Монетизация нежности

И, как только ты признаешь за собой это право, как тут же возникает вопрос – а что ты, милая делаешь с этим недоразумением рядом? Зачем ты с ним живешь?

И как просто на тренингах обращать в свою веру учениц: «Если вы не уважаете своего мужчину, вы не должны быть рядом с ним. Значит – это не ваш мужчина… Оставьте его, купите дорогое белье и… снова на поиски, девочки…»

И как сложно сказать это себе.

Потому что родной. Потому что порядочный. Потому что любимый, несмотря на все его слабости и недостатки. Потому что есть, что вспомнить хорошего.

Вот только ждать, как будто, нечего…

Но ты упорно смотришь на картинку, нарисованную собственноручно, и продолжаешь обманывать себя. А вдруг чудо все-таки произойдет? Идеальных-то нет?

При всей внешней мягкости и (по мнению Ирины) слабости характера, Сереженька все всегда знал сам. Какой бы вопрос ни возникал, у него было свое мнение на этот счет. Ремонт квартиры и приготовление еды, покупка продуктов или выбор одежды, воспитание детей, лечение насморка или установка мобильного приложения – все он знал лучше всех.

Во многих вопросах он, действительно, разбирался неплохо, но, разумеется, не во всех.

А поговорить любил обо всем. Причем, со знанием дела.

«Еще бы начал рассказывать мне, как делать женщин счастливыми, – злилась Ирина, – как проводить тренинги или строить отношения в семье… Абсурд какой-то…»

Ее «рабочие» дела мало интересовали Сереженьку.

Он любил, чтобы ЕГО слушали. Чтобы не перебивали. Чтобы кивали головой. Чтобы соглашались. Когда Ирина начинала рассказывать что-нибудь о своей работе (где было немало интересного, на ее взгляд), Сергей быстренько начинал рассказывать какие-то случаи из своей жизни или из жизни знакомых, или истории, почерпнутые в интернете, сводя к одному «а вот я…», «а вот у меня…», «а вот я встретил…»

А что, это преступление? Такой уж ужасный недостаток?

Вроде бы нет…

Ирина стала ловить себя на привычке говорить с ним быстро, чтобы успеть сказать то, что она хочет, до того, как Сереженька «оседлает» любимого конька.

По большому счету, ее не так уж и волновало его мнение по поводу ее рассказов, и рекомендаций особо ценных она не ждала, но… Хотелось спокойных семейных разговоров из рубрики «как прошел день», «что там у тебя сегодня…». И все…

Из рубрики, милая?

Ну да…

Что-то не так в наших рубриках, милый…

«И этого я тоже не получаю, – растравливала себя Ирина, – С другой стороны… Разве это такой уж страшный грех? Разве это такой принципиальный недостаток? У меня что, мало слушателей?»

– Я сегодня Катю замещала на семинаре, – сказала Ирина, когда они с Сереженькой уселись ужинать «под телек» – уютно так, с ногами на диване, по-домашнему, – Она отпросилась на два дня, Ольга решила не отменять занятия, поэтому у меня сегодня были и свои, и катины… Кажется у нее что-то случилось. Девчонки сказали, что утром прибежала, то ли заплаканная, то ли замотанная какая-то, поговорила с Ольгой полчаса и убежала.

– Ой, смотри, какое чучело, – Сергей, щелкая по каналам, наткнулся на какое-то развлекательное шоу, – Еще бы в перьях вывалялся…

Ирина поджала губы. Понятно, ничего особенного она не рассказывала. А «чучело» могло исчезнуть с экрана через пару секунд. То есть нужно было спешить… И, тем не менее… «Чучело» тоже не было жизненно-важным вопросом. Да и чем-то особенно смешным, что нельзя было пропустить, – тоже не было.

А было?

Все, как обычно.

Поджатые губы Сергей замечал сразу. Реагировал не всегда, но замечал – в тот же миг.

– Извини, – сказал он, – так что ты говорила про Ольгу? С кем она поговорила сегодня?

Он усиленно давал понять, что слушал, слышал и не хотел отвлекаться. Это было заметно. И это же и раздражало.

«А что, милая, было бы лучше, если бы сказал «замолчи, я телек смотрю»? – думала Ирина. Возможно, так было бы и лучше. Иногда. Может, у нее исчезла бы потребность рассказывать свои новости. А может… Это бы решило вопрос раз и навсегда. Хотя… Ей так никто не говорил, и она не знала, как будет лучше. Могла только предполагать.

