Мама

– И вот что я вам еще скажу: вы еще всей правды о маме не знаете. Оооо… – сказал он масленно, так что меня внутри покорежило. Думаю, Жесю тоже. – И вот еще что – вы не общаетесь с бабушкой и дедушкой по настоянию мамы. Так вот что я хочу вам сказать: это – грех! И вы должны его замолить и начать с ними общаться.

– Мы не общались с ними раньше, а сейчас, когда мамы нет, тем более не будем.

– Почему?

– Потому что Мама запретила.

– У тебя что, своей головы нет? Запретить детям общаться с бабушкой и дедушкой! Это же грех! Грех! Ваша мама грешна. И вы должны это замолить.

– Пап, зачем ты говоришь все это? – Женя вышла к папе в коридорчик. Свет в Маминой комнате, который я никогда не гасила, создавал ощущение полной квартиры. Как будто в доме было столько людей, что везде должен гореть свет.

– Потому что это правда, и вы должны это знать.

– Но нельзя же так… когда она умерла…

– Как?

Я видела, что Жене не хватает слов, чтобы выразить свое опустошение. Сказанное папой перевернуло в ней все. Она стояла, не находя слов, энергично двигая руками, смотря в одну точку, переводя взгляд на папу.

– Сейчас не время говорить с нами об этом. У нас траур. В доме горе. – пришла я Жене… Маме?.. на помощь.

– Я понимаю, что у вас горе. Лучшее, что вы можете сделать – это помочь маме замолить ее прижизненные грехи.

Женя раньше меня поняла, что объяснения бесполезны. У нее в душе, наверное, что-то повернулось. Она сказала:

– Вовремя ты приехал. Мы думали, ты к нам приехал, а ты – как будто место освободилось…

Эти слова папа запомнит Жене на всю жизнь, и сохранит обиду на нее. Папа ушел на лестничную клетку курить, а мы стояли и смотрели друг на друга. Потом молча пошли в кухню. Женя не стала дожидаться, пока папа докурит. Она ушла в душ. Я сидела в кухне, снова одна, смотря на пустое место, оставленное папой и Женей. Женя вышла из душа и сразу же легла спать. На следующее утро она уехала. К Коле.

Я осталась с папой.

Папа ушел на работу. Начался еще один день. Мне итак было паршиво. Я ненавидела и боялась утра. К вечеру я немного приходила в себя, становилась нормальной. Утром Мамина смерть наваливалась на меня снова. Утро было нестерпимым. Я как будто не верила. Я просыпалась, вспоминала все. Зачем я проснулась? – спрашивала я себя и засыпала дальше. Я очень много спала. Потом приходилась вставать и с болью отмечать, что в Маминой комнате пусто, что ее вещи повсюду. Что она их больше не тронет. Сегодня было еще хуже. Разрушение, оставленное папой в моей душе было нестерпимым. Я не понимала, как, и не верила, что это произошло. Я потеряла… уважение к папе. Это терзало мой мозг и меня изнутри. Как? Это же мой папа! Папа в моем сознании отделился от папы, которого я помнила – умного, терпимого, сильного, и я увидела человека, который сволочится на могиле. Я не верила, что это произошло. Не верила, что это мой папа.

Нам так его не хватало, мы были так рады его приезду… и тут такое… Когда Маму привезли в конце ноября, я думала, что хуже не бывает. Но потом на меня накричал Коля. Тогда я подумала, что хуже не бывает. Тогда со мной перестала разговаривать и обсуждать произошедшее Женя. И я подумала, что хуже уже точно не будет. Тогда она уехала прям в день похорон. Тогда я подумала, что хуже точно не может быть! И приехал папа…

Я вышла обойти вокруг Морозовской. Набрала Женю.

– После того, что он сказал, я не вернусь, ты уж извини. Это ж кем надо быть…  Папа, папа… Когда он пришел… я так расцвела, что ли. Пришла поддержка, Папа…

– Ага…

– А нет…

– Он продолжает каждый вечер, – сказала я. Все об этом или о бабушке с дедушкой, – подробности я ей решила не рассказывать. Ей будет больно. Она всегда знала меньше чем я. Потому что боялась того, что она может узнать и была более консервативной.

– Ужас вообще.

– У меня моральная дилемма. Я, конечно, могу попросить его уехать, но это папа…

– Ну и что, что папа, если он говорит такие вещи…

– А ты представь себя на моем месте. Как ты скажешь папе, чтоб он уехал?

