Блабериды

Старик оказался с хитрецой: у Карасёво он заявил, что ему нужно чуть дальше посёлка, потом попросил подкинуть до следующей развилки, потом ещё и ещё, в общем, проделал этот трюк раз восемь.

В отместку я стал расспрашивать его о Филино и расположенном рядом объекте. Старик отвечал живо, многословно и бестолково.

– Сестра у меня тут. Раньше-то тут весело было. Шурин самогон из рябины делал. Раньше на машине ездили. Умер шурин уже. Я монтажником всю жизнь. Суставы уже ни к чёрту. Давно не работаю. Сюда никак не добраться. Автобус отменили года три как. Нету спроса. У шурина машина была. Помер он. Сгорел. Высох. Тут края такие, нехорошие. Часть военная у них была. Вода теперь плохая. Я никогда у них воду не пил. Только самогон. Шурин его на углях фильтровал. Фильтр всю заразу берёт. Но помер сам. А сестра ещё жива, старая только. Скоро и нам помирать.

Вышел он на остановке около въезда в город, усердно благодаря и приглашая меня на чай, если буду в его краях.

* * *

Оля злилась, когда я уезжал по работе в выходные. Я напоминал ей иногда, что сама она медик, а медики часто работают ненормированно, но Оля была офтальмологом в платной клинике и работала по пятидневке. Тем более её злила необязательная поездка в Филино.

Когда я вернулся ближе к вечеру, Оля уже отмякла. Она сидела на крыльце дома и вычёсывала Рикошета специальной щёткой, которую только что привёз курьер вместе с кормом. Рикошет вертелся и пытался схватить Олю за руку. Я сел рядом. Вечер был душным. Пахло яблоневым цветом и пирогом на кухне.

– Это хачапури, – уточнила Оля. Она делала замечательные хачапури: плавленный сыр в них тянулся, как рыбацкие сети.

Рассказ о посёлке вызвал у Оли странную, несвойственную ей тревогу.

– Разве могут люди так просто умирать? Это же привлекает внимание. Я знаю, как это заведено в минздраве. Их бы замучили проверками.

– Их и замучили. Лет двадцать назад. И ничего не нашли.

– Детская смертность на особом контроле. Если там болеют дети, нужно искать.

– Не знаю, – я толкнул её плечом. – Да ладно, чего ты напряглась? Разберёмся. Я же занялся.

Рикошет улучил момент и вырвался, побежав искать оранжевый мячик под беседкой.

– А что ты найдёшь, если столько проверок было? – спросила Оля.

– Есть у меня теория.

– Ты всё про эту ограду в лесу?

– Да. Эта ограда называется ФГКУ «Комбинат „Заря“». И это не комбинат и не склады. Это могильник радиоактивных отходов.

– Что? Откуда ты знаешь?

– Не знаю, но похоже на это. Ну, как сказать… Филино – территория для экспериментов. То их гербицидами потравили, то гептилом, а потом, видимо, совсем списали.

Рикошет рыл лапой под беседкой.

– Не лез бы ты в это дело, – сказала Оля. – Если это могильник, его наверняка охраняют. И рассказывать о нём нельзя.

– Верно. Пусть подыхают.

Клятва Гиппократа зашевелилась в Оле. Она завелась:

– Я не про то. Надо как-то по-другому.

– Как?

Оля пожала плечами. Рикошет вернулся с мячиком в зубах.

* * *

В воскресенье мы сдали Ваську родителям Оли и предались безудержному шопингу, который закончился ничем. Так бывает, когда у тебя есть настроение что-то купить. Вот когда его нет, хорошие вещи соблазняют с каждой витрины, но когда ты поехал за ними, они прячутся, как грибы.

Блузки, которые прикидывала на себя Оля, были не того размера, слишком цветастые, чересчур мрачные. Джинсы висели на мне так, словно я мерил их в подгузниках. Я так утомился от примерки, что, в конце концов, выбрал свои же джинсы, приняв их в общей куче за единственные более-менее удачные.

