Невеста палача

– Как сильно? – колдун выглядел обеспокоенным.

– Еще в пещере я ощутила легкую тяжесть, но сейчас… немного и он меня задушит.

– Снимай, скорее!

Дарина пыталась, но небольшой с виду мешочек весил целый пуд, неуклонно тянул за шею, веревкой царапая кожу.

– Склонись ближе, я помогу.

Князь тронул «удавку», отдернул руку, касание высекло мелкие искры, плохой знак. Но это его не остановило, колдун схватил мошну, резко дернул, веревка натянулась, лопнула, дар лешего шлепнулся на пол.

– Пусть лежит, – предупредил Константин, остановил руку избранницы, готовую потянуться к мешочку.

– Леший об этом что-то говорил. Но почему?

– Время пришло.

– Время для чего?

– Для этого, – солгал Князь, потянул Дарину на себя и жадно припал к ее губам.

Одна рука его легла на затылок, бережно придержала откинувшуюся назад голову, другая ласково погладила плечо, спину, потянулась к шее, пальцы скользнули по багровой полосе на коже, след от «удавки». Девушка вздрогнула, почувствовав боль. Губы колдуна потянулись к отметинам, язык коснулся царапин, оставил влажную дорожку.

– Если бы ты только знала, – прошептал он, внутренняя борьба, тщательно скрытая от посторонних глаз, не давала покоя, чем ближе подступал назначенный срок спланированных событий, тем сложнее приходилось не менять решимость действовать.

– Я знаю, – отозвалась избранница, Константин напрягся, – знаю, что люблю тебя, этого мне достаточно.

Тихие слова признания для Князя прогремели подобно барабанному кармагалу, сердце сжалось, и все что он мог сделать для нее в данный момент, вновь поцеловать. Он бережно уложил ее, не размыкая уст, рука обласкала груди, живот, бедра. Девушка плавилась под неустанными ласками, подобно разбитым кусочкам льда, тающим под теплыми весенними лучами. Мир искрился радужными переливами, все смешалось, страсть, нежность, благоговение, наслаждение. Обнаженные тела слились в единое существо, порожденное желанием, повинуясь естественности, той, что в любом из миров дарует жизнь.

Ночь таяла, блики рассвета на горизонте предвещали близость нового дня. Дарина крепко спала в объятиях колдуна, хмурого от собственных мыслей. Он тесно прижимал хрупкое создание, зная, что пришло время отпустить, дать возможность событиям продолжаться, идти согласно намеченному плану, должен отправить избранницу в другой мир, туда, откуда привел ее, сослать в Великий Новгород.

Князь тяжело вздохнул, иного выбора нет, на кон поставлена не одна жизнь. С трудом расцепив объятия, подвинулся к краю постели, взгляд упал на юное лицо, прелестное, спокойное, на устах играет едва уловимая улыбка, щеки алеют, ресницы подрагивают. Картина резанула по сердцу ржавым лезвием совести, но отступать Константин не собирался. Рука его поднялась, зависла над девушкой, заклинание повисло в воздухе едва разборчивым шепотом. Через мгновение все стихло, а от избранницы осталось тепло на измятой простыне и шелест мерного дыхания в памяти.

Мрачнее грозовой тучи в разгар бури, колдун продолжал смотреть на место, где только что лежала Дарина. В висках пульсировала боль, он сжал голову ладонями, усилив страдания. Так ему и надо! Девушке предстоит не легкое испытание, и он тому виной!

Глава 12

С улицы доносились знакомые шум, гомон, топот. Дарина поморщилась, перевернуться на другой бок, сильнее зажмурилась. Как же не хочется просыпаться, волшебная ночь еще свежа в памяти, сонные мысли утекают к деталям, так сладко.

