2) «старики кулаки и кабатчики. Группа наиболее многочисленная и чаще других встречающаяся. Представители этого типа похожи друг на друга, как родные братья, а если есть разница, то разве в мелочах. Он тучен при маленьком росте – это первая примета; его боровоподобная шея достигает семидесяти сантиметров в окружности. Орлиные, навыкате, глаза бегают с таким беспокойством, точно хотят выскочить, и только к шестидесяти годам они потухают и заплываются жиром. Волосы не то курчавые, не то просто нечесаные и сбившиеся войлоком. Лапищи-ручищи наводят страх на трактирных слуг, а ножищи слоноподобных размеров; костюм неряшливый, грязный. Ходит "хузяин" лениво, вообще избегая двигаться; в заведении он больше "кричит" осипшим голосом. Следит за всем зорко, и горе буфетчику или слуге, если "хозяйское добро" не бережется: например, чай заваривается гостям слишком крепкий, сахару подается четыре кусочка вместо трех, рюмка наливается с краями вровень и т. д. Такой буфетчик, растрачивающий доверенный ему товар, лучше собирай пожитки и уходи!.. Хозяин-кулак вышел сам из мальчиков и, пройдя суровую школу, создает в свою очередь для других такую же. Он мал ростом, потому что с детства таскал на голове корзины с бутылками и провизией. Он неграмотен, потому что с одиннадцати лет, прямо из деревни, не выходил из-за стойки… Мозг его не знает ничего больше, кроме очищенной водки, пива, буфета и выручки, потому что он никогда не имел ни времени, ни желания чем-либо другим интересоваться… Вот все его культурные познания, с которыми он, однако, нажил три трактира, пять кабаков, семь портерных, девять ренсковых погребов и два каменных дома… Хозяином он стал в доброе старое время, когда люди были гораздо проще. Он служил буфетчиком, когда умер его хозяин… Осталась вдова, боявшаяся забот и хлопот с заведением, она обратилась сама к буфетчику с просьбой: "Ослобони меня, Митрич, возьми заведение за себя, дай мне что-нибудь". Митрич согласился и за трактир, приносящий 8 000–9 000 годового дохода, дал вдове 3 000, и та спасибо сказала… Теперь таких покупок не бывает, и вдова "нонешная" сумеет продать наследство как следует… Митрич, сделавшись хозяином, не остался за буфетом… Это непристойно для хозяйской амбиции, да и невыгодно… Ему надо заботиться о развитии и расширении дела… А буфетчика он сумеет учесть так, чтобы тот не украл. Он сам изучил все тонкости буфетных тайн… Митрич завел свои порядки, устроился с поставками провизии и питий непосредственно от оптовиков и заводчиков, "подвел животы" всем своим служащим и в первый же год своего хозяйства удвоил доход. Во второй год он купил по случаю дом с переводом долга по закладной и открыл в нем новый трактир с "машиной", биллиардами и глухими кабинетами, где можно было играть в карты, в чет-нечет, пьянствовать в интимной компании и т. д. С каждым следующим годом он что-нибудь открывал, убивая в дело все свои доходы: содержание ему ничего не стоило, квартиру для себя с семейством (сделавшись хозяином, он выписал из деревни жену и детей) нанимал скромную, в азартные игры не играл… Своих сыновей и дочерей они сватают тут же за мадерой, здесь же совершают сделки и предпринимают компанейские дела»;