Мы сходили в кино, но и фильм оказался довольно примитивным, про агента ФБР и маньяка, которые спешили к предсказуемой развязке так, словно во время съёмок их не пускали в туалет. Сценарии подобных фильмов, вероятно, пишутся азбукой Морзе, а недостатки операторской работы скрадывают ночные съёмки, будто в их мире дня просто не существует.

Это не испортило настроения, напротив, мы отдали дань дурным идеям и пошли обедать в одном из кафе на верхнем этаже торгового центра. Оле захотелось съесть какой-нибудь жуткий тошнотик, и она действительно заказала сосиску в тесте, заявив, что это напоминает ей молодость. То есть времена пятилетней давности.

Я ненавидел шопинг, но отдавшись этому бестолковому занятию с головой и потерпев фиаско, я хотя бы имел право заявить «ну, я же предупреждал».

Мы строили планы на вечер. Было бы хорошо купить две бутылки сухого красного вина, вытащить в сад кухонный телевизор, кресла и небольшой столик, разложить на нём сыры и охотничьи колбаски, замотаться в пледы и смотреть какой-нибудь бесконечный сериал. Оля голосовала за «Игру престолов», я склонялся к Breaking Bad. Оля была не прочь посмотреть старый советский фильм, но здесь наши вкусы расходились, потому что ей нравились комедии, которые я не выносил, а я любил меланхоличные картины вроде «Доживём до понедельника».

– Под вино хорошо пойдёт «Ирония судьбы», – сказала Оля.

– Я тебя умоляю. В конце мая это нонсенс. Это как холодец в Таиланде.

– О, холодец! – оживилась Оля, откладывая свой тошнотик. – Давай заедем в «Эверест» и купим холодец. Там отличный холодец. И будем есть его с васаби и французским вином под советский фильм. Отличное сочетание?

– Да. Я тогда возьму какао с чипсами и поиграю в тетрис.

– О! А можно ещё включить Queen. Точно. О, давай Live Aid 1985 года, там Queen тоже были!

– Это уже теплее.

– Тогда надо колонки вытащить. Точно. Обставим всё колонками и включим на полную. Хеееей-ооо! – выкрикнула она, подражая Меркьюри. – Хей-о-хей-о-хоооо!

– Может быть, Nirvana Unplugged in New York? – предложил я.

Оля питала слабость к Кобейну.

– Круто!

Мы направились к выходу из торгового центра, фонтанируя идеями. К полудню толпа стала гуще и как будто злее. Недалеко от выхода мы наткнулись на Савву.

Мы вышли на него в той безнадёжной манере, которая лишает шансов увернуться от взгляда. Поток людей впереди вдруг расступился, обтекая киоск. У киоска стоял Савва и смотрел прямо на нас. Мы напоролись на этот взгляд, как напарывается на льдину корабль.

– Привет, – сказал я громко.

Он едва заметно улыбнулся и ответил:

– А, здрасьте.

Савва не показывал ни радости, ни тревоги. Он был одет в кожаную мотоциклетную экипировку. Расстёгнутая куртка придавала ему довольно отчаянный вид.

Оля тоже не потеряла лица. Секундное замешательство она разбавила вопросом:

– Ты как здесь?

– Товарища жду, – ответил он в ленивой, располагающей манере, которая неизменно вызывала у меня зависть. – А вы чего? Шопились?

– Да, – ответила Оля. – Неудачно. Ты не женился ещё?

– Не-а, – ответил Савва так же нехотя. – У вас как? Хорошо всё, я смотрю.

Он кивнул на жалкий пакет, который я тащил в руке. В пакете были батарейки для Васькиной игрушки и единственная блузка, которую Оля решилась купить. С этим обвисшим пакетом я, должно быть, выглядел как-то особенно жалко; по крайней мере, это можно было прочитать в лице Саввы, что было особенно болезненно из-за его вполне честного равнодушия к моей персоне.

