Корни. Роман-гипотеза

Ирина улыбнулась:

– Да, промашка вышла! Ну, что ж… – она обернулась к печке, – Джим! Выходи, познакомься с моим старым знакомым!

Джим вылез из-за печки и, сняв полумаску, застенчиво поклонился гостю.

– Это Джим Тики, новозеландец. Вы, ведь, говорите по английски, Леонард Михайлович?

– Странно было бы, если б гусарский ротмистр не знал английского…

Джиму пришлось пересказать свою нехитрую историю, в которую Ирина вставляла свои комментарии.

– В то утро мне в деревню надо было. Дошла до кладбища, вижу – свежая могила, а мертвечиной не пахнет. Вы же знаете, что даже свежий труп пахнет особенным образом. А тут – нет. Приказала выкопать. Действительно, оказался живой! Правда, ни дыхания, ни сердцебиения не определялось. А на другой день к вечеру очнулся!

Лесник-ротмистр слушал внимательно.

– Странно, что энкэвэдешники живого человека за мертвого приняли. Есть же у них в поезде врач? Или фельдшер?

– Есть, конечно. Только, я же говорю, ни дыхания, ни сердцебиения. А по инструкции они должны от умерших в рейсе при первой же возможности избавляться.

Оболенский обернулся к Джиму:

– Умеете останавливать сердце, мистер Тики? Или это случайно получилось?

Джим смущенно заерзал:

– Да… Меня дед научил. В давние времена, если шторм уносил рыбаков далеко от земли…

И он пересказал историю о богине смерти Махуике.

– Мне было очень плохо, демоны своими крыльями застилали небо моего разума… Вот я и вознес молитву. А дальше – ничего не помню. Очнулся уже здесь, спасибо Ирине.

– Я о таком только читал… Йоги в Индии, дервиши в Персии… – задумчиво пробормотал Оболенский, вертя в пальцах трубку, – Позволите закурить, Ирина Васильевна?

– Дымите! – махнула она рукой.

Джим завистливо принюхался к ароматному дыму, поплывшему по избе. Он не курил уже очень давно, с самой тюрьмы. Курильщики поймут!

Тем временем вскипел самовар и Ирина заварила чай.

Бывший ротмистр налил напиток в блюдечко и, заложив за щеку кусочек сахару, стал пить вприхлюпку. Ирина не смогла сдержать улыбку. Оболенский смущенно потупился:

– У нас в деревне все так пьют. Конспирация-с!

Джим пил чай с козьим молоком. Без молока он вкуса напитка не понимал.

После чая Ирина спросила:

– Что с Джимом делать? Вечно жить у меня он не может!

– Да, действительно… – согласился лесник-князь, – Надо подумать!

Совершенно крестьянским жестом он крепко почесал в затылке, стимулируя мыслительный процесс.

– Недалеко от тех мест, где я живу, на Васюгане, народ живет, ханты. Полукочевой, г-м. Артель у них: пушнину сдают в «Заготкожживсырьё», орехи кедровые, замшу. Всё, в общем, чем тайга богата. Вождь, ну, то-есть, председатель артели, мой друг. Председатель колхоза – тоже. Попробую договориться, чтобы Джима к ним… э-э… внедрить!

– А документы? – наклонилась к нему Ирина.

– Да бог с вами! Какие документы в тайге? Список поименный, участковым заверенный – и всё!

Джим насторожился. Возможный поворот в судьбе интриговал…

– Но, что я там буду делать?

– Жить! – уверенно ответил Оболенский, – А что тебе ещё надо?

– Э-э… домой хотелось бы добраться… в Новую Зеландию…

– Не, туда не доберешься! Только, если в Китай уйти и в каком-нибудь Шанхае на корабль наняться… но монголы, да и сами китайцы выдадут моментально. У них с Совдепией (это слово бывший князь выговорил презрительно, как выплюнул) договор. Да и документов у тебя нету никаких!

