Русские музыканты об Америке и американцах

Именно совершенная чуждость русскому характеру вызывала, вероятно, и пристальный интерес именно к этой стороне американской жизни. Сергей Рахманинов ещё во время первых гастролей называл Америку «проклятой страной, кругом только американцы и „дела“, „дела“, которые они всё время делают, когда тебя теребят во все стороны и погоняют»180. С русским музыкантом были «очень милы и любезны», он пользовался большой популярностью. И всё же – «надоели мне все ужасно, и я себе уже значительно испортил характер здесь». Америка – невыносимо прагматичная страна. Жизнь проходила в организации дел и зарабатывании денег181. «…У Вас развивается какая-то медлительность, нерешительность и сонливость. Это не по-американски! Будете так продолжать, Америка съест Вас!»182, – писал в 1925 году уже быстро адаптировавшийся к новым условиям Рахманинов. Два года спустя в том же настроении пребывал и Фёдор Шаляпин, к тому времени живший в Штатах несколько лет.

Устал очень, потому что работать приходится в американском стиле, который так же различен с русским, как яблоко с солёным огурцом. Тяжело, ох, как тяжело. Но что же делать? По нынешним временам работать необходимо, а то… беда!183

Впрочем, и Рахманинов, и Шаляпин и так зарабатывали вполне прилично и вовсе не испытывали насущной необходимости трудиться «в американском стиле»; свою роль здесь сыграла их любовь к хорошим гонорарам.

…А «работы» здесь в Америке – для всякого человека, кто бы он ни был и чем бы не занимался – «каторжные»… Хотя жаловаться не смею – американцы, если кому следует, платят хорошо… Здесь, в Америке, выдумывают, что хотят и что угодно184.

Не все, однако, смогли или пожелали поддаться американской гонке и продолжали с разным успехом жить – на словах, если не на деле – более или менее в прежнем режиме, наблюдая за царящим вокруг безумием как бы со стороны.

Здесь, на Западе, любят так бежать – скорее, скорее, вроде белки в колесе, видимость движения есть, а где результаты? Русский человек говорит: не буду участвовать в вашей ярмарке тщеславия, лучше лягу на диван и отдохну185.

Отношение русских музыкантов к американской денежной лихорадке было в основном негативное. И, похоже, как раз в связи с тем, что они были, во-первых, русскими и, во-вторых, музыкантами. Страсть к наживе не гармонировала с русской широкой душой (по крайней мере, по их собственному мнению, что, впрочем, не мешало предаваться этой страсти на практике) и зачастую ущемляло музыкальное, да и вообще любое, искусство. Помимо тонкого невозмутимо-космополитичного наблюдения Николая Набокова по поводу того, что «главная профессия Америки – делание денег [money-making]»186, можно встретить и более радикальные высказывания. «У американцев душа имеет форму доллара и даже честь завёрнута в бумажный доллар»187, – отмечал Сергей Прокофьев, добавляя, что «…американцы превосходно устраиваются. Деньги, деньги – вот, что нужно, а пока сиди смирно»188. Приблизительно в таком же ракурсе виделось окружающее и Шаляпину: «Итак, шесть дней прошло, а мне уже, немного хотя, но надоело быть здесь. Души тут ни у кого нет, а вся жизнь в услужении у доллара»189. С течением времени эта позиция только усиливалась: «…Художественные задачи смяты в рутинных театрах, валюта вывихнула у всех мозги, и доллар затемняет все лучи солнца»190.

Восприятие Шаляпиным этой стороны американской жизни вообще было крайне отрицательным, особенно, в его личной переписке. Утвердилось оно, по-видимому, едва ли не с самого начала.

Да, Америка скверная страна, и всё, что говорят у нас об Америке, – всё это сущий вздор. Говорят об американской свободе. Не дай бог, если Россия когда-нибудь доживёт именно до такой свободы, – там дышать свободно и то можно только с трудом. Вся жизнь в работе – в каторжной работе, и кажется, что в этой стране люди живут только для работы. Там забыты и звёзды, и солнце, и небо, и бог. Любовь существует – но только к золоту. Так скверно я ещё нигде не чувствовал себя191.

Полтора десятилетия спустя критическая позиция Шаляпина ничуть не ослабла, а раздражение стало даже более заметным, притом, что – не стоит забывать – на практическую сторону его деятельности это всё, по сути, никак не повлияло.

