нагрузки. Главное – не перенапрягаться и не переусердствовать. Она была строга и неприступна. Другого внимания она не проявила к нему, даже ни разу не дотронулась.

Опять плохо. Степан слишком самомнителен, придерживается крайних эмоциональных точек, не допуская никаких этических дипломатий, опирающих на догмы человеческих отношений…

«А я распустил перья, как петух, и выпустил слюни, – думал разочарованный Степан: – Может, во мне что-то дикое или неприятное?» Он срочно зашёл в туалетную комнату и критически полностью с ног до головы осмотрел себя в зеркале. Всё было в норме, разве только чёрные пятки да под ногтями залежи навоза? До обеда эти признаки деревенщины, порочащие его жениховские качества, были успешно устранены с помощью кирпича и кухонного ножа. Ещё раз Степан бегло окинул себя восхищённым взглядом и остался вполне доволен и пятками, и ногтями. В конце он взглянул на себя в зеркало и, оскалив зубы, проверил их чистоту. Они были цвета слоновой кости.

Степан видел, как некоторые городские жители чистили зубы маленькими щёточками, макая её в белый порошок. Он взял это себе на заметку, но отложил на потом. Но вот теперь он вспомнил эту процедуру и интуитивно предположил, что данная проблема связана с чистым дыханием и запахом изо рта.

Немедленно Степан сходил в магазин и купил эту самую щётку и так называемый зубной порошок. Он долго чистил зубы, пока дёсны не стали кровоточить и гореть от боли, но так и не добился идеальной белизны, какая была у докторши. «Видимо, белизны зубов за один раз не добьёшься», – решил Степан, но результатом чистки остался доволен, Зубы блестели, между зубов не было видно никаких остатков пищи, которые раньше Степану приходилось выковыривать соломинкой или кусочком дерева.

Было тихо и вольготно, истома ломила затёкшие кости, душа изнывала от безделья и неведения. Солнце щедро одаривало людей последним теплом. Наступило бабье лето. По небу величаво плыли нескончаемой чередой разнообразной длины вереницы лёгкой паутины. Осень беглыми штрихами обозначила свой очаровательный приход.

Сегодня к Стёпе приезжали родители. Мать, как увидела Стёпу, обхватила его шею руками и заголосила не своим голосом, будто он покойник:

– Кровиночка ты моя родная! Сыночек ты мой ненаглядный! Убить хотели, злодеи, да, видно, Бог не позволил, окаянным! Господи, разрази их громом и испепели молнией! – звучно голосила она, не стесняясь посторонних.

– Маманя, успокойся ты, живой же я, да и рана пустяшная…

За короткое время их пребывания они обговорили всё, что их волновало и интересовало: о том, как на него напал бандит Луньков; о домашних новостях и о том, что брат его Данилка переехал наконец в свой новый дом; о том, что в их родовой усадьбе остались они втроём; о том, что мать уже не успевает за всем хозяйством и ей понадобится помощница, намекая на будущую жену Стёпки.

– Стёпушка, тут мы с отцом привезли тебе подарки и особливо подарок дохтуру; так ты передай ему от нас низкий поклон за твоё спасение и подарок с благодарностью, – ворковала мать на прощанье. Степан не стал переубеждать её в том, что доктор – женщина, да и тема эта для него теперь закрыта в связи с его тайными ожиданиями.

Глава пятая

Фатальное свиданье и роковая близость

Солнце клонилось к закату, выдыхая свой дневной зной, а Стёпка всё сидел, всё на что-то надеялся, чего-то выжидал – какого-то чуда. Здесь необходимо вникнуть в то обстоятельство, что Степан самостоятельно, без чьей-либо помощи выбрал свой пагубный путь и настойчиво, безвольно плыл по течению в его русле. И он дождался-таки, она подошла тихо, незаметно, будто подкралась незримой тенью – сзади. Едва ли Стёпке с его простодушной натурой пришла в голову мысль задуматься, разгадать какое-то коварство в этом незатейливом поведении этой открытой, немного своеобразной женщины. Он воспринимал всё на веру, никак не предполагая каких-либо скрытых смыслов и значений, которые закладывали многие люди в свои поступки и мысли.

– Стёпа, – удивлённо притворным голосом проговорила София Германовна. – А я тебя в палате искала, а ты тут грустишь. О ком, если не секрет? – лукаво прищурилась «дохтурша».

После столь долгого ожидания, отчаяния и переживаний, набравшись наглой смелости, он ответил:

– Да если я, Софья Германовна, скажу вам правду, вы ж меня засмеёте…

– Ну… уж так и засмею! – звонко развеселилась женщина. – Говори. Смелее говори, я знаю, что ты в опасную минуту подставил себя под нож, защищая женщину. А здесь робеешь. Вот поэтому ты и заинтриговал меня! – Она умело и вовремя плеснула в огонь припасённого масла.

