Корни. Роман-гипотеза

Человек в габардиновом костюме охотно пошел на контакт. Сначала разговор шел на политические темы: обсуждение враждебности Соединенных Штатов, вчерашних союзников, заняло более часа, или, если перевести на пиво, шесть бутылок. Затем, непостижимым образом, тема сменилась на вопросы здравоохранения.

– Вот, представляешь, у моей тёщи опухоль мозга определили, – жаловался Демьяну собеседник, – Давит на мозги изнутри, аж падает иногда, даже речь отнимается. Операцию могут только в Москве сделать, так что, очередь, сам понимаешь, на несколько лет. А она столько не проживет!

Между нами говоря, это он сам год назад треснул тёщу по башке поленом – довела, окаянная, своими придирками да глупостями. Вот и образовалась субдуральная гематома. Уголовной ответственности капитан избежал, пригрозив тёще расстрелом за антисоветскую агитацию, если проболтается, но совесть мучила. Тёщу было жалко, она, как ни верти, была полезна в хозяйстве: и пожрать готовила, и форму стирала-гладила, и в хате прибиралась, а вечерком с ней в Дурака можно было сыграть. Когда без жены живешь (жена Афиногенова третий год сидела за антисоветские анекдоты, сам же и посадил!), такая помощь очень даже в жилу.

– Это точно! – поддакнул Демьян, сковыривая ногтем пробку с очередной бутылки, – А без очереди никак?

– Никак! Я уже везде писал: и в Минздрав, и в ВЦСПС. Отовсюду отказы… А меня в командировку послали на целый месяц. Что теперь с ней будет…

– А если врачу… ну, барашка в бумажке? – предложил Демьян задумчиво.

– Ты что, как можно! Врач же советский человек! Не возьмет. Бабку бы какую-нибудь… Ну, знаешь, которая народными средствами лечит. Так у нас в Краснодаре ни одной нету! Где искать?

Демьян, сладостно рыгнув, закурил.

– Я в Масловке живу. Так рядом, всего двенадцать верст, на зимовье, бабка Комариха. Многим помогает! Насчет опухолев не скажу, не знаю, но даже парализованных на ноги ставит.

– Ну-ка, ну-ка, поподробнее!

И Демьян принялся рассказывать то, что слышал от людей. И про баб, вылечившихся от бесплодия, и про кума Петровича, у которого рука сохла, и про тетку Лукерью, страдавшую кровохарканьем.

– Сходила к Комарихе, та ей дала настойку какую-то да жир барсучий. Попила с полгода – и как рукой сняло! За год полтора пуда в весе прибавила, теперь думает снова замуж выйти.

– Сильная, значит, бабка! – вздохнул зять больной тёщи, отпивая пива.

– Сильная, ещё какая! Люди говорят, даже колдовать умеет. Только те, кто к ней за колдовскими делами ходит, никогда не рассказывают.

– Так уж и колдует! Колдовство – это мракобесие, опиум для народа.

Демьяну стало обидно.

– Мракобесие, говоришь? А зачем ей покойников из могил выкапывать, ежели не для колдовства? – запальчиво выпалил он.

– Каких-таких покойников? – насторожился габардиновый костюм.

– Таких! В прошлом годе с арестантского поезда двух покойников сняли, так мы с Федотычем по приказу товарища Лукина их похоронили. Один татарином оказался, мы его на кладбище закапывать не стали, а за оградой, значит. А наутро Комариха пришла и говорит: выкапывай, он мне для опытов нужен! Ну, я и выкопал…

Тут Демьян прикусил язык, сообразив, что об этом рассказывать зарекался.

– И, что? – с интересом прищурился собеседник.

– Ничего. Забудь, слушай.

Внезапно перед слегка уже осоловелыми глазами Демьяна возникла красная книжечка.

– Капитан МГБ Афиногенов! Вы задержаны, гражданин Пастухов! Придется подробненько вспомнить и рассказать о похищении трупа. Расплачивайтесь!

