Хрустальный замок. Роман. Рассказы

– Пеламион! Пеламион! Э-эй, Пеламион!

Это был наш «дурачок», сумасшедший. Он проходил по улице, вызывая град насмешек.

– Пеламион! – кричали уличные мальчишки и дёргали его за полы пиджака, засовывали ему в карманы камни и бежали за ним до тех пор, пока он не выходил из себя.

Один только Христо заступался за него. Пеламион был грек. Впрочем, Христо однажды, сказал мне, чтобы я не думал, будто он любит Пеламиона потому, что тот грек, – просто он, Христо, не может издеваться над больным, и какое тут имеет значение – грек он или не грек. И потом, оказывается, Пеламион сошёл с ума от любви, а это очень возвышало его в глазах моего друга.

Отзывчивое сердце было у Христо. Когда Пеламион, отчаявшись, начинал браниться, приводя в неописуемый восторг мальчишек, Христо, не выдержав, вмешивался: он разгонял зевак камнями, брал за руку безумного и уводил его к себе домой. Там мадам Евдоксия кормила Пеламиона обедом, а мальчишки, облепив окна, заглядывали к ним в комнату. Мадам Евдоксия выходила на крыльцо и кричала на них, одной рукой удерживая Христо, потому что тот, побелев от злости, лез драться.

– Пе-ла-ми-он, Пе-ла-ми-он! – скандировала улица.

Тогда мадам Евдоксия поднималась на второй этаж и выливала на мальчишек ведро воды, и только после этого они разбегались.

Но тут одно за другим распахивались окна, в бой вступали уважаемые дамы нашего квартала, и улица оглашалась негодующими возгласами, весьма нелестными замечаниями по адресу мадам Евдоксии, слышались угрозы, соседки принимали единодушное решение жаловаться в полицию.

Мужчины с улыбкой наблюдали эти сцены. Кое-кто из них бесцеремонно разглядывал мадам Евдоксию, в гневе забывшую застегнуть пуговицы на лёгком халатике.

Но и перебранкой дело не кончалось: мальчишки, выстроившись перед домом мадам Евдоксии, терпеливо дожидались Пеламиона, и когда тот, озираясь, появлялся на пороге, с новой силой раздавалось:

– Пе-ла-ми-он! Пе-ла-ми-он!

И он отвечал ругательствами.

С семьёй Сатеник нас связывала многолетняя дружба. Во вторник (это был наш день) к нам приходили наши соседи и обязательно – семья Сатеник.

Вначале это были мучительные часы для меня. Сидеть при гостях чинно, вести себя как взрослый – что может быть скучнее! Я бредил в эти минуты улицей, свободой, сражениями. И как я ликовал, когда среди наступившего вдруг молчания в окна врывались с улицы шум и крики…

Какое было бы счастье освободиться от всех этих церемоний, от тошнотворной атмосферы лести вырваться и вместе с Христо помчаться к морю и долго смотреть на лодки, парусники, пароходы; дышать опьяняющим морским воздухом и мечтать о будущем; различать флаги на чужестранных судах, разговаривать о Кристине. Потом купить арбуз и, поделив его, уплетать так, чтобы сладкий сок тёк по рукам, а потом небрежным движением, размахнувшись, забросить арбузную корку далеко в море, в глубокую-глубокую синь, и услышать всплеск воды, и под конец лихо прицепиться к трамваю и ехать на подножке, упиваясь своей смелостью, – билетов мы никогда не покупали.

И, конечно, тратить, тратить не раздумывая, сорить деньгами направо-налево, «промотать» все собранные для этого случая капиталы, до последней монетки.

А сейчас? Сейчас я вынужден был сидеть паинькой рядом с гостями, слушать нескончаемые сплетни и длинные скучные истории.

– Какой чудный мальчик! Вот если бы и наш Вачик был таким, – сказала однажды одна из дам.

И тут все стали превозносить мою воспитанность и всякие другие подобные качества.

В эту минуту с улицы донеслось громкое:

– Пеламион! Пеламион! Э-эй, Пеламион!..