Самое смешное, что, если бы кто-то из ее учениц рассказал о подобной пустяковой проблеме, она дала бы кучу рецептов, алгоритмов, сценариев, реакций и так далее. Можно было применить так много всего, так ярко, так интересно и так результативно, что… Было лень выбирать.

– Да нет, ничего… – сказала Ирина.

– А Катя, что? Отпросилась с работы? – Сергей продолжал напоминать, о чем она говорила до того, как он ее перебил своим «чучелом».

– Да неважно, – вздохнула Ирина.

– Как ты думаешь, какой это год? – спросил Сергей, опять глядя на экран телевизора. Через несколько секунд появилась надпись – 1964 год.

«Моя мама, как раз, поступила в институт», – подумала Ирина.

У нее были свои отношения с датами. Какую бы дату она ни слышала, она, почему-то привязывала ее к себе и своим близким. Особенно, если речь шла не только о годах, но и о днях.

Когда говорили или писали о каком-то большом событии, которое совершилось незадолго до ее дня рождения, например, она всегда удивлялась – это происходило в где-то в Чили, а в это время, на другом конце земли, моя мама ходила беременная и ждала, что я появлюсь через пару недель.

Хроника событий переместилась назад и на экране появилась новая дата – 1932 год, октябрь.

«Как интересно, – подумала Ирина, – в этом году моя бабушка вышла замуж первый раз. Я, правда, не знаю, было ли это в октябре, но… может именно в это время она была влюблена в своего первого мужа или у них был медовый месяц…»

– Смотри, смотри! – воскликнул Сергей. Показывали расследование какого-то преступления, которое уходила корнями в историю.

Ирина не любила ни когда ее перебивали на словах, ни когда прерывали ее мысли.

Капризная?

Да в конце концов…

Какой мудрый диалог!

– Я не хочу…

– А ты возьми и захоти

– О, это труднее, чем сделать!

«Не нужно думать о том, какое у него было трудное детство. Не нужно, когда он делает очередную глупость, говорить: «О, какой ты умный… Не нужно…».

Не зовите в дом войну…

Тоже хорошая фраза.

А что сегодня говорила Эстер?

Девочки, ставьте мне лайки. Даже если вам не нравится. Если не нравится – ставьте «ха-ха». Главное – ставьте. Машина просто увидит, что вы среагировали, понимаете?

Машина-то, да…

– Спокойной ночки, – Сергей поцеловал ее в кончик носа и спросил – Выключать или будешь еще смотреть?

– Выключай, – вздохнула Ирина.

Нужно было еще обыграть пару фраз для завтрашнего выступления и написать рассказ «Воспоминание о детстве».

Какие-то идеи приходили в голову, но все было сырым. Ирина любила, чтобы все было отточено и блестело. Невозможно говорить на публике недоделанными недодуманными фразами.

– Как рано стал наступать вечер, – сказала она задумчиво.

– Да, темно, как у негра в ***, – пошутил Сергей, выключая телевизор и задергивая занавеску на окне.

«Классический пример, как люди понимают друг друга, – подумала Ирина, – Этот диалог можно назвать „Двое под одной крышей“. Но она слегка поехала, эта крыша».

А вы согласны с утверждением о том, что «делу время, а потехе час»?

Это смотря какая потеха… Зависит от нее… Ах, какая милая эта Эстер со своей потехой…

Эпиграфом к своей презентации я взяла несколько вопросов, которые задают себе многие женщины.

Почему я совсем не замужем?

Почему я до сих пор не замужем?

Почему я уже не замужем?

Да, пусть будет так.

И – воспоминания…

Ирина должна была написать рассказ о каких-то событиях из детства, потому что именно такое задание она задавала своим ученицам. Обычно, ее рассказы тоже были среди других. Это нравилось ученицам. Иногда они не с первого раза угадывали, кто автор…

Сегодня почему-то захотелось написать так:

Белая фуражка

«У меня было очень счастливое и благополучное детство. Я выросла в любви, заботе и согласии. Позже, я поняла, что из таких, как я, часто вырастают совершенно беззащитные люди. Люди, которые не привыкли отвоевывать свое место под солнцем – от глобальных вещей до мелочей.

