Туман над Токио

* * *

На этот раз госпожа Соноэ была милостива. Наш оживлённый диалог по-французски зрители оценили, вяло зааплодировав. А я на радостях, несмотря на запрет режиссёра, подозвала к рампе Марка и он, обняв меня за плечи, тоже блеснул французским. Сидящие в первом ряду дамы с умилением разглядывали изображаемую нами парочку лондонских голубков.

* * *

Едва я переоделась, как в гримёрку вошла Татьяна, без парика, с капроновой сеткой на голове, в подавленном состоянии. Она даже не устало, а как-то обречённо вздохнула, хмуро глянув на меня. За щекой у меня был лечебный леденец.

– Что, Тань, сильно измотана? – посочувствовала я подруге.

– Ага… Слушай, ты так противно клацаешь леденцом о зубы! – заткнула мне рот подруга.

Я растерялась. Что ответить на такой поворот сценария? За что это она взбеленилась? Интуиция… ну или анализ подсказывали: так срывает зло соперница в борьбе за мужчину… Если б было что-то другое, не касающееся соперничества, то она просто пожаловалась или ответила: «Да так, ничего…» Неужели Нагао-сан показал ей затылок, пока она протягивала ему свой эротический маникюр? Мою-то руку он задержал в своей, ища что-то в глубине моих глаз…

– Зачем ты так говоришь? И тональность бы надо сменить… – старалась образумить её я.

– Я не терплю чавканья во время еды! – образумилась и сменила тональность Татьяна.

– По какому праву такая грубость? – слегка вышла из себя я.

– Да потому что не надо делать из себя хавронью! – поставила особое ударение на последнем слове подруга.

– Хавронью, говоришь? Впервые об этом слышу… – всё ещё сдерживалась я.

– Ты же взрослая женщина! – никак не могла угомониться Татьяна Рохлецова.

В кулуаре послышалось сюсюканье Аски и Агнессы с Кейширо-сан и ровный голос Мивы, благодарящей его за что-то. Агнесса внесла угощение от Нагао-сан: отборные яблоки Голден Делишес. Татьяна в сердцах отвернулась. А у меня от нервного перенапряжения случился спазм века и сильно задёргался глаз. В одной комнате с только что расправившейся со мной подругой находиться было невозможно. Не Аска, а Татьяна Рохлецова применила абразивную дрель с твёрдосплавной фрезой…

Взяв из сумки мобильный, я кинулась, как в бомбоубежище, в танцевальную студию. Но глаз дёргался так, что пришлось сбегать в туалет и, смочив холодной водой мамин кружевной платочек, приложить его к веку. А ещё мне срочно требовался Думка. Но зайти в гримёрную, мама, в данном случае было выше моих актёрских сил.

До начала вечернего спектакля оставалось чуть больше четырёх часов. Убежать домой? Я хотела обо всём написать сестре. В театре не было доступа к интернету из-за отсутствия в гримёрных вай-фая. Единственная возможность – пройти в административный офис. Может, дадут компьютер.

На моём пути возник молчун Аракава. Помялся, понимая, что надо же что-то сказать, столкнувшись со мной нос к носу. И сказал:

– Ого! Глаз весь краснющий! Всё в порядке?

– Ага, всё в порядке! Чихнула… И тушь потекла…

– А-а… Ну, приходи через час в студию на танго.

В лифт я не зашла – не дай бог встречу ещё кого из заботливых радетелей. Бесшумно ступая, стала красться по лестнице вниз, к консьержу, чтобы спросить, где у них офис. Но инкогнито не получилось. С этажа главных на лестничную клетку вышел хозяин.

Повелитель и сердцеед, как безусый парнишка, смутился от нашего тет-а-тет. Кажется, на ходу перевоплотился в одного из сыгранных в юности персонажей…

– Спасибо за яблоки, месье! Мерси! – раскланялась я с ним.

– Madame? Mademoiselle?[70] – по-французски спросил хозяин.

