Разбойничья Слуда. Книга 2. Озеро

Когда до Серафимы стали доходить сказанные матерью слова, она прекратила рыдать и с удивлением взглянула на нее.

– Да, Сима, да. Маленьких совсем пришлось оставить. В Архангельске я тогда жила пока с отцом твоим не встретилась… Долго рассказывать и тяжело вспоминать. Давай позже тебе расскажу. А ты знай, что если что-то со мной, то у тебя брат с сестрой есть, Рочевы им фамилия. По крайней мере, в метрике так была записана, – сказала Зинаида Ивановна и горько заплакала.

Сил на то, чтобы сегодня рассказать дочери что-то еще, у нее уже не было.

1915 год

Степан не заметил, как задремал. Проснулся, когда почувствовал на себе чей-то взгляд. Он, не шевелясь, аккуратно открыл глаза. Рядом стояла Серафима. «Не спала она что ли? – только и подумал он». Потерев рукой глаза, Рочев присел.

– Ты чего, Серафима? – спросил он.

– Прошку буди, пора, – не глядя на Степана, проговорила она и отошла.

Минут через пятнадцать, видя, что те пришли в себя, Плетнева подошла к ним.

– Так, мужики, – еле слышно проговорила Серафима. – Вроде спят. Пора. И чтобы тихо у меня и без крови. Лодку с золотом сюда гоните, пока их старшой по берегу бродит… Как приплывете, их лодку переверните и пусть ее несет. А мешки в нашу переложите. По течению вниз быстро сплавимся…

– А ты как знашь, что спят-то? – подал голос Прохор, разминая затекшие ото сна ноги.

– Ходила я туда. Семен не спит только. Да видно и не приляжет сегодня. Всё что-то ходит в задумчивости. Ждать, когда тоже угомониться, не будем. Лодка немного в стороне от них, поэтому сможете ее тихонько отвязать и вниз, сюда, ко мне сплавиться. Там сразу поворот, так что Семен вас не должен заметить, – она взяла хворостину и стала что-то рисовать на песке у выскори.

Через минуту бросила взгляд на всё еще сидевших мужиков.

– Сюда смотрите, – показала она на рисунок.

Степан быстро поднялся и подошел. Почесал широкой ладонью загривок и уставился на Серафиму.

– Ты не на меня пялься, а на картинку, что я нарисовала, – Серафима посмотрела в сторону Прохора и добавила:

– Тебе особое приглашение нужно?

– Да, иду я! – нехотя произнес Прохор и поспешил к Серафиме. – Ну, чего тут? – спросил он, подойдя к выскори.

– Вот река, а вот лодка. Семен здесь был, в самом мысу. Люди его здесь спят, – пояснила Серафима, одновременно показывая хворостиной на рисунок. – Тропа вот тут к реке выходит, аккурат рядом с лодкой, – и ткнула палкой в начерченную схему.

– Понятно, – вздыхая, проговорил Степан. – Всё сделаем как надо, не переживай. Жди нас здесь.

Когда мужики скрылись из виду, Серафима снова подумала: «Плохо, что лодка течет, но теперь уж что с того. Дай Бог обойдется».

До места они добрались быстро. Лодка с мешками и другим грузом была привязана к прибрежному кусту. Степан, оставив Прохора у лодки, сам не спеша обследовал речной мыс. У еле тлеющего костра спали трое мужчин. Четвертого рядом не было. «Старшой всё еще бродит в мысу, – вспомнил он рассказ Серафимы и тут увидел метрах в пятидесяти стоящего к нему спиной Семена».

От Савеловского порога было столько шума, что Рочев, не боясь быть услышанным, спешно вернулся к Прохору.

– Крепко привязали, сволочи, – ворчал, развязывая узел веревки Прохор.