Мгновенно возникший официант положил на столик счёт. Денег не хватило, пришлось снимать сапог и выколупывать слипшиеся купюры из портянки. Официант брезгливо покривился, но деньги взял. Рядом уже ждал неизвестно откуда возникший милицейский сержант.

– В Омске разберемся! – многозначительно пообещал Афиногенов.

Демьяна увели и заперли в маленьком служебном купе. Рассудив, что утро вечера мудренее, он завалился на полку и уснул.

В Омск прибыли к полудню и капитан Афиногенов сдал Демьяна коллегам-милиционерам, поджидающим на платформе. Отвезли в тюрьму, куда же ещё!

Там Афиногенов, усевшись поудобнее за столом, весело предложил:

– Ну, давай знакомиться по настоящему! Фамилия, имя, отчество, год рождения, где живешь?

– Демьян Миронович Пастухов. Тыща девятьсот шестнадцатого. Жительствую в деревне Масловка, Омской области, – угрюмо пробубнил Демьян, с тоской осознавая, что могут и посадить.

Это-то ладно, дело житейское, хотя и неохота, конечно. А, вот, от Комарихи могут быть неприятности похуже. Гораздо похуже! Да-а, как говорится: язык мой – враг мой!

– Куда ехал?

– В Омск.

– Зачем?

– Мне обчество поручило купить того-сего. Ну, галоши, ситец, костюм сорок шестого размера, фикус, баян, грампластинки… Барабан ещё.

– Деньги, значит, у тебя общественные изъяли?

– Ага. Тама и мои тоже, только немного.

– Явка была предусмотрена? Где?

– Чево? – не понял Демьян.

– Я спрашиваю, где ночевать собирался?

– А! У бабы Насти, она тётке Лукерье сродница. То ли золовка ейная, то ли кто…

– Адрес?

– Улица Кирова, дом семнадцать, во дворе налево.

– Пароль какой?

– Пароль?!

– Ну, что сказать должен был, чтоб впустила?

– Да… это… Здрассьте, я Демьян с Масловки, от тётки Лукерьи поклон привез и подарки!

– Что за подарки?

– Ну… Мёду корчажка, сало, медвежатина копченая.

Афиногенов резво записывал показания в протокол. Дело вырисовывалось интересное: пароли, явки…

– Теперь подробно про мертвеца!

Демьяну пришлось вспомнить, какого числа на полустанке остановился арестантский поезд, как он по просьбе Федотыча привел телегу с кобылой Лягвой, как случайно выяснилось, что один из мертвецов татарин.

– Чья идея была хоронить его за оградой кладбища? – Афиногенов закурил и дружеским жестом предложил закурить задержанному.

– Это я, стало быть, предложил. Кладбище православное, куды ж татарина?

– Понятно. Религиозное мракобесие…

Становилось все более интересно.

– Потом что было?

– А что, потом… Закопали, таблички поставили, выпили за упокой души, поехали домой. А утром баба моя, Ульяна, прибегает: мол, Комариха велела волокушу к кладбищу привезти и лопату. Ну, запрёг Лягву, пошел. А бабка на могилу татарина показывает: выкапывай! Как ослушаешься? Выкопал, на волокушу погрузил, спрашиваю: зачем он тебе, бабушка? А она и сказала: для опытов!

– Дальше!

– А дальше ничего не было. Ушла бабка к себе, а к вечеру Лягва сама домой вернулась…

Отправив Демьяна в камеру, Афиногенов связался по телефону с подполковником Коротковым, отвечавшим за перевозку заключенных на участке Оренбург-Иркутск. Тот принял его немедленно. Войдя в кабинет, Афиногенов окинул подполковника изучающим взглядом: крепкий лысеющий мужчина лет сорока с хвостиком, лицо волевое, хотя и несколько обрюзгшее, глаза чекистские, с прищуром. Начальник!