И мать Сатеник почему-то сказала:

– Этот паршивец Христо всё здесь оскверняет…

– Господи, а мать-то, мать, – сейчас же откликнулась другая гостья. – Каким ещё может быть сын у подобной матери!

– Не говорите, – подхватила третья, – это просто позор для нашей улицы.

– От случайного рыбака. Хорошо ещё – такой уродился…

– Бросили они друг друга, что ли?

– Муж, говорят, скрывается в Греции, политический беженец, а она тут с другими шуры-муры разводит!

– Говорят, здешнее правительство выслало его, как греческого подданного. Словом, подозрительная семейка. О, как вы умно поступили, мадам, запретив своему мальчику дружбу с Христо. Эти люди ещё ославят наш квартал.

– К ним всё время ходит полиция, – вставила моя мама.

– Какой ужас!

– А знаете, – захлёбываясь от восторга, еле проговорила одна соседка, – третьего дня Шувкра-ханум поймала своего мужа с биноклем: он смотрел в спальню Евдоксии, ночью!

– Не может быть! – ахнули все разом.

А мать Сатеник сказала:

– Как же, им ведь нравятся «такие».

– Пеламион, Пеламион! – отозвалась улица.

– Слышали про Ахмета-эфенди?

Я ничего не понимал, это были грозные и суровые слова: полиция, беженец, правительство… бинокль.

Всё же мне делалось обидно за Христо и за мадам Евдоксию, а в воображении моём каждый раз вставал мифический богатырь с огромной бородой – отец Христо.

Я решил обязательно спросить у Христо про его отца. При случае, разумеется…

– Мадам Хризантем двадцать тысяч даёт за дочкой.

– Ну, эта и так бы не засиделась…

У меня тоскливо сжималось сердце. Ничего привлекательного не было в этих разговорах.

– Слышали последнюю новость? У Мусхим-бея – любовница!

– Дети, пойдите, поиграйте в соседней комнате…

– А его жена с Григором-эфенди!..

В детстве у меня была такая особенность: я запоминал всё от слова до слова, даже если я ничего из сказанного при мне не понимал. И всё, что видел, тоже запоминал. От меня ничего не ускользало, я часто замечал, как взрослые – наши гости – то и дело обмениваются многозначительными взглядами, мне это очень не нравилось.

Сейчас, когда прошли годы, и многое стало понятно для меня, и жизнь подарила мне счастье – моих детей, – я пришёл к выводу, что нет ничего лучше улицы. И я знаю теперь, что мои «сорвиголовы» – друзья, про которых взрослые говорили – «наказание», в свои детские годы оставались куда чище и яснее душой, чем сыночки, запертые заботливыми мамашами в душных гостиных.

Жизнь нанесла нам много ударов, и ни разу победа не доставалась нам легко. Но в жизненной борьбе, в трудных испытаниях сильными оказались не те, которых взрослые хвалили и ставили в пример, а выросшие на улице, закалившиеся, как дикие растения.

Быть хозяином жизни… Это дело субъективное – кто как понимает. Это не имеет ничего общего ни с материальным достатком, ни с титулами, ни с наградами.

Жить полной жизнью… Это значит под бременем тысяч забот – верить в будущее. И, конечно, хранить любовь к своей Кристине…

Быть хозяином жизни… Ты это хорошо умел, мой далёкий, ставший воспоминанием, друг Христо. Быть хозяином жизни – значит шагать всюду с гордо поднятой головой, если понадобится – умереть от любви к жизни.

О Христо, друг мой, что же с тобой сталось?

Мелаат

Опять был день визитов. Опять одна из дам сказала:

– Пусть дети поиграют в соседней комнате.

И мы – два мальчика и две девочки – перешли в соседнюю комнату. Но во что играть? Сатеник предложила «в полицейских и воров». Что ж, мы были согласны. Я сказал им, что можно пользоваться двумя комнатами, кухней, передней и, наконец, дровяником – «мышиным царством». Про мышей я, конечно, промолчал. Мы разделились на две пары, я с Мелаат, Сатеник с Орханом. Орхан был одноклассник Рауфа. У него, как и у меня, была слава воспитанного, вежливого мальчика. Мелаат была младшей дочерью наших соседей-турков.