– Да, тише ты. Хоть порог громко шумит, но всякое бывает. Не хватало еще, чтобы мужички проснулись, да нас тут повязали, – зло огрызнулся Степан. – Там такие лбы спят, что если что, мало нам не покажется. Ты отвязывай, давай скорее, чтобы…

Из-за раздавшегося грохота Прохор не услышал последних слов дядьки. Он не успел сообразить, что происходит, как земля вырвалась из под ног. Последнее, что Прохор увидел, это как огромная волна накрыла дядьку. А через мгновение он уже и сам был смыт ею в реку.

Серафиму сильный грохот застал за наведением порядка в месте ночлега. Теперь даже при желании нельзя было заметить, что здесь кто-то был. Услышав непонятный шум, Серафима выбежала к реке. Слышала ли она чей-то крик, или ей только показалось, она не поняла. Не понимая, что происходит, Серафима вглядывалась в утреннюю речную даль. Какой-то жуткий гром доносился из-за излучины реки. Шум быстро усиливался, и вот, из-за поворота вывалилась огромная водная лавина. Жуткое зрелище представляли собой и огромные деревья, вырванные вместе с корнями, перемешанные между собой речной стихией и несущиеся с огромной скоростью вниз по течению.

– Что это?! – не удержавшись, вслух проговорила она. – О, Боже. О, Боже! – шептала Серафима, понимая, что случилось что-то ужасное.

И тут она увидела лодку. Ее несло сильным течением впереди этой огромной массы воды рядом с берегом, где стояла Серафима. Она не успела ни испугаться, ни подумать о безрассудности своего поступка, когда ухватила проплывающую мимо нее осиновку за обрывок веревки. Еще мгновение и она накинула конец веревки за рядом растущую елку. Отпрянув назад, она отчетливо почувствовала, как смерть пронеслась мимо нее. Пролетела вместе с вспученной Тойгой.

– Золото, – минуту спустя спохватилась Серафима и, бросив взгляд на реку, выглянула из-за дерева.

Лодка послушно стояла на мели рядом с берегом. Левый борт ее был пробит, и сквозь образовавшуюся дыру сочилась вода. Столкнув в реку свою лодку, Плетнева быстро переложила в неё мешки с залитой водой лодки. Развязав один из них и заглянув внутрь, она удовлетворенно качнула головой. Чувство тревоги до той минуты, явно проступающее на её лице, сменилось удовлетворением.

Ей стоило больших усилий, но она всё-таки оттолкнула чужую лодку от берега. Осиновку, хоть та и была полная воды, подхватило течением и понесло вниз по реке. Серафима смотрела на нее, пока та не скрылась за поворотом. Первой мыслью было желание прыгнуть в свою лодку и поскорее убраться от этого места. Но она пересилила себя и быстрым шагом направилась вдоль берега к месту стоянки Семена.

Не доходя каких-то полсотни метров до места, где еще недавно была привязана лодка Семена, она поднялась на угор. От увиденного у нее перехватило дух. Ее била сильная дрожь. От потрясения она чуть было не потеряла сознание, но справилась, хотя ноги все равно перестали слушаться, и Серафима опустилась на землю.

Огромная пожня в мысу Нижней Тойги была буквально разрезана рекой, а новое русло находилось как раз в том месте, где этой ночью спали люди Семена.

– Боже ты мой! Да разве такое возможно! – потрясенная зрелищем она не слышала, что говорит. – Вот оно как, река новое русло промыла. А люди? – еле шевеля губами, проговорила Плетнева.

С минуту она как завороженная смотрела на реку, пока не увидела на том берегу неподвижно стоящего мужчину. «Семен? Да, точно, он, – подумала Серафима, пытаясь понять, что ей делать дальше. – Судя по всему, мужики мои погибли. Нигде дорогой их не увидела. И следов нет никаких. Да и тем, что с Семеном, тоже не повезло и скорее всего, погибли. Всех разом стихия накрыла, когда Степан с Прохором к ним подошли. Не раньше и не позже. Да, уж. Такую смерть принять… А Семен живой, словно чувствовал, в самый мыс ушел. Хорошо, что лодку не перевернуло. Загружена мешками была, вот и устояла на воде, – взяв себя в руки, размышляла она».