Хозяин кабинета поздоровался за руку, предложил чаю с баранками, попросил обращаться по имени-отчеству, ибо, хоть и был старше по званию, но капитан представлял «Старшего Брата», сиречь, органы безопасности.

– Чем могу?

– Да, вот, Михаил Петрович, дело образовалось интересное. Прямо, можно сказать, на ровном месте образовалось.

Афиногенов отхлебнул чаю и закурил, взяв без спросу папиросу «Герцеговина Флор» из коробочки подполковника.

– С вашего поезда пятнадцатого июня прошлого года на станции Масловка сняли два трупа. Один застреленный при попытке к бегству, а другой умерший от тифа в лазарете. Так вот: тот, который от тифа, был захоронен вне пределов кладбища, а наутро был выкопан и увезен местной… э-э… знахаркой, считаемой местным населением за колдунью. Возникают вопросы: был ли он на самом деле мертвым? И, если нет, то не было ли сговора с кем-либо из охраны, или, скажем, с медработником с целью побега? Если же он, всё-таки, был мертвым трупом, то зачем он понадобился знахарке и какова его дальнейшая судьба?

– Я понял, Апполинарий Кузьмич… – нахмурился Коротков, – Дело серьёзное! Позвольте узнать, откуда информация?

– От меня! – ухмыльнулся Афиногенов и налил себе ещё чаю, – Я к вам в Омск в командировку ехал, а вагоне-ресторане ко мне подсел некто Пастухов… и, за пивом, проболтался. Я его задержал, возбудил дело об осквернении могилы… пока. Но, сами понимаете, заниматься этим мне недосуг, у меня другое задание. Так что, отдаю его вам, дело, то-есть. Ну, прокуратуре. А вы проконтролируйте, окажите помощь следствию!

– Ну, конечно, всеобязательно! Нынче же найду и поезд, и начальника охраны! – горячо пообещал подполковник, вытирая вспотевшую от волнения лысину несвежим клетчатым носовым платком.

Афиногенов допил чай и они распрощались.

Как только эмгэбэшник покинул кабинет, Коротков немедленно связался с диспетчером и выяснил номер поезда, останавливавшегося в Масловке в июне прошлого года.

– Так… специальный 1395-бис… Ну-ка, кто там главный?

Достав из сейфа нужный документ (секретный, а как же!), он долго водил пальцем по строчкам.

– Ага! Вот он! Старший лейтенант Васильев! Г-м… он же капитаном был, вроде? А когда он снова в Омске?

Пришлось снова звонить диспетчеру. Оказалось – послезавтра! Вот и отлично!

Получив радиограмму с приказом срочно явиться пред светлые очи начальства, да ещё с медработником, Васильев сильно встревожился, ибо такие вызовы обычно были чреваты неприятностями.

«Где же я прокололся? С прошлого июня никаких ЧП не было… Да и тот случай сошел с рук! Побег пресечен, применение оружия конвоем признали правомерным… Вздрючили, правда, за нарушение инструкции Убей-Конем, но устно… без последствий… Тогда, что?»

На всякий случай лишний раз прошелся по составу, нарушений не нашел. Так, наорал на бойца за несвежий подворотничок.

«Муха не проскочит, мышь не пролетит!» – удовлетворенно думал старлей, возвращаясь к себе. Поколебавшись, налил себе двести граммов для успокоения нервов. Ничего, до Омска ещё более суток езды, выветрится выхлоп!

В Омске прокуратура и милиция долго препирались, кому вести дело об украденном покойнике. В конце концов решили, что, раз речь идет о возможном побеге, то пусть это дело ведет МВД, в чьём ведении состоят внутренние войска, обеспечивающие охрану заключенных. Дело принял лично подполковник Коротков.