– Мадмуазель конечно!

– А что глаз красный? Обидел, что ли, кто-то?

– Растёрла… Мушка попала…

– Яблочная? Мушка-то? – пошутил певец.

– Ага… Та, что обитает в гримёрных…

– Так убей её!

– Я не умею убивать. А вы что на лестнице? Тут кругом лифты! – кольнула его же словами.

И через две ступеньки, как бы в добром здравии, поскакала к консьержу.

* * *

Административный офис, оказывается, находился на нашем этаже, в самом конце кулуара. Войдя внутрь, я сразу же увидела господина Накамура. Он сострадательно посмотрел на мой всё ещё дёргающийся красный глаз, но не задал лишних вопросов и с готовностью разрешил воспользоваться одним из компьютеров.

Я проверила электронный ящик. Пришли сообщения от брата, сестры и Вероники – подруги, проживающей в Америке. Все трое писали душевные письма, стараясь изо всех сил оказать мне помощь и поддержку. Из-за отзывчивости и сострадания родных слёзы моментально затопили глаза. Поэтому я быстренько навела курсор на выход из электронного ящика и удалила историю посещения сайтов. Затем принесла извинения администрации за причинённые неудобства, решив, что больше сюда не вернусь. Пулей добежала до душевой и там уже дала волю чувствам. Мама! У меня больше нет мужества бороться! Твоя кончина лишила меня цели! И я выбрасываю белый флаг! Я побеждена. И смиряюсь с поражением! К чёрту признание и популярность! Мне нужно просто выжить…

* * *

Прошло больше часа. Занятие танго закончилось. Разгорячённые Рена и Каори выходили из студии.

– Где ты была? Аракава-сенсей спрашивал о тебе! У нас ничего не получалось без тебя!

– Извините, мне надо было срочно связаться по электронке с университетом. В следующий раз непременно буду в студии.

– Лариса, там от госпожи Фуджи вкусные ланч-боксы. Покушай! Перед вечерним спектаклем ещё час…

* * *

Татьяна припудривала только что наложенный небывало броский грим – ни дать ни взять боевую раскраску индейцев. Её отражение в зеркале без слов уведомило меня в её крайней неприязни, граничащей с ненавистью. Я взяла палочки для еды, но от Татьяны исходило столько вредоносной энергии, что рис валился у меня обратно в бокс, а также в горловину тенниски. Взгляд подруги восторжествовал при виде моей измазанной одежды – нет, не зря она обвиняла эту липовую «француженку» в свинстве!

Перед началом вечернего спектакля раскрашенная для штурма Татьяна вновь встала в выжидательную стойку на пути у Нагао-сан. Охота на него пошла нешуточная! Более тактичная Агнесса пыталась заарканить кумира ангельской непорочностью, а Татьяна Рохлецова обкладывала его флажками, загоняя в ловушку как тупоголового примата.

Зрелый японский мужчина, воспитанный на древних традициях самураев и культивирующий устои альфа-самца доминанта, не позволит женщине устроить дикую охоту на него, а от сексапильного захвата бросается наутёк. Видимо, госпожа Рохлецова была в полном неведении от неписаных законов сильного пола этой страны и старалась взять Восток нахрапом, по-западному.

Хитроумный кумир, с въевшимся в него до мозга костей самурайским духом прежних ролей, конечно же, не накричал на неё так, как рявкнул на Агнессу, дабы не уронить перед чужестранкой достоинства. Проходя мимо Татьяны, он что-то обдумывал. А мне невыносимо было наблюдать за масштабной операцией военачальницы с лисьим воротником и я спряталась за лифтом, в узком кулуаре с подсобками. Заодно и обнаружила тайник: замшевый табурет с прилагающимся к нему Кейширо-сан. Тот не церемонясь, по-армейски «в лоб» спросил:

– Что? Прячешься?

– Ну что вы, господин Кейширо! Забрела сюда случайно… Чулок подтянуть…

– Носи колготки!