…Какой продувной и жульнический народ живёт в Европе и Америке. Впрочем, все они называются благородным именем: «бизнес-мен’ы». Если где хапнул, например, то это будет значить: «сбизнесировал» – хорошее слово – оно и не похоже на «украл» а между тем так мило сохраняет тот же смысл192.

Ясно, что все эти милые американские особенности находили отражение и в конкретных случаях. Шаляпина во время первых гастролей на пристани встречала целая толпа народа. А на следующий день каждый из встречавших предоставил артисту небольшой счёт за свои услуги, оплату которого, впрочем, знаменитый бас счёл совершенно излишней193. Подобный деловой подход не преминул дать о себе знать и Прокофьеву.

Вообще, попав в Америку, я сразу соприкоснулся с целой системой контрактов, условий и договоров. Один менеджер предлагал двух- или трёхлетний договор на концерты. «Я знаю, что потеряю на вас в первый год, но надеюсь наверстать во второй»194.

Будучи на гастролях в Канаде, композитор сразу обратил внимание на разительные отличия в образе жизни двух стран: там, по сравнению с Америкой, «больше чинности, пахнет патриархальностью, меньше небоскрёбов и кипучести на улицах»195. О системности, уравнительности Америки говорил и Шаляпин: «…Я …впал в глубочайший анонимат, который мыслим только в эгалитарной Америке. Я стал жильцом, занимающим такой-то апартамент такого-то этажа. Я стал номером»196.

Предприимчивость американцев и их способность делать деньги нашли отражение и в забавном случае, который привёл в воспоминаниях Сол Юрок. По окончании первых гастролей, перед отплытием, в разговоре с репортёрами Шаляпин заметил, что лучшее место в Нью-Йорке – ресторан некоего Бардуша, тогда малоизвестный. Слова артиста мгновенно принесли хозяину заведения популярность, и уже через несколько лет это был один из самых фешенебельных ресторанов города197 – сила рекламы в действии. Расспрашивавших артиста репортёров его профессиональные качества в то же время мало интересовали, зато подробности его частной жизни, вплоть до того, какой он предпочитает сорт колбасы, вызывали неподдельный интерес198. Эпизод, характеризующий рациональность американского мышления можно обнаружить и в автобиографии Прокофьева. В марте 1919 года композитор серьёзно заболел. «„Я думала, вы умираете, – оттого послала вам такие розы“, – сказала одна американка, слегка пожалев, что они пропали даром»199.

Одним из непосредственных проявлений, а вернее, материальных воплощений, национального характера и национальной культуры является, очевидно, организация быта и повседневной жизни. Америку часто обвиняли в бездуховности, вменяли ей незрелость в отношении искусства, но немногие отказывали ей в комфорте и высоком уровне жизни. По словам Владимира Дукельского: «Я нашёл американскую эффективность, последовательность и любовь к порядку неожиданно освежающими и стимулирующими»200. Приоритет именно этого аспекта – дело вкуса и индивидуальных предпочтений, но бесспорно, что как раз благодаря комфорту и, так сказать, самим условиям труда американцам удалось привлечь многое лучшее со всего света и построить, таким образом, на фундаменте материального благополучия прочное здание собственной культуры.

Особенность бытового комфорта в том, что он чаще замечается, когда его нет. Так и русские музыкальные эмигранты, похоже, не придавали ему большого значения. По крайней мере, к такому выводу можно прийти, исходя из сравнительно небольшого числа упоминаний на эту тему. А может быть, дело в том, что гастрольная рутина и активная деятельность не оставляли на подобное ни времени, ни сил. Но для некоторых это было важно. Например, Пётр Чайковский был известен своим вниманием к деталям.

Нравится мне также комфорт, о котором они так заботятся. В моём номере, так же как и во всех других номерах всех гостиниц, имеется электрическое и газовое освещение, уборная с ванной и ватерклозетом; масса чрезвычайно удобной мебели, аппарат для разговора с конторой гостиницы в случае надобности и тому подобные не существующие в Европе условия комфорта201.

И несколько десятилетий спустя американцы не утратили пальмы первенства – Чайковскому вторил Джордж Баланчин: «И насчёт комфорта – также и в моё время в Америке в этом смысле гораздо бóльшие достижения были, чем в Европе»202.