Джим понурился. Действительно, куда без документов? Даже, если бы и добрался до Шанхая, никто его на корабль не наймет… Хотя, там, наверняка, консул есть британский… Мечты, мечты!

– Когда пойдем? – деловито спросил он, прикинув, что сначала наладит жизнь, осмотрится, а там видно будет.

– Когда? Весной, когда лед сойдет. Мне же с человеком договориться надо, а тебе – русский выучить. Кстати, ты что делать умеешь?

– Механик я. Кузнец и слесарь. Любую работу по металлу! – гордо выпятил грудь Джим.

– А стрелять?

– Вот, что нет – то нет.

Оболенский вздохнул:

– Плохо… Они же там все охотники, с этого живут.

Ирина, внимательно слушавшая, заступилась за постояльца:

– Леонард Михайлович! Мне кажется, что вы недооцениваете мистера Тики! Он же и ружьё починить может, и новый нож сковать… да мало ли! Мастеровой человек!

– Г-м… Возможно, вы и правы… Поговорю, короче.

Наутро бывший ротмистр, снова надевший личину лесника Григория Лукьянова, отправился восвояси, но обещал вернуться весной и принести кошку. Ирина попросила – компании для.

Наступившая зима далась Джиму нелегко. Морозы были ему в диковинку, поэтому он все время мерз, даже в избе, несмотря на теплую одежду. До этого он лишь раз был в Швеции несколько дней, там термометр показывал минус десять по Цельсию (примерно плюс пятнадцать по Фаренгейту!), и вся команда сходилась посмотреть на эдакое диво. Мерзли, конечно, отчаянно. А здесь, в Сибири, спиртовой столбик термометра три раза опускался до минус сорока! Плевок замерзал на лету! Нужду приходилось справлять в избе на поганое ведро, ибо Ирина объяснила, что на морозе Джим может отморозить свои мужские причиндалы. Он ей поверил на слово, проверять не стал.

Тем не менее, выходить на двор приходилось: за водой, за дровами. Постепенно к холоду образовалась привычка.

Несколько раз за зиму разражался буран. Снег валил с неба по несколько дней и, несомый яростно завывающим ветром, засыпал всю округу сугробами по грудь глубиной, а избу – по самую крышу. Джиму приходилось откапывать избу и сарай с козой по несколько часов.

В середине февраля случился досадный случай: пришедший издалека, из-под самого Омска пожилой милиционер, страдающий застарелым простатитом и связанными с ним многочисленными неудобствами, столкнулся с Джимом нос к носу у самой избы.

– Кто таков? – строго спросил представитель власти одетого в шкуры здоровенного, как он решил, тунгуса.

Джим растерялся. Такой вариант они с Ириной не обсуждали, и ни новую легенду, ни новое имя не придумали.

– Я Иван, начальник, – пробормотал он первое, что пришло в голову.

– Откуда? – подозрительно прищурился милицейский.

– Север-север, однако. Далёко! – выкрутился Джим и показал пальцем на восток.

– Иван, ха! А фамилиё-то есть? – не отступал пришелец.

– Тики… – от волнения Джим назвал собственную фамилию и помертвел: вот, сейчас его скрутят и отправят в лагерь!

– Справку от председателя артели имеешь? – уже более миролюбиво продолжал милиционер.

– Нет… – понурился Джим.

– Смотри, Ваня! Это нарушение! Коли уходишь с места прописки, справку обязательно бери! А то, знаешь, и в кутузку загреметь недолго! Понял, что ли?

– Понял, начальник!

Проявив, таким образом, бдительность и служебное рвение, милиционер отодвинул бездокументного нарушителя с тропинки и потопал в избу, долго стуча валенками на крылечке, чтобы отряхнуть снег.

