Мухтарбек Кантемиров

Приехали мы туда вечером. Заходим в комнату…

Олег выдерживает паузу, и – тихим голосом.

– Комната в два раза больше, чем та была. Стол длиннее – метров десять.

И там уже не у каждого гостя стояли тарелки.

Там посредине стола стояли огромные подносы с овощами, с барашками, с картошкой.

Это были такие горы, что если смотреть на Осетию с самолета – она так выглядит.

– Отец, – умирающим голосом вопрошает Олег, изображая прошлогоднее, – это – «чай»?

– Молчи! Если не хочешь кровником стать – молчи!

– И я – продолжает он, – сажусь за этот стол.

Хоть и было тяжело, но я… ел. Мне – то с одной стороны, то – с другой, то через стол подкладывали. Я еле встал.

Там ведь столько традиций и обычаев! После того, как старейшины поднялись из-за стола – можно всем выходить.

Одеваюсь, скорее на улицу, облокотился о ворота – и стою, пытаюсь отдышаться.

Время уже час ночи – звезды над головой… Чувствую – чья-то рука ложится на плечо.

Поворачиваюсь – Алан, который был тамадой.

– Олежка, слушай, ты нам всем понравился. Давай ко мне зайдем… чайку попьем.

– Мне было уже все равно – голос Олега бесцветен, – Кровная месть или как… Хотелось всем угодить, но больше всего – остаться живым.

Говорю:

– Алан, чтобы пойти к тебе, мне надо предупредить отца.

– Давай.

Захожу в дом, и отец сразу заметил:

– Что-то случилось? Ты какой-то…

– Нет, я просто дверь за собой закрыл.

И вот мы сидим, ждем, пока женщины уберут со стола. У них обычай – женщины не садятся за стол.

К слову, когда мне исполнилось 20 лет – я на бывшем Советском Союзе «крест поставил». Объездил вдоль и поперек нашу великую страну.

Но столько традиций, сколько я увидел в Осетии – нигде больше нет. Причем это добрые традиции, приятные. Из этого источника хочется черпать и черпать.

Кантемиров, когда приезжает в гости – старается обязательно три тоста поднять – за святого Георгия, за родителей и за событие. Он это чтит.

Но я хочу закончить случай по поводу чая.

Когда женщины убрали со стола – пора было идти. Открываю дверь и выпускаю Мухтарбека:

– Отец, выходи… Старших надо вперед – пожалуйста.

Я же видел в окно: Алан так и ходит у ворот, как часовой, меня ждет. И уже заранее знал – отец скажет:

– Ну что, Аланчик, нам пора ехать.

Лишь бы Алан не опередил и не пригласил пить чай.

И вот он – этот жест прощания:

– Аланчик, дорогой, нам пора…

Я спешу:

– Ох, Алан, какая жалость, что я к тебе не могу зайти на чаек!

Отец оборачивается:

– Ах ты, собачий потрох! Не знал, что тебя Алан пригласил – еще бы тут остался.

Но пережить третий стол….

Я бы не пережил.

15

– Я всегда езжу с отцом. Не пью, не курю уже шестой год, благодаря Кантемирову… Для меня нет человека ближе.

– Но Олег, почему тогда люди уходят отсюда? Самые верные, ученики… Тот же Костя Никитенко…

– Не знаю почему Костя… Я не собираюсь уходить отсюда ни под каким видом. До тех пор…

Марина (шепотом)

– Пока не вынесут.

Олег смотрит на нее, и, кажется, готов показать ей исподтишка кулак.

– Пока жив Мухтарбек Кантемиров. Пока не выучусь тому, что умеет он.

То есть – никогда. Для этого мне не хватит жизни. И если бы я куда-то уехал, отчитался бы перед тремя людьми: перед мамой, Кантемировым и дочерью.

Костя был – сильный. И духом, и вообще сильный. Почему у него не хватило смелости сказать, что он выбрал другое, что он уезжает? Он был не просто артист, но – как часть души «Каскадера». В самые тяжелые времена здесь: приходишь, а он есть.

Теперь пошел дальше, вырос… Но когда Мухтарбек потерял родителей, потом брата… Отъезд Кости был вроде этого.

Я так не смогу – уйти. У меня отца никогда не было. Мухтарбек мне вправду – как отец.

Я не говорю о его регалиях. Человек, который несет такой потенциал – добра, знаний… Это и другим дает право быть с ним.