– Нормально, – кивнула Оля. – Ладно, мы пошли.

В последней фразе мне померещилась незаконченность, миллисекундная пауза, которой Оля надеялась продлить разговор.

– Пока, – произнёс Савва торопливо, устремляясь куда-то наискосок от нас к выходу на парковку. У дверей его встретил ещё один байкер.

В машине Оля почувствовала мою внезапную скуку и пихнула в бок:

– Чего ты помрачнел?

– Да, блин. Так всё было хорошо, и надо было его встретить!

– Ну, а что изменилось? – удивилась она.

– Не знаю. Просто вид твоих бывших любовников портит мне настроение. Это от меня не зависит.

– Да я о нём и не думаю.

– Зато я о нём теперь думаю.

– Не дури. Это давно было.

– Но было.

– Всё. Давай приедем, включим «Металлику» и будем колбаситься весь вечер. Ну, не грузись. Не люблю, когда ты такой.

– Не знаю. У меня настроение исчезло. Работать надо. О Филино почитать ещё. На работе всё равно толком не дают.

Оля обиделась. Некоторое время она молча рулила, проезжая сложный перекрёсток, потом фыркнула:

– Ну, ты серьёзно? Ты из-за этого теперь будешь весь вечер дуться?

– Нет, я могу его зарезать как-нибудь подло, из-за угла. Это бы меня слегка развеселило.

– Не смешно ни разу.

– А мне смешно. И надо работать.

– Я в «Эверест» еду? – спросила Оля упрямо.

– Если тебе там что-то надо.

Дома меня одолело острое раскаяние и желание возродить идею нашего романтического вечера без Васьки, но ещё сильнее оказалось скрытое упрямство, которым я усадил себя за ноутбук в спальне и стал читать о Филино.

Голова работала плохо. Часа через полтора я заскучал. Чтение такого рода не приносило ни пользы, ни удовольствия. Я вышел к Оле, которая строгала салат, и стал помогать. Мало-помалу настроение к нам вернулось, но тащить в сад телевизор мы заленились, холодца не было, французского вина мы не купили, поэтому устроились в спальне с чаем и стали смотреть «Стендап».

– Ты у меня всё равно лучший, – сказал Оля перед сном.

А я задумался, что значит это невольно сказанное «всё равно»?

* * *

Утро понедельника выдалось бурным. Ночью какой-то ненормальный разгуливал по спальному району с пистолетом, а когда его задерживал наряд ППС, выстрелил в полицейского, нанеся «нелетальную травму глаза», как значилось в сообщении пресс-службы МВД.

Вместо утреннего кофе я висел на телефоне, узнавая подробности. Трубка неприятно грелась от уха.

Пистолет оказался газовым. Героем был объявлен напарник полицейского. Он сумел увернуться от второго выстрела и задержать агрессора. О последнем не было известно почти ничего, кроме фотографий из соцсетей, на которых он выглядел молодым бычком с удалым нравом и пивной осанкой. Видимо, где-то по пути у парня случился кризис среднего возраста, он «выпил немножечко» (цитата из оперативной съёмки), а потом с голым торсом и расстёгнутой ширинкой пошёл гулять по району, демонстрируя обе своих гордости: член и газовый пистолет.

Я придерживал телефонную трубку плечом. Пальцы прыгали по клавишам. Мессенджер в правом углу экрана полыхал сообщениями Алика, который требовал выложить заметку немедленно. В паузах я печатал ему в ответ «Алик, иди на хер» и тут же стирал, заменяя на более нейтральное «ок».

Я опубликовал заметку без вычитки корректором и полез репостить её в соцсети «Дирижабля». Потом вернулся на страницу с публикацией и с удовлетворением следил, как нарастает лавина просмотров: каждое обновление страницы увеличило счётчик на тысячу с лишним. Когда он дошёл до 20 тысяч, следить стало неинтересно.

