Стиходворения

на обед пановьям из ольхи уха

пуще пше забредя дух потух

ан не мёд по губам погубил

но зари полоса по усам

обломал об ольшаник горбы гурьбы

из болота напившись Сусанин сам

4

Восемь дней тосковала пшеница

по убившим её тракторам,

ей бы, дуре, надежды лишиться,

избежав прорастающих ран.

Но кусал я счастливую булку,

золотистым рассветом облит,

утешая себя, что как будто

ничего, ничего не болит.

5

У меня за пазухой три смерти,

выбирай, какая по душе:

от тоски, что мыслями завертит,

от беды, от рая в шалаше.

А ещё четвёртую, иную –

эти три вобравшую в себя,

только для поэта сохраню я,

так его терзая и любя…

6

Под сенью скользких грозных крыш

струится на работу челядь,

и снег становится так рыж,

когда сосулька входит в череп.

И ты войдёшь в меня, весна,

грудь распоров лучом участья,

и я воспряну ото сна

и кровью напишу о счастье!

7

Мне впервые не нужно,

чтоб стихи меня в кровь измотали.

Так прощай же, оружье,

9 грамм голубого металла.

Признаю пораженье,

уходя молчаливой тропою,

только тихое жженье –

это праздник, который с тобою…

8

Чьей-то древнею рукой

ковш на небе вышит

и закинут далеко –

черпать души с крыши.

Спи, мой маленький, а то

выйдешь спозаранку –

обнаружишь на виске

маленькую ранку.

* * *

Весне на помощь – шаг ребристых шин,

дробящий лёд в кофейную порошу…

От февраля последние гроши

на чтение Рембо я уничтожу.

Сойду на нет. Закончусь в три листа.

Оплавлюсь солнцем бешеного марта,

и будет сон мне – выстрел у виска,

как экстремизм седеющего Сартра.

* * *

С небосвода конопатого,

как с кленового листа,

сорвалась – и снова падает

сумасшедшая звезда.

Облака её коверкают,

выплавляя света сок,

и летит она калекою –

всё стихами об висок.

* * *

До обугленного края

пляшет ручка вширь и вдоль –

прозе я не доверяю,

лишь в стихах правдива боль.

Лепет, шелест, шорох, шёпот,

звёзд безумных голоса –

есть мой самый верный опыт

глянуть истине в глаза.

* * *

Казанскому поэту Юрию Макарову

Из кореньев слов душистых

предложу настой.

Гость случайный, не ершись ты,

что настой простой.

Не отцеживай травинки,

пей стихи сполна,

их нельзя до половинки –

залпом и до дна!

* * *

За окном, до утра приуныв,

двор уляжется с нищим.

Замерцает фонарик луны –

что ты, Господи, ищешь?

Летом полночь совсем не видна –

бродит полуживая,

осушая поэта до дна

и бутыль разбивая.

* * *

Жизнь – застенчивый кузнечик,

разбегающийся в даль.

Прыгнет в небо человечек

и исчезнет навсегда.

Только клеверная стела

прорастёт в тени крыльца,

и останется от тела

золотистая пыльца.

ЛУНАТИК

Как на лампаду, на небо дохнёшь –

погасишь звёзды, отвернёшься к стенке,

и, сном полурасстрелянный, начнёшь

цедить глагол оспатой ассистентке.

Она тебе сквозь тюль засветит в глаз,

и ты, словечки нанизав на рёбра,

на ловкое циркачество горазд,

карнизом ржавым пятишься нетвёрдо.

О, Господи, ты только не буди,

когда я черепицу разминаю,

ходи со мной по этому пути,

пока не приключится жизнь иная.

Тогда кульбиты будут так лихи,

так искренне прочертится глиссада,

ведь падать – это как писать стихи:

ни притворяться, ни уметь – не надо.

ЧАСЫ

Не скрипнет засыпающий засов –

лишь маятник потрёпанных часов,

вися на волоске, качнувшись в полночь

от шестерёнок звёзд и сна пружин,

назойливо комариком кружит,

колёсиком звенит тебе на помощь.

Ну что за жизнь в бессмертии таком?

Под мерный стук ты возишься с замком,

проклятых стрелок приближая залежь.

Убив кукушку, смерть не обмануть –

макнёшь перо в сиреневую муть

и облако над домом продырявишь…

ДЕКАБРЬ

Свернёшь в декабрь – кидает на ухабах,

оглянешь даль – и позвонок свернёшь:

увидишь, как на наших снежных бабах

весь мир стоит, пронзительно хорош.

И вьюжная дорога бесконечна,

где путь саней уже в который раз

медведем с балалайкою отмечен,

а конь закатан в первозданный наст.

Замёрзший звон с уставших колоколен

за три поклона роздан мужикам

и, в медную чеканку перекован,

безудержно кочует по шинкам.