16

В комнату заглядывает Мухтарбек:

– Не хотите посмотреть – Наташа детский сад выпустила? Какие они – а-бал-деть. Маленькие, а с таким интеллектом! Черти! У каждого характер разный. Личности! Куколки!

Детский сад – это щенки Аси. В этот раз она родила их тяжело, пришлось делать операцию.

И Мухтарбек натерпелся.

– Мне сказали – уже можно. И я как дурачок зашел. А она лежит, распростертая, без сознания – Боже мой…

Теперь в «спортзале» отгорожена «детская». Расползлись, и пытаются удержаться на непослушных лапах шесть щенят цвета вороненого оружия. Шерстка уже отливает сталью. Голубоватые детские глаза. И пристальный бесстрашный интерес к нам – новым людям. Будущие телохранители!

Но для Аси щенки уже – бремя. Она устала от них. И спешит выйти из «детской», наступив при этом малышу на лапу. Тот взвизгивает отчаянно.

Мухтарбек спешит на помощь. И не знает, кого звать:

– Асенька! Натулечка!

– Коровище, – мрачно говорит Наташа, подхватывая пострадавшего щенка, прижимая его к груди – Первый раз вижу такую дуру, чтобы на собственного ребенка…

Мухтарбек возвращается к рабочему месту. И так же как в том, прошлогоднем августе мягко светит маленькая лампа. Пахнет кожей…

Немного поодаль – установлен стенд. Позже, когда потеплеет, его вынесут на улицу.

– Смотри, – Олег подходит с веером ножей в руках. – Они разной длины, разного веса. Это я к тому, что если умеешь метать – втыкается все.

– Зверь, страшный зверь!, – соглашается Мухтарбек – и Асе, – Солнышко, не ходи туда, там страшный мужик стоит…

Олег метает ножи – с разворота, с трех метров, из-за спины, снизу, играющим движением. Работает он безошибочно. Короткий, тонкий свист полета – и нож входит в стенд. Лишь раз, когда – один в один, как у Робина Гуда: стрела в стрелу – легкий звон, и нож лежит на полу.

– Все, чем занимается Кантемиров, – говорит Олег, – я понял, это – для успокоения души. С кожей работа. Метание… Если люди что-нибудь метают – диски, ядра…

– Икру…, – вставляет Мухтарбек.

– Это уходит из них лишняя сила, энергия…

– Это – чтобы я на него не ругался, это – подхалимаж.

– Иглы тоже можно метать. Они входят на сантиметр, как ножи. Ими можно метать во врага. В дерево втыкаются! А тело – как сливочное масло.

Марина пробегает мимо – сполоснуть чашки. В черных блузочке и юбке она почти бесплотна:

– Все равно рядом вертишься – иди, встань у стенда, – говорит Олег, – Только в профиль. В профиль в тебя попасть будет легче.

Ее худоба вошла здесь в пословицу.

Марина еще не успевает далеко отойти, когда метает Вова. И промахивается.

– Создайте семейный дуэт, – приходит Олегу идея, – Уникальное выступление.

Намек, что в роли «живой мишени» у брата – недолго заживется Марина на этом свете.

Вова невысоко подбрасывает нож, гладит блестящее лезвие.

– Когда берешь пистолет, – задумчиво говорит он, – понимаешь, его придумали: чтобы уничтожать себе подобных. А с ножом, с холодным оружием – этого чувства нет, это другая история…

– Гляди, – ножи вновь в руках Олега, – Я метаю с трех метров – за рукоятку, за лезвие. Успех зависит от тренировок и мышечной памяти – только это. И еще…

Мухтарбек:

– У кого терпенья больше.

Они с полуслова понимают друг друга:

– В пятьдесят четвертом или в пятьдесят пятом году, отец, – начинает Олег

– В пятьдесят четвертом…

– Были в цирке муж с женой. Много лет выступали вместе. И на одном из представлений – случайность – он ее убил. После этого «Союзгосцирк» запретил выходить с ножами. Единственный человек, который воскресил все это, которому разрешили: Кантемиров.

После «Не бойся, я с тобой».

Вспоминают популярную программу «Цирк со звездами», для которой Олег учил метать Евгения Стычкина, а потом выступал с ним.

– У нас было буквально семь дней. Я сказал Жене: «Если ты хочешь получить самую высокую оценку – метай в человека, в меня».

– Он начал отказываться, – Олег посылает в цель еще один нож. И после короткой паузы продолжает:

– Я ему говорю: «Женя, попробуй – встань к стенду сам. Только так победишь страх».