Джим перевел дух. Русский язык он уже понимал достаточно хорошо, чтобы уловить суть угрозы. Правда, со слов Ирины он знал, что в тайге никто не имеет ни паспортов, ни других документов, если не считать таковыми справку от председателя колхоза или артели, написанную, как правило, на простой бумаге корявым почерком и заверенную неразборчивым оттиском печати. Обычно справка требовалась, если нужно было сходить в город. Нужно было показаться, ну, очень подозрительным, чтобы при отсутствии такого документа кого-нибудь арестовали. И тем не менее, лучше не попадаться. Или есть другое мнение?

Наступил апрель. Солнце пригревало, сугробы, в марте покрывшиеся толстым настом, стремительно оседали. Ручей, не замерзавший всю зиму (из-за ключей, бивших со дна) вздулся втрое и побурел. Воду теперь приходилось отстаивать всю ночь, и наутро сливать с осадка. Осадок иногда был в ладонь толщиной. Пациенты теперь приходили редко, всего один-два раза в неделю. Распутица!

Джим, освоившийся в тайге за долгие девять месяцев, однажды отошел от избы довольно далеко, мили на три. Просто погулять, размять затекшие мышцы. На полянах снег уже полностью растаял, и идти было легко. Внезапно он услышал неподалёку какую-то возню и взмыкивание. Осторожно направившись на звук, вскоре вышел к болоту и увидел провалившегося в грязь молодого лося. Бедняга уже погрузился по самое брюхо и отчаянно пытался выбраться на твердую почву. Передние ноги его молотили по грязи, но безуспешно, он только всё больше выбивался из сил. Лиловый глаз, налитый ужасом подступающей смерти, уставился на Джима. Джиму стало нехорошо, замутило. Но помочь животному было невозможно, кроме как облегчить, в смысле, прервать его муки. Подумав, Джим свалил топором несколько елок и аккуратно положил их в болото. Пройдя по ним, не колеблясь, ударил лося топором в лоб. Вернувшись в избу, взял веревку. Закрепил добычу за шею, завел веревку через толстый сук стоявшей на краю болота сосны, как через блок, и, потихоньку, вытащил тушу на берег. Освежевал, провозившись до чуть не до заката (ибо опыта не было!), разрубил на части. Пыхтя, дотащил задок до избы.

– Молодец! – похвалила Ирина, – Охотник! Добытчик!

Затем заставила подробно описать произошедшее по русски. Это было потруднее, чем из болота лося тащить! Но Джим справился. Он уже говорил по русски бегло, только путался в склонениях и спряжениях. Угнетало также отсутствие артиклей.

– Неплохо, совсем неплохо! Зачет! – улыбнулась Ирина, – На ночь прочтешь десять страниц из «Капитанской дочки».

Джим в ту ночь осилил только восемь страниц. Не выдержал, заснул – сильно устал, потому что…

К маю снег лежал только кое-где в распадках и оврагах. Пациенты рассказали, что реки вскрылись. Стало быть, наступило лето! Джим с нетерпением ждал возвращения лесника. И тот пришел! Принес подарки: Ирине – пушистую кошку Мурку, красивого трёхцветного окраса, а Джиму – сапоги, телогрейку, спальный мешок и замшевые тунгусские штаны.

– Моя прелесть! – ворковала Ирина, тиская мурлыкающую кошку, – Да ты, кажется, в положении?

– Так точно, скоро котят ждите! – авторитетно подтвердил Оболенский, – В компании веселее!

– Вот уважили, так уважили, Леонард Михайлович!

– Бросьте, сударыня! Хоть малую радость вам принес в благодарность за ноги!

– Да, кстати, как ноги-то? – посерьёзнела хозяйка.

– Отлично! Не болят, не холодеют, хожу снова по пятьдесят верст и не устаю! Только настойка заканчивается.

– Ничего, я вам ещё дам. А не то сами сделайте – китайский лимонник знаете, ведь?

– Знаю, нарву. Вы мне рецептик только напишите.

Джим, тем временем, за печкой примерял обновы. Всё оказалось впору!

«Ну, лесник! Глаз – алмаз!» – с уважением подумал он.

