Петербургское действо. Том 1

– Не могу. Именно вам-то я и обещал не называть имени того, кто мне вас указал как всевластную при дворе женщину.

– При дворе?! При дворе, говорите вы?

– Ну да. При Воронцовой или при Гудовиче. При этих фаворитах… Я говорю прямо, без всякой опаски, мне не до того!

– Вам сказали, что я могу просить их или даже государя… И все будет по моему желанию исполнено. Все!.. Когда никто ничего еще не мог сделать?!

– Да… то есть почти так… Если вы захотите, то мы будем прощены. Вот что я знаю. А как и через кого – я не знаю.

– Так вы не знаете! – странно вымолвила Маргарита. – Через кого я всевластна! – расхохоталась красавица несколько досадливо. – Говорите все… все! Иначе я для вас ничего не сделаю.

Орлов искренне и подробно передал все, что оставалось недосказанным, и, наконец, признался, что обращается к ней по совету самого наиболее пострадавшего лица.

– Самого глупого Котцау? – радостно воскликнула графиня, приближаясь к Орлову в этом порыве и как бы приглашая и его подвинуться.

– Я его не назову… Я обещал не произносить его имени, – сказал он, приблизясь немного. – Дайте мне с моей совестью хоть немного, графиня, немного… в ладу остаться. Я и без того, вы видите, с ней мошенничаю и плутую.

– Котцау? Если правда, то молчите.

– Молчу…

– Вы, напротив, говорите. Говорите: молчу… – невольно рассмеялась кокетка. – Если Котцау, то молчите как мертвый…

Орлов сжал губы и шутя закрыл их рукой, только красивые глаза его будто смеялись, глядя в лицо графини. Она тоже молча несколько мгновений и не шевелясь смотрела уже фамильярно в эти глаза, потом подвинулась к нему, и зараз оба, и молодой человек, и женщина, звонко рассмеялись.

– «La glace est rompue!»[40], говорят французы, – произнес Орлов слегка иронически, мстя за недавний холодный и гордый прием.

– О! Для вас, жителей севера, лед не диковинка, и вы должны уметь с ним обращаться! – сказала Маргарита и подала ему кокетливо свою руку.

Орлов наклонился очень низко, в пояс, и коснулся кончиками губ этой красивой и душистой ручки.

– Стало быть, я могу надеяться? – вымолвил он.

– Надеяться всегда надо, но это ни к чему не обязывает фортуну.

– Вы обещаете, однако…

– Сделать все, что я могу, не подвергая себя опасности стать притчей в городе. Поняли? – Маргарита произнесла эти слова медленно и вразумительно. Орлов смотрел недоумевая.

– Собой для вас я не пожертвую, то есть своим добрым именем… Но если можно без этой жертвы… Ну, да увидим. Я ничего не обещаю, но одно скажу… Хуже вам не будет… Если и поедете в ссылку, то я вас не забуду, и вы скорее вернетесь…

– Но высылка, хотя на время… для нас погибель! – горячо воскликнул Орлов.

Графиня развела немного руками и наклонилась. Жест говорил: «Что могу! Извините».

Через минуту Орлов выходил из дома Скабронских с несколько облегченной душой. Дорогой на ротный двор он размышлял отчасти весело:

«Авось сделает! Кажется, добросердая. А ведь красива, проклятая! И бой-баба! Нашим до нее далече! И подобраться к ней, поди, мудренее, чем к нашим. Своих-то молодух смешить только умей и всякую смешками этими скружишь и возьмешь. Нехитрое дело! А тут не то треба! А что? Да много кой-чего! Сразу и не соображу, только чую… Лед прошиб уж. Да ведь баба не лед, а так… полынья…»

Между тем Лотхен вернулась и тотчас с любопытством расспросила все и подробно все узнала от барыни.

– Ну, так когда же и как же вы все это сделаете?

– Да никогда и никак, милая Лотхен. Очень просто.

– Вы просить не хотите Фленсбурга?

– Не буду, Лотхен, просить.