Под статьёй появились первые комментарии, и вдруг я заметил сообщение от Бориса Лушина – он написал от своего имени.

«Автор, пистолет называется ПСМыч, а не Макарыч».

«Автор». У меня так-то имя есть.

Я полез разбираться. В релизе силовиков пистолет был обозначен ИЖ-78-9Т. Я переключился на страницу интернет-энциклопедии, которой пользовался, и хотел было отвесить Боре в меру грубый ответ, но тут заметил, что у «Макарыча» действительно другой, хотя и похожий индекс – ИЖ-79-9Т.

Боря тем временем блистал эрудицией в комментариях. «У Макарыча ствол больше. ПСМыч позже появился». Откуда он это знает? Тоже, поди, википедии начитался.

Я написал ему сухую благодарность и полез править статью, а заодно все подводки к соцсетевым анонсам, куда я умудрился вытащить упоминание «Макарыча», потому что слово звучало круто и создавало иллюзию, будто полицейского ранили в глаз из настоящего пистолета Макарова. После исправления на «ПСМыч» эффект пропал: стало казаться, что полицейского ударили смычком.

Планёрка началась с бурного обсуждения инцидента, которое подогревало присутствие Алика.

– Быстрее надо такие вещи давать, – ворчал он незло.

Его умиротворяла волна трафика, которую создала моя торопливая заметка.

– Чтобы давать, нужно узнать сначала, – возразил я. – Менты не сразу подтвердили.

– Да хер с ними, – глаза Алика разгорались водянисто-серым. – Если ты будешь ждать подтверждения, ты напишешь одновременно со всеми. А мы должны делать на шаг раньше. Как только соцсети загудели, сразу делаешь заметку из одного абзаца. «По неподтверждённым данным фараону отстрелили ухо, второго убили и съели». И в конце: «Мы следим за развитием событий». Когда менты увидят такое, они тебе прокомментируют вне очереди.

Борис не стал упоминать о своём мелком триумфе. Он сидел расслабленный и непривычно спокойный, возможно, довольный тем, что уже потоптался на мне с утра.

– Там такой мальчишка молодой, этот полицейский, – причитала Арина. – Теперь ослепнуть может на один глаз.

Неля, которая работала с полицией больше остальных, лишь фыркнула:

– Ой, я тебя умаляю. Менты, которые не могут одного синебота вдвоём обезвредить – это смешно. Как можно допустить, чтобы тебе из газовика в лицо стрельнули, когда у тебя боевое оружие?

– Боевое оружие применишь, потом бумажки писать замучаешься, – донёсся голос Паши-фотографа, бывшего десантника.

– Вы, кстати, следите за состоянием этого мента, – распорядился Алик. – Если окосеет или ослепнет, делайте подробности. Кстати, поговорите с ним в больнице. Спросите, как всё было.

Гриша, которому тема с подстреленным ментом вряд ли была интересна, тем не менее согласился:

– Мы должны привносить в каждую историю человечность. Может быть, на его примере рассказать о работе сотрудников ППС?

– Да ну тебя! – снова фыркнула Неля, которую, по-моему, задевало, что жирная тема прошла мимо, пока она отвозила ребёнка в детсад. – Что там за история? Девять классов, ПТУ, армия и ментовка от безысходности?

Я заметил на планёрке ещё одного человека. Алиса сидела в стороне наискосок от нас, тихо и прямо, словно ожидала собеседования.

Алиса была девушкой Алика. Может быть, она была даже его женой, хотя в это я верил с трудом. В их отношениях не было претензии, которая появляется у молодых пар после свадьбы. В них было даже что-то трогательное, совершенно нехарактерное для самого Алика.