Серафима еще немного постояла, глядя на постепенно обсыхающее старое русло реки, затем осторожно, но быстро ступая, зашагала обратно. Спустя полчаса она уже плыла в лодке вниз по течению. В какой-то миг ей показалось, что с берега кто-то на нее смотрит. Остановив лодку, Плетнева осмотрела противоположный берег. «Показалось что ли, – успокоила она себя и оттолкнулась шестом от каменистого дна.

После небольшого плеса за речным поворотом, после которого лодка Семена скрылась из виду, справа у берега она увидела затопленную лодку. «Ну, и к лучшему. Если Семен ее найдет, то решит, что золото волной смыло. Захочет искать, пусть ищет. Река промолчит, не скажет. А те, кто мог сказать, уже никогда не скажут. Утонули все, – поразмыслила Серафима и направила свою лодку к приближающемуся речному порогу. – Жаль, что эту посудину вчера не закропали. Не хватало утонуть вместе с ней, – в очередной раз с сожалением подумала она, глядя, как сочится из лопнувшего днища вода».

Вскоре после очередного поворота показалась речная мельница. «Ну, вот, скоро и деревня. Еще поворот и Ачем, – Плетнева причалила к берегу и кружкой долго вычерпала воду из лодки, осматривая окрестности. – Красиво тут, хоть оставайся, да живи, – усмехнулась она собственной мысли, рассматривая лодку. Осмотрев днище, Серафима поняла, что трещина стала больше. «Ты, подружка, не развались раньше времени. Мне этого сейчас никак не нужно, – мысленно обратилась она к лодке».

Взглянув в сторону мельницы, подумала: «Не должно бы быть там никого, хотя черт их разберет этих деревенских. Могут и без нужды прийти. Хотя вряд ли. Прошлогоднее зерно закончилось, а до нового урожая еще долго. В первую сторону Степан заглядывал и никого не видел. А вот в деревне люди уже наверняка стали просыпаться. Солнце-то вот-вот из-за леса выскочит, – размышляла Плетнева».

Серафима старалась понять, как ей поступить. Продолжать плыть сейчас или лучше переждать, и миновать деревню уже следующей ночью. Она так бы и поступила, если бы не Семен. «Хорошо, если он ничего не заподозрит и не пойдет вдоль реки. А если нет? – пыталась она решить, как дальше действовать. – Нет, оставаться нельзя. Лучше сейчас мимо Ачема проплыть. Нечего пока люду деревенскому у реки делать. Если кто и проснулся, так у печи суетятся, да со скотом обряжаются. Надо плыть, – решила она и оттолкнула лодку от берега».

Деревню миновала довольно быстро, держась ближе к берегу от случайного глаза. Как она и предполагала, никого из крестьян у реки не было. И в огородах, что выходили к реке, никого не заметила. Уже проплывая мимо кладбища, что с полкилометра от Ачема, она, как ей тогда показалось, почувствовала на себе чей-то взгляд. Осмотревшись вокруг и не заметив ничего подозрительного, поплыла дальше. «Да, вроде бы нет никого. Показалось. Кому тут быть», – успокаивала она себя.

***

Весна в тот год выдалась ранняя и теплая. Уже в конце мая деревья покрылись листвой, а вода в Нижней Тойге после половодья остановилась и даже стала понемногу спадать. Деревенская молодежь любила это время. Солнце, не успев скрыться за горизонтом, словно во что-то уткнувшись, тут же возвращалось обратно. Из-за этого ночью было довольно светло, а день, казалось, длился круглые сутки. К этому времени зимние заботы у крестьян закончились, а летние же еще по-настоящему не начались.