3) «они – братья, братья-трактирщики на все руки. Таких братьев несколько персонажей: одни по увеселительной части (оставляя за собой, разумеется, только буфетное дело); другие по трактирно-ресторанной, с номерами для приходящих и приезжающих (из клубов, садов и т. п.); третьи по кабачно-питейной и погребно-портерной, с молочными фермами включительно и т. д. и т. д. Замечательно, что во всех случаях братья далеко не равны: при брате знаменитом, прославившемся, крупном предпринимателе и дельце, пристегивается фигурка другого брата, воды не замутящего, но кусочки урывающего. Эти братья знаменитостей вообще чрезвычайно покладистые люди, скромно следующие по стопам своих знатных родичей. Ими никто лично не интересуется, никто их не замечает, но, держась за хвостик братца, и они вылезают в люди, даже в гласные Думы… Еще "братья"… по питейно-пивной части. Число заведений братьев подобно песку морскому, звездам небесным; в адресной книге им отведено по две страницы в нескольких отделах… Но между всеми этими заведениями, как Большая Медведица на небе, сияет вывеска: "Фруктовая лавка с распивочной продажей". Иные, не дочитав вывеску до конца и видя "фруктовую лавку", заходят купить десяток яблок. Заходят и стремглав летят обратно. Они попадают в настоящий пьяный вертеп (особенно между четырьмя и семью часами вечера); подвальное низкое помещение, тесное и душное; табачный дым застилает все густым облаком, в котором виднеются охмелевшие фигуры посетителей в самых непринужденных позах и суетливая беготня слуг в белых фартуках. Шумный разговор, крики, ругань, выстрелы откупориваемых бутылок, звяканье посудой – все атрибуты самого заурядного кабака; на прилавке дымятся горячие сосиски, язык, ветчина, разложены сыры, колбасы, раки, рыбы, но "фруктов" совсем не видно; есть лимон, но его подают кусочками, посыпанными сахарным песком; имеются конфеты, преимущественно мятные, подаваемые к коньяку»;

4) хозяева-новички, «которым случайно достались трактиры, и хозяева-наследники. Все они неопытны, несведущи, часто наивны и в огромном большинстве случаев делаются жертвами, теряя если не все, то очень много. Есть, конечно, из молодых – ранние, но их ничтожное меньшинство… Таких хозяев все любят, начиная со служащих и кончая посетителями. У них все добросовестное: водка, провизия, чай, вина… И служащим жить хорошо, только… в итоге для них самих крупные убытки и недочеты. Отчего это, почему же другие хозяева наживают по 40–50 руб. в день чистого барыша? – изумляется новичок… А потому, что дело мастера боится! Честно, добросовестно наживать 200 % на товар и 2 000 % на затраченный капитал невозможно. А другие наживают. Скажем, заведение стоит 5 000 руб. Нормальный доход с него будет 5 % или 6 %, т. е. 250–300 руб. в год, а хозяин наживает до 5 тысяч руб. и более. Сколько это выйдет? В один год он погашает всю стоимость заведения, все затраты. Эта одна сторона дела, а другая – злоупотребление и нерадение служащих. Довольно взять плохого повара, чтобы в год заведение довести до состояния банкротства. Каждый слуга, не говоря уже о буфетчике, может постепенно разорять хозяина одним нерадением, небрежностью. Они отучат грубостью посетителей, запустят в грязи и перепортят всю сервировку, мебель; словом, превратят чистенькое приличное заведение в такое, что войти противно будет трезвому посетителю, а санитарная комиссия ежедневно станет составлять протоколы. Ведь хозяин за все отвечает! У повара нелуженая посуда – хозяин платит штраф; в комнатах слуг (общежитие) беспорядок, грязь – опять хозяин в ответе; в залах грязные салфетки – комиссия штрафует хозяина. Буфетчик ворует и разбавляет водку водой, чтобы больше положить в карман, – опять хозяин под суд. У кулака-хозяина все служащие хорошо знают, что всякий штраф они сами заплатят, для чего у хозяина остается в залоге их жалованье, выдаваемое не иначе как при расчете, т. е. увольнении. У новичка же хозяина все слуги ему должны, потому что успели забрать вперед: кому надо в деревню послать, кому одежду справить, долги заплатить и т. д. Да, наконец, служащие разумеют, что у них есть книжки паспорта, и если бы хозяин вздумал перенести на них штраф, они в суд пойдут или откажутся от службы… Они знают, что их хозяин долго не удержится: или разорится, или продаст заведение, и дорожить им не стоит. Тащи, рви, пользуйся случаем… И пользуются»31.