Коль скоро, зарабатывая себе на жизнь, многие русские музыканты по большей части разъезжали с концертами, неудивительно, что дела дорожные некоторым образом занимали их мысли. Впрочем, в оценке комфортабельности транспортных средств мнения могли и расходиться. «Американские вагоны совсем на других принципах, чем вагоны иных стран: ужасно просторные и самые удобные из всех, за исключением, пожалуй, русских, когда в России постараются»203, – замечал Сергей Прокофьев, добавляя: «Вагоны так хороши, что скорость совсем не даёт себя знать»204. Упоминал композитор и о «широкой, удобной постели американского вагона»205. В восторженных чувствах от продуманности и удобства пульмановских вагонов находился и Николай Слонимский206.

У Фёдора Шаляпина стандарты комфорта были, видимо, несколько выше. В своих письмах он высказывался весьма патриотично: «…поезда американские довольно плохие сравнительно с нашими»207. Усталая раздражительность проявлялась у него и впоследствии:

…Если бы ты знала, какая тяжёлая каторга разъезжать, делая тысячи и тысячи вёрст по Америке. Скучно, и главное, неудобно – в вагонах то жарко, как в бане, то холодно, как на базаре. Чёрт их возьми с их цивилизацией!208

Патриотические нотки иногда проскальзывали и у Прокофьева: «Помещение консерватории [в Чикаго] очень элегантно, но совсем крошечное, по сравнению с нашей»209. Впрочем, исключительно материальная сторона американского благополучия нареканий не вызывала. «Средний класс живёт здесь в довольстве»210, – отмечал композитор, добавляя, что «у Америки два преимущества: народ там здоровее и все чистоплотнее»211.

Иосиф Рувимович Хейфец | Jascha Heifetz

Скрипач, педагог.

Родился 20 января (2 февраля) 1901 года в городе Вильне Виленского уезда Виленской губернии (Российская империя; ныне – Литовская республика). Умер 16 октября 1987 в Лос-Анджелесе, штат Калифорния (США).

Один из крупнейших скрипачей-виртуозов в новейшей истории музыки, также – в период своей деятельности – самый высокооплачиваемый скрипач в мире. Обладатель множества наград и премий.

Начал выступать с концертами в шестилетнем возрасте, в России и за границей. Учился в Санкт-Петербургской консерватории. В 1917 году вместе с семьёй эмигрировал в США (гражданин – с 1925). С успехом гастролировал по всему миру, в том числе и в СССР (1934).

В течение исполнительской карьеры Хейфец активно занимался и преподаванием – с 1962 года в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе (позднее в Университете Южной Калифорнии), также давал частные уроки. В 1972 полностью оставил концертную деятельность, продолжая преподавать.

ЗВУКИ МУЗЫКИ

Настоящий художник приступает к следующему сочинению, потому что он не удовлетворён предыдущим.

Дмитрий Шостакович (1906—1975)

To achieve great things, two things are needed: a plan, and not quite enough time.

Leonard Bernstein (1918—1990)

VIII. Культура

Вполне закономерно, что культура – как профессиональная область деятельности, – да и духовная жизнь вообще, обращала на себя внимание иммигрантов-деятелей культуры. Кроме того, им было, с чем сравнивать, ведь многим довелось прежде жить и гастролировать не только на родине, но и в Европе.

Отношение к американской культуре в самом широком смысле этого понятия было лишено избыточного энтузиазма, хотя тональность могла различаться, от снисходительной до откровенно презрительной. «Максимальная доза Америки для культурного человека – это 2 месяца», – написал в письме к родителям в 1928 году Александр Черепнин212. Во многих случаях явно прослеживалось наблюдение над невежеством американцев.

…Были в каком-то артистическом американском обществе, где «умные» американки говорили запутанные вещи и объясняли мне, какая звезда мне покровительствует. Но я произвёл на них атаку и доказал им, что они не знают элементарной астрономии213.

Но если для одних такое невежество было отличным поводом, чтобы продемонстрировать собственную русско-европейскую интеллектуальность, то другим оно создавало вполне реальные неудобства.

Здесь, в Америке, Чайковского никто не понимает. Это такая благородная музыка! А им всё равно. Потому что они понятия не имеют ни о сказках французских или немецких, ни о русской музыке. Всё, что ни сделаешь, – «good enough» для них. А если сделаешь лучше, то они даже не понимают, что это лучше…214

Об одном из конкретных случаев в связи с этим упомянул Сергей Прокофьев: «Первым, кто дирижировал в этом зале [Карнеги-холл], был Чайковский. Сегодня двадцать пять лет со дня его смерти, но… беспамятные американцы не потрудились его вспомнить»215.