– Ты слышала, что он сказал? Да никто не удивится, если ты попросишь. Хотя в чем-то я тебя понимаю.

– С другой стороны, я не могу об этом слушать. Почему так? Приехал папа, – и такое…

Женя вздохнула:

– Я не знаю…

– Тут есть еще одно – с ним я, по крайней мере, не одна… – я надеялась, что она услышит отзвук своего ухода. Все-таки папа, какой-никакой. А без него – одиночество – и я сама, получается, это выберу.

– Знаешь, мы пять лет не общались с бабушкой-дедушкой. И было нормально. Я… как-то не думала об этом. Мама важнее по-любому… Она сказала, что ей плохо, когда мы привозим оттуда вещи…

Я и сама знала ответ. Защищать Маму и Ее решения. Меня не волнует, что они могли быть ошибочными. Мне об этом не судить. Мама, кормящая нас, поддерживающая нас, заботящаяся о нас, была ближе и правее, чем кто угодно другой, который не звонил и не писал, и не предпринимал попыток встретиться. Мама была рядом.

Всё дело было в том, что у папы была очень властная мама, моя бабушка Пчёлка. И у них с мамой складывались тяжелые отношения. Пчелка сразу сказала Маминой маме, что Мама ей не нравится. Некрасиво. Мама ездила к ним в другой город на выходных клеить обои, по Пчёлкиной просьбе. И измождала себя этим. Пчёлка плохо отзывалась о Лене, моей сестре, не родной папиной дочери, и говорила, как её воспитывать. Маме это, понятно, не нравилось. Папа маму не защищал. Было много разных обид и поводов для обид. Потом бабушка с дедушкой вышли на пенсию, и дедушка приехал в Москву жить на полгода. И остановился у нас, в двухкомнатной квартире, где мы жили впятером. Он попросил прописаться. Мама прописала его. Сначала он жил в нашей комнате, но потом мама подумала, что негоже ему спать с тремя девочками в одной комнате, и положила его в их с папой спальне. Могу только догадыватся, какой это кошмар – жить несколько месяцев с посторонним мужиком. Спустя полгода мама попросила папу, чтобы он попросил дедушку уехать. Он обиделся. Потом на семейном празднике, куда пригласили бабушку с дедушой, бабушка Пчёлка сказала: “Ну, Ангелина же поможет нам получить квартиру”. Мама была очень зла. Её терпение подходилао к концу. Да, она помогала своим родителям переехать – с документами, с организацией… Но это трудно и требует много работы, почему бабушка говорит об этом вот так? Как будто это само собой разумеется, и еще с пренебрежением?

В общем, скверные отношения были у бабушки с мамой. И, когда папа с мамой развелся, она попросила его не возить нас, своих детей, к его родителям. Потому что ей было от этого плохо. Не правильно? Я не знаю. Я устала судить. Но он перестал нас возить. И вот, 6 лет спустя, он нас в этом осуждал. Хотя они сами не писали и не звонили. Да, у них было оправдание, что они боялись наткнутсься на Маму, хотя, в принципе, какая разница? Но сейчас-то уже не было никаких причин, а они по-прежнему не звонили…

– Ну не знаю… Я бы на твоем месте попросила его уехать, – сказала Женя. – Такое про Маму сказать… прям в ее доме, – было слышно, что Женя сдерживает слезы так, чтобы я не услышала.

– Тогда я останусь одна…

– Тебе решать. По-любому. Тогда скажи ему, чтоб прекратил эти разговоры.

– Тогда он будет ходить за мной по квартире со словами: “С тобой не обо всем можно поговорить. Ты что, еще не выросла. Искренность – в порядке нормальных человеческих отношений”…

– Я не знаю, что делать. Не знаю. Держись там.

Я хотела еще продолжить, сказать ей, что мне нужна ее помощь в этом, попросить, чтоб возвращалась, хотя бы спросить, когда она собирается возвращаться… Но я не сказала этого.

– Буду. Ты тоже держись. Целую.

– Целую.

Я ходила по улицам, а везде были рекламы “Родители, детям без вас одиноко”.  Они призывали пары брать детей из детдомов. Я каждый раз заливалась слезами, когда видела эту рекламу…

Я никуда не ходила. Что я делала? Не знаю. Вечером пришел папа и принес еду. Пока я готовила полуфабрикатные пельмени, папа говорил:

– Это мамин грех и вы должны замолить его.