Пятнадцатого мая на гостеприимную землю Омска сошли с поезда старший лейтенант Васильев и старшина-военфельдшер Татьяна Полторак. Поезд по расписанию должен был стоять пять часов: уголек взять, воду, харчи. Ну, и зэков на этап. Управление МВД находилось всего в нескольких кварталах от вокзала, так что дошли быстро, всего за полчаса. Вот и оно, дом старой, ещё купеческой постройки: три этажа в восемь окон по фасаду, первый этаж каменный, два верхних – деревянные. Васильев подобрался и застегнул верхнюю пуговицу. Таня поправила ремень, затянутый так, что дышать было трудно, а грудь выперла горой. Предъявив документы на входе и объяснив, что их срочно вызвали к самому подполковнику Короткову, вошли.

– Второй этаж, по колидору пятая дверь налево, – проинструктировал пришельцев начальник караула, – Вон, по той лестнице.

Найдя нужную дверь, Васильев шепотом велел Тане ждать, а сам деликатно постучался, хотя по уставу стучать было не положено.

– Войдите! – раздался молодой женский голос.

Васильев вошел. Секретарша в звании ефрейтора выжидательно воззрилась на него. Она была молода, стройна, с нежным румянцем на щеках. Но – некрасивая, с большим кавказским носом, скошенным подбородком и кривыми зубами. Подполковница, мадам Короткова, лично отобрала её из многих кандидаток, чтобы у мужа не возникло соблазна завести служебный роман.

– Старший лейтенант Васильев по приказанию подполковника Короткова прибыл! – отчеканил старлей.

– Ждите, – индифферентно отозвалась секретарша, блуждая взглядом по пишущей машинке.

Она искала букву «З». А, вот она, в углу притырилась! Стукнув по искомой клавише пальцем и удовлетворенно взглянув на оттиск, секретарша взяла телефонную трубку:

– Товарищ подполковник! Тут к вам старший лейтенант Васильев!

Выслушав ответ, строго сказала:

– Можете войти!

Старлей одернул китель и, задержав дыхание, вошел. Пройдя строевым шагом на середину кабинета, он изо всех сил гаркнул уставное приветствие.

Коротков поморщился и поковырял пальцем в ухе:

– Вольно, присаживайся.

Васильев сел ка край стула.

– Вот, понимаешь, какая незадача, – начал подполковник вполне мирным тоном, – В июне прошлого года у тебя ЧП случилось, трое в побег ушли, троих же бойцов умертвив…

– Так точно! – вскочил со стула Васильев, – Рапорт мною был направлен в Управление! Побег пресечен, применение оружия конвоем признано правомерным! Один труп в виде головы предъявлен и захоронен в Омске, другой труп, скончавшийся от ран, захоронен на кладбище деревни Масловка с соблюдением процедуры!

– Да не ори ты, старлей! – недовольно поморщился Коротков, – Сядь и не перебивай! Вместе с застреленным беглецом был снят с поезда ещё один зэк, якобы умерший от тифа… – он заглянул в бумаги, лежавшие на столе, – Джим Тики, гражданин Новой Зеландии, осужденный краснодарским городским судом по статье №… за превышение пределов самообороны. И захоронен там же, в Масловке, но за оградой кладбища. Так вот, он на следующий день был выкопан и похищен!

– Как?! Кем?! Зачем?! – вылупил глаза Васильев.

– Вот это нам и предстоит выяснить! Встал, понимаешь, вопрос: был ли он на самом деле мертвый? Ты фельдшера своего привел?

– Так точно, привел!

– Ну, позови!

В кабинет вошла Таня и встала по стойке «смирно».

– Товарищ подполковник, старшина Полторак по вашему приказанию…

Коротков внимательно оглядел её, задержавшись взглядом на румяно-пунцовых щеках, могучей груди и ядреной, туго обтянутой форменной юбкой, попе. Причмокнул от удовольствия. Васильев это заметил и ощутил укол нешуточной ревности. Так и зачесалась рука врезать любострастному гаду по шее! Сдержался, конечно. Начальство бить нельзя…

– А скажите, товарищ Полторак, в июне прошлого года вы списывали умершего от тифа?

– Так точно, я списывала, товарищ подполковник!