– Отчего?

– Не хочу, чтобы из-за Фленсбурга, из-за пересудов другое что, более дорогое, погибло… Хотя бы дедушкино состояние!..

– Кто же ему все расскажет, что вы?!

– Молва, городские языки. Нет, Лотхен, это опасно. Да и что мне господин Орлов? Даже не любовник…

XXXIII

На другой же день после свидания с Орловым, когда Маргарита, сделавшая несколько визитов в городе, вернулась домой, Лотхен встретила свою барыню чуть не на подъезде. Лицо горничной было многозначительно, почти торжественно и красноречиво говорило о событии в доме. Графиня вошла в прихожую и невольно спросила на всегдашнем своем языке с горничной, то есть по-немецки:

– Что с тобою?

Лотхен отворила дверь в гостиную. Графиня прошла. Субретка стала перед ней и выговорила:

– Ну-с, отгадайте.

– Умер?! – воскликнула тихо Маргарита, ожидавшая этого события всякий день. И лицо ее немного зарумянилось от этой мысли.

– Живехонек. Даже несколько лучше себя чувствует. Совсем не то… Ну-с? Еще что? Что могло бы случиться у нас невероятного в ваше отсутствие?

– Не знаю. Говори скорее.

– Ни за что!! – вскрикнула Лотхен. – Отгадайте.

– Орлов был опять?

– Да, был… Был. Сейчас тут со мной сидел. Даже больше чем сидел… Но не Орлов, а другой! Поинтереснее Орлова. Ну-с? Кто?!

– Фленсбург? Но это не…

– Неинтересно! Надеюсь! Вот нашли? Да уж вижу, во сто лет не догадаетесь. Был здесь и ждал целый час, потом меня поцеловал, конечно насильно, – прибавила Лотхен, – и дал мне червонец, но маленький голландский. Ну-с?

– Ну, это скучно… Говори.

– Граф дедушка!

– Старый граф? Был здесь?..

Маргарита остолбенела и стояла как пораженная. Иоанн Иоаннович уже давным-давно не заглядывал, а только изредка присылал узнать о положении внука. Тем труднее было для Маргариты завязать снова отношения какие бы то ни было со старым брюзгой. И вдруг старик сам приехал и ласково обошелся с ее любимицей.

– Зачем? Что он говорил тебе?..

– Говорил, что ему хочется вас повидать. Говорил, что я красавица. Затем он мне пребольно ущипнул плечо, потом поцеловал, конечно насильно… Прижал вот в этот угол. Потом вот дал…

И Лотхен, вынув из кармана, показала на ладони маленький червонец.

– Что же ему надо? – выговорила Маргарита нетерпеливо.

– Ничего. Повидаться хочет!

– Вздор. Пустое… Не такой человек. Вздор! Что-нибудь особенное есть, – восклицала Маргарита, ходя в волнении по комнате.

– Может быть, есть что-нибудь. Собирается умирать и в вашу пользу завещание делать. Хотя по виду и ухваткам мало похож на умирающего. Так прижал к углу, что… что даже глупо! Впрочем, поезжайте, узнаете…

– Как же я поеду… вдруг…

– Он приказал именно вам это передать, – умышленно медленно произнесла Лотхен, играя нетерпением барыни.

– Он меня звал, велел сказать… зачем же ты молчишь, Лотхен? Я тебя побью!!

И Маргарита, весело смеясь, пунцовая от радости, бросилась к любимице. Ухватив малосильную немку за рукав и за кисейную косынку, она сильно потянула ее, стараясь повалить на диван.

– Изорвете – другую купите. Вам же хуже!

Маргарита бросила любимицу и воскликнула:

– Сейчас поеду… Начинается! Начинается! Понимаешь ты, неразумный ребенок, что это начинается для меня война, борьба на жизнь и на смерть. И кончится все победой! Состояние будет мое. Все будет мое. Давай мне лиловое платье! Оно мне счастье приносит…

Маргарита была вне себя от радости и довольства. План, полный, подробный, как покорить брюзгу деда, был уже давно обдуман и казался ей замечательно тонко и умно придуманным. Но ехать к деду первой, когда он, очевидно, не желает подозревать даже об ее существовании, было невозможно: никакой предлог не скрыл бы настоящей цели, то есть желания снова сойтись ближе.