Контраст между ним и Алисой занимал меня каждый раз, когда я видел их вместе. Алик не был толстым, скорее, он пошёл в свою низкорослую армянскую маму, Азу Ветлугину, которая скрывала полноту тугими платьями и любила массивные кольца и браслеты. У Алика была большая круглая голова и светло-серые, выпуклые, материнские глаза. От него всегда исходили вибрации, гнев или восторг. Нахождение Алика в комнате чувствовалось, как если бы дальнем углу включался сабвуфер. Алик не был злым, скорее, вспыльчивым. Он был уверен, что добился всего преимущественно сам, и был склонен к театральным проявлениям величия, становясь то великодушным, то непреклонно жёстким. Алику нравилось чувствовать себя этаким Стивом Джобсом, чья эксцентричность приводит к неожиданным результатам.

Алиса была другой. Сложно было представить сам жест, которым Алик касается такой тонкой женщины; для него было бы естественней обхватить избранницу за шею, плечи, хлопнуть по заднице, весело потянуть за собой. Его девушка, в моём представлении, должна быть желейной хохотушкой, которая не прочь прокатиться на его «Порше» и выпить с ним в придорожном кабаке.

Алиса была выше его и тоньше; тоньше не только в смысле фигуры, но и в смысле линий, которыми хотелось её нарисовать. Для Алика понадобилась бы малярная кисть, для Алисы – остро отточенный карандаш.

Я видел профиль Алисы в бьющем свете редакционного окна, и руки просили карандаш, чтобы парой точных, скупых штрихов набросать её белое лицо, свободную косу, светлый пиджак и длинную юбку. А ещё – бордовый платок вокруг шеи. Алиса любила такие платки. Она вообще открывала очень мало себя, носила длинные рукава, высокие воротники или такие вот шарфики.

Алису и Алика я принимал за двоюродных родственников или просто знакомых, пока не увидел, как он берет её руку и касается плеча. Алик, при всей обрывистости его характера, при появлении Алисы смирял себя.

Я не знал, живут ли они вместе или просто встречаются, есть ли у них дети и как протекает их жизнь за стенами редакции. Алиса иногда ждала Алика в его кабинете или в приёмной у входа на этаж. Алиса привлекала внимание, но никогда не пользовалась этим. Алик излучал звуки, Алиса их поглощала. Возможно, на этой разнице потенциалов строилась их гармония.

Иногда Алик впадал в крайние эмоции, бросал Алисе колючие слова. В такие моменты мне становилось не по себе, будто оскорбляли мою знакомую. Я не знал, чем заканчиваются подобные сцены: встаёт ли Алик на колени или Алиса делает скидку на его несдержанность. Чаще он был с ней мягок.

– Что у тебя? – Гриша разбудил меня от мыслей.

Я рассказал о поездке в Филино. Алик слушал с любопытством и затем подытожил:

– Собирай всё вместе. Фотки есть, истории есть, такое всегда читают. Жги, короче.

Я заметил неудовольствие на лице Гриши. Гриша не любил поспешности. Он любил военную историю и мог полгода изучать лингвистические особенности фронтовых писем, чтобы потом в интернет-споре огорчить своей эрудицией профессоров местного истфака.

Я ответил:

– Пока не о чем писать. Есть мифы и мои собственные подозрения. Я бы ещё покопал денёк хотя бы. Надо набрать фактуру. Я о Филино почти ничего не знаю.

– Я предлагаю сейчас не тратить время коллег, – сказал Гриша. – Подобные истории нужно подавать под правильным углом, поэтому давайте обсудим отдельно.

С подачи отца Алик прислушивался к Грише и часто уступал авторитету главреда, но сегодня был настроен решительно.

– Не надо из себя Хэмингуэев строить! – возразил он. – Если я захочу поковыряться, я в носу поковыряюсь. В работе не надо ковыряться. Я не говорю о халтуре. Но материал готов на 90%. Всё, запускаем.

– Таких историй из любого посёлка можно привезти вагон, – лениво сказал Боря. – Чтобы получилась хорошая история, нужно в неё вглядеться, иначе мы потеряем читателя.