Взрослые с умыслом или невольно в это время редко нагружали молодежь домашними делами, словно давая парням и девкам отдохнуть перед предстоящей посевной и сенокосом. А потому молодёжь, что постарше, не уставшая от дневных забот, вечерами собиралась вокруг разведенного у реки костра или прогуливалась по деревенским улицам.

Вот и Пашка Гавзов отужинав с родителями, накинув поверх рубахи пиджак, быстрым шагом направился через всю деревню к реке. В прошлом году перед самым Новым Годом, ему исполнилось двадцать лет. А сегодня с волости в Ачем приехал урядник. Пристав не торопясь прошелся по деревне, время от времени останавливаясь и беседуя с крестьянами посреди деревни или заходя к ним в дом для разговора. В конце дня постучался он и к Гавзовым. Не дождавшись ответа, уверенно шагнул через порог. Притворив за собой дверь, перекрестился на образа, что стояли в углу комнаты, после чего, представившись, спросил Гавзова Павла Николаевича.

Убедившись, что стоящий перед ним смуглый широкоплечий парень тот, кто ему нужен, предъявил Павлу мобилизационное предписание, подписанное уездным воинским начальником. Гавзов прочитал документ, в котором было написано, что ему Павлу Николаевичу Гавзову, одна тысяча восемьсот девяносто четвертого года рождения, уроженцу Сольвычегодского уезда Вологодской губернии надлежит явиться в полицейский участок Нижней Тойги для отправления на сборный пункт. Последнее предложение он прочитал вслух отчего его мать, сидевшая до того молча, заревела в голос. Павел, не обращая на нее, продолжил читать. Дойдя до конца бумаги, проговорил:

– Я так понимаю, нужно явиться 10 июня 1915 года?

– Правильно понимаешь, – подтвердил урядник. – Уже почти год война идет, а значит, вместо обычной воинской повинности предстоит тебе голубок Россию защищать. От германца и другого досаждающего отечеству врагу.

– Я так понимаю, срок службы – бессрочный? – спросил Пашка, пытаясь успокоить причитающую мать.

– Либо день, либо год, либо всю оставшуюся жизнь, – проговорил сидящий на лавке дед Афоня свою любимую поговорку.

И истинный смысл и суровая правда, ранее для Пашки не ведомая, с этой минуты стали отчетливо понятны. «Могут и сразу убить на войне. Могут и через год. А значит, вся жизнь теперь может только войной и ограничиться. На ней продолжиться, и там и закончиться, – пришел он к неожиданному выводу, осознав сказанное его дедом Афанасием Григорьевичем».

«Никифору Ластинину тоже такое же предписание, наверное, урядник вручил, – подумал Павел, идя по деревенской улице. – По крайней мере, спрашивал же он, где Никишка живет». Тут он едва удержался на ногах, запнувшись за кем-то брошенную на дороге чурку. «Обратно пойду, заберу ее, – потирая ушибленную ногу, решил Пашка». Размышляя, как ему вести себя с приятелями, когда увидит их у костра, он миновал деревню. На службу, а тем более на войну, не каждый день забирают. Но более всего его волновала встреча с Лизкой. «Знает или нет? Если не знает, как сказать? – подумал он. – Весело и беззаботно? Ну, да, конечно, только так. Хотя, а вдруг не понравится? Вдруг подумает, что радуюсь разлуке с нею. Или с сожалением? Нет, пожалуй, подумает, что воевать боюсь. Вот, черт! – выругался Пашка, так ничего и не придумав».

Миновав деревню, он прямиком зашагал в направлении густого дыма, медленно поднимавшегося от скрытого косогором костра.

– Привет Ачемской честной компании, – подойдя ближе, крикнул Пашка. – Не много ли вас, не надо ли нас? – продолжил он беззаботно, глазами выискивая среди ребят Лизку Гавзову.

– Привет, будущему защитнику отечества! – услышал он голос Никифора Ластинина, высокого русоволосого сверстника. – Заждались тут все тебя. Война идет, а главного вояки нет, – пытаясь подшутить, добавил он.