И он встал. Я метал ножи в него.

После он просил:

– Как это здорово! Какое ощущение – адреналин! Еще!

Я почувствовал, что у него уже появилась уверенность в себе.

– Теперь будешь метать – ты.

И у нас получилось. Только во время финала я увидел, что последний нож – идет мне в плечо. И успел увернуться.

– Как раз мы сидели в зале, – вставляет Мухтарбек.

– Там торжественно представляли людей, многих из которых я не знал. Говорили: «На представление пришел такой-то!»

Тот вставал – все ему аплодировали…

А человека, который всю жизнь посвятил цирку, ведь Кантемиров – живая легенда… о нем ничего не сказали.

И после того, как нас «зарубили» – хотя Стычкин в меня метал уже не только ножи, но и топоры… Просто не хотели, чтобы мы дальше работали – в финале. Ведь номер вправду опасный, а времени на подготовку почти не было….

– Два нахала было, – Мухтарбек.

– После этого я Стычкину сказал на ухо: «Там, среди зрителей сидит Мухтарбек Кантемиров. Пойдем, и цветы, которые нам подарили – подарим ему. Поблагодарим его. Пятьдесят с лишним лет прошло, и люди вновь увидели в цирке этот номер».

Евгений спрашивает:

– Где он?

И мы с букетами цветов пошли не на камеры – а к зрителям.

– Не ожидал никто. Даже я сам… – говорит Мухтарбек

– Отдали цветы, поблагодарили… Аплодисменты какие были!

– Еще обнимались со мной, черти!

– Стычкин молодец. Мне с ним работать было легко. Хотя Женя очень резко метал ножи. Очень. Кантемиров метает плавно, и видно, как они летят. Я понял, по метанию ножа можно определить характер человека – вспыльчивый он или спокойный, уравновешенный.

Со временем я начал понимать смысл жизни – благодаря Кантемирову.

Говорю ему: «Не надо совать мне деньги за стенд! Не надо трясти своей пенсией! Чему ты меня научил – мне с тобой за всю жизнь не рассчитаться».

Олег вспоминает и последнее выступление. Он изображал певицу Катю Лель. Парик, костюм, накладная грудь…

– А публика – молодежь одна. И на нас смотрят – что за два старых пердуна? Отец обернулся, хотел этим парням что-то сказать, но не стал… Только мне: «Олег, покажем им старых пердунов?»

Когда он метал в меня – чуть-чуть не учел бюст. И нож скользнул по груди.

– Прости, Катенька…, – сказал он.

Мы уходили – гром стоял! Такие аплодисменты!

Трюк – это ведь не просто: сделал и все. Если зашевелилось что-то внутри, затронуло душу – значит, трюк получился.

17

«Чай» здесь не подразумевает ломящегося стола, как в Осетии. Иное: возможность сесть вместе за стол и говорить…

Ребята снова включают чайник. Мухтарбек еще занят в мастерской.

– Бывают выставки очень хорошие – его работы идут «на ура», – говорит Олег, – Вот это, – он поднимает сумку, – разве не произведение искусства? Ларец Марии Медичи.

На его пальцах покачивается за длинный ремешок – сотворенная из кожи, изукрашенная узорами чеканки, сработанная на совесть – каждая пряжка надежна, каждый шов – дамская сумочка, действительно напоминающая ларец.

– Все привыкли к тому, что отец выступает почти бесплатно, – продолжает Олег, – Зарабатывают галочки, деньги – на том, что пригласили Кантемирова. Сколько можно? Человек не молодой…

– Врешь, врешь, молодой! – весело – Мухтарбек, заглянувший в это время на кухню.

– И тут появляется мерзкий Олег, который говорит организаторам:

– Это, в исполнении Кантемирова, стоит столько-то, а это столько-то…

– Да откуда ты взялся?! – у них уже зло.

Когда я пришел, отцу платили за мероприятия по 150—200 долларов. А я знаю, какой ценой ему обходится каждое выступление – после переломов, после всех его травм. Как ему делают уколы один за другим, чтобы боль стала терпимой…

И я поднимаю цену до предела, чтобы отпала большая часть выступлений, чтобы ушли все, кто им не дорожит.

– Для сравнения, сейчас проскачка на лошади стоит уже около ста долларов, – говорит Марина, – И уникальный номер в исполнении народного артиста… Есть люди, которым все удобно-с.