Н.Н. Животов также оставил описание завсегдатаев трактиров: «Каждый трактир имеет кроме своей "публики" еще своих и "завсегдатаев", или "прихлебателей", как их зовут. Своя публика приходит в известные часы на время, по делу или для дела, а завсегдатай сидит с утра до запора заведения, сидит для провождения времени, для того, чтобы "примазаться" к какой-либо компании, напиться на чужой счет или при случае "заработать" малую толику. Кто такой этот завсегдатай? Чаще всего – это павший лев, изображавший когда-то величину, силу и персону. Это – прокутившийся мот, проторговавшийся купец, прожившийся барин, спившийся чиновник, заштатный делец и, наконец, неудачник, тщетно перепробовавший всевозможные амплуа и профессии, не исключая свободного искусства, либеральных профессий и легких форм шантажа, вымогательства, аферных предприятий и проч. и проч. Лета, происхождение и звание этих господ разнообразны до бесконечности: есть седые старики и безусые юнцы, есть мещане, ограниченные по суду правами, и есть люди дворянского происхождения. И невзирая на эти социальные, так сказать, отличия, трактирные прихлебатели все на один покрой: они хвастливы и лживы, грязны и ветхи по костюму, постоянно выпивши или пьяны, липки, как пластырь, податливы, как резина, навязчивы и назойливы до крайности, лишены всякой порядочности и самолюбия или обидчивости, болтливы без толку, услужливы без разбору и по своим побуждениям, вожделениям и намерениям вечно балансируют между попрошайством и уголовным обманом. Завсегдатай садится всегда у буфета, берет газету и читает или, вернее, не читает, а прикрывается газетным листом, чтобы высматривать кругом, не обращая на себя внимания. Его глаза воспалены, прическа в беспорядке, лицо с отеками и припухлостями, пальтишко рваное, сорочка грязная, сапоги дырявые. Все это, однако, не мешает ему сидеть развалясь, с апломбом влиятельной персоны, заложив нога на ногу и высокомерно, фамильярно командовать. "Петр Иванович (буфетчик), вели-ка мне подать зубочистку. А что, такой-то не бывал? Чем у вас вчера кончилась драка? Посмотри, не осталось ли на ‟текущем”"? "Текущий счет" – это водка, оставшаяся недопитой в компании. Так как он сидел в компании, то считает себя вправе допить недопитое и доесть несведенное. Если вы послушаете завсегдатая, то это такая всесильная и влиятельная особа, которая все может! Он знает пол-Петербурга, знаком с властями, свой человек в денежной аристократии, близкий приятель кого хотите и возьмется выхлопотать что угодно, начиная с ордена "Льва и солнца" и кончая пикантной интрижкой. Он так великодушен и бескорыстен, что ему ничего не надо, только угостите его и дайте ему двугривенный на извозчика. "Другой взял бы с вас тысячи, а мне ничего не надо", – приговаривает он, поспешно наливая рюмку, как бы боясь, что ему скажут "Брысь!" и он останется натощак. Завсегдатай любит вести речь о политике, о нажитых (тем-то или тем-то) миллионах, о близости колоссальных удач и наживы и говорит с авторитетом знатока; но если его резко оборвут и пошлют в физиономию "дурака", он съежится, стушуется и робко будет выжидать позволения опрокинуть рюмочку. Тут уж он благоговейно будет слушать оборвавшего его и поддакивать на каждом слове, не осмеливаясь даже в пустяках иметь свое собственное суждение»32.