И тянется тяжёлое веселье

столетьями сугробными в умах,

и небо между звёздами и елью

на голову надето впопыхах.

ФАКИР

Пока по воде не ходил ты, ходи по гвоздям

и пламя стихов выдыхай из прокуренных лёгких, –

а я тебе сердцем за тайные знанья воздам,

и пусть все слова оживают в руках твоих ловких.

Глотай бесконечную шпагу далёких путей,

нутро оцарапав тупым остриём горизонта,

толкующий сны, над подстрочником жизни потей –

нам слышен твой голос, в ночи раздающийся звонко.

Смешной заклинатель по свету расползшихся змей,

усталый адепт красоты, поэтический дервиш,

сомнения наши в нечестности мира развей,

пока ты на дудочке музыку вечности держишь.

Едва различима суфийская родственность каст,

и пассы твои над душою совсем невесомы,

но проблеском истин питается магия глаз –

мы живы, пока удивляться чему-то способны.

СТОМАТОЛОГИЯ

Теперь зубочистке осталось

царапать по нервам прорех –

тянись, саблезубая старость,

расщёлкать познанья орех.

Фарфоровой мудрости гностик,

вставной летописный резец –

вгрызайся с малиновой злостью

в проклятый язык, наконец.

Последние сгустки апломба

на ватку сомнения сплюнь,

почуй, как морозная пломба

врастает в пульпитный июнь.

На страшное синее нёбо,

на хрусткую, с кровью, эмаль –

смотри через зеркальце в оба

и скрежету глотки внимай.

Пока ты под местным наркозом,

пока ещё жив протезист,

напильник извечных вопросов

над лобною костью навис.

Но всё перемелется, братцы:

коронки, каретки, мосты…

Придёт санитарка прибраться

и буквы смахнёт на листы.

К покою приёмному хлопца

крылатый ведёт поводырь.

Лишь челюсть болеть остаётся

в стакане кричащей воды.

СПАС ИБО

Далеко ли до берега, отче?

Далеко – отвечает мне эхо…

Да и сам понимаю я, в общем,

что ещё до себя не доехал,

не дополз, но добрался до ручки,

до пера в раскалённые рёбра,

и перо то – не с ангельской кручи,

а с проклятого гордого нёба,

что рожает чванливые мысли

и всевластием сердце взгревает:

шутовского величия мысы

слово в слово выводит кривая…

В это кардио больше ни грамма

не принять мне, живым или мёртвым,

ни сияния божьего храма,

ни проклятия ханжеской морды,

ведь сожжённое сердце не плачет,

только пеплом всё сыплет и сыплет –

запорошит тоску, и тем паче

всё потонет в смирительной зыби.

Вот тогда лишь, писака и врака,

не поэт кровоточащий ибо,

ото лжи уберёгшись и мрака,

немоте прокричу я спасибо.

* * *

Гале

Птичий контур, чертёж без деталей,

в небо шаг, или взмах, или два,

от осенне-осиновых далей,

пункт за пунктом, пунктиром, едва,

прочертив облака, предначе́ртав

оставаться на окнах ночей

и пером по бумаге зачем-то

лунной горлицей стынуть ничьей,

занемочь, где в сиреневой тряске

клювы клином вбиваются в юг

и синицы, сипя на татарском,

минаретные гнёздышки вьют,

задышать глубоко в понедельник,

отыскав голубиную клеть,

и застуженный крестик нательный

на груди у меня отогреть.

СВЯТКИ

Очнись в студёный вечерок, пойми на деле,

что от звезды и до воды не две недели:

другая жизнь, другие сны, другие меры

от новых жителей земли не нашей эры.

Заворожённо посмотри, как месяц в прятки

играет с мальчиком в окне, что ждёт колядки…

И войско ряженых идёт, беря овраги,

и быть веселью на селе в потешной драке.

Проймись волшебным угольком, как ветром с Вятки,

и замаячит шиликун тебе на святки –

так живо сердцем отомрёшь, на это глядя,

что, добежав, охолонёшь в крещенской глади.

А поутру поймёшь ещё, поверив глазу,

что день берёт теперь своё – за всё и сразу.

Очнись, родной, и восхитись, ведь мир внезапен,

я б тоже это оценил, да что-то запил…

* * *

Проржавела небесная кровля

и закатом на окна кро́шит.

До последней осенней крови

день бомжами за домом прожит,

и поджарен последний голубь

на горящем куске картона.

За невысказанным глаголом

градус в горле бродяги тонет.

Так уходят отцы и деды,

в коммунальных спиваясь клетях,

это им через крюк продеты

удушающие столетья,

это души их по округе

в предпохмельном суровом плясе,

за собою задраив люки,

громыхают по теплотрассе.