– Я просто знаю ему цену. Говорю: «Не я назначаю. Эту цену ты заработал своей жизнью.

18

Приезжает, наконец, Анатолий Васильевич Клименко. Как и в прошлый раз, он начинает рассказывать сразу, легко сходясь с собеседником. Он переполнен веселыми историями, сыпет ими как Дед Мороз – подарками из мешка…

Мы забываем о чае. Ясно, что все это прелюдия, что главный разговор будет о театре

– Мы – грань между драмтеатром, цирком, спортом и другими зрелищами. Нам удалось объединить это в интересную форму…., – говорит Клименко

И сам же веселится над патетичностью фразы:

– «Сохранение и развитие театрализованного представления» …Это я когда Юрию Михайловичу Лужкову писал письмо – применял такие слова.

– Знаешь, как это происходило? – спрашивает Марина, – Приходит Васильич в офис:

– Так… ну что, кофе попили, надо работать. Что будем делать?

Я предлагаю:

– Давайте письмо кому-нибудь напишем… В администрацию Президента…

– Нет, – говорит он, – Это слишком серьезно. Напишем… типа… министру культуры. Только слова надо пострашнее придумать.

И вот мы с ним сидим и извращаемся над этими формулировками.

– Они сами бюрократы и они требовали на этом же языке…

Но истории переполняют Васильича:

– Когда мы были на гастролях в Болгарии, в 96-м году – там как раз отмечали – 300-летие русского флота. И юбилей победы над турками.

В тот день принимали наш флагманский крейсер. И адмирала Кравченко со свитой.

А мы оказались в центре событий, потому что спектакль свой – «Серебряную подкову» переделали в актуальную постановку – «брали в плен» турецкий флагман с пашой.

Переодели казаков в морскую форму, кое-что поменяли местами…

И вот – начинается спектакль. Среди зрителей – министр обороны, члены правительства, губернатор, все руководство и, конечно – адмирал Кравченко.

А в «Подкове» по сценарию выезжает цыганский фаэтон, и везет его Рома – советский тяжеловоз. Тонну триста весит, красоты неимоверной – последний из могикан, вороно-чалый… Была историческая постановка, звучали напевы, катил фаэтон…

Теперь же под эту музыку у нас теперь выходили турецкие моряки. А Рома был «заряжен» наследующую сцену.

И Дима Гизгизов, каскадер, который управлял фаэтоном – побежал переодеваться в другой костюм – раздевалка там в нескольких метрах.

Но Рома слышит – что? Музыка? Музыка его, он под нее уже спектаклей пятьдесят отработал. Значит – пора.

Рома смотрит вокруг – никого нет.

– Ага, – думает, – проспали. Но я-то здесь…

Развернулся и поехал.

Когда он выезжал, Димка увидел, что это… понеслось. Он выскочил, но как… троллейбус не остановишь же…

Заорать: «Рома, стой!» – вот и все, что можно сделать.

А ребята работают на сцене и знают, что никаких лошадей-монстров быть не должно.

И вдруг – летит Рома. На хорошей такой скорости.

«Турки» кто – падает, кто – врассыпную.

Рома видит – что-то не то. Надо, наверное, порезвее?

Несется. Один круг сделал – по действию. И смотрит – его никто не останавливает – на арене никого.

Ромка заволновался, еще приутопил.

Думает:

– Надо еще пару кругов и завязывать с этим делом.

Такая махина и она галопом…

Я стою среди официальных лиц и размышляю – а все так хорошо начиналось! Чинно, благородно, красиво. В авторитете мы были. А сейчас как снесет Рома «Конный пикник» на хрен…

По спине у меня холодной струйкой потек пот.

– Там не только пот тек, – подсказывает Вовка.

– Но я играю до последнего – вроде это вполне обычное дело.

Командующий Кравченко говорит:

– Впечатляет.

– А то! – говорю я.

– Одна лошадь запряжена и ни кучера, ни всадника. Глядите, какого шороху наделал…

Я спокойно так бросаю:

– Радиоуправляемый.

Командующий Кравченко говорит своему заму:

– Видал! У каскадеров даже лошади радиоуправляемые. Учитесь. Не то что ваши корабли – на последних маневрах.

И тут Ромка как услышал про «управляемого» – притормозил, за сцену спокойно выехал и встал на свое место.

– В общем, за это мероприятие – мы ботик Петра Первого из фарфора дулёвского получили. Красивый такой парусник – подытоживает Клименко.