Воспоминания о детстве – это какие-то яркие блики на фоне радости, счастья, спокойствия. Трудно выбрать что-то одно.

Возможно, случай, о котором я расскажу, это не самое радостное событие из детства.

Но сейчас я хочу рассказать именно о нем.

Итак,

Я всегда отдыхала с родителями и, слушая рассказы девочек об отдыхе в пионерском лагере, мне тоже очень хотелось попробовать что это такое.

Но приходило лето, и мы ехали на море. Казалось бы, не стоило огорчаться из-за этого, но я продолжала мечтать, как я поеду в лагерь и буду КАК ВСЕ.

И вот обстоятельства сложились так, что летом мама должна была поехать на курсы повышения квалификации учителей, а папа – лечь в госпиталь.

Я пристала к родителям, убеждая их, что лагерь – это единственное место, где мне будет хорошо.

К своему несчастью, они согласились.

Плакать я начала, как только увидела папину белую фуражку, которая удалялась от меня после того, как он привез меня в лагерь.

Пять дней я плакала утром, днем и вечером, во время еды и сна, во время всех детских развлечений и игр.

Я плакала сутки напролет.

Бедные вожатые не знали, что со мной делать. Кто-то уговаривал, кто-то злился, кто-то крутил пальцем у виска.

Короче говоря, закончилось все тем, что я дала домой срочную телеграмму (на все пять рублей, которые мне дали «с собой на всякий случай») с просьбой приехать и забрать меня отсюда.

Когда папа, сбежавший из госпиталя (после моей телеграммы) чуть ли не в больничной пижаме, приехал ко мне в лагерь, я поняла, что спасена.

Больше родители таких экспериментов не делали.

Самое интересное: я до сих пор не могу объяснить, почему мне было так плохо. Скучала? Тосковала? Не чувствовала родных стен? Не видела родных лиц?

Наверное, все вместе…

Сейчас, когда папы уже нет, у меня часто перед глазами встает белая фуражка, которая мелькает в листве, и, на этот раз, почему-то не удаляется, а приближается ко мне…»

Ирина поставила многоточие.Папочка мой, где ты?Прости меня, я ведь, пока что, так и не стала счастливой…

Глава 7

Гормональный бизнес

– Жене миллионера легко вещать о том, как выйти замуж за миллионера. Заметь, я говорю «вещать»! Никто не знает, вышла ли бы она за него замуж, не попадись ей именно этот миллионер. Никто не знает, что происходит в спальне у нее с ее миллионером. Никто не знает, миллионер ли он на самом деле… Ты понимаешь? Учить – легче, чем быть!

Эстер размахивала крыльями. Разумеется, крыльев у нее не было, но когда она начинала жестикулировать, то казалось, что вместо рук у нее крылья. Были темы, на которые она могла говорить часами.

Она была очень умная, эта отчаянная Эстер.

– Естественно, – соглашалась Ольга. Она любила, когда ее убеждения находили подтверждение в словах подруги.

– Так вот! – Эстер хорошо говорила по-русски, но в минуты особого волнения начинала немного сбиваться, – Ммм… Как сказать?.. У вас в стране миллионеров меньше, чем их жен, понимаешь? И это ваша беда! Для того, чтобы научить как выйти замуж за миллионера, не нужно быть его женой! Нужно уметь научить! А это умеют не многие…

– Ой, если бы ты знала, чему у нас только не учат, – вздохнула Ольга, вот посмотри, только сегодня пришла рассылка…

Близорукая Эстер приблизила лицо к экрану. Она надевала очки только в самых крайних случаях и не позволяла себе щуриться ни при каких обстоятельствах.

Она была некрасива, но ужасно обаятельна. Знаете, такое породистое лицо, когда каждая деталь, вроде-бы, не на месте, но все в целом – одно сплошное очарование.

Очарование неправильности.

– О, Боже, – воскликнула Эстер, – что это?

На экране женщина средних лет буквально выползала из собственного декольте, рассказывая о нумерологии, лунных днях, войнах внутри себя, играя глазами, наматывая локон на пальчик и призывая ставить «плюсики» тем, кто с ней согласен.