Слушаюсь, господин главнокомандующий!

Вернувшись в гримёрную, я сидела там до тех пор, пока не зашла хохочущая Агнесса, а за ней и Татьяна, со словами: «Сиськопляска». Я сразу же ушла в студию. Грядущие долгие недели до окончания театрального сезона оборачивались очередной пыткой.

* * *

Перед сценой бала Агнесса спустилась вместе с нами в лифте. Но не выдержала и присоединилась у двери на лестницу к Аске, караулящей Нагао-сан. Кумир появился из укрытия чуть раньше своего выхода и сразу же оказался в нежном окружении прижавшей кулачки к сердцу Агнессы и распахнувшей двойной ряд накладных ресниц Аска. В охоте на идола – пополнение! Тактика у Аски была иная. Ненавязчиво, по праву членства в агентстве «Sunrise» преподносить себя кумиру, как героиню японских аниме. Принцессу Мононоке[71], например, – женщину с дикой красотой, вскормленную волчицей, презирающую, за исключением кумира, всех людей и, кстати, с удовольствием показывающую свои трусики.

Марк, перед выходом на сцену, опять гладил мою руку, что вызывало неудовольствие выслеживающего нас господина Кейширо. Я не знала ещё, до какой степени может довести Татьяну соперничество, и побаивалась, что за неимением алого шёлкового отреза Кровавой Мэри, она «случайно» наступит на длинный шлейф моего платья. И я упаду на сцене.

Хозяин Мураниши долгим томным взглядом, ни дать, ни взять влюблённым, созерцал английскую леди. Зрителю, конечно, было невдомёк. Зато Фуджи-сан усекла. И Татьяна, рукоплескавшая сладкой парочке под возгласы «Congratulations!» впилась в ласковые янтарные глаза. Хозяин прекрасно знал, что за ним наблюдают, но со странным попустительством не придавал этому значения. Правда, в декольте к леди всё-таки не полез.

Приближалась фурия Мичико. Я побежала к ней, чувствуя, что шлейф свободно скользит за мной. На него не наступили… Наверное, госпожа Рохлецова не успела ещё разработать план мести.

Оцука-сан элегантно отвернулась от меня на первом же слове. Снова я была один на один со зрителем… Разыгрывать ностальгию не стала. Сыграла ехидную светскую львицу, без зазрения совести льстящую госпоже Мичико.

– О небеса! Какая досадная ошибка! (Пауза. Растираю себе виски.) Как можно прислугу… чумазую крестьянку… принять за знатную леди! (Пауза. Протягиваю руки к зрителям.) Не правда ли, госпожа Мичико, она – само совершенство? (Пауза. Обвожу зал рукой.) В Нагасаки столько очаровательных леди! О, шарман, шарман! Но леди Мичико – самая прекрасная из всех! (Оборачиваюсь к Марку.) Ты согласен, любимый?

Из середины партера, поняв мою неприкрытую французскую лесть, мужской голос засмеялся с сарказмом. Всякий раз из зала кто-то, да реагирует! Полегче, мэм, полегче со своим французским…

* * *

Был восьмой час вечера. Я схватила пальто и в гриме убежала из театра. Вечер выдался безветренным и очень тёплым, но меня знобило так, что зуб на зуб не попадал. Обычно меня знобило таким образом при температуре выше тридцати восьми. Всё тело ломило. Нужно поискать ртутный градусник, мамин, она доверяла только ртутным. Должно быть, он засунут вместе с таблетками от кашля и высокой температуры.

Дома первым делом отмылась от макияжа и проверила электронную почту. Сестра Юлия уже разработала для меня концепцию мирного сосуществования в гримёрной: 1) не прячься по углам от «шлифовщиц»; 2) уходи от конфликтов путём затыкания ушей наушниками-вкладышами – слушай музыку или просто притворяйся, что слушаешь; 3) даже если притворяешься, кабель от наушников должен хорошо просматриваться и обязательно втыкай его в сиди-плеер – тогда никто не посмеет к тебе обратиться; 4) если к тебе обращаются Аска или Рохлецова, покажи им жестом, что ничего не слышишь – сразу отстанут; 5) во избежание стресса от подвохов и милых каверз никому не доверяй, они там у вас, смотрю, все – господа без башни!