Вечером, за чаем, бывший князь, а ныне лесник Григорий (он потребовал называть его так для конспирации), объяснил Джиму диспозицию и план похода.

– Идем до Васюгана, людей по дороге не будет. На реке у меня лодка спрятана, шитик. На нем сплавляемся до становища хантов. Я с Петром, председателем, обо всем договорился, примут тебя. Ты – юкагир, издалека. Он вопросов задавать не будет, и ты помалкивай. Про меня тоже. Только ты да Ирина знаете, кто я на самом деле, так что не проговорись!

Разговор шел по русски, но Джим все понял правильно, кроме национальности.

– А почему я юкагир? Это, вообще, кто?

– Малый народ. Ты на них похож маленько. Живут на Колыме, отсюда несколько тысяч верст. Здесь ни одного нет и языка их никто не знает, так что тебя не проверишь. Конспирация! – пояснил лесник.

Джим, подумав, признал, что маскировка хорошая. Действительно, как проверить, юкагир перед тобой или маори, если языком не владеешь?

– А как меня зовут? – поинтересовался он, – Надо же как-то назваться!

Лесник улыбнулся и отхлебнул чаю:

– А ты, сам, какое имя хочешь?

– Ну, я не знаю… А можно, я возьму имя моего короля?

– Георг… Георгий… – покатал имя на языке Григорий, – Во! Егор! Будешь Егор Егорович!

– А почему – Егорович? – удивился Джим.

– У нас принято указывать имя отца. А король ваш – Георг и сын Георга! Егор – по русски то же самое, что Георг. Есть, правда, имя Георгий, но оно в народе не употребляется.

Лесник помолчал и веско добавил:

– Фамилия твоя будет Красавин. В честь Ирины Васильевны!

Ирина засмеялась и кивнула.

Джим не возражал: Красавин – так Красавин! Взяв карандаш, вывел на бумажке каллиграфическим почерком: Егор Егорович Красавин.

– Молодец! – хлопнул его по плечу Лукьянов, – Хоть сейчас в писари!

Наутро они, попрощавшись с Ириной, отправились в путь-дорогу. На прощанье она нараспев произнесла непонятное:

– Стань тенью для зла, бедный сын Тумы, и кровавый глаз Сына Неба напрасно пронзит твою тень…

Глава девятая

Деревня Масловка в смысле снабжения и культурных развлечений сильно уступала даже селу средней величины, не говоря уже о городе, тем более областном. Масловчане посещали Омск не часто, редко более трёх-четырех раз за всю жизнь. Пятьсот верст пешком далековато, на лошади тоже, да и жалко её, лошадь-то… Можно, конечно, было с комфортом доехать по чугунке – всего-то ночь, но это стоило немалых денег, а у деревенских все денежки считанные, лишних нетути! Тем не менее, в город иногда было всё-таки надо – за товарами, в сельпо не продававшимися. С тех пор, как карточки отменили, многое стало доступно: и мануфактура, и обувка, в том числе даже галоши, и сахар-пряники-консервы-колбаса. Народ изнывал, вожделея предметов роскоши, от которой успел отвыкнуть за долгие годы войны плюс несколько лет до неё, плюс несколько лет после. В клубе, например, было всего три грампластинки! На одной «Вставай, страна огромная!» (в сорок первом военкомат прислал для укрепления патриотизма). Её слушали каждый раз перед открытием заседания правления колхоза. На второй – речь товарища Сталина на XVII-м съезде ВКП (б). Её тоже слушали часто, особенно на майские и октябрьские праздники, перешептываясь о том, что тогда Первым Секретарем ЦК ВКП (б) чуть не избрали Кирова, за что впоследствии товарищ Сталин и растовокал и его, и всех делегатов, за Кирова проголосовавших. На третьей – Лидия Русланова, «Валенки». Не больно-то потанцуешь! Тем не менее, всё равно танцевали под гармошку-трёхрядку, управляемую безногим инвалидом Федей Носовым. Федя играл неважно: фальшивил, сбивался с ритма и быстро уставал. К тому же знал он всего восемь мелодий, под которые можно было танцевать, и столько же песен. Надо ли говорить, что гвардии старшина, потерявший ноги под Кенигсбергом, был самоучкой? Правильно, не надо! Но, к чему это отступление от генеральной линии сюжета? А к тому, что именно Федя изобрел совершенно новый подход к снабжению! Идея его была проста, как отрыжка после редьки с квасом: скинуться и послать в город ОДНОГО человека, который и приобретет всё, что закажут односельчане! По списку, ага? И от работы отрываться не надо, и гигантская экономия на билетах! Изобретение его было совершенно эпохальным, как изобретение колеса или добывание огня.