Вообще, о просвещённости американцев, а вернее, о недостатке таковой, ставшей в Старом Свете своего рода стереотипом и притчей во языцех, русские отзывались часто пренебрежительно, открыто намекая на своё культурное превосходство. Порой, иначе, как справедливым, такое отношение и не назовёшь, во всяком случае, если верить впечатлениям эмигрантов, например, Фёдора Шаляпина.

…О России [американцы] представления не имеют никакого и в круглом невежестве своём продолжают думать, что страна эта заселена исключительно варварами. Как тяжко мне, русскому, скажу, в сравнении с ними – неимоверно просвещённому человеку, слушать их истинно варварские речи216.

С другой стороны, сама система народного просвещения и его институтов была в Америке организована, по крайней мере, в чём-то, даже лучше, чем в Европе и России. Прокофьев читал в нью-йоркской библиотеке («американские библиотеки знамениты») биографию Шопенгауэра, которую невозможно было достать в России217. Невежество жителей страны свободы определялось в большей степени простым отсутствием тяги к знаниям, но не отсутствием возможностей реализовывать эту тягу. К примеру, музыкальное образование – а оно по понятным причинам привлекало особенно пристальное внимание – находилось на исключительно высоком уровне.

Музыкальное образование в Америке поставлено хорошо. Я посетил консерватории в Бостоне и Нью-Йорке. Мне, конечно, показали лучших учеников, но и в самой манере исполнения видна хорошая школа. Это, впрочем, понятно – американцы не скупятся выписывать лучших европейских виртуозов и платить им колоссальные гонорары за преподавание. Да и вообще в штате профессоров их консерваторий 40% иностранцев218.

Николай Набоков сам какое-то время преподавал в разных колледжах, имея, таким образом, возможность изнутри постичь особенности американского образования. В частности, его лекции (кстати, по темам, в которых он сам мало разбирался, но для американских студентов и этого было более, чем достаточно) должны были проходить в форме «лёгкого ненавязчивого разговора, приправленного по возможности анекдотами»219. Материал в такой форме, очевидно, лучше усваивался. В 1941 году композитор перешёл работать в довольно престижный St. John’s College в Аннаполисе, где обучение проходило посредством штудирования «ста великих книг», которые отбирались по не вполне умопостигаемым принципам. Но, несмотря на это, всё шло ОК220.

Впрочем, подобный подход не мог не отразиться на культурном уровне студентов. Николай Слонимский, который тоже одно время читал лекции, став в 1929 году дирижёром оркестра Гарвардского университета, который назывался «Пиерийское братство» (Pierian Sodality), с удивлением обнаружил, что ни один из музыкантов не знал значения слов ни pierian, ни sodality221. Позднее Слонимскому довелось преподавать русский язык, и он испытал нешуточное потрясение, когда понял, что его студенты не только не имели никакого чувства языка, но даже не были тверды в родном английском!222 Резко критически относился к меркантильно-развлекательному духу, господствовавшему в американском образовании, и Александр Зилоти, преподававший в Джульярдской школе в Нью-Йорке223.

В то же самое время, несмотря на подобную прогрессивность (если так это называется), в некоторых аспектах американское образование и воспитание оставались крайне консервативными. Джордж Баланчин вспоминал, что к пониманию того, что балет – самостоятельное искусство «большинство людей только сейчас [1980-е] приходит. Я помню, американские родители считали, что балетная школа – это место разврата»224.

Каково же, по мнению русских музыкантов, было в итоге и в целом отношение американцев к искусству? «По её [мадам Больм] словам, я ошибаюсь, считая Америку антихудожественной. Если искусство в ней ещё не родилось, то, безусловно, уже родилось страшное внимание к нему»225, – замечал в дневнике Сергей Прокофьев в 1918 году.

Чисто художественная сторона искусства американцев мало привлекала, искусство в их представлении было скорее некой особой формой бизнеса, а успешные артисты – бизнесменами, которые вызывали интерес не своими талантами, а именно своими успехами, коммерческими, разумеется. Например, один хорист труппы, давно живший в Новом Свете, как-то раз заметил, что американцев «мало интересует Шаляпин – великий артист и замечательный певец, но они считают необходимым поглядеть на человека, „делающего“ три тысячи долларов в один вечер»226. Судя по всему, с этим связана была и страсть американской публики к громким именам (в частности, и таким, конечно, которые сами по себе не требовали затрат на рекламу).