Маргарита начала быстро одеваться, но, однако, несмотря на поспешность свою, все-таки зорко оглядывала себя в зеркало и старалась принарядиться так, чтобы быть красивее, чем когда-либо.

– Ну, уж редко я так в жизни старалась! – воскликнула она наконец, оглядывая себя с головы до ног. – Да и вряд ли когда-нибудь для такого старика, как он, такая женщина, как я, столько старалась. Подумаешь, на первое свидание еду к страстно любимому герою… Ну, говори, хороша ли я?! По совести, Лотхен. Дело важное…

Лотхен отошла, оглядела барыню тоже с головы до пят и молча усмехнулась…

– Ну, не прибавить ли чего?

– Нет, liebe Grдfin, убавить бы надо… Убавить то, что наиболее в глаза бросается и, пожалуй, дурно на поганого старика подействует.

– Что? – с искренним беспокойством спросила Маргарита, тоже снова себя оглядывая.

– Надо убавить в вас главное… выражение счастья на лице! У вас глаза прыгают от восторга, что он вас позвал. А это…

– Только-то, глупая! Ну, отвернись на минуту. Не гляди на меня.

Горничная, смеясь, повиновалась и ловко повернулась на каблучках спиной к барыне.

– Ну, теперь смотри! – через мгновение выговорила графиня и подступила ближе к обернувшейся горничной.

– Да! – воскликнула Лотхен. – Если вы так сумеете долго выдержать…

Молодая женщина стояла перед ней с строго печальным лицом, полуопущенными глазами и как-то скромно сложенными на груди руками.

– Государь мой, вам угодно было меня пригласить явиться по делу… – тихо и грустно выговорила Маргарита по-русски, наклоняясь перед Лотхен.

Немка захлопала в ладоши и запрыгала на месте:

– Диво! Диво! Божественно…

– Я не знаю, государь мой, – так же продолжала Маргарита, – смею ли я вас называть моим дедом… Вы до сих пор, как скверный и скупой старикашка, кроме злости, ничем себя…

– Ну, этого говорить не надо!.. – наивно воскликнула Лотхен.

– Я думаю! – воскликнула Маргарита уже своим голосом. – Это я ему после скажу, когда его состояние будет у меня в руках. Ну, благословите меня, ваше святейшество, папа Лотхен! Papa Lotchen Primus, Pontifex maximus![41] – продекламировала Маргарита и прибавила другим голосом, стараясь хрипеть: – Indulgentia plenaria![42]

– Ох, ох, грешите!.. Бог накажет! – испугалась ревностная католичка. – Подумаешь, вы шизматичка, в ихней, здешней ереси. А услышит вас вдруг враг человеческий… Что тогда!

– Ничего, трусиха… Есть две силы на свете, от которых все зависит… Господь Бог и господин дьявол!..

– Ох, Grдfin, Grдfin! – закричала Лотхен, затыкая и глаза и уши и даже нагибаясь перед графиней, как бы от удара по голове.

– Ну, вели подавать карету, глупая курляндка, – смеясь, вымолвила Маргарита.

XXXIV

Через полчаса езды полуиностранка графиня Скабронская была на набережной Васильевского острова и выходила из кареты при помощи двоих лакеев на большой подъезд дома российского вельможи графа Скабронского – вельможи, которого даже покойная царица называла Иоанном Иоанновичем, так как всякого, назвавшего графа Иваном Ивановичем, заставляли поневоле объяснять, о ком ведет он речь. Когда графиня Маргарита поднялась по большой парадной лестнице и графу побежали доложить, то брюзга переменился чуть-чуть в лице. Приезд внучки, им самим вызванной, было не заурядное дело, а первостепенной важности.