– Пап, у Мамы с бабушкой были какие-то терки. – Мне совсем не хотелось говорить об этом, но куда деться. Я старалась объяснить ему: – В чем заключались эти терки, я не знаю. Я слышала несколько эпизодов, но все из уст Мамы, а ты же знаешь, нельзя в ссоре доверять только одному источнику… И, в общем, бабушка с мамой эту проблему не решили…

– Какую проблему?

– Их ссору.

– Да не было никаких ссор, не было никаких проблем!

– Так почему же Мама запретила нам с ними общаться?

– Потому что ваша мама была неуравновешенной! Она не имела никакого права это делать! Это грех и его надо замолить!

– Не надо так о Маме.

– Да пойди кого-нибудь третьего спроси, хоть тетю Таню! Спроси кого-нибудь взрослого, что он об этом думает! Хоть в церковь сходи!

– Хорошо, схожу. А сейчас давай есть.

Я была за честный разговор, без низких приемов и отказов что-либо объяснять. Меньше всего мне хотелось конфликтов, обсуждений на повышенных тонах, тем более с папой, с ПАПОЙ! Как же паршиво было…

Тем не менее я пошла в церковь и спросила у батюшки Александра, все как есть, без утайки: так и так, родители развелись, Мама запретила общаться. Что скажете?

– Ну так начни общаться с ними, – ответил он.

– Я… Они за эти пять лет ни разу не позвонили. И когда Мама умерла, не позвонили, и позже…

Батюшка Александр подумал и ответил:

– Если ветвь дерева отсыхает, ее обрезают.

Я поначалу успокоилась, закончила исповедь и ушла. А потом  только подумала, что это высказывание можно трактовать в обе стороны: бабушка с дедушкой – засохшая ветка, которая не нужна молодому дереву, оно будет расти и без них, и мы с Женей – новая ветвь, которая отсохла, и поэтому ее срезали с фамильного древа…

Я пересказала папе только сам ответ священника. Он тоже задумался.

Но не останавливался.

После уезда Жени, пока мы курили на лестничной клетке, я сказала папе, что не хочу говорить о маме. На что он мне ответил, что “Я не хочу говорить об этом” – неправильная неискренняя позиция, которая ведет к отчуждению, вообще отсутствию разговоров и разрушению близости. Поэтому приходилось с ним говорить. Почти каждый день. Он выматывал меня.

Каждый вечер – я была дома, он приходил с работы. Пока я готовила и мы ели, пока потом сидели – он говорил и говорил:

– Вы должны начать общаться с бабушкой и дедушкой.

– Слушай, пап! – не знаю, откуда у меня брались силы. Мне внутри так было далеко и одновременно так больно – Они сами нам пять лет не звонили.

– Они боялись напороться на Маму!

– И что? Это повод? А когда у нас появились сотовые телефоны?

– Они не умеют пользоваться сотовыми телефонами.

– А я тут причем? Они и после… так и не позвонили – сказать, что сочувствуют, выразить свою скорбь.

Иногда срабатывало. И папа переводил тему. Рассказывал мне о книжке, которую прочитал, рассказывал свои идеи… Иногда не получалось, и он снова начинал про бабушку с дедушкой:

– Вам бабушка ничего плохого не сделала.

– Знаю. Я и не говорю, что сделала.

Бабушку с дедушкой представляла бабушка. Она была сильнее дедушки. Папа словно прочел как-то эти мои мысли и сказал:

– Не надо думать, что дедушка не думает так же. Просто его папа… – он задумался, говорить мне это или нет, – очень сильно кричал на его маму, и он дал себе слово, что никогда не будет кричать на женщину. Оттого он кажется мягким, но это не так.

– Хорошо, – мне было все равно, кем кажется дедушка, а кем является. Я не собиралась общаться с ними.

– Ты должна позвонить бабушке и вы должны снова начать общаться.

– Слушай, ей самой-то это нужно? Мне кажется, нет. Она ни разу не позвонила, ни разу.

– Она боялась натолкнуться на маму.

– А я тут причем?

И так, пока мы не ложились спать. А на следующий день сначала:

– Почему вы не общаетесь с бабушкой и дедушкой?

– Нам Мама запретила.

– А у меня всегда было свое мнение. Я вырос на улице, и никто мне дерьма в уши не лил. И если бы мне запретили общаться с бабушкой, я бы плюнул на этот запрет!

– Я тебя понимаю.

– А у тебя… есть своя голова на плечах?

– Есть.

– Я вижу, что нет.

– Не надо так.