– Я говорю, Боря, – резко сказал Алик, – что не надо целый месяц вглядываться в портрет Шевчука и рассуждать, чего там в его взгляде больше, гнева или отчаяния, чтобы потом выпустить материал 17 мая.

Алик припомнил Боре недавнюю статью к юбилею лидера «ДДТ», которую Борис, как поклонник группы, взялся писать ещё в марте, а потом просрочил и вывел на день позже, из-за чего соцсети сожгли нас огнём сарказма.

Я попросил дать мне хотя бы день. Алик с Гришей уже готовили свои аргументы, но мы не успели прийти к согласию, потому что явился опоздавший Виктор Петрович Самохин и встал за спинами Алика и Гриши с загадочной улыбкой.

– Что там, Виктор Петрович? – вполоборота развернулся к нему Алик. – Опять пьяный сосед начудил?

Это была аллюзия на попытку Виктора Петровича тиснуть в печатную версию «Дирижабля» статью или, скорее, фельетон о соседе-алкоголике, который провёл ночь в куче отходов, провалившись в мусорный бак.

Самохин улыбнулся ещё хитрее:

– Нет, лучше. Сейчас Гаврилова звонила… это директор зоопарка… Короче, слон Филя у них… Ну Филя… Мы писали. Слон индийский.

– Ну, мы поняли, – кивнул Гриша. – Что с Филей?

Виктор Петрович переминался с ноги на ногу:

– Короче, запор у него третий день или даже больше. Сегодня будут… как-то она сказала… механически чистить, что ли. Я не разбираюсь, но жалко прям слона. Дети его любят.

Я заметил отвращение на Гришином лице. У Гриши жила собака вроде пекинеса, ставшая звездой его Инстаграма. У собаки была тупая мордочка и такой пышный зад, будто она села на петарду. Походка её напоминала ламбаду. Подозреваю, из мира животных Гриша любил только свою Тоську и, может быть, кавалерийских лошадей. Слон, даже страдающий запором, не вызывал у него интереса.

Алик, напротив, взбудоражился:

– Если он при смерти, надо писать. Это же насчёт него споры были, что нельзя его в наших условиях содержать? Получается, прав был ветеринар московский. Лучше бы в Питер отдали. Угробили, получается. Мрази, б.

– Сдохнет когда, некролог напишем, – сказала Неля, роясь в смартфоне. Ей не терпелось идти.

– Кто сдохнет? – рассвирепел Алик. – Когда сдохнет, все напишут. Давайте стрим делать прямо из вольера. Договоритесь с зоопарком.

– Делать стрим о том, как просирается слон? – удивилась Неля.

– А ты каждый день видишь, как срут слоны? Вот ты и займись.

– Ты издеваешься?

Алик закипел:

– Блин, народ, единственный в городе слон заболел. Почему мы должны ждать, когда он сдохнет? Ребята, вы никогда не начнёте работать нормально, если не будете видеть темы у себя под носом. Это реально интересно. Слон уже интересен. А больной слон – это, считай, полгорода будет следить за его состоянием. Неля, двигай в зоопарк и стримь оттуда. Поговори с директором, с ветеринарами, с уборщиками. Спроси, сколько слон обычно делает говна. Отчего там этот запор возник. Чем кормят слона в зоопарке. Сколько тонн бананов ему надо в сутки. Куда этот навоз девают потом.

По комнате прокатились смешки. Неля закатила глаза:

– Ладно, позвоню.

Алик обернулся к Виктору Петровичу.

– Так, а вы тогда сидите здесь на приёме и делайте заметку. И радийщикам скажите, пусть в эфир дают. Ладно, сам скажу.

Виктор Петрович присел и развёл руками:

– Да я же это… Мне в двенадцать на слушания…

– А, я забыл, – кивнул Алик. – Максим, тогда ты подхвати тему.