– Жанночка, Аделечка, Сашенька, это прекрасно, ищем позитивчик. Эту энергию нужно взять и использовать для себя, любимой… Я сама нахожусь в этих эмоциях, в этих ощущениях и у меня появилась потребность делиться с вами…

Маленькие, неровно подведенные глазки вещательницы играли, не останавливаясь… Руки, при этом, проделывали какие-то манипуляции в области декольте, которое занимало большую часть экрана. Жесты не совсем соответствовали словам и интонациям, что, по-видимому, не беспокоило их автора. Она себе очень нравилась. В этом сомнений не было… Перстней на руках было достаточно…

– Да-да, у нас есть энергетические стволы, через меня проходят эти две энергии. Я научу вас запускать эти два потока…

Иногда она забывала о том, что глаза «должны быть» с поволокой и ее взгляд становился слегка стеклянным. Потом она вспоминала об этом и возвращалась в обычную для себя тональность.

– Начинаем практику, девочки… Проживаем мощную небесную энергию. Сохраняем ее в своей матке. Вдыхаем воздух через нос…

– Ой, не могу, выключи, – простонала Эстер, – меня тошнит.

– Как? – рассмеялась Ольга, останавливая запись – ты не прониклась?

– Бедняжка, – продолжала издеваться Эстер, – ей нужно одновременно показывать ямочки на щеках, которых нет, шарм, которого нет, сексуальность, которой нет, и все ее старания показать то, чего нет, на виду.

– Но ее уверенности в себе просто позавидуешь, – сказала Ольга, – К сожалению, многое, о чем ты говоришь, видно только нам… Практики женской силы и академия гейш… Вперед, Жанночки и Адельки…

– Гормональный бизнес! – сказала Эстер.

Ольга рассмеялась.

– Ты – гений! Это будет названием следующего курса! Ты хотела сказать «гармоничный»?

– Это не важно, что я хотела сказать! Важно, что я сказала! И не переспрашивай!

– Мне хочется танцевать с тобой, Эстер! Эту фразу тоже нужно записать и использовать! Какая разница, что ты хотел? Важно, что получилось!

– Дарю! – махнула рукой Эстер, – Я сегодня улетаю в Париж и вечером буду танцевать с Николя! Удачи тебе в гормональном бизнесе!

Зазвонил телефон.

– А вот и он, мон пти круассан, – Эстер взяла телефон в руки, но не поднимала трубку. Подождала несколько секунд и продолжала по-французски, – Любимый, как я соскучилась. Где мы будем танцевать наше танго сегодня вечером?

Ольга вышла в другую комнату. Она не все понимала, что говорила Эстер, но не хотела никого смущать. Хотя, нужно отдать должное Эстер, та не смущалась. Этому следовало поучиться. Когда она говорила с Николя, они были только вдвоем во всем мире. Все эмоции Эстер были на ее лице. Хотя на своих занятиях она говорила о том, что так тоже можно.

Можно все прятать, а показывать выборочно, в нужный момент.

А можно – наоборот. Показывать все и сразу, но вовремя прятать что-то одно. Это тоже производило впечатление.

Эстер была докой во впечатлениях. Когда она говорила о своем Николя, он казался не мужчиной очень и очень средних лет, а облаком, которое обволакивает и нежно прикасается к тебе.

Ольга никогда его не видела, и образ Николя формировался только из рассказов Эстер. И этот образ был просто великолепен. Здесь была и тихая грусть, и проверенная годами нежность, и отчаянное восхищение, и чисто французское преклонение перед женщинами вообще и единственной женщиной, которая создавала его мир, – Эстер.

– Ну что, ждет-не-дождется? – спросила Ольга, когда Эстер закончила разговор и вошла к ней в комнату.

– О, как я его хочу! – воскликнула Эстер, достала помаду и начала подкрашивать губы, – в котором часу мы выезжаем в аэропорт?

– Через час, – ответила Ольга, думая о том, что и Эстер, и ее мужу уже «хорошо за пятьдесят».

О, как я его хочу!

Как славно лично знать женщину, которая в пятьдесят четыре года открыто заявляет подобное. Ты умница, Эстер! Он, наверное, там у себя под Парижем, чувствует, как ты его хочешь.

– Ты знаешь, много лет женщине навязывали мнение о том, что нужно быть скромной и стыдиться своих естественных желаний, – Эстер, как будто, услышала ее мысли, – а в вашей стране на такое воспитание наложился еще эдакий советский унисекс. Я правильно называю?