Назойливые крики не смолкали, настойчиво вытягивая девушку из дремы, безмятежность принялась таять, она ощутила нарастающую тревогу, распахнула глаза, растерянно уставилась в пространство затуманенным взором. Господи, что это? В момент подскочила, голова повернулась в одну, другую сторону, ледяной озноб пробежал по позвоночнику, на лбу и верхней губе выступили капельки пота. Она узнала место, жилище Гордея, стены, обстановку.

– Не может быть! – хриплый шепот вырвался из пересохшего горла девушки, с трудом признавшей, что она вернулась под крышу палача в Великий Новгород.

Входная дверь отворилась, пронзительно скрипнув петлями, Дарина подпрыгнула на месте. Она устремила взгляд на вошедшего мужчину и едва не лишилась чувств. На пороге стоял Гордей, вперив в нее изумленный взгляд, тяжелый мешок выскользнул из его рук, послышался глухой удар при падении.

– Воротилась?! – громыхнул он, сомнения спирали широкую грудь, невеста не раз являлась ему в грезах, давала надежду и внезапно исчезала, стоило поверить в ее реальность.

Сердце Дарины сжалось в страхе, Гордей двинулся на нее. Не думая, она сорвалась с места, быстро попятилась, глаза неотрывно следили за действиями мужика, споткнулась, остановилась, принялась испуганно озираться по сторонам.

– Ну уж нет, – осклабился палач, – не знаю, что за нелегкая тебя воротила, но боле не сбежишь.

Он преградил путь к двери, предугадав мысли девушки, шагнул ближе, загоняя ее в угол, словно охотник нерадивого зверька. Дарина охнула, рука легла на грудь, сердце вот-вот выпрыгнет, снова попятилась. Что-то твердое уперлось ей в спину, стена, туманная пелена заволокла взор, это тупик. Надо бежать. Но куда? Зачем? Не имеет значение, страх слишком велик, чтобы подчиняться доводам разума.

Голова Дарины поникла, глаза защипали слезы отчаяния, она увидела подол до боли знакомого старого сарафана, ее сарафана, ни мягких изгибов, ни пышных складок, ни расшитых цветами юбок, лишь выцветшая, поношенная грубоватая льняная ткань. Все верно, колдун воротил ее в Великий Новгород, как обещалось. Но почему сейчас? Почему не сказал, не предупредил, не научил защищаться? Все это ошибка! Глупая, нелепая ошибка! Она же ничему не успела обучиться, не знает и заклинания!

Комната поплыла перед глазами. Если она не знает заклинания, помощи от нее Темному Князю не дождаться, он в опасности. Страх за жизнь Константина пересилил отчаяние, Дарина подхватила подол сарафана, прыгнула на Гордея, надеясь сбить с ног, желанная дверь к выходу показалась ближе.

– Стой, дуреха! – заревел тот, шире расставляя руки, подобно тому, как раскидывает рыбак сети.

Дарина ударилась о палача, как о каменную глыбу, охнув от боли и неожиданности, поняла, что сама загнала себя в ловушку, крепкие, грубые руки сжали ее предплечья, она попалась словно мотылек в липкую узорчатую паутину хищника. Но борьба на этом не кончилась. Девушка принялась брыкаться, лягаться, стараясь вырваться из цепких объятий, отвращение смешалось с яростным желанием воли, подстегивало, давало сил.

– Да ты никак взбесилась! – зарычал палач, крепче стискивая стальные объятия.

– Пусти, – задыхаясь, пропищала неудавшаяся невеста, еще чуток сожми мужик ручищи и у нее захрустят косточки.

– Нет, Даринка, ты моя, слышишь, моя!

Темные пятна замелькали перед глазами Дарины, кровь отлила от лица, губы посинели, затряслись, тело обмякло, разум погрузился во мрак, не в силах принять очевидный факт, палач прав, она в его полной власти.