«Ну, всё понятно. Знают уж все, – с некоторым облегчением подумал Пашка». Обведя всю компанию взглядом, он, улыбнувшись, ответил приятелю: – Да, вот такие-то дела.

Он выдержал паузу и, желая показать и свою осведомленность, произнес:

– Так тебе, Никишка, я слышал, тоже недолго тут небо коптить осталось?

– Ну, долго, не долго, а с неделю еще поживем, – ответил Никифор с некоторой бравадой. – Пошли после гулянки, уток погоняем, а то когда еще душу отведем! – предложил он Пашке.

– Шинель оденешь, так настреляешься, – громко крикнул кто-то из собравшихся у костра ребят.

– Какие утки, Никифор! На яйцах уж птица, а то и с птенцами, – Пашка с удивлением посмотрел на приятеля.

– А селезень-то не сидит, – не унимался Никифор. – Он свое дело сделал. Да, хотя бы просто с ружьишком посидеть у озера.

– Не, я не пойду. Домой надо раньше, – слукавил Павел. – Да и отец сказывал, что дроби нет почти, – не понимая, шутит Ластинин или нет, и пытаясь, отговорится, произнес Павел.

– А я на Вандышевское озеро схожу. На войне убьют, тогда уж не сходить будет.

И уже обращаясь к сидевшему рядом щупленькому пареньку, добавил:

– Миха, может с тобой сходим? Пошли, посидим пару часиков…

Павел хотел еще что-то сказать по поводу затеи приятеля и уже открыл рот, но тут увидел Лизу, и на какое-то время так и стоял с приоткрытым ртом. Среди собравшихся у костра он ее не увидел, думая, что Лизка не пришла, или как часто бывало, совсем не придет. И тогда опять ему придется лезть на черемуху, что возле ее дома, заглядывая в окно на втором этажа огромного пятистенка местного кузнеца и отца девушки. А она вместе с подружкой своей Тоней Фокиной сидела чуть поодаль у самой реки. Из-за густых ивовых веток с того места, где горел костер, их не было видно. Тоня первой услышала голос Павла и толкнула подругу в бок.

– Пришёл твой, – с легкой девичьей завистью и, вздыхая, проговорила она. – Иди, я тут посижу.

– Ага, – кивнула Лиза, и вскочив пошла к костру.

Увидев идущую девушку, Павел поспешил к ней навстречу. Не дойдя до нее двух шагов, остановился. Лиза, опустив взгляд, замедлила шаг.

– Лизка, привет! – Павел дотронулся до плеча девушки.

– Это правда? – не поднимая глаз, спросила Лиза.

Павел сразу понял что она имеет ввиду, и сразу ответил:

– Да.

Веселое пение сидящей на старой черёмухе стайки птиц прервал крик деревенского петуха. Птички замолчали, пережидая зычный возглас проснувшегося хозяина двора. Затем снова защебетали, но не надолго. Вскоре их заставил замолчать еще более громкий петушиный крик, раздавшийся из соседнего двора. Затем проснулся петух на краю деревни и тут же ему ответил первый певец. С черемухи спорхнула пестрая пичужка, словно осерчав на деревенских горлопанов с большими красными гребнями. Чуть помешкав, за ней в знак солидарности, взлетела другая, а мгновение спустя вся стайка вспорхнула и понеслась вдоль пустынной улицы. Птицы летели, меняя направление, будто надеялись найти в деревне местечко, где никто им не будет мешать. Порхали из стороны в сторону, вероятно уверенные в том, что не все петухи в деревне еще проснулись, и они смогут похвастать друг перед дружкой своими певческими способностями.