Я закрыл лицо руками. Алика это возмутило:

– Да хорош из себя целок строить! Нормальная тема: как спасают слона. Мы должны показывать людям жизнь во всех проявлениях, – он хлопнул в ладоши. – Раз, два, три! Работаем.

После планёрки я собирался уделить полчаса Филино и комбинату «Заря», и у меня было хорошее предчувствие. А когда Неля доберётся до зоопарка, я переключусь на слоновьи запоры и после обеда снова займусь Филино. Таков был план.

Едва я открыл папку с филинскими документами, позвонил дольщик Игорь. Минут пять я терпеливо конспектировал его напористую речь. По словам Игоря, многие дольщики не подозревали, что их риски застрахованы, и теперь намерены обращаться в суды. Кроме того, планируются очередные слушания о судьбе спорного участка. Жителей соседних домов умело подзуживают, рассказывая о прелестях благоустроенной Ильинской рощи, на самом же деле знакомый Игоря в прокуратуре прямым текстом сказал ему, что участки уже куплены под малоэтажную застройку. И если свалят их, «алмазовцев», то никакой рощи не будет, а будет коттеджный посёлок с трёхметровым забором.

– Не, главное, понимаешь, никто же толком не знал, что нам выплата положена… Мне вот откуда знать? Я работаю по шестнадцать часов. У меня нет времени читать договоры. Вернее, мы же перезаключали договор в марте. Там уже, знаешь, напсихуешься, не читаешь всё до буквы.

Я перестал записывать и слушал из вежливости, подбадривая Игоря хмыканьем. Рассказав ту же историю по кругу, Игорь пошёл на третий заход.

– Если бы людям сразу сказали про страховки, мы бы не тратили время. Я бы лично забрал деньги.

Я перестал хмыкать и стал искать место в плотном частоколе Игоревой речи, чтобы обозначить своё понимание вопроса, но Игорь распалял себя всё сильнее.

– Игорь, Игорь, Игорь, – беспардонно заглушил его я. – Игорь, я понял ваш вопрос…

Он на секунду примолк, но тут же включился снова:

– Максим, да я, собственно, и хотел просто сказать, что дело же не в том, что мы там кому-то насолить хотим или лишнего взять, но, извините, если страховая содрала с застройщика миллионы, понимаешь, миллионы, а теперь просто нам показывает кукиш, знаешь, мы это так не оставим…

И снова завёл шарманку про слушания и коттеджи, разбавляя историю новыми подробностями. Человек из прокуратуры сообщил Игорю, что один из участков купил посаженный в СИЗО вице-мэр.

– Игорь, – не вытерпел я. – Всё, я понял, мне нужно работать.

Моя речь наслаивалась на его, потому что Игорь, по-моему, держал трубку у рта и не очень слышал ответы. Всё же какие-то вибрации заставили его сделать паузу, но лишь на секунду.

– Я вас понял, Максим, – продолжил он. – Я просто за рулём еду, мне не очень удобно говорить, слушайте, если вы будете писать, то пишите как есть, потому что я, например, только из вашей статьи узнал, что нам положены какие-то выплаты, а это, оказывается, по закону так…

Я расхаживал по ньюсруму взад-вперед под недовольные взгляды Арины. Наконец, я сказал отчётливо:

– Игорь, извините, у меня важное дело, – и сбросил звонок.

Несколько секунд я пытался вспомнить, чем занимался до звонка Игоря. Времени на Филино уже не оставалось. Я сел гуглить возможные причины запора у слонов.

Скоро вернулась Неля.

– Звонила Гавриловой, директорше зоопарка, – раздражённо сказала она. – Ей больше не звони. Стерва какая-то. Разговаривала со мной, как со школьницей… Короче, она категорически против стрима. И к слону нас подпускать не хочет. Вот, дала телефон ветеринарной службы зоопарка. По-моему, там не о чем писать. Я убежала. У меня с начальником ФАС встреча.