В бессознательном состоянии девушка пробыла почти двое суток. Гордей уложил ее в свою постель, состояние невесты тревожило его, еще никто, никогда не вызывал в черством сердце подобных чувств. Он усердно следил за ее состоянием, прислушивался к тихому дыханию, наблюдал, вглядывался в бледное осунувшееся лицо, ловил малейшее подрагивание ресниц, в надежде увидеть, как разомкнутся девичьи веки и лазуревые глаза посмотрят на него не с ненавистью, но хотя бы без страха.

В день повторного исчезновения невесты, палач обошел Великий Новгород вдоль и поперек, обрыскал окрестности, даже к Угриму наведался по-тихому, старательно оставаясь незамеченным, чтоб ненароком девку не спугнуть, если отыщет, но усилия были тщетны, та словно в воду канула, надежда постепенно угасла, и он оставил всякие попытки отыскать беглянку. Посему, воротившись домой и, обнаружив пропажу после долгого отсутствия, ставшую краше, желаннее, Гордей буквально ополоумел от радости, изумления и гнева. Несколько мгновений он не мог признать реальности видения, Дарина чудилась очередным прекрасным наваждением, понадобилось немного времени, чтобы признать реальность виденного. Само небо вернуло ему суженную, вернуло невесту палачу, теперь он глаз не спустит со строптивой девки. Отныне и навечно она принадлежит лишь ему.

Тихий стон вырвал Гордея из раздумий. Он быстро соскочил с соседней кушетки. вытянул шею, став похожим гуся, заглянул в бледное лицо Дарины. Густые золотистые ресницы, отбрасывали тени на щеки, легонько затрепетали, глаза распахнулись.

– Проснулась, – облегченно прошептал палач, добавил громче, – чего ж ты так душу то мою изводишь? Убежала сперва, невесть где пропадала, невзначай воротилась. Мы ж венчаться должны были, а ты воно как поступила. Эх, дуреха ты дуреха, Даринка, разве не видишь, люба ты мне, ох как люба.

Девушка молчала, отказывалась верить в реальность происходящего. Сейчас она немного полежит, закроет глаза, снова откроет, а перед ней покои Амбра Каструм и улыбающееся лицо Константина. Она крепко зажмурилась, поморгала, увы, палач и все вокруг реально. Мелкая дрожь покатила по телу, набежали слезы, крохотный хрусталик упал на подушку. Сквозь влажную пелену посмотрела на Гордея, он терпеливо наблюдал, не прикасался, не бранил, качал головой, хмурился, неразборчиво бурчал под нос накопившиеся обиды. Палач не выглядел зверем, как раньше, пугавшим, заставлявшим бежать без оглядки, спасаться. У Дарины отлегло от сердца, угрозы она не чувствовала, прислушалась к неразборчивому бормотанию мужика.

– Пообещай, – пыхтел тот, – пообещай, Даринка, что не убежишь боле, не спрячешься от меня. Мы повенчаемся, детишками обзаведемся…

Девушка едва не вскрикнула, слишком рано она успокоилась, Гордей не отступился от старого. Что же делать? Что сказать? Дать обещание и не исполнить нельзя. Ответить отказом, изобьет до смерти, покалечит.

– Не молчи, пообещай, – страдальчески простонал палач.

Дарина тяжело вздохнула, нет сил принимать решения, пусть думает, что хочет, а сердце вот-вот остановится от навалившейся тоски и тревоги, она прикрыла налитые свинцом веки.

– Полно, Даринка, полно, – разволновался мужик, подался вперед, схватил в лапищи маленькую ледяную ладошку невесты, – не буду боле липнуть к тебе. Ты полежи, отдохни, а я ягод для тебя раздобуду, съешь их, повеселеешь.

Гордей встал, нехотя отпустил безвольную девичью руку, бросил последний взгляд на невесту с бледным лицом покойницы, скрылся за дверью. Уход палача принес облегчение, но не ослабил боли, камнем повисшей на сердце девушки, душа ее стонала, металась в агонии, распирая грудь, мысли не давали покоя. Чем больше она рассуждала, тем увесистее становился камень, тянувший, усиливающий страдания.