Первыми спрятались Сатеник с Орханом – они были «ворами». Мы с Мелаат отправились на поиски и очень быстро нашли их. Теперь была наша очередь прятаться. Мелаат предложила спуститься в дровяник. Не ронять же мне было своего достоинства, позориться перед девчонкой! Спустились. Дрова лежали высокими рядами, между ними оставались узкие проходы. Дальше шли запасы угля. Было темно. Мы стояли прижавшись друг к другу, затаив дыхание. Вдруг послышался какой-то шорох. «Мышь!» – пронеслось у меня в голове, и от страха я ещё сильнее прижался к Мелаат. Та в свою очередь перепугалась – тоже, наверное, про мышей подумала, схватила меня за руку. В первый раз я «обнимал» девчонку. И мне очень хотелось, чтобы мышь завозилась снова. Но тут раздался голос Сатеник: «Вон они, за дровами!» – и нам пришлось покинуть «мышиное царство».

В эту ночь я долго думал о Мелаат. Невольно в голову мне лезли всякие истории, которые рассказывали про девчонок турецкие мальчишки.

Наша игра «в полицейских и воров» возобновлялась каждый вторник. Я бывал в паре с Сатеник или Мелаат, и в обоих случаях игра мне очень нравилась.

Однажды мы с Сатеник были «полицейскими» и долго искали «воров» – нигде их не было. Вдруг я услышал, как под кроватью зашуршало что-то. Я нагнулся и увидел Мелаат. Но почему-то не стал кричать, что один «вор» найден… И она промолчала…

Всё это было странно и непохоже на моё «чувство» к Кристине. Я больше не думал о нашей «фее». Я даже мог теперь добровольно уступить её Христо или Мило. При условии, конечно, чтобы не прекращались игры «в полицейских и воров».

Снова всё по-старому

Но пришёл конец и этому счастью. Настал день, когда мне пришлось за всё расплачиваться.

Была большая перемена, я расхаживал по школьному двору, и вдруг со всего размаху наскочил на меня какой-то незнакомый мальчишка. Я сначала не обратил внимания, но мальчишка вернулся, стал передо мной и спросил:

– Ты меня знаешь?

– Нет.

– Вот тебе моя визитная карточка.

И замахнулся кулаком.

– Что тебе от меня нужно?

– Я – Товарищ Рауфа!

– Не понимаю.

– Сейчас все поймёшь… Получай!

И так двинул меня кулаком, что чуть нос не расквасил. Сцепились. Как назло, на правой руке у меня был нарыв. Мы катались по земле, и я думал, что плохо моё дело, что вот так, наверное, и пропадают ни за что люди. Но тут случилось чудо. Мальчишка, совсем было оседлавший меня, вдруг поднялся и тут же плюхнулся рядом. Кто-то нетерпеливо дёрнул меня за руку. Это был Христо. Оказывается, он ударил моего противника ногой в живот.

– Бежим, – сказал он, – их много, и Рауф с ними!

И мы припустились со всех ног.

– Ты не думай, пожалуйста, я вовсе не из-за тебя его стукнул, – сказал Христо. – Просто мне надо было кого-нибудь избить сегодня…

– Для чего?

– Кристина…

– Что – Кристина?

– Замуж выходит.

– Как замуж?!

– За старшего брата Рауфа.

Вот так новость!

– Я, – проговорил Христо мрачно, – я уверен, это против её воли. Надо что-то придумать.

– Что-то придумать?

– Надо похитить её. Да. И ты должен быть с нами в этом деле.

Я молчал.

– Значит, ты действительно дезертир…

– Нет, – ответил я, оскорблённый, – я буду с вами.

– Сегодня после обеда… спустимся к морю, обсудим положение.