– Иначе бы ты общалась с бабушкой.

– А, может, бабушка, сама может решать за себя, хочет она общаться с внуками или нет. С ее стороны что-то желания не видно было.

– Я же говорю, – ответил папа, – она боялась натолкнуться на маму…

– И что?

И дальше аргументы шли по кругу.

Таким склочником оказался мой папа… Я и не думала, что взрослые могут быть такими детьми… Все вокруг оказались жестокими равнодушными детьми… Вдруг.

Я ждала от папы… сочувствия, понимания, разделения моей скорби… а у него только одно было в голове – бабушка! Вот о ком мне точно не хотелось говорить и думать, так это о ней – ее не было в моей жизни слишком давно, а еще она сильно ссорилась с мамой – мне не хотелось ни звонить, ни даже думать о ней.

– Как может мать запретить ребенку общаться с мамой папы? Это же нонсенс! Это грех!

– Послушай, мамы часто запрещают детям общаться с кем-то. “Не общайся с Васей, он плохой”. “Не общайся с этим человеком, он пьяница” или “Эта бабушка выведывает семейную информацию”…

Папа задумался.

– А что если твой муж запретит твоему ребенку общаться со мной?

– Я с ним поговорю. Я ему не позволю.

Папа задумался.

– Как вы можете! Это ваши родные бабушка с дедушкой!

– Пап, бывают папы пьяницы и уголовники, родные папы. Они исчезают на 3 года, на пять, на больше, а потом объявляются, и дети не всегда хотят общаться ними, с родными папами, какое там бабушка с дедушкой…

Папа задумался.

Но, видно, что-то грызло его изнутри, только я не замечала. И он начинал снова.

– Мама сделала вас заложниками своих отношений с бабушкой.

Слушай, хватит. Это отношения бабушки с Мамой, и если бабушка их не решила, это ее проблемы. Сейчас уже поздно.

– Ваша мама была неадекватной!

– Не смей так о Маме!

– Но это правда!

– И что? Зачем ты приехал? Говорить мне эту правду? Я думала, ты согреешь меня, утешишь, а ты только скандалишь.

– Вы должны это знать.

– У меня горе, папа. Меня это все не волнует. Зачем ты…

– Ты придираешься а) к форме, б) к месту. Ты не придираешься к смыслу того, что я говорю. Тут тебе сказать нечего.

– Это потому, что мне сейчас ни до чего. Мне плохо.

– Ты знаешь, что ваша мама подошла на похоронах дедушки к моему отцу и попросила, чтобы он уехал? И прокляла его, мою маму, и всю его семью!

– Теперь знаю.

– А Лина тут вообще причем?

– Послушай, у Мамы умер отец, ее уволили с работы, ты ушел… ей было очень погано…

– То есть ты ее защищаешь?

– Конечно, я ее защищаю. Ты хоть представляешь, как ей было плохо?!

Не знаю, что отражало мое лицо. Явно не ту пустоту и черную яму, которая была во мне, иначе бы папа меня обнял и согрел, а не выплескивал бы на меня свою истерику.

Я смутно понимала – ему было плохо. Ему было тягостно и тоскливо от смерти Мамы. Он искал выхода своей боли. И находил его, выливая бессильную ярость на свою дочь.

Он говорил монологами. Я вставляла слово только когда не могла сносить, не могла держать его.

Я тогда ночами не спала. Находила разные дела.

– Зачем ты приехал? Какая была цель? – спрашивала я папу.

– Ну я подумал, что, чем снимать квартиру,  лучше я буду дочери отдавать эти 20 тысяч.

– Можно я буду спать в маминой комнате? – спрашивал папа.

– Нет, лучше спи здесь. – После всего, сказанного папой, я не хотела, чтобы он даже входил в Мамину комнату, как будто он осквернял ее. Но так и было. Он осквернял память о Маме.

– Почему?

– Потому что это тяжело. Мама там умерла.

– Ладно, буду спать здесь.

После того, как папа потерял уважение с нашей стороны, и я отвечала ему в его высказываниях, наши отношения превратились… в равные, что ли. Мы оба были на равных в опустошенности этой квартиры, в нашем разном одиночестве, в нашей любви в этом кошмарном, лютом феврале боли. Мы с ним плыли в этой когда-то онемевшей квартире через ободранные, загрубевшие дни, радостные от того, что мы вдвоем, терзавшиеся от того, что мы вдвоем. Папе, конечно, было удобно жить со мной, но не это привело его сюда. Мама связывала нас. Наша общая тоска. Наш вой. Наш плач. Наша безысходность.