– Он, точно, был мертвый?

– Точно! Ни пульса не прощупывалось, ни дыхания не определялось, ни сердцебиения не прослушивалось! И вши с него все ушли! Мертвее не бывает.

– Это все признаки смерти?

Таня замялась.

– Положено ещё по инструкции железный прут раскалённый к пятке приложить… Не сделала, виновата. Суета была в лазарете, пять тифозных, да и снять мертвых с поезда пришлось торопиться…

– И корнеальный рефлекс тоже не проверили? – строго насупился подполковник.

Таня сбледнула с лица.

– Чиво?!

– Роговичный рефлекс! Глаз приоткрыть и перышком, али, там, соломинкой потыкать: сократится мышца иль нет! – бортовым залпом бронепоезда громыхнул Коротков, сам узнавший об этом исследовании всего десять минут назад от знакомого доктора.

Таня виновато опустила голову.

– Так, стало быть, на сто прóцентов гарантировать, что он и в самом деле помёр, не можете, – зловеще заключил подполковник, – Ежели выяснится, что он живой, под трибунал пойдешь, старшина Полторак!

Красавица старшина совсем завяла.

Повернувшись к Васильеву, начальник очеканил:

– Ты напортачил, тебе и расхлёбывать! Поедешь в Масловку, старлей, разберешься на месте, что к чему. Колдунью эту, что похитила тело, найдешь и допросишь! А новозеландца, значит, Тики, живого или мертвого… нет, мертвого не надо… сюда доставишь!

– Так я же… на мне же поезд… этап… – залепетал старлей, – Пол рейса только…

– Ничего, незаменимых у нас нет. Без тебя доедут. Возьмешь двоих бойцов – и в Масловку. Сегодня же! Свободен!

Васильев повернулся через левое плечо и покинул кабинет высокого начальства.

– А с тобой, красавица, мы сейчас побеседуем, – вкрадчиво придвинулся Коротков к перепуганной Тане, приобнимая её за талию, – Помочь я тебе хочу, глупенькой. Садись, садись на диван-то! Чаю хочешь?

Таня покорно села на мягкий, обтянутый дермантином, диван, и юбка высоко вздернулась, обнажая мощные бедра. Глаза подполковника похотливо сверкнули. Он быстро шагнул к двери и запер её на задвижку. Таня, догадавшись, что у него на уме, заплакала…

Глава десятая

До Масловки Васильев со своими бойцами добрался уже к утру шестнадцатого мая. Ни одного пассажирского поезда, идущего на запад, не подвернулось. Ехать пришлось на товарняке, в одном вагоне с коровами. Зато молока напились вволю (один из бойцов, Терещенко, надоил в котелки!) и спали на сене!

В деревне Васильев первым делом допросил начальника станции Лукина, ничегошеньки о похищении трупа не знавшего. Затем допросил Ульяну. Та запираться не стала, разревелась и призналась, что, действительно, было:

– Бабка мне и говорит: приведи мне лошадь с волокушей и лопатой. Демьянушка и пошел: как ослушаешься? Ой, а что ему теперича будет?

– Да посодют его года на три, всего-то делов! – равнодушно отмахнулся старлей.

Ульяна зарыдала в голос.

Третьим допросили Федотыча, путевого обходчика. Он показал могилу. Та выглядела не вызывающим подозрений холмиком, в ногах торчала фанерная табличка.

– Копай! – приказал Васильев.

Федотыч, покряхтывая, быстро выкопал рыхлый грунт. Тела в могиле не было.

– Ясно! В самом деле, похитили! – пробормотал старлей, – Ну, что ж, бойцы! По коням!

Федотыч, принужденный показывать дорогу, повел их в тайгу.

Еле заметная тропа вилась между деревьями, кое-где пропадая и снова появляясь. Пришлось пересекать несколько распадков, в которых было сыро и сумрачно, и несколько каменистых осыпей, на которых было легко подвернуть ногу. Команду весело жрали молодые, а потому задорные и голодные комары. Все отмахивались и ругались, один Федотыч не обращал на насекомых внимания.