По словам Н.Н. Животова, «содержатели трактиров и буфетчики относятся к завсегдатаям покровительственно и терпят их, главным образом, вот почему. В трактире, когда посетители перепьются, нередко завязывается спор между гостями и прислугою, в таких случаях "судьей" является сама публика, и вот завсегдатай сейчас же выступает от лица публики и, разумеется, принимает сторону администрации трактира. Он, как истый оратор, произносит защитительную речь и по праву "гостя", т. е. постороннего лица, произносит решение. Кто не знает амплуа этого гостя, должен ему верить, потому что он здесь такой же посетитель, как и все. Кроме, однако, этого "представительства" завсегдатай искренно готов оказать "своему" заведению всяческую услугу и нередко приносит пользу, например: написать какое-нибудь прошение, сходить куда-нибудь или, при случае, заставить компанию выпить лишнюю бутылку вина. Все это, разумеется, мелкие услуги, но ведь и сам завсегдатай мелок, много ли он стоит хозяину? Изредка – рюмку водки и бутерброд, а в большинстве случаев только газету и зубочистку… Но и эту рюмку буфетчик вернет, когда завсегдатай будет сидеть в компании. Тогда припиши хоть две бутылки, завсегдатай убедит компанию, что вино выпито, он сам видел, сам считал и т. д. и т. д. Завсегдатаи имеются почти в каждом трактире, но двух завсегдатаев не бывает. По пословице: "В одной берлоге не бывает двух медведей", если в трактире заведется другой прихлебатель, то между ними завязывается смертельный бой, и побежденный ретируется… Говоря о завсегдатаях, я должен признать, что большинство их совершенно безвредные и жалкие существа, но попадаются экземпляры наглые и способные на всякие подлости, начиная с "анонимов". Большая часть анонимных писем и доносов принадлежит завсегдатаям и составляет их силу, которой многие боятся»33.

По сведениям российского писателя и журналиста А.А. Бахтиарова, трактиры иногда использовались и для деловых встреч и были чем-то вроде биржи: «Закупка хлеба для потребностей столицы производится в Барановском трактире на Калашниковской пристани, куда стекаются лабазники, мелочники, булочники и пекари со всего Петербурга. Кроме того сюда же приезжают хлеботорговцы из Финляндии по закупке хлеба для местных потребностей; ежегодно из Петербурга по Финляндской железной дороге отправляется до 2 000 000 пудов разного хлеба. Ежедневно по утрам Барановский трактир представляет своеобразное зрелище. Хлеботорговцы сидят за чаем и беседуют между собой. Все они разделились на две группы. В одном конце трактира сидят хлебные тузы, партионщики-миллионеры, а в другом – что называется мелкая сошка. Между этими группами сплошной толпой стоят лабазники, мелочники, булочники и пекари. Почти все хлеботорговцы, начиная от первостатейного партионщика и кончая последним мелочником, одеты в длиннополые русские кафтаны, волосы подстрижены в скобку. Зато комиссионеры, маклеры и "зайцы" (биржевые зайцы представляли самостоятельных торговцев и маклеров в одном лице, т. е. они покупали и продавали за собственный счет – прим. автора) одеты в новомодные клетчатые пары. По рукам ходят пакеты с пробами. У иного хлеботорговца за пазухой лежит целый ворох пакетов. У других – пакеты тщательно завязаны в узелке, в платке. Там и сям видно, как пробу высыпают из пакета на руку, внимательно разглядывают и пробуют даже на зуб. Традиционный трактирный орган стоит молча, чтобы не мешать деловому разговору. Торг ведется на ушко, и сделка закрепляется битьем по рукам. При совершении покупки никаких документов не требуется, и вся операция держится на честном слове»34.