– Я в жизни никому ничего плохого не сделал. Моя мама не сделала ничего плохого вашей Маме. Мои родители всю жизнь нам  – и вам – помогали. Знаешь, времена, когда мы книги относили в букинистический отдел, настолько не было денег – мои родители вечно присылали что-нибудь.

Я вспомнила, как Мама рассказывала про свою поездку к папиным родителям. Бабушка тогда в разговоре между делом достала упаковоку фарша и положила в миску пуделю Вернеру. У Мамы свело желудок. От жалости к своим детям, которые голодали у нее дома.

– А мамина бабушка, кстати, – вспоминал папа, – постоянно напоминала мне про молоко. Я ей тысячу раз говорил, что не пью кофе с молоком, что не перевариваю его и у меня идет от него сыпь, но она каждый раз, зная это, предлагала мне молоко.

– Она просто хотела быть вежливой и предложить все, что есть.

– Нет, она делала это специально! – сказал папа и ушел курить.

К моей бабушке не в чем было придраться. Вот только к этому, наверное. Если бы папа сказал хоть раз бабушке, что это его достало, она бы каждую их встречу извинялась по несколько раз и просила бы всех родных объяснить ему, что она не специально и передать извинения. Вот уж кто в жизни не сделал и не помыслил зла. Это Мамина мама.

– Ваша мама так и не сказала никому про развод. Вечно она что-то скрывала. Я даже иногда находил ее заначки.

– Она просто хотела позаботиться о нас. Вдруг что – были бы деньги. Она бы тебе сказала о них, когда они бы понадобились. Бережливость – в женской натуре.

– Она постоянно что-то скрывала. Ты даже не знаешь ее тайн, оооо… – просмаковал папа.

Меня слегка покоробило.

– И если бы я пришел на похороны, было бы слишком много вопросов, удивления. Все бы подходили. Я поэтому и не пришел на похороны. Мне там просто нечего делать.

– Не говори так. Похороны не для того устраиваются. Они устраиваются, чтобы проститься…

Я уже ложилась спать.

Папа снова говорил о своем:

– … и поэтому я не пришел на похороны.

– Ты не поэтому не пришел.

– А почему?

Я не ответила.

В следующий раз ужин был готов до папиного прихода. Я ушла гладить папины рубашки. Я и в детстве любила их гладить – тогда это было выражением любви к папе.

Когда я была маленькой, я никогда не засыпала, пока папа не придет домой. Я лежала и ждала, пока в коридоре не зажжется свет и не послышится папин голос. Я не специально так делала. Просто я не могла заснуть, пока он не придет. Бабушка, папина мама, это заметила и решила, что я люблю папу больше, чем Маму. Некоторые любят такие неадекватные формулировки. Думаю, если бы Мамы не было дома, я бы тоже не легла, а плакала и теребила сестру и папу, когда же Она придет. Но Мама, слава Богу, всегда была дома, а папа работал допоздна.

Я вообще очень любила своих родных. Женю, Лену, папу и Маму. Главным словом моей жизни в детстве было семья. Наверное, это ненормально. Но я умела ценить то, что имела.

Сейчас глажка папиных рубашек не доставляла мне былого удовольствия. Их было очень много. Но и не напрягала. Я была так отстранена от рубашек… и от радостей, которые раньше согревали меня.

Папа пришел в комнату и сел на Мамину кровать.

– Папа, пожалуйста, встань.

– Почему?

– Прямо на этом месте умерла Мама.

– И что?

– Ну пожалуйста.

Папа встал и сел в кресло, в котором обычно на всех праздниках сидела Мама. Я ничего не сказала. Ладно.

– Вы должны начать общаться с бабушкой.

– Пап, мы это уже обсуждали.

– И что? Ты ей не позвонила.

– И не буду. Она мне не позвонила, когда у меня горе.

– Мама совершила грех. И вы должны его замолить.

Я осмелела:

– Так может мы и твои грехи замолим?

– У меня нет грехов.

Я даже удивилась:

– Как это? У всех есть грехи.

– Я в жизни никому не сделал зла. Я безгрешен.

Очень хотелось рассмеяться. Но это сильно ранило бы папу. Хотелось напомнить ему, как плохо он сделал Маме, когда ушел. Жене и мне, которые этого так и не пережили. Но это ударило бы его. Думаю, в глубине души он и сам об этом знает, но спрятал это глубоко, потому что даже мысль об этом сбила бы его с ног.