– Мне в школу после обеда.

– Плюнь на школу!

Легко сказать – «плюнь». Но речь шла о Кристине, о «дезертирстве», наконец – это была наша «первая любовь», и я решился.

– Ладно.

– Значит, после обеда, перед кинотеатром «Тан».

Мы пожали друг другу руки, и Христо, посвистывая, удалился.

Наш план

До сих пор помню этот день – вторник: ровно в половине второго я был у входа в кинотеатр «Тан», в полной растерянности, чувствуя себя закоренелым преступником: в школе уже начались послеобеденные занятия… что я скажу маме? Но я не успел придумать спасительной лжи. Ко мне подошёл Мило, за ним Христо.

– Поехали!

И мы вскочили в трамвай. У меня появилось такое чувство, будто и не было никакого «домашнего ареста», и я тут же забыл про школу. Мы спустились к морю. Христо предложил покататься на пароходе, – мол, там всё и обдумаем, платит он.

– Что мне теперь деньги! – сказал Христо. – Я стащил их из маминой сумки.

На пароходе я опять забеспокоился – вдруг кто-нибудь увидит. Кто-нибудь из учителей. Что тогда будет со мной? Да меня на виселицу просто вздёрнут, вот что будет со мной.

Была осень, дни стояли холодные.

Молча поднялись мы на верхнюю палубу и устроились на корме. Наше излюбленное местечко. Поблизости никого не было – все пассажиры предпочли укрыться на нижней палубе.

Первым заговорил Мило.

– Надо предупредить её письмом, – сказал он, – чтобы она приготовилась.

– А кто напишет?

Вопрос был более чем щепетильный. Среди нас один я умел писать, да и то с грехом пополам.

– Письмо будет короткое, – сказал Христо, – если она душой с нами, то поймёт с полуслова.

– А Рути? – спросили мы с Мило.

– Что – Рути? – разозлился Христо. – Рути тоже дезертир, раз согласился отдать сестру за какого-то там брата Рауфа! Он нам больше не друг. И не главнокомандующий! Он теперь заодно с Рауфом, а Рауф – наш враг!

– Ты прав, – сказал я, – ты достойный сын своего случайного отца!

– Что-о-о?

– Ну да, ведь твоя мама сейчас с другими шуры-муры разводит!..

– Что ты болтаешь?

– Тогда скажи, скажи, где твой отец? – запальчиво крикнул я в ответ.

Христо отвернулся. Мне даже показалось, что он плачет.

– У меня, – сказал он, – нет отца.

– Есть! – настаивал я. – И наше правительство его арестовало!

Он весь побледнел, а я уже раскаивался в своей глупости, я видел, как больно задели его мои слова, и добавил:

– Знаешь, я это слышал от наших соседок… в гости к нам приходили…

– Чтоб их… – Сказал Христо.

И вдруг Мило, всё время молчавший, крикнул:

– Всё летит к черту! Сначала ты от нас удрал, потом Рути, пожалуйста, вон что выкинул, теперь Христо… Так у нас и Кристину отнимут.

– Нет, за Кристину я буду драться, – сказал Христо. – Кто хочет, пусть идёт со мной. Я уверен, что это замужество – дело рук Рауфа. Он, проклятый, всё подстроил. Хочет нашу армию изнутри ослабить, перессорить хочет нас. А ты попробуй ещё такое сказать про мою маму! Убью тебя, так и знай.

– Христо, – сказал я, – я очень люблю твою маму, совсем как свою.

– Если б любил, не говорил бы так.

– Клянусь богом, Христо, я не знаю, что это значит.

– И я не знаю, но раз соседки сказали – значит, плохое. Я потом как-нибудь спрошу у мамы, что это такое «шуры-муры». А теперь приступим к делу.

– Пишем!

– Что?

– «Завтра вечером в 10 часов ждём тебя под акацией».

– А куда мы её спрячем?

В самом деле, куда мы спрячем Кристину?

Я предложил наш дровяник. Там можно спокойно оставаться до утра. Но потом, как быть потом?