– Я понимаю, о чем ты говоришь, – ответила Ольга, – только сейчас все наоборот – все начали выставлять напоказ даже то, что можно было бы и придержать. Вот у тебя это получается естественно, а у других…

– Этот период тоже нужно пережить, – глубокомысленно промолвила Эстер, заканчивая макияж, – так бывает. Нужно метнуться из крайности в крайность, чтобы потом найти золотую середину. Николя пригласил меня сегодня вечером в ресторан, где танцуют танго.

– У тебя будут силы еще идти в ресторан и танцевать после перелета? – улыбнулась Ольга. Она точно знала, что у Эстер силы будут, но хотела подыграть ей, услышать ответ.

– О чем ты говоришь? Мы танцуем танго два раза в месяц в этом ресторане уже тридцать лет! Даже если самолет разобьется, я все равно пойду туда с Николя!

– Не говори так, – нахмурилась Ольга.

– Не буду, – согласилась Эстер, – Хорошо. Приползу, даже если у меня будут сломаны обе ноги.

– И так не говори.

– Одним словом, – Эстер поправила прическу, – не знаю, что должно случиться, чтобы я отказалась от нескольких часов с Николя, который меня ждал почти две недели.

– Ты знаешь, – продолжала Эстер, когда они уже ехали в аэропорт, – Бог не дал нам детей, но дал друг друга. Мы не можем это растерять. У меня реже стали бегать мурашки от его прикосновений и взглядов. Меня это начало беспокоить. Все здорово, но без мурашек, ты понимаешь?

– Ты научилась управлять своими мурашками?

– Они стали другими. Так бывает. В юности – это мурашки страсти, а сейчас… Это мурашки нежности и приятных воспоминаний. Мужчинам труднее. Приходит время, когда мы должны их понимать.

– Разве мы не всегда должны их понимать?

– Конечно, нет. Это чисто славянская точка зрения. Мужчина, который рядом – это мужчина, с которым мне хорошо. Все. Вот вся суть. Хорошо ли ему со мной – это его проблемы. Не мои. Женщина начинает думать о том, что… может он мне нагрубил, потому что его мама в детстве мало целовала? Может, его в лицее обжали, и поэтому он огрызается теперь со мной? Может ему не хватало денег в студенческие годы, и поэтому, он экономит на подарках для меня? Может, он с детства мечтал стать велосипедистом, а вынужден работать менеджером, и это его раздражает?

– Да-да, именно так мы и рассуждаем, – поморщилась Ольга, узнавая себя в юности и своих подруг – и тогда, и теперь.

– Как красиво ты ведешь машину! – вдруг воскликнула Эстер, – Просто великолепно! Ты делаешь это лучше многих мужчин!

– Я никогда не стремилась с ними соревноваться, – улыбнулась Ольга, – Зачем? Тем более, в вождении машины. Мужчины у нас не только умеют водить, но и знают ее устройство. Не все, конечно, но многие. Память отцов, которые, покупая машину, знали точно, что под ней придется «лежать». А мне это не нужно. Я не горжусь тем, что знаю, где находится масляный фильтр.

– Вот и подумай сама над тем, что ты только что сказала, – Можно знать, но необязательно гордиться. Можно уметь, но не демонстрировать это умение. Можно понимать, что ты – лучше, но не давать это понять другому на каждом шагу. Можно так, а можно – иначе. Но машину ты ведешь просто прекрасно. Каждый решает для себя. И… возвращаясь к тому, о чем мы говорили раньше. Никто ничего не обязан понимать. Не нравится – свободен на все три стороны. Или четыре? А, если нравится, то… это нужно беречь. Согласна?

– На сто процентов!

– Отлично! Поэтому сегодня вечером я буду танцевать танго даже если меня в самолете хватит инфаркт.

– Да что ты накаркиваешь? – прикрикнула Ольга, – что ни пример, все о каких-то ужасах.

– Ладно, не буду утомлять тебя своими ужасами, – цинично согласилась Эстер, – а, вообще, прежде чем мы с тобой начнем строить планы на будущее, скажи своим девочкам, чтоб более тщательно строили именно свой имидж.

Ольга не успевала переключиться с темы на тему. Нужно было еще и за дорогой следить, и слушать всякие ужасы Эстер, и поспевать за ее скачущими мыслями.

– Что сказать? – переспросила она.

Но Эстер никогда не повторяла дважды.