«Выгоню опять или ползать перед ней буду на животе? – вопросительно подумал старик. – Ну, родимая, поглядим – увидим». И граф, умышленно заставив внучку прождать полчаса в гостиной, вышел тихо и не спеша.

– Ну, здравствуй… уж, внучка, коли жена внука. Здравствуй, внучка! Садись, милости прошу!

И слова эти Иоанн Иоаннович выговорил как-то особенно и любезно и ехидно.

Маргарита, не поднимая глаз на старика, вымолвила тихо и смущенно:

– Государь мой, вы сделали мне честь, приказали явиться… Я не знаю, позволите ли вы мне называть вас дедом, а потому и говорю: государь мой. Что прикажете?

– Ну, ну, это все финты ваши. Коли внучка, так и дед. Не финти!

Маргарита села около старика, лицо ее было серьезно и отчасти как бы грустно. Старик зорко и пристально присмотрелся.

«Печальна, а не бледна! Румянец во всю щеку, что твоя зоренька ясная», – подумал он и выговорил:

– Ну, что муж? Все томит, не помирает… Ждешь, поди, не дождешься…

– Да. Все томит и себя и меня. Лучше бы уж помер, – умышленно резко выговорила Маргарита. – Меня бы развязал. Похороню и уеду…

– Куда? – воскликнул старик.

– К себе… Домой. Что ж мне? Не оставаться же на чужой стороне, между чужих людей?

– Чужих людей? Не все же чужие. У тебя и я тут.

– Вы? Да я от вас, кроме самых оскорбительных помыслов и речей, ничего за целый год не видала, – грустно старалась произнести Маргарита. – Да я вас и не виню. По-вашему, на свете только и есть, что деньги. Вот вы всех и подозреваете.

– Вестимо, все деньги!

– И все на них купишь?

– Все, цыганочка, все… – подсмеивался старик ядовито.

– Купите молодость…

– Мало что, нельзя… – вдруг рассмеялся он.

– Купите красоту!

– О-ох, тоже нельзя.

– Купите меня, мою любовь. Да не внучкину, а мою, женскую любовь.

– Можно!

– Что?

– Можно! Не финти… Говорю, можно.

– Стало быть, вы меня вызвали, чтобы заставить пустяки слушать. Не стоило того… – серьезно выговорила Маргарита.

– Ну, слушай дело. Я с тобой не знался, почитай, год, потому что ты ко мне была неласкова. Я все-таки тебе дед. Нужно коли было денег, сказала бы. Ну и дал бы.

– Первое же слово – и о деньгах. У вас, во всех ваших сундуках, нет столько денег, сколько я в месяц нашвыряю по городу в лавках.

– Откуда же это у тебя деньги? У мужа ничего нет… От полюбовников?

– Да, только не от сотни, а от одного! – вдруг вымолвила Маргарита.

– Славно. И сама признается еще. Ай да цыганка! Ну, от какого же молодца?

– Он, может, и не молодец! Ему семьдесят лет, да для меня кажет он краше двадцатилетнего.

Выдумка Маргариты был верный удар противнику. Наступило молчание. Граф вытаращил на красавицу глаза. Этого он не ожидал! И бог весть что шевельнулось у него на душе. Он сам еще сразу не мог себе отдать отчета… А она отлично знала вперед, что именно от этой выдумки шевельнется у старого холостяка на душе.

– Скажи на милость! – выговорил вслух, но сам себе озадаченный старик и снова смолк.

«Ничему не верит, а этому поверил!» – внутренне смеялась Маргарита.

– Как же это ты… – забормотал Иоанн Иоаннович и странным, будто завистливым оком окинул красивую молодую женщину. – Как же? Зачем же старого? Мало разве в Питере молодых?

– А разве на это закон у вас?.. – рассмеялась Маргарита.

– Вестимо, закон естества! Природный закон.

– Истинный природный закон тот, что у всякого свой вкус да своя воля.