Дарина не прекращала плакать, глаза опухли, покраснели, подушка вымокла. Гордей вернулся с обещанными ягодами, и вид невесты напугал его сильнее прежнего. Он приблизился к кровати, тихонечко поставил корзинку на пол, шепотом позвал ее по имени. Девушка не отреагировала. Не зная, как поступить, палач сел на край постели, потянулся и положил руку ей на живот, на этот раз реакция последовала незамедлительно, юное тело напряглось, сжалось, сконфуженный взгляд, полный ужаса упал на распластанную ладонь.

– Не надо, – дрожащим от страха голосом прошептала она.

Мужик отдернул руку.

– Даринка, чего ты, я же просто, без умысла какого, то раньше…

Он запнулся, не зная, как выразить словами то, что, наконец, раскаялся за совершенные прежде поступки, что-то невнятно промямлил, мысли в голове кружились, но фразы не складывались. Насупился, махнул рукой, подтянул корзинку.

– Ладно, – в голосе мужика слышалось напряжение, – что было, то прошло. На ка вот, лучше ягод пожуй, сладкие.

Гордей захватил в жменю лакомство, протянул невесте, тонкий, дразнящий аромат приятно пощекотал ноздри. Палач добр, но милость его соперничает с гневливостью, судьбу лучше не испытывать, не доводить до греха, Дарина знала, чем обернется неповиновение, приподнялась на постели, робко взяла пару ягод рано созревшей земляники, положила в рот, разжевала, не чувствуя вкуса, с трудом проглотила.

– Так-то лучше, – похвалил мужик, довольный маленькой победой.

С этого момента жизнь Дарины потекла обычной бессмысленной чередой событий. Гордей переменил к ней отношение, ухаживал, ограждал от тяжелой работы, не прикасался, и пока не упоминал о венчании. Но душевная тоска не отступала, усиливалась, день и ночь Темный Князь грезился ей, приходил во снах, прижимал к могучей груди, шептал ласковые слова утешения. На утро девушка просыпалась разбитой, обессиленной, полной тревоги, ей не с кем было поделиться горем. Она мало ела, почти не выходила из дому, молчала, изредка отвечая на несущественные вопросы палача, улыбка не касалась ее губ, глаза потускнели. Незаметно минуты перетекали в часы, часы в дни, а дни в недели, она сильно исхудала, осунулась, казалось, еще немного и от нее останется лишь тень.

Гордей сходил с ума, наблюдая за девушкой, он не понимал, не видел причин мрачному состоянию, она рядом, но ускользает, страх потерять невесту снова рос, усиливался, появилась необходимость принять серьезные меры.

Утро выдалось солнечным, свежим, палач рано проснулся, запряг лошадь в двухколесную телегу, разбудил невесту, приказал одеваться и выходить на улицу.

– Зачем? – сонно промямлила Дарина.

– Поедем отца твоего повидаем, а после на базар…

– Отца?

– Его самого, – кивнул палач, насупился. – Чего? Не желаешь?

Ответ застрял в горле, девушка послушно встала с койки, принялась одеваться.

– То-то же, – пробубнил мужик, вышел на улицу.

Он не мог стерпеть вида ее тела, прикрытого тканью ночной сорочки, сводившего с ума. Помнил вкус пухлых губ, прикосновения к нежной коже, тепло, исходившее от нее, мягкость и тяжесть волос, пахнущих цветами. Он взял ее лишь раз, взял силой, против воли, причинил боль, но память об этом воспламеняла его плоть, заставляла кровь кипеть, снова и снова подталкивала пойти на преступление. Он крепился из последних сил, надеясь, что однажды невеста ответит взаимным желанием, тогда больше не придется ломать ее, принуждать, а, впрочем, время покажет.

Дарина вышла на улицу, прищурилась, занимающаяся заря неприятно резанула по глазам, привыкшим к мраку. Солнце повсюду разбросало тонкие лучи, утренняя роса блестела, переливалась цветами радуги, скатывалась с травинок, наполняя землю живительной влагой. Улицы Великого Новгорода дышали свежестью, прохладой, просыпались, сбрасывали ночную дрему.