– На всякий товар находится покупатель, – продолжала она, – Но товар должен быть не столько качественным, сколько законченным, завершенным. Ты же не покупаешь недорисованную картину? Недошитое платье? Ну… то, что недостроенные квартиры вы покупаете, это я знаю, но это – аномалия. Об этом не будем. Так вот – если женщина по сути своей и по внешности – милая домашняя кошечка, она не должна надевать на себя маску «вамп», как бы ей это ни навязывали наши тренинги. И наоборот: нет ничего более нелепого, чем роковая мадам, которая опускает глазки, как нашкодившая школьница… Боже, кто выдумал этот язык? Нашкодившая школьница! Это можно выговорить?

– Можно, конечно, но нашкодившим обычно бывает кот… так что там про имидж?

– Образ должен быть законченным, понимаешь? – Эстер опять достала пудреницу, – мы учим своих девочек – будьте такими-то и такими-то, делайте так или так, а, на самом деле, должны учить – пойми что такое ты, а потом уже шлифуй, убирай лишнее, добавляй детали. Суть все равно не поменяешь. Знаешь, что я поняла? В этом просто нужно признаться самой себе. Я никого не делаю счастливым, на самом деле, своими курсами тренингами. Я делаю бизнес. Я никогда в этом не признаюсь публично, но могу признаться тебе.

– Подпишусь под каждым словом, – сказала Ольга, обнимая подругу уже у стойки с багажом, – Те же мысли посещают меня очень часто. Я люблю тебя, Эстер.

– Да, мы как сестры. Мы делаем бизнес, рассказывая, как стать счастливым, хотя сами этого не знаем. Давай признаемся в этом хотя бы друг другу, что ли?

– Давай!

– Мы делаем бизнес, но я, при этом, еще люблю Николя, хотя он в последнее время становится немножко невыносимым.

– Первый раз слышу, чтобы ты сказала о нем что-то не совсем хорошее!

– Я сказала «немножко», ты не заметила?

– Заметила.

Они обе стояли и подшучивали друг над другом, хотя почему-о было грустно. Любое расставание – это легкая или нелегкая грусть. Даже если тебя ждет Николя и танго в уютном ресторане. Или что-нибудь еще.

Все равно, это грусть…

– Я понимаю, почему он немножко невыносим. Его род ведется из рыцарей, приближенных к королевскому двору. И иногда он вспоминает об этом. А моя прабабушка была прачкой. И я его понимаю, хоть и не должна.

– Будь счастлива и во всем права, – сказала Эстер на прощанье, – А если и то, и другое невозможно, то – только счастлива. Но – на все сто процентов. Стройте образ, девочки…

Ах, как великолепна была Эстер, которая поднималась на эскалаторе и махала рукой. Суеверная Ольга сдержалась и не стала фотографировать на телефон. А кадр стоил того! Он мог бы украсить обложку любого туристического журнала.

Эстер еще раз махнула рукой и, для Ольги, оказалась уже, практически, в Париже.

Страстного танго тебе, Эстер!

Выезжая со стоянки аэропорта, Оля подумала, как красиво она водит машину. Все-таки Эстер умела повлиять на женщину, хотя толком и не знала, как сделать ее счастливой. Но… хоть призналась в этом честно, черт возьми.

Глава 8

А мне не больно!

Путь от «о, ужас-ужас» до «ура, да здравствует» проходит через «в принципе, неплохо».

И в политике, и в экономике, и в личной жизни.

И наоборот. В смысле от «ура» до «ужаса». Тоже с периодом «более-менее» или «не было бы хуже».

Одним словом…

Сделайте апгрейд своей жизни!

Как легко сказать!

«Девочка на фоне персидского ковра» М. Врубеля «жила» в музее русского искусства, но не каждый день ее показывали посетителям музея. Выставка «Сады Серебряного века» не могла не показать эту картину, и Катя, которая забрела в музей почти случайно, поняла, что зрители, наслаждаясь залитыми солнцем старинными двориками, уютными скамеечками в провинциальных скверах, нежными воздушными дамами в шляпках начала 20 века, приходили все-таки посмотреть на «девочку».

В любом пространстве есть фон, а есть – центр. Причем, почему-то принято считать, что центр – это самое важное, самое значительное, самое основное.

С другой стороны… Убери фон – и не будет главного.

Убери участников и проигравших – не будет победителя.

Убери учеников – не будет учителя.

Убери подмастерье – не будет мастера…

Как минимум, так бывает очень часто…