– Да? – ответила я. – Это абсурд. У всех есть грехи.

– Нет. Я безгрешен.

Даже богохульно так думать. Интересно, что Бог подумал бы по этому поводу? Я выключила утюг и пошла на лестничную клетку курить. Папа вышел со мной.

– Они вам ничего плохого не сделали.

– Да, не сделали.

– Так почему же вы с  ними не общаетесь?

– Пап, мы это тысячу раз обсуждали.

– Ну ответь, почему.

– Потому что Мама нам запретила.

– А своя голова у вас есть?

– Есть, – ответила я. И про себя добавила, – и своей головой я тоже не хочу с ними общаться.

– И что?

– Нет, пап.

Тут Папа довел меня до истерики. И после этого я стала уходить по вечерам.

Я выходила, ходила свои круги вокруг Морозовской, которые стали привычными, думала. Что я чувствовала к бабушке с дедушкой? А что можно чувствовать к людям, которых не видела пять лет? Нет, мы видели их, конечно. Летом когда-то я даже была у них – пообщалась с крестной, увидела своего нового двоюродного братика, и больше не звонила им. Не помню, зачем поехала тогда. У нас были родственники в других городах, их я не видела тоже уже несколько лет. И ничего. Ничего такого я не чувствовала. Зла на них не держала. Я знала, что что-то было между Мамой и бабушкой – не одна ссора, а очень плохие отношения. Знала их поступки, но в любом случае была на стороне Мамы. Но ситуации до конца я не знаю. И неважно уже это.

Я не помнила ясно выраженного запрета общаться с бабушкой и дедушкой. Насколько я знаю, Мама попросила папу не возить нас к ним, и передать им, чтоб не звонили. Он все сделал. Нас она попросила не приносить от них вещи потому, что ей от них плохо. И это все. По-моему, не было запрета. Я поделилась с Женей, и она сказала, что запрет был. Но я этого не помню. Папа заставлял меня думать о том, о чем я давно не думала, о чем не требовалось думать. Да, мне было четырнадцать, а Жене шестнадцать, когда родители развелись Но мы все-таки были детьми и, понятно, нам Мама ближе, чем бабушка. Нам запретили общаться. Мы перестали. Понятно, своя голова на плечах есть, но эта голова – две головы – выбрали Маму. По мне, эта ссора, эта проблема – была между Мамой и бабушкой. И если Мама или бабушка не захотели ее решить – я уже ничего не могу сделать.  По мне, если бы вот так моя… эээ…. Как это называется? Жена моего сына запретила мне общаться с внуками, я бы пошла и поговорила с ней, один, второй, третий раз. Если бы она оказалась совсем невменяемой, после 10 разговора с ней я бы подождала детей после школы или института и объяснила бы им, что их мать запретила нам общаться, но их мать важнее. И что они ни в чем не виноваты, просто так получилось. И что они всегда могут положиться на меня, обратиться за поддержкой или помощью.

Бабушка этого не сделала. Она не решила проблему с Мамой, а теперь уже не решит. Я не могу ей помочь. С моей стороны это было бы предательством Мамы.

В институте люди не замечали перемены, или не хотели замечать. Трудно судить. Я нечасто бывала в институте. Я поздно просыпалась. Я не делала домашнюю работу. Я ходила только на пары, на которые могла, иногда разворачивалась, не доходя до университета, и шла домой. Или гулять. Я много гуляла тогда. Каждый приход домой был ударом – свет в коридоре  и большой комнате тыкал мне в лицо пустоту квартиры.

Я ненавидела людей. За то, что они живы. И за то, что они не со мной.

Если папа не говорил про бабушку, он говорил про Маму. Как она его не ценила, что ему устраивала.

– Видишь ли, доча. Я зарабатывал деньги, мне было трудно… – про себя я думала о всей невероятной куче дел, которые Маме приходилось делать. Я не отрицаю папин труд. Он действительно вкалывал, чтобы в девяностые, в начале нового века поставить на ноги двоих детей. – Я приходил домой и хотел покоя, хотел тепла, спокойствия… Поначалу так и было. Мы с мамой так счастливы были первые десять лет, ты не представляешь… – папа на две секунды отвлекся, – а потом – что-то сломалось…

– Почему ты не захотел это починить?

– Я хотел. Я, в принципе, неконфликтный человек, я не хотел поддаваться ругани… но погодой в доме заправляет женщина.