– Софья Германовна, вы меня извините, но думаю я вот уже пятый день… о вас, и больше ни о ком… только…

– Спасибо, дружочек, выручил бедную женщину. Вот и я всё это время думала о тебе и всё не решалась заговорить на эту тему…

– Софья Германовна, ко мне приезжали родители из деревни, они передали вам гостинец, вот он стоит, – он указал на стоящую рядом корзинку. – Поэтому я и жду здесь вас.

Он нарочно сказал это, чтобы она не подумала, что он, необразованный деревенщина, вздумал ухаживать за ней. Но тактичность женщины не позволила ей вдумчиво разбираться в нюансах сказанного. Она просто пропустила это мимо ушей. Её цель сводилась совсем к другому. Обрывать его не входило в её планы. Потом, Софи твёрдо уже усвоила – первые контакты всегда сопряжены хрупкими неожиданностями. Оттого она старалась проворачивать эти дела самым простым и даже примитивным образом.

– Стёпа, я её не донесу, придётся тебе мне помочь. Хорошо? – слукавила Софья. – Нести недалеко, стоим мы рядом с моим домом.

У Софьи Германовны было две комнаты и большая кухня. В зале в стене между комнатами вмонтирован камин. Перед ним с противоположной стороны ровно посредине стояла широкая кровать с искусно сделанным из твёрдого дерева балдахином, задрапированным кисейной тканью. Перед кроватью лежала большая шкура белого медведя.

Стёпа был одет в больничное – полосатый халат и нижнее бельё. Софья посмотрела на притихшего Степана оценивающим взглядом, спросила:

– Кушать хочешь?

– Нет, что вы, я только поужинал, – торопливо выпалил Степан.

– Не обманывай! Ты со мной не спорь, иначе мы с тобой не поладим, – нарочито строго пригрозила Софья Германовна. – Во всём соглашайся со мной. Ты растопи камин, а я приготовлю ужин.

– Камин – это он, – указал Степан рукой на зияющую в стене чёрную дыру с закопчёнными кирпичами.

– Да, – подняв брови удивления, снисходительно улыбнулась она. Степан вдруг с болью в груди почувствовал неожиданно проявившую глубокую пропасть между ними и холодок отчуждения и подумал: «Куда ты лезешь, деревня, в разбитых шербоках». Софья тоже ощутила свою бестактность и, спохватившись, решила: «Никогда больше не допущу подобного ляпсуса, парень тонко чувствителен, необразован, но если дать ему знания, далеко может шагнуть».

Когда камин заполыхал, София вернулась; она переоделась в какой-то заморский блестящий халат, расшитый извивающимися драконами, волоча низенький столик на колёсиках с подносом, на котором виднелись бутерброды с варёной телятиной, посыпанной зеленью. В хрустальной вазе красовался огуречный салат со сметаной, в другой лежали фрукты и графинчик с наливкой. Они уселись на медвежью шкуру и, весело смеясь, начали угощать друг друга.

– Давай выпьем, Стёпа, на брудершафт! – торжественно предложила Софья Германовна, поднимая в своей маленькой ручке широкий бокал с наливкой.

– А что это такое, это как? – смущаясь, спросил Степан. – Софья Германовна, я хочу вам признаться, что встреча с вами – это для меня подарок, я даже не знаю, Бога или судьбы? Кто я и кто вы. Это как небо и земля, две противоположные планиды, так что вам придётся меня учить всему. Я буду благодарным учеником. Если, конечно, в этом есть смысл.

Эта пылкая речь Степана заставила Софью Германовну ещё раз переосмыслить своё отношение к нему, лишний раз подумать и не выказывать своё превосходство перед ним. Она поняла, сколь глубоко он чувствителен и как горько ему будет, когда он поймёт, что использован он был ради капризов скучающей дамы, поэтому она захотела быть предельно откровенной и честной с ним до конца.

– Дорогой Стёпушка, ты прав, у нас с тобой разница и возрастная, и социальная. Ты и я осознаем, какую цель преследуем и какие могут быть последствия – глубокие неизлечимые раны на сердце. Мы также осознаём, что люди мы с тобой взрослые и можем отвечать за свои поступки в полной мере. Только свобода произвольного выбора случайно свела нас. Я уже тебе говорила, что женщина я свободная и могу позволить себе скрасить свою одинокую и скучную жизнь. Замуж я выходить не собираюсь ни за кого. Ты парень молодой, свободный, тоже имеешь право на вольные ходы, не ущемляя чьих-либо интересов. Теперь, брудершафт в переводе с немецкого языка это братство. Пить вино в знак установления тесной дружбы и приятельского перехода на «ты». С бокалами вина перекрещивают руки и выпивают, а потом целуются. Так что, Стёпушка, целуемся или расходимся?

– Софья Германовна… – только и смог сказать растроганный Степан. Они выпили, поцелуй получился затяжной. Стёпка перестарался. Он привлёк её к себе с такой силой, что чуть не удушил в железных тисках своих рук, помнящих тяжёлые мешки с грузами.

– Стёпушка, голубчик, функционируй нежнее, – с любовью журила София, болезненно массажируя помятую грудь.