– Не будем сейчас ломать голову, – отрезал Христо строго и решительно. – Там видно будет.

И мы сочинили такое послание:

«Чтобы спасти тебя от этого замужества, мы готовы похитить тебя завтра ночью в 10 часов. Приходи к акации».

Христо предложил нарисовать внизу сердце, пронзённое стрелой. Эта идея пришлась нам по душе, и мы нарисовали три капельки крови – по капельке от каждого. Осталось поставить подписи.

– Напишем свои имена, – сказал Мило.

– Нет, – возразил Христо, – лучше «офицерский состав армии с обручами».

Так и сделали. Теперь надо было решить, кто вручит письмо.

– Я! – сказал Мило.

– Через кого?

– Прямо в руки.

– Подкараулю. Как только выйдет на улицу – подойду, отдам.

– Ладно.

Поистине грандиозный план наметили мы и, конечно, знать не знали, что за всем этим ещё последует. Главное было похитить Кристину, а там – будь что будет. Таково было наше единодушное мнение, а я… я просто изнемогал от счастья: ведь Кристина будет в нашем дровянике! И мы – с ней! И пусть не то что мыши – пусть нападают огромные крысы! Ничего не страшно!

Великое разочарование

Домой я вернулся с большим опозданием и с порога уже начал громко стонать:

– А-а-ах! У-у-уф!.. О-ох!

– Что с тобой? – спросила мама, бледнея. – Где ты был? Мы с ног сбились, весь город обшарили, в полицию обращались.

– Я болею, – прохрипел я с трагическим видом, – я очень тяжело заболел. Умру, наверное… Горяченького мне… и в постель…

Мама внимательно посмотрела на меня:

– Откуда ты сейчас?

– О-о-ох… из шко-олы…

– Где твой портфель?

(Забыл! Забыл портфель!)

– В школе остави-и-ил… в школе…

– Почему?

– Учительница сказала, нести будет тяжело. Иди, сказала, иди и ложись немедленно в постель.

– Лгун! – закричала мама вне себя от ярости. – Твою сумку принесли из школы и сказали, что после обеда ты не изволил туда являться. Выкладывай, где был. Ну!

– В школе.

Меня поволокли «в гости к мышам». В «мышиное царство», которое завтра должно было стать нашим счастливым убежищем.

– На всю ночь! – крикнула мам. – Всю ночь будешь как миленький сидеть, пока не выложишь мне правду.

Конечно, на следующий день в десять часов вечера я и думать даже не смел о том, чтобы пойти к акации. Но обрекать себя на дальнейшие муки тоже было глупо – пришлось во всем сознаться маме и таким способом вырваться «из гостей». Долго я боролся со сном и всё старался себе представить, как Мило и Христо, смогли ли они что-нибудь сделать; и всё же не выдержал – заснул глубоким, крепким сном.

На следующий день вечером Христо и Мило поджидали меня возле школы.

– Не ходи домой, – сказали они, – турецкие мальчишки устроили засаду.

– Почему?

– Письмо попало к брату Рауфа.

– Как?

– Кристина…

Нет, этого не могло быть. Чтобы Кристина, наша фея, наша мечта, изменила нам, да так вероломно?!

– Кто относил письмо?

– Я, – сказал Мило. – Я подошёл к ней в бакалейной лавке, отдал письмо и убежал. Из лавки она вышла весёлая, – согласна, подумал я…

– А ночью вы приходили к акации?

Мило стал смотреть себе под ноги, в отношении меня всё и так было понятно, а Христо проговорил со вздохом:

– Эх, ребята…

Он был бледный-пребледный. А ночью, вот что было ночью. Когда мать Христо с «дядей» прошли в спальню, Христо потихонечку выскользнул из дому и пошёл к акации, но не остался под ней, чтобы не вызывать подозрений у ночного сторожа. Вернулся, переждал немного, пошёл обратно, и каково же было его удивление, когда он увидел Кристину, Рути, их отца и мать, выходивших из дома Рауфа. Они все хохотали и показывали рукой на акацию… Христо едва успел спрятаться.