ДИЗАЙНЕР

Живописи растровой младенец,

млеющий от астр,

сигаретой в монитор нацелясь

и прищурив глаз,

отбивает на клавиатуре

пиксели дега,

а в окошке лунный шар надули,

за окном декабрь,

и над миром в облаке конторском,

там, среди планет,

над последней и священной вёрсткой

ворожит поэт,

и шрифты, забитые под Corel

или Photoshop,

расцветут волшебным словом вскоре –

станет хорошо!

КЕССОННАЯ НОЧЬ

Кессонной ночью, влажной и млечной,

всплывая к высотам рыб,

в крови закипают стихи,

конечно,

когда ты уже охрип.

И воздух хватая рукой бумажной,

цепляясь за звёздный грунт,

стихи разрывают висок,

и каждый

вздымает мёртвую грудь.

И бьётся плавник о поверхность стали,

и вывернут странно рот

у тех, кто поверх перископной дали

проходит по небу вброд.

* * *

Когда истрачена судьба,

когда нет выдоха и цвета

и в однокомнатку гроба

ты провалился до рассвета,

уже отфорченный апрель

тебя по горлу поласкает,

когда щеку щекочет хмель,

а холодильник зубы скалит, –

всё только вечность оттеняет –

закладка, Гамсун, бигуди,

прямоугольник одеяла –

вечерний холмик на груди…

И знойней тени и длинней,

но счастье так проклюнет тонко –

в нектаре клейком простыней

рождается цветок ребёнка!

ЛИТЕРАТУРНЫЙ ПЕРСОНАЖ

День с бегущими клёнами лисьими,

разбивая бутыль сентября,

проливается бурыми листьями

на провидческий стол бунтаря.

Переполнена кровью чернильница,

вдохновением пышет перо,

и бунтующий выписать силится

летней жизни смешной эпилог.

Только с красной строки получается:

то разлука, то, что уж там – смерть.

За полстрочки луна-распечальница

льёт в глаза ему жгущую медь.

Но чернильницу сажей промакивать

на стремительный пёрышка взмах –

это души героев обманчиво

поселять в неокрепших умах.

По летящему росчерку длинному,

шевелению каменных губ,

и по сердцу, и по небу – клин ему,

пальцев хруст в полуночную мглу.

И ломаются главы от окрика,

и слова собираются в бой –

за роман, не дописанный отроком,

за стихи, пережившие боль…

* * *

Ещё на миг очнётся колокольня

и упадёт на поле звон малиновый,

где чернозёма масляные комья

в колени прорастут ржаной молитвою.

Клянись и кайся, омывай колосья

ячменными слезами и гречишными,

пока по травам остро ходят косы,

остротами покамест не грешившие.

Насыпь в лохань ярчайших зёрен проса,

сломав язык, как об колено хлебушек,

татарские шипящие без спроса

заимствуя у деревенских девушек.

Плещи в гортань, не задевая печень,

пока рассвет на небе преет мускусном,

и жги листы, коль растопиться нечем,

поигрывая занемевшим мускулом.

* * *

Гале

Так устану – что ты к устам

поднесёшь мне однажды зеркальце

и проржавленный пьедестал

за кумиром на небо сверзится.

Посади меня в чернозём –

лучше так, чем терпеть и мучиться:

отрыдаться разок за всё,

дорогая моя попутчица.

На плечо да на хрупкий стан

не возьмёшь ведь всю силу храма ты,

виноватится ангел сам –

нет поэту охранной грамоты.

Облака керосином жгут,

полыхает бумага писчая –

как же сильно меня там ждут,

что ожогами лишь я жив ещё.

* * *

Часы стучат в ночные барабаны

и цокают надменно язычком,

а тишина, раздробленная ими,

в травмпункте в очереди

корчится от крика.

Минуты не срастутся в вечность…

…Но где-то в детстве

мгновение садится на ледянку

и с горочки стремительно скользит.

Мгновение скользит…

КОМПЬЮТЕРНЫЙ ВИРУС

Когда у Ангела иссякнет

волшебный звук – мышиный клик –

и сисадмин, и хакер всякий

одарят пятками угли.

Тогда сойдутся в небе куцем

комет бесчисленных круги

и антивирусом сотрутся

и аватарка, и логин.

Пароль искать уже не нужно –

за дело взялся программист,

но путь его, как сервер вьюжный,

на мониторе жизни мглист.

Гугли же крепкие носилки,

когда зависнет сердце вдруг –

мы все пройдём по Божьей ссылке,

пути земного сделав крюк.

ЗА КРОВАВУ РЕЧЕНЬКУ

За кроваву реченьку, за мосток

отправляться в путь контрабасу нужно.

Впереди Ичкерия и Моздок,

впереди война, разговор оружья.

Впереди предательство и чины,

самопальный спирт как итог зачистки.

Километры берцами сочтены,

а слова домой – и не перечислишь.