– Далеко ещё? – поинтересовался Васильев, тяжко отдуваясь после очередного подъёма.

– Да, полдороги, пожалуй, прошли…

В этот момент Терещенко, шедший первым, сдавленно вскрикнул и остановился.

– Что там? – насторожился Васильев.

– Медведь… – шепотом ответил бледный, как портянка, боец.

И верно, метрах в пятидесяти на поляне стоял здоровенный мишка и подозрительно всматривался в людей.

Второй боец, Паклин, тоже вскрикнул и показал дрожащим пальцем назад. Все оглянулись. Там стоял другой медведь, ещё больше! И ближе!

«Окружили!» – похолодел Васильев, прикидывая шансы на спасение.

Ни вправо, ни влево было не уйти: тропа пролегала между двух невысоких сопок.

– Оружие к бою! – скомандовал он яростным шепотом, пытаясь расстегнуть кобуру ТТ.

Бойцы вскинули винтовки, но от этого было мало толку: стволы тряслись, как коровьи хвосты. Замерший в неловкой позе Федотыч медленно покачал головой и одними губами шепнул:

– Не стрелять! Это оборотни!

Васильеву, члену ВКП (б), а, значит, атеисту, сделалось дурно.

Противостояние продолжалось долго, минут пять. Затем медведи разом исчезли. Вот, только что были – и нету их! Команда шумно перевела дух.

– В штаны никто не наложил? – заботливо, по отечески осведомился командир.

– Я… немного… – виновато признался Паклин, – Я сейчас!

И скрылся в кустах.

– Это Комарихи дела! – дрожащим голосом заявил Федотыч, – Не хочет, знать, вас видеть. Вот и послала оборотней.

– Нету в природе никаких оборотней, – буркнул уже оклемавшийся старлей, – Суеверие это! Обыкновенные мишки.

– Обнаковенные? А ты слыхал когда, чтоб они вдвоем ходили?

Федотыч свернул цыгарку и глубоко втянул махорочный дым.

– Дале не пойду! – твердо заявил он, – Хоть стреляй меня, хоть в узилище сажай – не пойду!

Васильев понял, что проводника они потеряли. Сибиряки – они такие: если упрутся – то все, намертво.

– Хрен с тобой, сами доберемся! – процедил он сквозь стиснутые зубы.

– Ага! Дальше-то полегче будет, тропу не потеряете. Только, лучше бы вам тоже вернуться. А я пошел…

И Федотыч шустро скрылся за сопкой.

Команда, нерешительно потоптавшись, осторожно двинулась вперед с оружием наготове. Паклин, на сей раз шедший впереди, нервно вертел головой. Загаженные подштанники он выбросить пожалел, и теперь из вещьмешка ощутимо тянуло вонью поноса, отвлекая, раздражая и снижая внимательность. «Ничо! До места дойдем – замою!» – решил он и остановился, как вкопанный. Группа только что вышла на широкую поляну… а по периметру её стояли волки! Много, дюжины две или больше. Пасти скалились, обнажая блестящие от слюны белые клыки. Желтые глаза смотрели умно и беспощадно.

Васильев почувствовал, как что-то потекло по ногам. «Хана!» – промелькнула короткая мысль. Терещенко закатил глаза и рухнул в траву. Паклин бросил винтовку, сел на корточки и обхватил голову руками.

Волки, постояв неподвижно, вкрадчиво двинулись вперед, сжимая кольцо вокруг людей.

«Волки в плен не берут!» – сообразил Васильев, и представил, как его молодое сильное тело будут рвать на куски. Это было жутко.

Он достал пистолет, чтобы застрелиться. Волки подошли вплотную, встали в двух шагах. Отчетливо ощущалось зловоние, исходящее из их пастей, и было видно пульсирующие злые зрачки. Вожак наклонился и понюхал Васильева. Нос его сморщился. Старлей попытался поднять пистолет, но не смог. Силы внезапно оставили его и он потерял сознание.