Моя умница! Уши, заткнутые «вкладышами» действительно эффективный метод уединения в набитом шлифовщицами цеху, а также спасение от осточертевшего сюсюканья мальвин и дюймовочек… И сиди-плеер у меня был, и куча любимых компакт-дисков, но… было одно «но»… Вот уже почти месяц как я не выносила музыки. Тем более что все имеющиеся у меня компакт-диски были любимыми и мной, и мамой – мы их слушали и любили вместе. И чуть только где-то звучали наши песни, у меня мутнел рассудок, дрожали ноги и руки, гудело в ушах от пульсирующей крови, учащалось дыхание, и слёзы душили, как шнур от наушников.

Сидя в ванной, я проанализировала CD-отдушину: слушать я могла только три песни. «Город золотой» Гребенщикова, «L’Aveu»[72] франко-канадского певца Гару, и ещё песню Брайана Адамса «Please, forgive me». Негусто для многочасового нахождения в театре. Но концепция Юлии гениальна.

Отыскала всё-таки градусник. Тридцать девять и девять. Позвонила Огава-сенсею.

– Срочно вызывай «скорую»! – жёстким тоном хирурга велел мне он.

– Да не тревожьтесь так! Сейчас вызову!

* * *

«Скорую» я не вызвала. При такой температуре, как у меня, да ещё и кишечном вирусе, сразу ведь госпитализируют! А мне дана установка: никаких личных обстоятельств. Пусть лучше сгорю в жару! За что мне цепляться в жизни? Если не проснусь утром, то и личные обстоятельства к чёрту сгорят!

Потом долго смотрела на фотографию родителей, отключила мобильный, обняла Думку и провалилась в ночные кошмары.

Глава 7

Мамин градусник показывал тридцать девять. У меня подгибались ноги от слабости. Но пора было к судну «Faith». Погуглила на странице «yahoo.jp»[73] в рубрике «светская хроника». В жёлтой прессе не было ни моего имени, ни снимков с Нагао-сан. И сплетен никаких. По-спартански презрев личные обстоятельства, проехала в метро одну остановку и прямо у турникетов снова «случайно» столкнулась с Нагао-сан и его телохранителем. Нынче они шли не по верху, а по подземной торговой галерее метро. Кейширо-сан неловко прятал за спину глянцевый пакет, но всё равно я заметила в нём лотки с клубникой.

– Надеюсь, сегодня не будет фоторепортёров, хозяин? – бойко и жизнерадостно протараторила я.

– А что они тебе? У каждого своя профессия… Как самочувствие-то?

– Температура тридцать девять и куча всяких симптомов. Но не бойтесь, это не грипп! У меня от него прививка!

– И я себе сделал. Значит, и у меня не грипп, не бойся!

– Что, и у вас температура?

– Угу… Под капельницу ещё не положили? – участливо поинтересовался сёгун японской эстрады.

– А что, под капельницу кладут? Прямо в театре?! – вскричала я.

– Ну зашумела! – упрекнул меня Кейширо-сан.

Поклонницы протягивали своему идолу программки для автографов. Фоторепортёров и папарацци не было. Не по-западному работают ребята! Второй ведь раз звезда шоу-бизнеса ранним утром подходит к театру с той же блондинкой. Пора бы и слежку устроить. Звёздные шуры-муры – дело прибыльное…

За дверью служебного входа, возле вахтерной, сам Накамура-сан встречал актёрский состав. И бровью не поведя, но зато довольно пытливо, он глянул на меня, на Нагао-сан, и опять на меня.