Народ, рассмотрев, обсудив и обсосав внесенное предложение, признал его достойным внедрения. Масловчане принялись составлять списки товаров народного потребления. Увы, денег было мало, поэтому списки у всех получились короткие. Завклубом, Лидия Фердинандовна Гессен, сосланная в Масловку ещё в тридцать пятом году за неправильное происхождение, провела страстную агитацию в пользу приобретения новых грампластинок, на которые правление колхоза денег не ассигновало уже много лет, ибо не было такой статьи в бюджете. Народ, скрепя сердце (ибо сильно давила жаба!), собрал денег аж на пять штук. Оставалось решить, кто поедет. В конце концов, после долгих дебатов, выдвижений кандидатур, отводом оных, взаимных оскорблений и самоотводов, гонцом был всенародно избран Демьян Пастухов, нам уже известный. Мужик он был справный, малопьющий, ответственный и сильный (то-есть, сможет все дотащить!). Опять же мир повидал – дошел пешком аж до Праги, где, по его утверждению, каждый день от пуза пил совершенно восхитительное пиво «Дипломат». Тёмное и сладкое! Ну, сладковатое. В плане пива Масловчане большого опыта не имели, оно в сельпо не продавалось, поэтому некоторые в существовании тёмного пива сомневались. Пиво – оно пиво и есть, желтое и прозрачное. Точка. Но Демьян ломал эти заблуждения и предрассудки, вдохновенно, страстно и подробно описывая цвет, прозрачность, плотность пены, запах, вкус и послевкусие чешского напитка. Отрыжку тоже описывал. А также предлагал сомневающимся написать его однополчанину Серёге в Минск, он, дескать, подтвердит! Собственно, глубокая любовь к пиву, вспыхнувшая в Праге, и была причиной, по которой Демьян согласился ехать в Омск, ибо с сорок пятого года он томился жаждой, которую даже самогонка утолить не могла.

Отъезд назначили на двенадцатое мая, когда в Масловке останавливался пассажирский поезд Краснодар-Иркутск. Демьяну был вручен список товаров. Чего там только не было! Галош, например, требовалось восемнадцать пар! Тетка Лукерья заказала фикус в кадке, утверждая, что именно его ей не хватает для полного счастья. Гармонист Федя – баян. Также были выданы деньги – вот такая пачка, и адрес явочной квартиры, чтоб переночевать. Не в гостинице же жить человеку!

– Сторожись, Дёмушка, чтоб не обворовали! – приговаривала Ульяна, пришивая к трусам потайной карман для общественных денег, – Тама, в городе-то, народ ушлый да наглый! Обведут вокруг пальца-то, неровен час! Все деньги разом не доставай, а то заметят, что много их у тебя, выследят, да отнимут!

Демьян добродушно отругивался.

Ещё Ульяну сильно беспокоил половой вопрос. Всем известно, что городские бабы сами на мужиков вешаются, а потом за свои поганые дырки ещё и денег требуют, али, там, гостинцев! А мужики, дураки, платят! Как будто им дома бесплатного удовольствия мало! Поэтому она разработала хитроумный план, призванный уберечь мужа от соблазна супружеской измены и связанных с ней трат.