Когда он очнулся, уже наступил вечер. Оба его бойца сидели неподвижно, уставясь в никуда остановившимися глазами. Волки исчезли. Васильев встал на подгибающихся ногах, тряхнул Терещенко за плечо. Тот не отреагировал. Паклин в ответ на прикосновение часто задышал, а потом завыл пульсирующим, сводящим с ума воем.

– Подъём, бойцы! – тормошил их Васильев, – Встать! Смирно!

В конце концов они встали и, пошатываясь, побрели вслед за командиром, которому пришлось вести их за руки. Обратно в Масловку.

До деревни добрались уже в темноте. На околице их встретил Федотыч, с комфортом расположившийся на собственной телогрейке с цыгаркой в одной руке и с помятой алюминиевой кружкой бражки в другой.

– Ну? – произнес он, вложив в это короткое междометие всё: заинтересованность результатом, поощрение возвращения и приглашение к развернутой беседе.

Васильев плюхнулся рядом и без спросу приложился к бидону с брагой.

– Вот… вернуться пришлось… Волки там, понимаешь… Чуть не сожрали!

– Не слыхал я, чтоб вы отстреливались! – заметил Федотыч.

– Какая там стрельба! – передернулся старлей и отпил ещё, – Их штук тридцать было!

– Но, не сожрали, ведь? Только попугали?

– Ага…

– Теперь веришь, что это Комарихи дела?

– Теперь верю… Ты скажи, что делать-то? Мне же службу сполнять надо! – с отчаянием в голосе выкрикнул Васильев.

И тут раздался звонкий и чистый голос бойца Терещенко, за всю дорогу не произнесшего ни звука.

– В стародавние времена, когда звери по ночам приходили в стойбище, дабы согреть людей теплом своих тел, ибо другого тепла люди не знали, жила в племени Зыть дева, прекрасная ликом, как полная луна, и стройная станом, как молодая березка. Имя её было тоже красивое: Бундраза, и, когда люди его произносили, оно переливалось на зубах журчанием струи лесного ручья.

Однажды в той земле случилась очень холодная зима. Было так холодно, что вода по утрам покрывалась твердой прозрачной корочкой. Люди сбивались в кучи, пряча детей между тел, дабы согреть их, но все равно мерзли. Даже олени, приходившие греть их своими телами, не помогали! И тогда Бундраза ушла в лес, и не было её долго – целых три ночи. А когда вернулась, в руках у неё был яркий цветок. Она положила цветок на кучу сучьев и он сразу вырос, и дал людям тепло, и люди назвали чудесный цветок «Огонь». Много дней и ночей цвел Огонь, не давая людям замерзнуть, но однажды страж Огня заснул и не покормил Огонь сучьями – и Огонь погас. Люди умоляли Бундразу принести другой Огонь, но она лишь качала головой, говоря, что Громовержец внял её молитвам и дал огонь, но предупредил, что люди должны научиться выращивать его сами. Люди долго думали, как вырастить Огонь. О, если бы остался хоть маленький уголёк, они бы вырастили из него огонь, как из семечка! Но, увы, уголька не было. Люди уже совсем замерзали и, чтобы согреть коченеющие руки, терли их ладонь о ладонь. И ладоням становилось тепло! Бундраза, посмотрев на это, взяла две палки и принялась тереть их друг о друга. Долго тёрла она, до самого заката, пока не устала. Палки сделались горячие-горячие! Тогда их взял и принялся тереть Мурд, самый сильный воин племени. И к ночи палки задымились! Люди приложили к ним бересту и подули. И расцвел Огонь! Все племя Зыть возблагодарило Громовержца за этот подарок, принеся ему в жертву самое ценное, что у них было – Бундразу, деву, прекрасную ликом, как полная луна и стройную станом, как молодая березка.