Значит, о письме всем было известно, Кристина постаралась… И теперь ещё эта засада!

– Что же делать?

– Переждём до ночи, а ночью как-нибудь проберёмся.

– Мне нельзя опаздывать домой, – сказал я.

– Почему?

– Мама убьёт меня на этот раз.

– А так тебя ещё быстрее убьют, имей в виду, они, наверное, уже пронюхали, чей это почерк.

– Ну и пусть, – сказал я, – я с ними не стану связываться, даже если ругаться будут.

– Молодец! – сказал Христо. – И я с тобой пойду. Будем вместе до самого конца. Не бойся, можешь на меня положиться, если будет драка.

Мы с Христо обнялись и посмотрели на Мило. Тот явно колебался.

– А ты? – спросили мы.

– Сумасшедшие.

– Значит, ты предпочитаешь сдаться врагу? – сказал Христо.

– Нет, – сказал Мило, – я тоже пойду с вами.

– Эх, ребята! – опять вздохнул Христо. – И отомщу же я им когда-нибудь.

Кристина изменила нам, и из-за Кристины мы шли на явную гибель. Ничего. Пусть хоть узнает, как мы трое пострадали из-за любви к ней.

Я чувствовал, что Христо ко всему этому относится гораздо серьёзнее, чем мы. В нем зарождались ростки настоящей сознательной мести. И я не ошибся. Спустя много лет я узнал о событиях, довольно трагических для него…

Бесстрашными и твёрдыми шагами двинулся я по улице, удивляясь в душе своей дерзости. Я жаждал «погибнуть» в этом неравном бою. Я был уверен, что Мило разделяет моё желание. Да, победа будет даже… неинтересной. Никакого эффекта. Победив, мы только отомстим Кристине, а нам хотелось причинить ей боль, чтобы она пожалела, раскаялась, увидев нас, истекающих кровью.

Первым приблизился ко мне Осман. Это был манёвр с их стороны. Осман был хилый, щупленький и никогда раньше не осмеливался даже близко к нам подходить, а тут он как двинет меня плечом.

– Послушай, отойди, – сказал я спокойно.

– Сам отойди, гяур! – крикнул он в ответ и свистнул. В меня полетели камни, из каждой подворотни показался мальчишка, я был уже в кольце, когда заметил, что на помощь мне бежит Христо.

Больше ничего я не помню. Нас били как попало и куда попало, и кто знает, чем бы это кончилось, если б на шум не сбежались взрослые. Камень рассёк мне лоб, но я даже не почувствовал боли. Поднял голову – мы сидели посреди улицы, Мило нигде не было видно. Но я увидел Рути – в обнимку с Рауфом он удалялся с поля брани. Теперь он был во главе наших противников.

– Рути, – прошептал Христо, – Рути с ними… Собака! – закричал он и тут же вскочил и бросился догонять их. Я увидел, как он ловко с разбега дал ногой Рути по заду. Солдаты Рауфа с воинственными воплями набросились на Христо.

Я всё ещё сидел на мостовой. Но разве можно спокойно смотреть, как избивают лучшего твоего друга, и разве можно бросать драку на половине?

Я поднялся и в следующую минуту был уже в самой гуще дерущихся.

Шум стоял невероятный, все орали и молотили кулаками. Так продолжалось до тех пор, пока нас опять не растащили чьи-то сильные руки.

Всё было разбито… Что такое раны и ссадины? Пустяки. Была разбита наша мечта… Мы были оскорблены и страдали от этого сильнее, чем от побоев. Христо в первый раз при мне плакал, а мать его кричала на Рути:

– Не стыдно тебе, щенок? Не стыдно? На своих товарищей напал!

Но с другого конца улицы в бой вступила мать Османа.

– Замолчи! – закричала она. – Шлюха! Лучше за своим недоноском присматривай!