– Госпожа Аш, доброе утро! Как самочувствие? Сегодня у нас особый день! На утреннем спектакле в зале будет съёмочная группа. Наша корпорация готовит DVD «Камелии на снегу»!

– Благодарю, буду стараться, господин Накамура!

Я нарочито медленно меняла обувь, чтобы попасть в лифт с хозяином. Клубника в глянцевом пакете, трогательно заготовленная им для меня, задела, честно говоря, за живое – то малое, еле дышащее, которое ещё оставалось в душе. Из развороченных глубин рассудка просочился живой родник, подобие эйфории, как мимолётный праздник при виде цветов от Огава-сенсея. Не килограммы фруктов, присланные то ли от чистого сердца, то ли от самовлюблённого дурачества, а вот эта сладкая ягода, осмысленная хозяином перед сном или выношенная после нескольких пустых слов в кулуаре, заставляла поверить в честность янтарных глаз. Я не на шутку размякла.

Пульсирующий душевный канал господина Нагао, как антенна, мгновенно уловил перемену. У лифта, отбросив фарс, он пытал мои глаза: ну сдавайся же! И не мозг пропитанной фальшью английской леди, а тот, от рождения мой, посылал ультразвуковые импульсы: сдаюсь!

– У вас и вправду жар, Нагао-сан?

– И вправду…

Я уже не противилась гипнотическому зову янтарных глаз. Моя ладонь инстинктивно тянулась к плечу маэстро, игнорируя недосягаемость шоу-звёзд. Кейширо-сан, не зная, чего ожидать от распустившей руки поклонницы, машинально дёрнулся на защиту хозяина. Но тот показал жестом «Не лезь!». Губы мои неосознанно произнесли: «Бедняжка!», а ладонь, утешая, гладила кесаря, как равного. Нагао-сан сделал то же самое: погладил мою руку, от плеча к запястью и повторил: «Бедняжка…»

– Can I help you?[74] – на английском нарушила я гармонию во вселенной и многовековую незыблемость греческого алфавита.

– Help me, please![75] – умолял альфа-предводитель немощную омегу.

* * *

Наверху, едва я поздоровалась с девушками, Аска спросила:

– Ты уже знаешь, что сегодня в зале будет съёмочная группа?

– Да, только что Накамура-сан сообщил.

– И вся верхушка театральной корпорации придёт на утренний! – горделиво добавила Каори.

По такому случаю девушки упоённо наводили красоту, и отражение их лиц в зеркалах говорило о том, что они себе очень нравятся. Мива сидела впритык к Каори, подальше от меня, и рисовала себе на щеке такую же мушку, как и у меня.

– Температуру измеряла? – закончив операцию, начала экзекуцию она.

– С утра было тридцать девять.

– Измерь, пожалуйста, ещё раз! Градусник приобрела?

– Нашла в чемодане.

Соблюдая концепцию мирного сосуществования, пришлось не перечить и засовывать градусник подмышку. Через несколько минут он показывал тридцать девять и пять. Мива занервничала:

– Неужели нет никаких других симптомов?

Головная боль от допросов Мивы усиливалась, и в виске стреляло! Не буду-ка я заглядывать в зубы дантисту и раскрою правду:

– Си-и-ильное кишечное расстройство! Наверное, это последствия стресса.

Рена тут же отозвалась, сделав большие глаза:

– Какого стресса?

– Через две недели после начала репетиций у меня скончалась мама, – я судорожно сглотнула.

Наступила гробовая тишина. Ни слов соболезнования, ни сочувственных взглядов. Артисткам было всё равно… Рена и Каори, наверное, молчали из-за растерянности, а остальным было не до сочувствия. Сочувствие нерентабельно, оно – помеха в битве за место под софитами и размягчает агрессивный настрой перед штурмом шоу-бизнеса.