Попривыкнув, девушка огляделась, вдохнула полной грудью, облегчение приятной волной нахлынуло на нее, но лишь на мгновение. Не проронив ни слова, забралась в телегу, Гордей хлыстнул лошадь кнутом и окрестные пейзажи замелькали, сменяя друг друга.

Пустынные улицы города постепенно оживали, люди сновали вдоль дороги, спеша по делам, девушка безмятежно наблюдала за кутерьмой, старательно отметая назойливые тоскливые мысли, не дающие покоя. За городскими вратами суматоха угасла, внимание перешло к облакам, мирно плывущим по лазурной глади небес, так незаметно подкатили к отчему дому. Вблизи деревянной хатенки Угрима стояла непривычная тишина, лишь издали доносились птичьи трели, ни кур, ни гусей, ни другой одомашненной твари не наблюдалось. Никак разбежались все, или еще хуже, подохли. Неприятная мысль насторожила девушку, спрыгнув с телеги, она быстрым шагом направилась к входной двери, не обращая внимания на палача.

Дверь со скрипом отворилась, развернув печальную картину перед незваной гостьей. Жилище запущено, повсюду разбросаны грязные вещи, пыль серым полотном накрыла скудные пожитки хозяина, казалось, взмахни рукой, и серая масса запляшет в помещении, закружит, завертится. Полы усланы пучками соломы, разодранная испачканная сажей «перина», когда-то служившая спальным местом босоногой девчушке, покоится в углу, стены голые, вязанки сухих грибов, колосьев пшеницы исчезли, саманная печь чернеет открытой давно не чищеной «пастью», на припечке глиняные горшки в засохшей, заплесневелой каше.

Угрим спал, возвышаясь на печи вздымающейся опадающей горой, забористый храп сопровождал крепкий похмельный сон. Разочарованная Дарина переступила порог под звуки рычания, свиста, перебиваемого сопением, запах перегара ударил в нос. Впрочем, чего она ожидала? Радушного приема? Перемен в отце? Глупо и наивно! Тихонечко подкралась, встала на цыпочки, заглянула в бородатое лицо, хмурое, грозное даже в забытье.

– Батюшка, – позвала чуть слышно.

Храп стих, мужик поерзал, замычал, приоткрыл глаз и сразу зажмурился.

– Голова, м-м-м! – прохрипел он, морщась от боли, в глотке пересохло, губы потрескались.

Дарина отпрянула, сраженная вонью, удержалась, чтобы не прикрыть нос ладошкой, страх, привычка повиноваться родителю брали над ней верх. Угрим раскачиваясь, кряхтя, перевалился на бок, не без труда сел, свесил ноги с печи, исподлобья глянул на дочь.

– Ишь, кто пожаловал, – голос мужика осип, во рту сухо, будто песка объелся.

– Батюшка, это я, – от волнения у девушки вспотели ладошки.

– Да уж вижу, – отмахнулся тот, как от назойливой мухи. – Чем обязаны?

– Вот, повидаться пришла.

– Повидалась? – раздраженно спросил Угрим, неуклюже сполз, проковылял мимо дочери к столу. – Ступай обратно восвояси.

Обида хлестнула девушку толстым кнутом, подступили слезы, покатились по бледным исхудалым щекам. В дверях показался палач, вид плачущей невесты разозлил его, лицо потемнело, глаза метнули молнии, сжал кулаки, быстрым шагом направился к Угриму. Вот так успокоил родитель дитяти, сейчас за это и получит сполна!

Дарина остановила палача, помотала головой, тихо сказала отцу:

– Прощаю тебе, батюшка, твою нелюбовь ко мне.

Круто развернувшись, она направилась к выходу, опустив голову, избегая недовольного взгляда Гордея.