В 1880–1890-х гг. стали входить в моду шашлыки: «Популяризировал шашлык в Москве Разживин. Первые шашлыки появились у Автандилова, державшего в семидесятых годах первый кавказский погребок с кахетинскими винами в подвальчике на Софийке. Потом Автандилов переехал на Мясницкую и открыл винный магазин. Шашлыки надолго прекратились, пока в восьмидесятых–девяностых годах в Черкасском переулке, как раз над трактиром "Арсентьича", кавказец Сулханов не открыл без всякого патента при своей квартире кавказскую столовую с шашлыками и – тоже тайно – с кахетинскими винами, специально для приезжих кавказцев. Потом стали ходить и русские. По знакомым он распространял свои визитные карточки: "К. Сулханов. Племянник князя Аргутинского-Долгорукова" и свой адрес. Всякий посвященный знал, зачем он идет по этой карточке. Дело разрослось, но косились враги-конкуренты. Кончилось протоколом и закрытием. Тогда Разживин пригласил его открыть кухню при "Петергофе". Заходили опять по рукам карточки "племянника князя Аргутинского-Долгорукова" с указанием "Петергофа", и дело пошло великолепно. Это был первый шашлычник в Москве, а за ним наехало сотни кавказцев, шашлыки стали модными»35.

Как и раньше, проходили народные гуляния. На протяжении десятилетий и даже столетий их зрелищная сторона существовала в почти застылом виде: балаганы, паяцы, раешник, катальные горы, качели и карусели36. Писатель Алексей Михайлович Ремизов писал, что когда он попал в начале 1890-х гг. во время праздника Смоленской Божьей Матери на гулянье на Девичьем поле (или, как говорили в Москве «под Девичьим», подразумевая монастырь), то был поражен, как мало гулянье изменилось в сравнении с рассказом историка М.П. Погодина (жившим рядом с Девичьим и оставившим описание в 1863 г.): «У балагана безобразничали два паяца: розовый и палевый, раешник по-прежнему легко и не прерывая, точно пишет "уставом", сказывал свои сказы и Балду, от которых "и самый снисходительный цензор заткнул бы себе уши", больше всего народу у крайней к монастырской стене палатки: там шарманка и под шарманку песня и пляшут». На это А.М. Ремизов верно подметил, что «нигде ведь нет такой закоснелости, как в развлечениях»37.

Народные гулянья почти до конца 1890-х гг. проводились на открытом воздухе – в Санкт-Петербурге на Адмиралтейской площади, на Марсовом поле; в Москве – на Новинском бульваре (с 1870-х были перенесены на Девичье поле), за Пресненской заставой, на Воробьевых горах, в парке Сокольники. Во время таких гуляний один и тот же спектакль мог играться в течение дня от 6 до 10 раз. Это было утомительно для актеров, но они были рады стараться получить одобрение простонародных зрителей. Как правило, перед сценой устраивались сидячие платные места, остальные зрители стояли позади и по бокам рядов стульев. Посмотреть спектакль собиралось до 3 тыс. чел. Излюбленным репертуаром публики были инсценировки русских народных сказок («Кащей», «Сказка о золотой рыбке»), народных былин («Илья Муромец», «Добрыня Никитич», «Садко»); сюжетов, заимствованных из оперных либретто («Аскольдова могила», «Рогнеда»); популярных литературных произведений (например, фантастических романов Жюль Верна «Вокруг света в 80 дней», «Дети капитана Гранта»). В закрытых помещениях, какими были балаганы, большие залы вмещали до 1 000– 1 200 чел. Здесь «представления шли с 12 часов дня, повторяясь в течение дня 8–10 раз, в последние дни и до 12 раз», при этом «антракт между одним и другим представлением длился очень недолго, а именно, пока успевала публика выйти из театра и новая, ожидавшая, войти». В провинции народными гуляньями всегда сопровождались сезонные ярмарки. К примеру, во время ярмарочной торговли в Полотняном Заводе Калужской губернии, молодежь окрестных сел и деревень развлекалась на каруселях и в балаганах: «Шумными толпами ходит народ по ярмарке. Больше всего веселится, конечно, молодежь: парни, девки, подростки, ребятишки. Для них, прежде всего и крутятся карусели под хриплые, щербатые шарманки. Они же шумными компаниями протискиваются к балаганам посмотреть на человека, пожирающего пламя, на бородатую женщину, на лимонно-желтых морщинистых лилипутов или на борьбу "всемирных чемпионов" – одним словом на все бессмертные "номера" народных гуляний»38.