Мива куда-то вышла и я облегчённо вздохнула. Сегодня при такой небывалой слабости мне просто не дойти до сцены. А если и дойду, то упаду без сознания – спазмы сосудов при температуре под сорок не редкость. Подведу съёмочную группу, весь коллектив и господина Накамура. Но как бы там ни было, я оберегала от соседок по гримёрной тот животрепещущий родничок, что пробился утром сквозь моё окаменелое естество.

Агнесса захихикала:

– Ну что, Татьяна, сегодня опять устроишь сиськопляску?

– Непременно!

– Перед телевизионщиками?

– Тем более перед ними!

Я знала, что такое свистопляска. А вот расшифровка сиськопляски моему аналитическому мышлению не давалась.

Вернулась Мива и хладнокровно промолвила:

– Я только что была у господина Накамура. Попросила его изолировать тебя из гримёрной. Ты – заразная…

О боже! Уж и не знаешь, кто из них учтиво подложит свинью…

– А ты не боишься, что заражу тебя? – повернулась я к сидящей по левую руку Агнессе.

Та, уже испытавшая на себе эффект ябедничества, мягко ответила:

– Ты же не чихаешь… не кашляешь… Как ты можешь заразить?

Через мою голову Мива строго одёрнула Агнессу:

– У неё при высокой температуре ещё и кишечное расстройство! Неизвестно какой вирус!

Агнесса не реагировала.

– И что Накамура-сан? Выселит меня из гримёрной? – устало обратилась я к Миве.

– К сожалению нет.

– Сейчас приму жаропонижающее… вот оно… – копалась я в сумке. – И антибиотик… вот он… хорошо, что захватила с собой… не переживай!

Мива покрутила в руках марлевую маску, но загримированная, надевать её не стала. В репродуктор прозвучало моё имя и приглашение к господину Накамура, после первого выхода на сцену. Может, и меня, как Агнессу, заставят на коленях просить прощения?

Из гримёрной я вышла раньше других, чтобы девушки не видели меня ссутуленной. Оплошность! В лифте оказалась вместе с госпожой Фуджи и её фаворитками. Выпрямив спину, я расплылась в улыбке. Скоморошничанье продолжалось!

– О, госпожа Фуджи, какой прекрасный цветок камелии у вас в волосах!

– А вы почему держите шляпку в руках? Она вам так идёт! – в тоненьком голоске девушки с камелиями зазвучали горькие нотки. – Мне-то и не поносить таких элегантных нарядов! Всё кимоно да кимоно…

– Ну что вы! Кимоно вам к лицу! Ох, простите, госпожа Фуджи, что не поблагодарила за вчерашнее угощение! Крабы – это моя слабость, сплошное объеденье! А кусочки сырого тунца с соевым соусом – пальчики оближешь!

Уже выходя из лифта, удовлетворённая прима ласково пообещала:

– Значит, пришлю вам ещё и крабов, и сасими! Кушайте на здоровье!

Меня затошнило от обещанных крабов и сасими, а также от её приторной угодливости. И ещё больше затошнило внизу оттого, как выгибалась Татьяна во мраке второй кулисы, сервируя кумиру, будто деликатес, свой аппетитно выставленный зад.

В первый свой выход я не подвела коллектив, не упала на трапе судна «Faith» и съёмки не сорвала.

* * *

Господин Накамура ждал меня в служебном помещении возле вахтерной. Он был один.

– Вы не здоровы, госпожа Аш? – участливо спросил продюсер.

Я не стала долго говорить, зная, что он уже в курсе всех моих симптомов и личных обстоятельств.

– Пожалуйста, изолируйте меня от девушек! В другую гримёрную, в подсобку… куда угодно… Мне чрезвычайно неловко перед ними за мой недуг!

– Нет-нет! Не вините себя! Таковы обстоятельства!

Ох, достопочтенный Накамура-сан! Вы как всегда слишком добры! А я-то очень надеялась убежать от свирепых взглядов Татьяны, от хищницы – Аски и стукачки – Мивы.

– Вам не следует оставаться одной! – убеждал меня Накамура-сан. – А девушки окажут вам поддержку, поднимут дух… У нас в гримёрных – содействие и взаимовыручка!