Все утро одиннадцатого мая она топила баню. Баня у них была общая с соседями – Никифором и Аглаей Парамоновыми, и обычно топили её по субботам, а потом мылись в очередь – мужчины отдельно, женщины после них. Поэтому протопка бани во вторник возбудила в соседке жгучее любопытство.

– Почто, Ульянушка, баню-то не в черед топишь?

– Так, сам-то мой, уезжает завтра. Как же ему, нечистому, что ли ехать? – деловито объяснила Ульяна.

– А, тогда, конечно… – пробормотала сбитая с толку Аглая, твердо знавшая, что люди в баню ходят раз в неделю.

Когда Демьян пришел с работы, баня была уже готова.

– Это… почему баня-то? – удивился он, – Вторник же!

– Попаришься, помоешься перед дальней дорогой! – грудным голосом отозвалась интриганка-жена, – А я тебе спину потру!

В бане она и в самом деле заботливо надраила мужа лыковой новой мочалкой, а потом, скинув рубашку, укусила его сзади за шею. Легонько. И тут такое началось! И так, и эдак, и по всякому! По стыдному тоже, да. До глубокой ночи, уж и баня остыла. Всего получилось четыре раза! Ульяна привычными к коровьим соскам руками попыталась вдохновить благоверного на пятую попытку, но тщетно. Другие, ещё более изощренные бабьи приёмчики тоже не помогли – предмет ласк, гордый, так сказать, орёл, притворился мертвым воробушком и нипочем не хотел взлетать.

В избу Демьян шел пошатываясь, как после полулитра самогонки, мечтая только об одном: лечь и уснуть. Довольная Ульяна шла следом, тихо радуясь, что план удался: с пустыми яйцами, небось, на городских баб муженька не потянет!

Солнце уже садилось, когда Демьян и провожающие его сельчане заслышали гудок паровоза. Лукин, начальник станции, важно достал их кармана старинные часы величиной с блюдечко, подержал их на ладони, чтобы все увидели и прониклись, вгляделся в стрелки.

– Тютелька в тютельку по расписанию! У товарища Кагановича не забалуешь!

(Член ЦК ВКП (б) Лазарь Моисеевич Каганович тогда отвечал за железные дороги и жестоко карал даже за малые нарушения трудовой дисциплины).

Через минуту паровоз «Иосиф Сталин», одышливо выпуская клубы пара, подтащил вагоны до нужной отметки и замер.

– Ну, давай, Демьянушка! Путь добрый! – зашумели провожающие.

Демьян влез в тамбур и, сняв шапку, поклонился народу:

– Прощайте, люди добрые! Все наказы народные выполню!

Поезд дернулся и начал набирать скорость.

– Батя! Не забудь, привези барабан да горн пионерский! – крикнул сын Вилен.

Демьян кивнул, показывая, что услышал, и прошел в вагон.

Вагон был общий, то-есть, самый дешевый и без мест. Других кассирша Клавдия не продавала никогда.

Народу в вагоне было не очень много, и Демьян легко нашел место на третьей полке. Кроме него в купе ехало ещё восемь человек, азартно игравших в «Дурака». Все они, как скоро выяснилось, были из Оренбурга. Познакомившись с попутчиками и завязав дружеские отношения с помощью бутылки самогонки, прихваченной именно для такого случая, Демьян застенчиво спросил:

– А что, вагон-ресторан работает?

– Ага! – ответил один из оренбуржцев, не отрываясь от карт.

– Может, там и пиво есть? – замирая от предвкушения, задал ключевой вопрос Демьян.

– Есть, – равнодушно отозвался кто-то, – Только, что с него толку? Не забирает ни фига, только до ветру гоняет…

Демьян думал недолго, ибо искушение было слишком велико.

– Вы, это, за вещичками последите… а я схожу, посмотрю.

Никто не отозвался, ибо игра закончилась и проигравшему с хохотом «вешали погоны».