Русский художник, историк искусства, художественный критик, основатель и главный идеолог объединения «Мир искусства» А.Н. Бенуа также оставил воспоминания о народных гуляниях: «Балаганами назывались специально в короткий срок построенные большие и маленькие сараи, в которых давались всякие представления. Эти балаганы служили главным аттракционом того гулянья, которое "испокон веков", а точнее, с XVIII в., являлось в России наиболее значительным народным развлечением, особенно в обеих столицах. Гулянье это соответствовало тому, что в Западной Европе называется "фуарами", ярмарками. Во многих отношениях наши эти развлечения и были копиями того, что было выработано на Западе, но все же и всему заморскому был придан у нас специфический "русский дух". На этих гуляньях веселье было более буйного, более стихийного характера. Кроме того, здесь можно было видеть и много своеобразного, местного, чего-то ультра-потешного и живописного. Да и пьяных шаталось здесь больше, чем где-либо в Европе, и они были более шумные, буйные, а то и страшные. Поголовное пьянство простого люда, остававшегося под вечер настоящим хозяином тех площадей, что отводились под эти забавы, придавало им какой-то прям-таки демонически-ухарский характер, прекрасно переданный в четвертой картине "Петрушки" Стравинского… В те годы, с самого времени царствования Николая Павловича, считающегося таким притеснителем народной самобытности, масленичная ярмарка с ее гомоном и всяческим неистовством, происходила под самыми окнами царской резиденции, что особенно ярко выражало патриархальность всего тогдашнего быта. Затем в 1875 г., балаганы были перенесены на Царицын луг, где они устраивались приблизительно до 1896 г. Это удаление от дворца означало, пожалуй, известную опалу, однако и на Царицыном лугу балаганы продолжали пребывать в центре столицы и даже в парадной ее части – у самого Летнего сада… Перед нами главная балаганная улица. Справа протянулся ряд большущих построек, обшитых только что напиленным, сверкающим на солнце и приятно пахнущим сосновым тесом. С другой стороны более мелкие и более разнокалиберные домики стоят, как попало, в беспорядке… Тут же, прямо под открытым небом, тянутся столы, уставленные сотнями стаканов, из которых можно напиться горячего чаю, заваренного в толстых чайниках с глазастыми цветами и разбавленного кипятком, который льется из самоваров-великанов… Но далеко не все гуляющие пьют чай или предлагаемый разносчиками "горячий сбитень", бережно укутанный в толстую салфетку. Многие, весьма многие успели завернуть в кабаки или в распивочные и явились на праздник в сильно подгулявшем виде, неистово горланя песни. У иного торчит сороковка из кармана, и он то и дело, ничуть не стесняясь, прикладывается к ее горлышку, становясь от каждого глотка все озорнее и шумливее. Пьяные в будни где-нибудь на Фонтанке, на Гороховой – явление довольно-таки мерзкое, но здесь, на балаганах, "сам бог велел надрызгаться", и, несомненно, вид этих шатающихся людей придает особый оттенок густой и пестрой праздничной толпе… А потом все исчезло. "Общество трезвости" (дворец возглавлявшего его августейшего попечителя, принца А.П. Ольденбургского, выходил окнами прямо на Марсово поле) добилось того, чтобы эти сатурналии были удалены из центра. Еще несколько лет балаганы влачили жалкое существование на далеком и грязном Семеновском плацу, а потом их постигла участь всего земного – эта подлинная радость народная умерла, исчезла, а вместе с ней исчезла и вся ее специфическая "культура"; забылись навыки, забылись традиции. Особенно это обидно за русских детей позднейшего времени, которые уже не могли в истории своего воспитания и знакомства с Родиной "приобщиться к этой форме народного веселья". Уже для наших детей слово "балаганы", от которого я трепетал, превратилось в мертвый звук или в туманный дедовский рассказ»39.