Я еле удержалась от саркастической усмешки.

– У вас есть лекарства? – спросил мой покровитель.

– Да, и от жара, и антибиотики.

– Хорошо, если до завтра температура не снизится, я вызову доктора. Ни о чём не беспокойтесь! Я всё улажу. А к вечеру, если жар усилится, непременно звоните мне. Номер моего мобильного у вас есть. Держитесь!

* * *

В антракте Кейширо-сан доставил клубнику от господина Нагао. Аска была на взводе, придиралась ко всему и кофе уже не предлагала. Я отчиталась Миве о своей встрече с продюсером:

– Сколько я ни просила, Накамура-сан не пожелал поместить меня в изолятор. Уверял, что вы все готовы оказать мне поддержку и помощь, поскольку у нас здесь атмосфера содействия и взаимовыручки. Бесконечно сожалею!

– Странно… А мне он сказал, что нет ни одного свободного помещения…

– Кстати, вместо того, чтобы идти жаловаться, могла бы меня предупредить… Я сама обо всём сказала бы продюсеру и попросила поместить меня отдельно от вас, – сухо укорила я доносчицу.

– В твоих болезнях виновата ты сама. И любые претензии ко мне беспочвенны, – невозмутимо, как санитар-эпидемиолог, дала мне отпор Мива.

Оставался единственный вариант – самоизоляция в танцевальной студии. Но сначала захотелось клубники! Неся её в умывальник, чтобы помыть, я пересеклась с Татьяной. Проходя мимо меня, та цокнула языком и жёстко произнесла:

– Какой ужас! А ещё два месяца впереди!

– Ужас в том, Таня, что у тебя невоздержанный злой язык. И он приведёт тебя к женскому одиночеству.

– Кошмар! Это просто кошмар! – обнадёжила меня своим содействием и взаимовыручкой Татьяна Рохлецова.

* * *

В студии я легла на паркет и съела свою долю ягод, таких же сладких, как и мои думы о Нагао-сан. И о господине Накамура поразмышляла: с кем он фокусничал, со мной или с Мивой? Не захотел потакать её кляузам? Или сослужил службу мне, меряя моё благополучие своим аршином?

Перед сценой бала из-за сотрясавшего меня озноба я надела толстый вязаный кардиган прямо на голливудское дезабилье. Бриллиантовое колье цеплялось за нити, делая затяжки на шерстяном воротнике.

Нагао-сан в приподнятом настроении шутил с взявшими его в оцепление девушками. Татьяна была в свите. Я случайно перехватила её взгляд: она кадрила кумира долгим манящим взором роковой женщины.

Заметив мой толстый кардиган, Нагао-сан смеяться перестал. Как и следовало, со всеми почестями, я выразила ему глубокую признательность за клубнику. И тут опытный сердцеед, как неуклюжий старшеклассник, при всём девичнике огласил правду о фруктах:

– Это для тебя! Чтобы скорей выздоравливала!

Я превратилась в мишень для злобных девичьих глаз.

Ай-я-яй, сэр! Как вы могли, мне на беду, допустить такую оплошность? Ваша прямота сулит мне неминуемую, безотлагательную травлю!

Оставив за кулисой кардиган и стуча зубами, я сделала первый шаг на сцену под руку с Марком. И тут началась белая магия! Благотворный свет софитов вливал в меня какое-то неизвестное фармацевтам анестезирующее средство. Чудодейственный янтарный взгляд, лаская кожу и проникая в зрачки, восстанавливал функционирование мозга, повреждённого болевым шоком. Прикосновение исцеляющей руки хозяина вводило в кровь сверхмощную инъекцию, помогающую выработке аминокислот для возрождения «молекулы счастья», бесследно исчезнувшей после кончины мамы. Я больше не чувствовала ни спазмов в животе, ни жара, ни болезненного изнеможения. Я была здорова!