– Васильич потом Роме спасибо сказал – мол, молодец, дорогой, выступил хорошо, – это Вова.

Марина уточняет:

– Он ему спасибо потом, зимой сказал. Когда Рома его машину чуть не раздавил.

– Не мою!

– Он хотел – вашу. Но вы так заорали, что он испугался и упал на Надькину.

– Он не упал – присел.

– Прилег!

– Могу представить, какая там вмятина была.

– И какие слова сказала Надя, культурная женщина, когда увидела эту вмятину!

Надя Хлебникова, артистка театра «Каскадер» – позже переехала жить за границу.

– То есть все, кто уезжают в Швейцарию – уехали из-за Ромы. Березовский тоже.

– Рома молодец – говорит Клименко, – У него предок был бельгийской группы, они вороные, огромные… Ромины родители – чемпионы породы. Когда мы Ромку привезли на выставку – рядом с ним померкли даже ахалтекинцы. За него такие деньги предлагали! Иностранцы, финны. Но мы… чтобы с ним расстаться… Сами голодные были, а Ромка у нас всегда сытый ходил.

– Да он мог великий поволжский голод пережить одними своими запасами только! – это Марина.

– В последние годы он уже был на заслуженном отдыхе. Мы передали его на конезавод и он произвел там…

– Кабана, – вставляет Марина, – Ребеночек… скоро под тонну.

– Если сравнивать с другими породами, тяжеловозы – туговатые ребята. А Ромка поддавался дрессуре, как умная собачка.

– Особенно хорошо у него получалось кусаться и наступать на ноги. Это он умел в совершенстве.

– А обмануть известного артиста Сергея Базина и сбежать из денника! – подхватывает Вовка, – Это он тоже мастерски умел. Ловить и останавливать бесполезно. Только договориться можно: «Ну, друг, давай…» – И Рома соглашается: «Ладно, фиг с тобой, давай остановимся».

19

– Так о ком вы хотите писать? – спрашивает Клименко: – О театре или о Мухтарбеке? Дело в том, что «Каскадер» и Мухтарбек – вещи неразделимые. Но условия нашей жизни…

Французы сумели обеспечить свой конный театр «Зингаро» хорошей базой. Ему под Версалем отдали конюшни… Под Версалем! Французы ценят то, что у них есть хорошего.

А мы, русские, когда что-то потеряем безвозвратно – долго потом сокрушаемся.

Это наш менталитет. Можем потрогать – не ценим, лишились – страдаем.

Когда в восемьдесят шестом году вышло постановление Совмина о внедрении хозрасчета…

Я всегда думал – какой идиот это придумал? Т о, что ввергло нас в пучину ненужных мытарств… Кому пришла идея лишить Россию тех больших проектов, которые требовали значительной поддержки от государства? Очень много коллективов были загублены в первые десять «хозрасчетных» лет – совпавших с развалом Советского Союза Рухнула империя, по закону физики придавив тех, кто не смог – как мыши – разбежаться, пристроиться в теплые места…

Наш конный театр был создан при Госкомспорте СССР, при поддержке Министерства Культуры в 1987 году.

Финансировались: постановки, заработная плата, шла дотация на корма. Задача наша была – пропагандировать именно советское искусство: театр, кино – батальные сцены, конный спорт.

И это получилось! Мало кому удается на ровном месте создать творческий коллектив и через год уже выехать с зарубежными гастролями. А мы уехали в Болгарию и имели там большой успех.

Но рухнул СССР, и предприятия союзного значения приказали долго жить. Мы обошли все инстанции, чтобы кто-то разъяснил – что нам делать, куда деваться? В СССР не было частного коневодства. Как нам – элементарно Ватсон – кормить коней в Москве?

Лошади у нас считались государственными, выданы были по накладной Госкомспорта СССР. Мы не могли их ни продать, ни отдать.

Ощущение было, что баржу оторвало от причала – и она поплыла в открытое море – не зная, сколько ей находиться в этой стихии. День? Год? Пять лет? А ведь каждому артисту надо жить, у каждого – семья, свои проблемы.

И еще одно нас объединяло: как прокормить сорок лошадей?

Вот с чего начинался второй этап существования конного театра «Каскадер». Отсчет шел с того времени, как империя приказала долго жить.

Первый этап – новые постановки, репетиции, спектакли – был светлым, восторженным… Я видел, что отношусь к делу, которое радует людей – это давало силы…

А когда в 89-м мы работали в Германии – к нам приехали из Франции!