За спиной Аргун и удар в обхват –

сто голов под роспись в ворота чехов;

прибалтийский цейс из ближайших хат;

на растяжке крик разрывного эха.

Если вышел срок тебе – помолчим.

Походив по горным дорогам с нами,

ты наверно видел звезду в ночи,

и она шептала тебе о маме.

Это просто тень на глаза легла

и сморило вдруг молодое тело…

На поминках водочка так легка,

хороша в графинчике запотелом.

И теперь гуляет в раю душа,

позабыв про ужас ночного боя…

На поминках водочка хороша,

на зубах хрустит неизбывной болью.

* * *

Всё, что жизнь проговорила,

всё, что совесть не прочла –

протрубило Гавриилом,

утекло путём ручья.

Отблестело, отзвенело,

в гулком небе назвалось

и в измученное тело

пролилось душой насквозь.

Отшумело, отзвучало

липким ливнем громких слов –

бесконечное начало

и задумчивое зло.

Всё, что справа, всё, что слева –

отболело и ушло

в запредельные напевы,

и молчало хорошо.

ЛИНИЯ ЖИЗНИ

Под тобою походим, Отче – очень ли нагрешим?

Ты помилуй-ка, Боже, позже – у нас режим:

до обеда хлебаем беды, ко Всенощной спим.

Не по требнику треба – выгибание ломких спин.

А когда ты нас выдашь, курва – сдашь как кур в ощип,

причастимся счастьем, окунаясь в кипящие щи.

Так на фоне раки – на Афоне засвищет рак,

перекрестится Будда, будет лоб разбивать дурак.

И за это поэту в его полные тридцать три

по ладони ладаном проведи и черту сотри.

* * *

Первая луна на человеке

светит в любопытный объектив,

а Господь смежил на это веки,

космос на себя облокотив.

И летит в извилистые дали

куча механических проныр

проверять по звяканью медали

видимость обратной стороны.

Первопроходимцы и проходцы

этой неуёмною зимой

жгут своё неверие о Солнце

всею окрылённостью земной.

А весной, разумной и лечебной,

примет космонавта на поля

крови намешавшая и щебня

первая, как исповедь, земля.

МУЗЫКА РЕЧИ

Намолчи на сто столетий,

а сорвавши кляп,

убедись, что смертны дети –

и хорей, и ямб.

Между сном и настоящим

истина одна:

в звонком выпаде разящем

правда холодна.

Бритву чувства вскинешь снова,

чтоб вершить добро…

Об язык заточишь слово –

бей им под ребро.

Время, звякнув циферблатом,

упадёт ничком,

тронет мысль скрипичным ладом

по виску смычком.

Правит музыку, известно,

музыка сама.

Полоснёт по горлу песня –

вытекут слова.

ЁЛОЧНЫЙ СОК

выжимаешь ёлочный сок на ладонь –

а ладонь в крови,

и течёт горячая жизнь с неё,

и течёт внутри.

остановишь веселье потом, потом,

а пока – дави!

окуная широкий лоб в вино –

на сугроб смотри…

с деревянной лошади, мчащей вскачь,

дед мороз орёт,

бесконечным посохом, аки Бог,

этот стих дробит.

медсестра снегурочка, филин врач –

мне наполнят рот

ледяной таблеткой тоски – и слог

о любви убит.

без ума в груди и душевных скреп –

хоровод пустынь.

только слышен дурацкий детский смех,

но ведь слышать – труд.

и текут стихи, запекаясь в хлеб,

к рождеству звезды,

и семью стихами накормишь всех,

только все умрут.

ГАМСУН

Да, Гамсун – кнут: и жгуч и резок –

так под сурдинку пел с листа,

что кожу фьордов, словно с фресок,

срезала крупповская сталь.

А ты, читатель, если сможешь –

в подвале чтения замри,

пока бомбёжек первый отжим

являет миру сок земли.

Пока, бесчувствием расколот,

поэт не видит в том беду…

Не мы – а нас напишет голод,

перо макая в лебеду.

ЯНВАРЬ

Когда январь мерцает весело

туманной звёздностью армад –

смотри, как небо с тучи свесилось

и опадает на дома.

Зима на город снова дуется,

и в снежной хваткости оков

скрипит простуженная улица

шагами редких смельчаков.

А в парке, в солнце разуверенном,

всё бестолковей и скорей

пожаром тел больное дерево

врачует стая снегирей.

И дышится – морозом в голову!

И крик идёт на укорот –

как будто ледяное олово

тебе запаивает рот.

ПАФОС

Нет пути на древний остров,

вот и Пафос сдан в утиль:

с морем слов сложился просто

штиль высокий – в полный штиль.

А когда-то Афродита

там, из пены выходя,

лунным светочем облита,

дописала строчку дня.

В яром царстве патроната

в речи вкладывал патрон

оратории оратор –

литератор Цицерон.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.