А Шувкра-ханум со своего крыльца:

– Сами! – закричала она. – Сами бесстыжие! Не заставляйте меня говорить, не то всех на чистую воду выведу! Уважаемые! Почтенные! Знаю я вас, «почтенных»!

Народу становилось всё больше.

– Зовите полицию, она оскорбила наше государство!

– Ох, чтоб ваше государство… И самих вас…

Моя мам не стала слушать дальше, дёрнула меня за руку, втащила в дом.

– Бессовестный мальчишка! – обрушилась она на меня дома. – Опозорил нас на всю улицу! Ты получишь у меня, держись теперь!

Рана моя начинала пощипывать. Я ревел от боли и думал, почему всё так случилось, почему Рути пошёл против нас, почему женщины так кричали на мать Христо, чувствовал, что для неё это очень обидно.

Никто из моих товарищей не пришёл проведать меня, кроме… Мелаат.

Я всё ещё ревел.

– Очень больно? – спросила она шёпотом.

– Иди домой, детка, – сказала моя мама, – он наказан, и сегодня не будет играть с вами, я его запру в…

– Не запирайте его, пожалуйста!

Я смотрел на Мелаат… она тоже плакала!

– Я пришла спросить, – нерешительно сказала она, наконец, – будете ли вы сегодня дома? Мама хотела зайти вечером.

– Скажи своей маме, буду ждать её в гости, – ответила моя мама.

Меня она отвела на кухню, строго-настрого запретив выходить к гостям. Значит, заступничество Мелаат помогло! Мама раскрыла учебник по армянскому чтению, отметила две страницы.

– Сиди здесь. Выучишь уроки, начнёшь читать. Чтобы всё было сделано! – И ушла.

Что-то непонятное творилось со мной. Какие там уроки – я ни строчки не написал, я даже забыл, что наказан. Раскрыв для виду какую-то книжку, я смотрел мечтательно на полки с тарелками и мысленно произносил: «Очень больно?..»

Я всё время думал о Мелаат.

Ну а насчёт уличных дел – они на этом не кончились. На следующий день пришли полицейские и увели мадам Евдоксию. Как будто это она во всем была виновата!

Чего я лишился

Вся улица обсуждала последние «события». Все знали о нашем «рыцарстве», все смеялись над нами. «У самих молоко на губах, а поди же, в любовь играть вздумали! Девушку вздумали похитить!», «У такой матери… Что видел, тому и научился», – говорили про Христо. «И других с толку сбил», – это уже про нас с Мило.

Но худшее было впереди.

Соседки состряпали жалобу на мадам Евдоксию, выдвигая главным обвинением её оскорбительные слова, сказанные в адрес государства, а также её сомнительное поведение.

Кончилось это всё тем, что однажды я сам услышал, как сказали: «Мадам Евдоксия в тюрьме…»

Христо взял к себе один из «дядюшек».

Так я потерял своего самого любимого друга.

Соседки торжествовали:

– Избавились от «заразы»!

Из дому я опять выходил только под предводительством мамы. Улица для меня кончилась. Теперь уже навсегда. Мило? Мило избегал меня. Как, впрочем, и я его.

Наша «армия» осталась в прошлом. Правда, и через много лет в районе Четытие мальчишки бегали с обручами. Но чего-то им не хватало, что было у нас, у «армии с обручами».

Прошли годы. Девятилетние ребятишки выросли, повзрослели, стали… пятнадцатилетними. В начале второй мировой войны семья Рути вернулась в Германию. Кристина, вышедшая замуж за старшего брата Рауфа, осталась в нашем квартале. С годами всё больше хорошея, она привлекала к себе всеобщее внимание. Много слухов ходило о ней. С её именем связывали имя какого-то дерзкого и красивого «гяура», при этом добавляя: «Гяур – он всегда гяур!». И, о чудо, этим красавцем «гяуром» оказался мой Христо! Но об этом после… К Мило приходили совсем незнакомые мальчишки, я дружил со своими одноклассниками. Давно кончились наши игры «в полицейских и воров», и мы больше не ходили в гости со своими родителями.