– Постой! – оклик отца остановил ее, не поднимая головы, не оборачиваясь, она ждала. – Постой, Даринка, погорячился я, иди-ка, присядь за стол. – Обратился к Гордею, – дозволь с дочерью объясниться, ступай на двор, обожди.

Палач негодующе уставился на мужика, сжал кулаки так, что побелели костяшки пальцев, но увидел умоляющий взгляд невесты и подчинился. Скрипнув от ярости зубами, он резко повернулся, направился к выходу, уже в дверях обернулся, пригрозил:

– Тронешь ее, шкуру спущу.

Дверь захлопнулась с грохотом и в комнате воцарилась мертвая тишина. Угрим собирался с мыслями. В дальнем углу комнаты стояло деревянное ведро с водой, он подошел к нему, зачерпнул горсть, шумно хлебнул с ладони, плеснул немного влаги в лицо. Движения тяжело давались ему, похмелье тому виной, медленно, по-медвежьи развернулся, добрался до скамейки, сел сам, позвал дочь.

– Присядь, потолкуем.

Дарина села.

– Говоришь, прощаешь мне грехи-то?

– Бог грехи прощает, – сказала Дарина, – я же прощаю твою нелюбовь ко мне.

– Что ж, благодарствуй, дочка! – в голосе Угрима не слышалось насмешки или фальши, он говорил от чистого сердца. – Я ведь и не надеялся, что ты когда-нибудь промолвишь мне эти словечки, поэтому не силился их заслужить. А столько поганости, сколько тебе пришлось вытерпеть от меня… Эх!

Мужик резко ударил себя по лбу, замычал, опустил локоть на стол и зарылся лицом в огромную мозолистую ладонь.

– Что ты, батюшка, – хрупкая девичья рука невесомо легла на отцовское плечо, – прошлого не воротишь, оставь.

– Ты пойми, Даринка, – не унимался Угрим, – я ж не спроста-то бесновался, злоба лютая душила, покоя не давала, а все от того, что ты мне не родная.

– Как? – словно громом пораженная, девушка не смогла сдержаться, руки затряслись, над верхней губой выступили капельки пота, лицо и грудь разукрасили алые пятна. Она ожидала услышать все что угодно, но это!

– Мать твоя, покойница, шла за меня, будучи на сносях от другого мужика.

– Нет, не может быть, – губы Дарины нервно подрагивали, она с трудом верила услышанному.

Принести дитя в подоле, как любили поговаривать в народе, незамужней бабе, на всю жизнь позора набраться. Как могла ее гордая, сильная, прекрасная мать допустить подобное? Но мысли о собственной судьбе, внезапно ворвавшиеся в воспоминания, заставили более трезво посмотреть на жестокую реальность.

– Верея жила в чертогах града, – говорил Угрим, – изредка бегала в лес по грибы, тогда-то я ее заприметил. Она мне сразу по нраву пришлась, тонкая, как березка, шустрая, да и краше девок, чем она, нигде не встречал. Да только подступиться к ней не решался, боялся, откажет, не переживу. Помимо меня были и другие, до красы ее охочие, один больно прыткий сыскался, варяг, соблазнил девку-то, а сам воеводить ушел, да так и не воротился обратно, многое передумали, и что вместе с дружиной на поле брани полег, закололи, али голова с плеч. А может и не нужна ему была-то, так, попортил девку и концы в воду. А Верея от варяга понесла, пузо расти стало, в граде зашептались, что, мол, девка-то гулящая, дитя в подоле принесла. Вот тогда-то я и решился, стал замуж звать, чтоб от позора уберечь, а она ни в какую, мол, люблю своего варяга, дождусь возвращения… Отпиралась долго, пока слух прошел, что весь полк полег, где и варяг ее был, да не просто был, а вел он полк тот, потому как княжеская кровь в жилах его текла. Только тогда-то и согласилась Верея пойти за меня, но с условием, что дитя, родившееся признаю за своего, чтобы позор на голову его не полег. Куда мне отказывать было… согласился, но простить так и не смог, что варяга того она любила больше. Ты росла, постоянно мозолила очи, как напоминание о варяге, о том, что Верея сердешные чувства по-прежнему питает к покойнику сомнений у меня не было, и ненависть во мне вскипала все сильнее… а когда она померла, тебя стал ненавидеть еще пуще, люто. Думалось, что твоя во всем вина, от этого, я даже продал тебя палачу!!! Да, да, Даринка, продал, за гроши, так сильно мне хотелось избавиться от тебя!!! Но… понимаешь, Даринка, когда ты ушла, то понял, что неправ был, что зазря обижал, бранил, выгонял… зазря! Ведь ты и только ты, все, что у меня в жизни-то оставалось. Ох, стыдно-то как… стыдно…