Должен был вот-вот открыться Пятый фестиваль нетрадиционных театров в Гренобле.

Нас приглашали туда с радостью, мы уже зарекомендовали себя!

И в это время руководитель «Каскадера» сбежал с деньгами, которые заработал театр. Это была… не ложка, а хороший ушат дегтя. На фоне всех творческих успехов – нас так кинули!

«Каскадер» российские власти решили отозвать домой. Если руководитель сбежал, и денег нету – это же международный скандал.

И тогда я достал контракт на зарубежные гастроли. Взял его у Игоря Бобрина, который возглавлял театр ледовых миниатюр.

Контракт был подготовлен по всем правилам, подробно разработан каждый пункт, так что я без задней мысли принял его как образец.

Ночь посидел, составил основные положения, и начал понимать: чтобы нас не кинули в очередной раз – надо аванс получить на обратную дорогу. Из Германии добраться до России было реально – в любом случае. Восточный Берлин еще присутствовал. Немцы бы отправили: и нас, и лошадей.

А Франция…

Звоню в консульство, так мол и так, подписываем контракт.

– Клименко, – говорят мне, – последний раз выезжаешь за границу! Из партии исключим!

– У нас был большой успех в Германии, – отвечаю я, – и мы не заслужили той ситуации, в которой оказались. Если вы такие умные – оплатите коллективу хотя бы половину гонорара, чтобы мы не считали себя ущербными.

Короче, в два часа ночи загрузились в Майнце, а в девять утра были уже в Гренобле.

Поселили нас в университете.

На стадионе выстроили декорацию – грандиозную – ее нам в театре Палиашвили в Тбилиси сделали. Крепостная стена длиной восемьдесят метров и высотой – десять, да еще башня…

Мне кажется – мы себе отчет не отдавали, что находимся в центре Европы и участвуем в таком грандиозном мероприятии. Просто вышли – без тени сомнения в успехе.

Только один момент был. В Гренобле – за два месяца не упало ни капли дождя. Но когда выстроили декорацию, и насыпали песок – пошел такой ливень, что на стадионе стояла вода – по колено. Бетон, она не уходит…

– Все, – думаем, – И лошадям не проскакать. Н нам падать в красивых костюмах… Да еще есть одна сцена, когда погибают все, и лежат минуты две «убитые». Как – под водой? Неужели для нас все кончилось?

Но тут мы впервые увидели, как работают французы. Спокойно, без суеты… Приехали на специальных машинах – включили насосы, откачали воду. Завезли новый песок, оранжевого цвета, очень красивый. Застелили целлофаном – весь стадион. Нас это потрясло. Целлофан в нашем тогдашнем понимании – это пакет. И вдруг – все сделано, все готово.

И премьера – восторг души.

8 июля 1989 года – мы завоевали 1 место на Фестивале нетрадиционных театров.

20

– То, что мы выступали на этом стадионе – символично. Именно здесь, в 1952 году, советские спортсмены впервые приняли участие в Олимпийских играх. Это был кусочек истории.

И когда мы жили по Франции, к нам пришел белый офицер – он был адъютантом у генерала Кудасова. Такой колоритный дед. Приехал на «харлее», на нем были кожаные краги еще времен гражданской войны, шлем.

Говорит:

– Я живу в двух кварталах отсюда. Русских в последний раз видел в 52 году на Олимпиаде. Но подходить к ним не разрешали. А так хотелось послушать настоящую русскую речь! Сейчас с кем-то можно поговорить?

Мы стоим с Мухтарбеком, и я предлагаю:

– Можете со мной.

– А вам не страшно общаться с белым офицером?

– Учитывая фамилию генерала Кудасова, и то, что «Неуловимые мстители» очень у нас популярны… Не только не страшно – интересно!

– Приглашаю вас в гости.

И мы пошли, так как товарищ из ЧК покинул нашу делегацию в Германии – его отозвали…

– Чтобы он не разложился, – вставляет Марина

– А сейчас наш самый большой успех – то, что мы живы – говорит Клименко, – Когда после шестилетнего пребывания за рубежом мы вернулись в Россию – в течение трех месяцев в Новогорске побывали журналисты семи телеканалов.

И мы были такие радостные – вернулись! В Россию!

Потом все затихло. И мы, – со вздохом, – начали выживать здесь.

20

Когда все разъезжаются, Мухтарбек недолго стоит у «детской».