– О господи! Вот удивила… Да зачем же ты… Почему? Из-за денег его…

– Опять… Только у вас и на уме что деньги… Но бросьте это. Какая вам до этого забота? А скажите лучше, по какому делу вы меня вызвали?

– Дело?.. Дело?.. Да… Какое, бишь, дело!.. Так озадачила меня, что память отшибла! Да. Вот дело какое. Ты слушай прилежнее.

– Слушаю.

– Ты, видишь, в силе ныне при новом дворе. Как уж ты умудрилась, когда сама императрица в опале… Доносить на меня не пойдешь?! А то я попридержу язык!.. Ну вот, стало быть… я к тебе с поклоном. Заступись и спаси двух молодцов.

– Орловых? И вы за них?..

– Вишь, уж знает. Просили?

– Да, просили… Просили многие, но я… не знаю, может быть… Надо подумать… Оно можно, но, однако…

Маргарита тянула слова, потому что сама в эту минуту раздумывала и соображала, как отнестись к словам деда.

Сознаться в своей силе и ее даже преувеличить? Или скрыть все?.. Покуда она думала, старик высказался весь, и она знала, что делать.

– Я, видишь, внучка-цыганочка, – искренне высказывался Скабронский, – был, слава богу, вельможа не последний в государстве со дней великого Петра Алексеевича и даже при Бироне не запропал… Ну а вот теперь, под конец дней своих, попал в зажору. Не знаю, как и примериться, как и прикинуть себя к новым-то порядкам и людям. Ничто не берет. Того и гляжу, что меня нищим сделают и в ссылку угонят, а дома и вотчины отпишут да какому-нибудь прощелыге подарят… Ну вот, узнав, что ты в силе ныне, я к тебе с поклоном… Наперво ты мне покажи свою востроту на ребятах Орловых. Их дело пропащее! Если ты их из беды выручишь, когда и Разумовские не могут, и Воронцов даже не может через дочку свою… то тогда я уверую вот как… Какую ни на есть, хоть бы и можайскую, вотчину мою тебе поднесу по дарственной записи.

«Самую маленькую!» – подумала и усмехнулась Маргарита.

– Почему смеешься? Ей-богу, поднесу…

– Все сказали, дедушка?

– Все. А что?

– Завтра узнаете ответ, коли заедете ввечеру.

– И дарственную, стало быть, захватить?

– Захватите! – вымолвила Маргарита, подумав.

– Стало быть, верно? Выручишь ребят?

– Не знаю. Постараюсь.

– Дело, внучка, не в ребятах. А важно мне тебя испытать. Не враки ли толки да слухи. Коли выручишь, то, ей-ей, бери палку да и бей меня или на цепи с музыкой води, как медведя, да заставляй и горох воровать, и солдата с ружьем показывать, и всякое колено проделывать. Поняла?

– Поняла, дедушка. Поняла! – усмехнулась красавица, дерзко и насмешливо заглядывая теперь в глаза старика.

– Стоит постараться? А?

– Вестимо, стоит…

– Озолочу, цыганочка… Мой расчет прост. Все одно, не ровен час, опишут да отымут все безнаказанно. Так пущай лучше тебе перепадет малая толика… Так ведь?.. Ты видишь, я начистоту сказываю, не хитрю… Ну и ты не финти… Уговор… Идет?.. А?

– Идет, дедушка! – решительно, как вызов, произнесла Маргарита и протянула руку старику.

– Ну, поцелуемся.

Маргарита, смеясь, встала, пододвинулась к старику и, наклонившись, подставила свою свеженькую щеку с черной мушкой…

Иоанн Иоаннович не спеша три раза поцеловал красавицу и выговорил:

– Варенье!.. И чего бы тебе раньше так-то. А то букой глядела. Год целый, почитай, не знались…

– Кто ж букой-то глядел? Вы же. Да и теперь вы стали ласковее из-за своих выгод: не ради меня, а ради моих приятелей придворных. Я ведь не дура, дедушка.