Степан предчувствовал близость этого неведомого ему волшебного таинства. Ему уже нравилась эта новая для него жизнь, подобная игре. Он заметно нервничал. А она, почувствовав его состояние, предупредила, понимая его волнение и опыт:

– Степунчик, ты не торопись. Любовь не терпит суеты.

Каким-то звериным чутьём, заложенным на генном уровне, он обонял перед собой хорошенькую самку, в нём возбудились дикие необузданные страсти. Неподвластное желание овладеть ею лишило его разума. Он, как дикий зверь, набросился на неё, почуяв поверженную жертву. Она ловко вывернулась из объятий, оттолкнула его и решительно пресекла это, и, упёршись ладонями рук в его грудь, ласковым голосом стала втолковывать ему азы любви:

– Стёпа, живя в деревне, ты, наверно, не раз видел игры животных перед спариванием. Они ведь не бросаются друг на друга, хотя и неразумные твари, – нежно обхаживают, получают согласие, привыкают друг к другу. Сначала учатся любить. А мы, люди, бросаемся хуже зверей. Кроме ненависти, ничего не получишь!

Она сняла с него одежду и разделась сама, потом стали нежно ласкать друг друга. Стёпке эти нежности были ни к чему. Он перенапрягся и еле сдерживался, чтобы не порвать её на части. Однако, страх тормозил страсть, и он делался покорным и послушным, с большим трудом убивая в себя звериную натуру.

В формах тела выглядела она эффектно. Степану до этого не приходилось созерцать обнажённое женское тело. Всем хорошо известен постулат – всё познаётся в сравнении. Его лишь только мысленные, далёкие от истины представления теперь подтверждались и, совершенствуясь, усваивались.

Свет не включали. Сполохи от горящих дров в камине создавали впечатление древнего грота; она лежала на шкуре медведя перед камином, как жрица любви. Её тело переливалось затейливыми золотыми огнями и бликами от кострища горящих поленьев. Софи наслаждалась, любуясь великолепием своего прекрасного тела, как бы предлагала товар покупателю, чтобы безоговорочно сразить его наповал той ценой, которую ему выставят.

Её роскошные полные груди с торчащими сосками, эта живая плоть, лишали разума Степана; они тянули клещами его за жилы. Свою неопытность, наивность и страх, что это всё вдруг превратится в мираж, он старался скрыть своими неумелыми движениями, имитируя страсть и нежность.

Он утопил своё лицо ей в грудь, стал с неистовой жадностью целовать эти вскармливающие детей, но не использованные ни разу до сих пор по назначению озорные соски её сводящих с ума грудей по очереди, всасывая в рот, как ребёнок. Её чувственность проявлялась с возрастающей силой и выплеснулась лавиной ласкательных движений руками и всем телом.

Насладившись обилием телесных излияний, готовая к большему, Софи сдалась. Она обхватила своими нежными упругими ногами его талию, и они слились в водовороте каскадов бурлящего водопада. Её пленительные жаркие уста были чувствительны и до боли трогательны. Они улавливали даже самые слабые намёки и пожелания Степана. Их трепетность передавалась по всему телу нервной дрожью, разливаясь волнами горячих волнений и желанных услад.

София не придумывала положения своего тела, она мгновенно вписывала его, не осознавая этого для данного случая. Она была сексуальна и многогранно одарена, проявляя фантастические чудеса умения разнообразить. Способность беззаветно резвиться, почти по-детски, отдаваться, играя без остатка, умиляла и тянула к ней с ещё более невообразимой силой.

Все эти безумные, невообразимые выходки Софи делали Степана статистом, он едва успевал приспосабливаться, выкручиваясь по ходу действия. Нежность, пылкость, чувственные страсти – всё это откладывалось в неопытной душе Степана и делало эту встречу незабываемой и ценнейшей практикой в познаниях с женщиной для Степана на всю его жизнь.

Устав, после каждой утехи, разморённая и счастливая, она откидывалась, положив голову на его колени, и сквозь прищур глаз самозабвенно любовалась Степаном. Её взору он представал юным Аполлоном. Он сидел, запрокинув голову, тяжело дыша, опершись спиной на край кровати. Её нежная пухлая ручка шаловливо купалась в шёлке золотистых кудряшек, зревших на его широкой груди.

Отдохнув и утолив жажду вином, их руки жадно искали друг друга; губы непроизвольно тянулись, сливаясь в бесконечный жаркий и страстный поцелуй. Это пламенное влечение наводило на мысль о вечности счастья и жизни, зове природы, её незыблемости на нашей благословенной земле. Как прекрасна молодость, способная дарить людям радость любви и созидания неописуемого человеческого счастья.

Чем больше они сближались, тем очевиднее приближалась развязка. Истина наших заблуждений, наших грёз и ожиданий и их конец гораздо ближе, чем нам кажется. Эта страсть, это влечение жаждущих познать друг друга до конца бушевало в их исступлённых душах, пока не иссякли их последние силы. Обессиленные, они рухнули.