Выйдя в тамбур, Демьян незаметно достал из потайного кармана несколько купюр. Он уже застегивал мотню, когда дверь открылась и в тамбур вдвинулась проводница монументального телосложения с веником и совком в руке. Увидев мужчину, застёгивающего штаны, она на мгновение потеряла дар речи, а потом завопила дурным базарным голосом:

– Ты што ж делаешь, ирод окаянный! Мало мне мусору, так ещё подтирай за вами, охламонами?

И врезала веником нарушителю гигиены прямо по носу.

– Да я не это… – отчаянно пытался оправдаться Демьян, ставя блоки, – У меня там другое…

– Какое, ещё, «другое»? Знаю я, что у мужиков в штанах, повидала, чай! – продолжала вопить проводница, не переставая охаживать хулигана веником.

Под пыткой Демьян выдал тайну:

– Деньги!!!

Проводница опустила веник:

– Чо, в трусах, что ли, прячешь?

– Ага… Откуда вы знаете?

– Ой, да кто ж этого не знает! – захохотала проводница, – Гляди, паря, воры первым делом туды полезут!

Демьян призадумался. Может, деньги перепрятать? Но, куда? Единственным местом, недостижимым для воров оставались только сапоги… Туда он и переложил деньги, разделив пачку на две части. Ходить стало неудобно… ну, да ладно, можно и потерпеть.

Дохромав до вагона-ресторана, он робко осведомился у одиноко сидящего за столиком мужчины в коричневом габардиновом костюме (все остальные столики были плотно заняты):

– Позволите присесть, товарищ?

– Садись, – кивнул тот, окинув подошедшего проницательным взглядом.

Демьян сел, облегченно вздохнув.

– Никогда не видел, чтобы люди сразу на обе ноги хромали, – улыбнувшись, хмыкнул попутчик, – Небось, в сапогах деньги спрятаны?

Демьян с досады, что его опять раскрыли, закусил губу.

– Я… это… сапоги просто жмут…

– Да ладно! Если не в трусах деньги, то, значит, в сапоге! – улыбнулся мужчина, – Да ты не бойся, я никому не скажу!

Подошел официант, осведомился:

– Кушать будете?

– Нет, спасибо, – отозвался габардиновый костюм, – На ночь есть вредно. Нам, пожалуйста, пивка. Ну, и рыбки какой нибудь! Верно? – повернулся он к Демьяну.

Тот кивнул, хотя и не понял, как жратва может повредить человеку.

– Есть сёмга, осетрина, чавыча… икра красная, крабы, – скучным голосом перечислил официант.

– А вобла?

– Вот, чего нет, того нет.

– Тогда, пожалуй, чавычи соленой.

– И крабов! – поспешно добавил Демьян, сроду крабов не пробовавший.

– … и крабы, – записал официант, – Пиво какое нести?

– А что, разное есть? Тогда тёмного! – воодушевился Демьян.

И пиво было принесено. «Бархатное»!

Демьян припал к кружке с чувством путника, умиравшего в пустыне, но, всё-таки, доползшего до родника через три дня после смерти последнего верблюда. Пиво лилось в горло живительным нектаром! Вкус был совершенно другой, чем у «Дипломата», но ощущения были сходные. Допив первую кружку не отрываясь, Демьян ковырнул вилкой слоистую серую массу на тарелке… и скривился от невкусности.

– Ну, как? – поинтересовался собутыльник.

– Пиво отличное, а крабы – говно! – честно ответил Демьян.

– Ну, и не ешь! Возьми лучше икорки. Эй, официант! Икры красной принесите!

Икра (кстати, тоже не пробованная ранее!) прекрасно сочеталась с пивом. Она таяла во рту! Икринки забавно лопались, если их прижать языком к нёбу или зубам. Демьян захихикал. А ещё его потянуло на беседу. Пить пиво, да не поговорить? Невозможно! Железнодорожное путешествие само по себе всегда располагает к беседе, а усугубленное пивом – тем более.