– Какая ты дура? Ты бес, внучка… но, вишь ты… Это само собой. Ну а речь ты со мною теперь тоже другую повела. Это тоже само собой. – И, помолчав мгновение, Скабронский подмигнул и ухмыльнулся со словами: – Я ведь не мог знать, что ты, вишь, старых любишь…

Маргарита рассмеялась звонко и, простившись с дедом, веселая и довольная поехала домой.

«Ну, надо Орловых спасать ради вотчин дедушкиных. Дорого, пожалуй, обойдутся они мне, страшно дорого».

И красавица вдруг глубоко и тяжело задумалась. Лицо ее стало не только серьезно, но уныло, и темная тень набежала на черные великолепные глаза, всегда полные веселого блеска.

«Нет, не сдаваться!.. – думала она. – Оттянуть… Наконец, обмануть! Не сошлет же он меня. Да и действовать! Ах, кабы состояние деда. Деньги! Средства! Сам не знает, старый волк, чем бы я теперь могла сделаться, имея деньги для начала. И только для начала. Даже на его службу повлиять бы могла тогда. И ему бы лучше было тогда. Лучше, чем при Елизавете».

И Маргарита так глубоко задумалась, что не заметила, как и где ехала по городу. Ее затаенная от всех, но взлелеянная мечта, почти нелепая и невоплотимая фантазия всегда овладевала ею настолько сильно, что она порою не сознавала окружающего и на некоторое время как бы теряла рассудок. Лотхен, которая воображала, что у барыни нет от нее ни одной тайны, не понимала этих минут и приписывала их болезни или же употреблению того пахучего питья, что готовила графине всякий вечер. Сама она только раз отведала его давно тому назад и, пролежав без чувств сряду несколько часов, простонала в самых ужасных сновидениях.

Что за мечта владела Маргаритой и в особенности подчинила себе ее разум за последнее время – никто, кроме ее собственной совести, не знал и не догадывался. Для этого ей нужна была смерть больного мужа и состояние деда. Впрочем, муж в кровати, без движения, без воли, ей не перечащий, почти не существующий по отношению к ней, был только небольшой помехой. В случае мира с дедом, в случае дружбы с ним смерть Кирилла Петровича нужна была, чтобы молодой вдове переехать ради приличия в дом старика на жительство. Будучи у него в доме, Маргарита надеялась, конечно, овладеть стариком быстрее и вполне… Но деньги старика, состояние его, были не целью, а средством для более дальней и высшей цели, явившейся недавно у честолюбивой, самонадеянно смелой и замечательно красивой иноземки.

Маргарита еще не совсем пришла в себя, когда у подъезда ее дома лакеи отворили дверцу кареты. Она рассеянно оглядела их и вдруг выговорила, как бы очнувшись:

– Во дворец его высочества!.. Ведь я приказывала! – И Маргарита была почти уверена, что, еще садясь у дома деда, она приказала ехать прямо к принцу Георгу Голштинскому.

XXXV

На другой день утром та же карета графини Скабронской остановилась перед воротами ротного двора, где были арестованные братья Орловы. Офицеры, собравшиеся с соседних квартир на учение, невольно с изумлением оглядывали щегольскую берлину и недоумевали насчет ее появления в такую пору у их ротной казармы!

Когда же, заглянув в окно кареты, они встречались лицом к лицу с замечательной красавицей, очевидно из высшего света, то невольно кланялись ей и, смущаясь, толпились, перешептывались между собой, потом отходили от кареты ради приличия, но ждали, не входя во двор, чем загадка разрешится.

Наконец вышел майор Воейков, за ним Текутьев и Квасов – все удивленные…

Красавица, ласково, но отчасти самодовольно улыбаясь, передала из окна кареты бумагу, прося тотчас же распорядиться:

– Я графиня Маргарита Скабронская. Вот приказ, не откажите учинить по сему немедленно.