Пашка лежал на спине, щурясь от невесть откуда взявшегося солнечного лучика, и слушал все это птичье разноголосье. Наконец, солнце ушло, и он стал разглядывать новую крышу Лизкиного дома. Лизка лежала рядом, положив голову ему на грудь и обхватив руками его шею. Этой весной они не в первый раз забирались на сеновал ее дома. Здесь было достаточно тепло и уютно. И что более важно то, что сюда можно было незаметно пробраться с улицы по добротному бревенчатому настилу. Данное обстоятельство было удобно им обоим. После свиданий Лиза тихонько через небольшую дверь проникала в коридор второго этажа, а оттуда прямиком в свою комнату, и спустя какое-то время уже лежать в своей постели. А Павлу в свою очередь не нужно было идти провожать девушку домой, чего он очень не любил.

– Идешь, как козел на привязи, – как-то поделился он своими ощущениями с Никифором.

На что услышал от приятеля очень интересный и неожиданный ответ:

– Дурак ты, Пашка. Если бы меня Лизка в дроли13 выбрала, я бы хоть в саму Нижнюю Тойгу ее провожал. А ты говоришь, козел. Да он и есть ты. Вернее, ты и есть он, в таком случае.

Лиза приподняв голову от груди Павла, прервав затянувшееся молчание, проговорила:

– Что же теперь будет, Паша? Скажи, зачем эта война? Нам то что от нее?

– Да, не переживай ты так. Что война! Скоро кончится война. Я, может, и на фронте то не успею побывать, как кончится. Вон, дядька Васька Крохалев на днях с города приехал и сказывал, что германца и австрияков там всяких наши бьют на фронте. Да еще как бьют. И что уж к осени-то точно война закончится!

– Ой, Паша, – вздохнула Лиза.

– Ну, ты, чего в самом деле. Ну, не война, так всё одно в армию бы призвали сейгот, – накручивая на палец ее растрепавшие светлые волосы, ответил он.

– Так, армия-то совсем другое дело. Отслужил бы и вернулся. А война, Паша, война это – совсем другое. Вон у Грани брат с Высокого Поля14 с месяц назад погиб же на войне, – девушка всхлипнула.

– Ну, ты и нашла, о чем говорить. Он и не с Высокого Поля совсем. В той деревне и не жил никогда. С Керги15 он. И не убили его. А без вести пропал. Может, да, скорее всего, и объявится. Так часто на войне бывает, – Пашка притянул девушку к себе и крепко обнял.

– Паша, а, Паша! – Лиза приподнялась и заглянула ему в глаза.

Она любила поспорить с Павлом. Но сегодня ей этого делать не хотелось. Голова совсем другими мыслями была занята.

– Паша, скажи еще раз…

– Чего сказать? – не понял Павел.

Девушка смотрела на него не отрываясь, и тут до Павла дошло.

– Люба ты мне, Лизонька. Люба, – он приподнялся и поцеловал ее. – Ты, жди меня. Вернусь, свадьбу сыграем. Батька сказывал, что твои не против будут.

– Не против. Ну, конечно же, не против, – еле слышно повторила Лиза.

Они снова замолчали. От повисшей тишины у Павла зазвенело в ушах. Но тут на сеновал пробрался один из первых нынешних комаров, о чем и поспешил уведомить всю округу своим противным писклявым голоском.

– Я вот сейчас подумал о женщине на реке, что напротив кладбища видели сегодня, – Пашка не любил сентиментальности и постарался сменить тоскливую на его взгляд тему. – Не из наших она вроде. Может с Высокого Поля кто или с Керги. Хотя таких в тех деревушках вроде нет.

– Каких таких?

– Ну, как бы тебе объяснить… Вот, вроде и далековато было, а все одно, сразу видно и стать и выправку. Хоть и в долбленке была, но не нашего, не деревенского она роду, – попытался как мог объяснить Пашка.

– Я думала ты обо мне, а ты о женщине какой-то думаешь, – с наигранной обидой ответила Лиза. – По-твоему девки у нас, значит, способны только на то, чтобы со скотом обряжаться да навоз лопатой с назему выгребать?