Особым развлечением простого народа были кулачные бои. Журналист Д.А. Покровский описал это явление в Москве: «Обыкновенно стенки устраивались между двумя вечно почему-то враждовавшими одна с другой фабриками; суконщиков Носовых и платочников Гучковых. Каждая из них считала в те времена от 4 до 5 тыс. душ фабричных, так что главные действующие корпуса этих своеобразных маневров оказывались равносильными, и к каждому из них присоединялись вспомогательные отряды, высылаемые с других фабрик и входящие в состав носовской или гучковской армии сообразно тому, к чьей стороне склонялись нравственные симпатии того или другого отряда. Побоища происходили отнюдь не "с бацу", как говорится, в силу полупьяного азарта или какого-нибудь случайного инцидента; напротив, стенка замышлялась чуть не за неделю, обсуждалась на военном совете, который собирался в том или другом фабричном трактире, и окончательные решения по организации битвы принимались военачальниками обеих сторон по взаимному соглашению. О месте и времени побоища становилось известным всякому, кто интересовался им, по крайней мере дня за два, так что к созерцанию грандиозного зрелища собиралась буквально со всей Москвы масса любителей воинственных ощущений… Подробнейшие инструкции заправилам стенки сообщались ее главнейшими распорядителями в течение всего праздничного дня в каком-либо из трактиров возле Покровского моста, на котором целый день и толкались будущие герои сумерек, вырабатывая все детали предстоящего боя. Как у носовцев, так и у гучковцев еще доселе свежи предания о непобедимых рыцарях кулачного боя и мужественных вождях стенок. Это были, конечно, простые фабричные, искусившиеся в энергических приемах российского бокса, блиставшие атлетическими формами, выделявшиеся непомерной физической силой, прямые потомки тех богатырей, что ломали червонцы, как мятный пряник, сгибали подкову, как камышовую трость, и за задние колеса останавливали громоздкий тарантас, влекомый тройкой резвых коней. На кулачные бои они смотрели не как на забаву, а как на дело, к которому они предназначены самой судьбой, как артист смотрит на подмостки, и к этому делу относились с суровой, добросовестной педантичностью… Вообще "осязательные" результаты стенок оказывались всегда не слишком-то утешительными; расквашенные носы, свороченные на сторону скулы, подбитые глаза, выбитые зубы были заурядными знаками отличия за кулачное геройство, и все, получавшие таковые, имели повод лишь гордиться ими; но сплошь и рядом с поля сражения поднимали ратников и с переломленными руками, ногами и ребрами, и со слабыми признаками жизни, и даже вовсе без оных. В большинстве случаев, однако, все оставалось шито да крыто. Хозяева считали позором для себя "пущать" такую "мараль" на свои заведения, что вот, дескать, у их рабочих во время товарищеской потехи да произошло "смертоубивство"; полиция, дружившая с ними ради их щедрой благостыни, всегда готова была всем своим авторитетом прикрыть любой такой грех; ни малейшего надзора за фабричным населением не существовало; не было даже прописки паспортов. И если как-нибудь Ивану Сидорову или Сидору Иванову выпадал жребий лечь костьми на песчаной почве Суворовской или Божениновской улицы, то единственным последствием такого события оказывалось лишь то одно, что на фабрике, где он работал, на другой день становилось одним рабочим меньше, а на третий и этот дефицит пополнялся его заместителем. Что же касается безвременно погибшего на бранном поле, он прописывался или скоропостижно умершим на улице, или поднятым с знаками сильных побоев, неизвестно кем нанесенных, и препровождался, смотря по исповеданию, или на Преображенское, или на Семеновское кладбище для законного предания земле»40.

<1 2 3 4 5 6 >

На страницу:

Перейти

4 из 6