Бумага была подписана принцем Георгом и была приказанием старшему на ротном дворе офицеру немедленно освободить из-под ареста обоих Орловых…

– Я имел уже честь вас встречать не раз, графиня. Тотчас же распоряжусь… Сейчас… Угодно будет дождаться? – засуетился Воейков. – Они сейчас выйдут…

– Нет. Мне их видеть незачем. Я только взялась передать приказ… я с ними незнакома. Надеюсь только, господин офицер, что все будет исполнено немедленно?..

– Помилуйте! Как же я смею ослушаться или не в точности исполнить приказ его высочества…

Маргарита поклонилась несколько гордо, но кокетливо и приказала ехать домой…

Но в эту минуту, когда ее два лакея лезли на запятки, а лошади не успели еще двинуться, в воротах тихо показалась грустная фигура юноши рядового. Глянув в окно кареты, он ахнул на всю улицу и даже чуть руками не всплеснул… Карета быстро отъехала, и все обернулись на этот отчаянный крик…

– Чего ты орешь, порося! – выговорил Квасов, подступая к племяннику, который стоял как пораженный громом. – Тут графиня Скабронская, а он орет, как баба на базаре!

– Ах, дядюшка!.. – задохнулся Шепелев в ответ на слышанное и, ухватившись за Квасова, переменился в лице.

– Ну так, так… Говорил я тебе, что ты застудился! Иди, иди! Ах ты, господи! Помертвел ведь! – воскликнул Квасов. – А еще спорил все – не хвор! Аль захватило под душкой?.. Иди водички испей. А то снегом потрись, – захлопотался струхнувший Квасов, поддерживая племянника.

Все офицеры давно вошли в казарму, толкуя об удивительном приказе принца, никем не ожиданном прощении, да еще вдобавок привезенном на ротный двор известной красавицей в столице.

Квасов тотчас повел племянника в квартиру и дорогой, ради рассеяния, толковал ему о графине Маргарите, известной красавице Питера, и о прощении буянов Орловых. Юноша немного оправился дома, сел на свою кровать, но забыл и думать об учении и экзерциции, а думал только о ней и повторял услышанное чужеземное имя.

– О-ох! – изредка вздыхал он, все еще бледный.

– То-то!.. Под душкой? А говорил – не хвор! – приставал Квасов. – Ведь под душкой хватило, а?

– Под душкой, дядюшка, под душкой. Вот уж в самое-то сердце хватило!.. – грустно шутил юноша со слезами на глазах. – Как ножом резнуло.

– А? Знаю, знаю, у меня это смолоду бывало!..

– У вас?! Ох нет. У вас эдакого не бывало, дядюшка… Это, это… хоть умирать.

И Шепелев вдруг лег на постель и умышленно отвернулся от дяди лицом к стене.

Квасов вышел с мыслью: «Соснет часок, отпустит его малость!»

А Шепелев долго лежал, не двигаясь и вспоминая…

Сколько дней и ночей на этой самой кровати продумал он о своем незнакомце офицере, встреченном в овраге, то есть о той красавице, которая спасла его от грабителей, довезла до города, пригрозилась ее не узнавать, даже забыть о ней… И с каждым днем Шепелев все больше и чаще думал о ней… И во сне неотступно преследовала она его в сновидениях… Бог весть почему! И только за одно рассуждение ухватился юноша: он убедил себя, что эта красавица, ездящая ночью за город в мужском платье, одна из кучки женщин-иностранок самого дурного поведения, которые недавно приехали в столицу из Швеции. Квасов однажды рассказал это ему и прибавил, что эти продажные красавицы – пьяницы, драчуньи, воровки и только разве немцу дороги да милы могут быть!

«Ну вот, она, наверно, одна из этих!» – утешал себя постоянно юноша, и от этого утешения ему почему-то становилось с каждым днем еще хуже и больнее на сердце. Между тем молодой малый наивно не догадывался и не понимал, думая о незнакомке и день и ночь, что он, несмотря ни на что, просто без памяти влюблен в нее. Вдобавок влюблен без надежды когда-либо увидеть ее, узнать наверное, что она, убедиться, наконец, стоит ли она его ежечасных помыслов… Может быть, она – низкая тварь?!