Мозолистые грубые ладони закрыли бородатое лицо, Угрим издал стон, перешедший в хрип. Девушка глядела на него с жалостью, но в душе от выплывшей истины поднялась горечь, хотелось бежать, куда ноги понесут, не оглядываясь, сдержалась. Лишь теперь она поняла, лишь сейчас осознала, что двигало отцом, вызывало к ней жуткую неприязнь, но ни злобы, ни ярости не было, наступило осознание сути прожитых ушедших дней, наполненных пустыми надеждами.

– Не казнись, – тихо сказала Дарина, – я не держу в душе зла, и никогда не держала. Что было, то прошло.

Девушка поднялась со скамьи, чувствуя дрожь в коленях, не простившись, пошла на двор. Угрим не остановил ее, лишь мрачно, с болью глядел в след, исповедь не принесла облегчения, слишком поздно он понял совершенные ошибки, одиночество, вот его наказание, расплата за грехи.

Гордей дожидался невесту подле двухколесной телеги. Раздобыв немного сена, он протягивал пахучую траву к лошадиной морде, та хватала угощение мягкими губами, фыркала, жевала, прядала ушами от удовольствия. Дарина улыбнулась, как мало нужно животному для счастья, подошла ближе, потрепала сбившуюся в пряди гриву, маленькая ладошка легла на вытянутую морду, погладила.

– Скоро же вы управились, – пробурчал Гордей.

– Скоро, – эхом отозвалась девушка, – здесь боле нечего делать, едем.

Палач скрыл удивление, перечить, расспрашивать не стал, Дарина выглядела еще более подавленной, чем до встречи с отцом, зря привез ее сюда, только хуже сделал.

Обратный путь сопровождало гнетущее молчание, Гордей не мог выдавить ни слова, доехав до базара на городской площади, он вздохнул с облегчением. Солнце ощутимо припекало, решил поторопиться, взять необходимое и поскорее отправиться под тень крыши дома. Но не тут-то было. Люди, завидев Дарину, стали шушукать, тыкать пальцами, некоторые с опаской поглядывали в ее сторону.

– Глянь-ка, Авдотья, – донеслось до ушей палача, – не та ли это, что коня взмахом руки завалила?

– Вроде та, – ответ прозвучал с опаской, и еще тише, – ведьма.

– Да нет, – послышалось с другой стороны, – та посправнее была, кажись… эта больно тощая.

– Колдовство-то оно силы отнимает…

– Она это, помяните мое слово, чур, меня, чур…

Говорившая бабка перекрестилась, плюнула себе под ноги, скрылась в толпе. Гордей нахмурился, сказал так, чтоб услышала только невеста.

– Слышишь, Даринка, не про тебя ли молва в народе ходит?

– Какая молва? – девушка встрепенулась, обрывки фраз долетали до ее ушей, но погруженная в раздумья, не обращала внимания на нелепый базарный гомон, и лишь сейчас осознала их смысл.

Сердце ухнуло куда-то в пятки, действительно о ней судачили, и как узнали ее, всего один раз видели? Не думала, что случай так в души людям западет, что запомнится на долгое время.