– Ну, Лиз, чего ты! Ну, в самом деле! Вечно к словам вяжешься, – Павел убрал с шеи Лизкины руки, слегка отодвинулся от нее и сел, обхватив руками колени.

Увиденная в лодке незнакомка не выходила у него из головы. Он сладко потянулся и снова заговорил:

– Эх, надо было всё-таки окликнуть её. Странно как-то. Кто такая? Откуда плыла?

Этой ночью они долго гуляли вдоль реки. С Нижней Тойги тянуло холодком, но уходить им никак не хотелось. Уже и остальная молодежь вся по домам разбрелась, а они всё ходили и ходили, ведя неспешный разговор. В этот момент и увидели они, как вниз по реке, держась ближе к тому берегу, где было деревенское кладбище, плыла в лодке незнакомая женщина. Особого внимания она у них в тот час не удосужилась, потому, как заняты они были друг другом, и было им не до нее.

Лиза той ночью была немногословна и задумчива, словно пыталась принять какое-то очень важное для нее решение. А Павел, наоборот, всё говорил и говорил, мечтая, как вернется с войны, сыграют с ней свадьбу и будут жить одной семьей. И обязательно дом новый поставит, чтобы никто не мешал их счастью.

– И фамилии у нас с тобой одинаковые, будто мы уже сейчас муж да жена», – не унимался он. – Гавзова Елизавета и Гавзов Павел! Звучит, а?

– Звучит, – только и всего ответила Лиза.

– И по двадцать годов обоим, – не унимался Пашка.

– По двадцать, – задумчиво проговорила девушка.

К утру стало совсем прохладно, и Павел предложил немного посидеть на их месте. Они еще в прошлом году облюбовали сеновал в доме Лизы, и когда на улице было прохладно, забирались туда. Благо на сеновале было тепло от непонятно откуда взявшейся здесь печки. По словам Лизы отец ее, Тимофей Петрович, в своё время хотел в этом месте сделать еще одну комнату, и предусмотрительно печь сложил так, чтобы часть ее с первого этажа проходила через второй. Но со временем отказался от затеи, увеличив за счет нее площадь сеновала, а часть печи вместе с трубой так и осталась стоять здесь.

В тот же год Лизка позволила Павлу и первый раз ее поцеловать. Не как раньше в щечку, а по-настоящему, в губы. Сразу предупредив парня, что дальше их отношения зайти не могут. «До свадьбы ни-ни, – очень твердо тогда сказала она Павлу. – В армии отслужишь, тогда и…, – смутившись, многозначительно подытожила Лиза.

Но сегодня она сама нарушила своё слово. И когда они как всегда устроились на мягком душистом сене, не сдержалась и дала волю чувствам. «Так вот о чем она сегодня всё время думала, – догадался Павел. – Не зря говорят, кому война, а кому мать родная, – не совсем удачно, но понятно себе самому объяснил он поведенье девушки, когда она стала не просто Лизой, а его Лизой.

– Паш, а Паш! А лодка-то на вашу, старую похожа, – неожиданно проговорила девушка. – Ты сказывал, она у вас в прошлом годе пропала. Ну, тогда… когда полиция еще грабителей искала. Помнишь?

– А я и не разглядел чего-то. Ну, да. Точно! Она это. Когда лодка пропала, незадолго перед тем полицейский к нам в дом приходил, всё расспрашивал и расспрашивал. Страху нагнал, будто мы виноваты в том, что бандюки те в нашей деревне были. Ну а после них уж лодка-то пропала.

Пашка зевнул. Стряхнул сенную труху с груди и прикрыл глаза.

– Надо батьку сказать. Мало ли чего. Ну, да Бог с ней. Батько уж новую делать начал. Осину под весну на лошади привез… Ты иди давай, а то уж рассвело совсем, – он потянулся, сминая солому над головой. – Опять меня Тимофей Петрович ругать будет, что покою тебе не даю, – уже строже добавил он, и не открывая глаз, улыбнулся.