Юрок скис. Он жаловался по поводу американской публики: «Всё, что им нужно – это большие имена… Я им говорю, что это лучшая балетная труппа за пределами России, но всё, чего они хотят, это Павлова и Нижинский!»227

Впрочем, здравого смысла американцам было не занимать – на свой вкус они предпочитали не полагаться, а брать опробованные в Европе программы, заключать контракты с уже знаменитыми исполнителями, играть давно и хорошо полюбившиеся произведения.

Хотя американцы желают судить по-своему («Мы самая богатая страна, мы приглашаем кого хотим, и мы имеем право решать»), всё же, из осторожности, они поглядывают одним глазом на Европу228.

Серьёзное искусство в Штатах было не в почёте. У трудолюбивых американцев на него не оставалось ни времени, ни желания, ни сил. По крайней мере, примерно в таком ключе рассуждали сами американцы. Один журналист как-то пояснил Фёдору Шаляпину: «Здесь люди так много работают, что у них не является желания смотреть драмы и трагедии. Жизнь и без того достаточно драматична. Вечером следует посмотреть что-нибудь весёлое, забавное»229.

Таким образом, серьёзное и лёгкое искусство понималось более или менее как серьёзное и лёгкое развлечение. Но в качестве развлечения искусство как таковое значительно уступало другим видам и формам свободного времяпрепровождения, особенно, спорту. В начале 1930-х годов Сергей Рахманинов сетовал на это в своих письмах.

…Играл в пустом, но громадном зале… был футбол и народу [на стадионе] собралось 15 тысяч. Ну не прав ли я, твердя постоянно, что в наше время интересуются только мускулами. Не пройдет пяти или десяти лет – концертов больше не будет…230

В точности в том же духе, кстати, высказался как-то и бельгийский скрипач-виртуоз Эжен Изаи: «Этим дуракам не распознать по-настоящему великого артиста, но они убить готовы за чемпиона-бейсболиста»231. Концерты в Америке по-прежнему проводятся, но оба музыканта верно подметили, что тяга к спорту и здоровому образу жизни, как кажется, в принципе у американцев развита сильнее, чем тяга к прекрасному. Хотя, с другой стороны, может, они просто по-другому представляют и понимают это прекрасное?

Пройдясь по школе, мы смотрели затем игру в бейсбол… Глядя на этих молодых идиотов, резвящихся на воздухе как поросята…, имеющих возможности благодаря материальным средствам (это все дети богатых фамилий) принести что-либо в духовную часть своей страны, а вместо этого уничтожающих всякое сосредоточие, всякую мысль дурацкими, низкопородными проявлениями физических силовых инстинктов, – глядя на эту игру, я во многом осмысливал причины низкого культурного (в смысле производства культурных ценностей) уровня232.

Позиция Фёдора Шаляпина была несколько более противоречива и определялась тем, кому, собственно, адресовались его сентенции. В своих официальных биографиях певец всячески расхваливал Новый Свет, обращая внимание на высокие духовные качества его обитателей.

Среди других моих наблюдений отмечу поразившее меня стремление американцев к прекрасному. Примером тому может служить удивительный факт: почти в каждом американском городе есть свой симфонический оркестр… Кто не знаком с американскими симфоническими концертами, тому трудно себе представить, как прекрасно организована эта сторона художественной жизни страны. С величайшим наслаждением слушал я симфонические оркестры Бостона, Филадельфии, Кливленда, Детройта, Цинциннати и Нью-Йорка.

Вот ещё один примечательный факт: в Америке симфоническая музыка звучит не только в залах, специально для неё отведённых, но и в некоторых кинотеатрахШаляпин, Ф. И. Указ. соч. С. 283. Chaliapine, Feodor Pages from My Life: An Autobiography. New York & London: Harper & Brothers Publishers, 1927. P. 329.

Впоследствии Шаляпин добавлял, что «молодая Америка, только что, в сущности, начавшая проявлять свою интересную индивидуальность, уже дала актёров высокого ранга…»233 Но уже в его публичных заявлениях сквозила скрытая критика.

Испытывая страстное желание изучить все стороны американской жизни, я в этом сезоне часто бывал в театрах. Сами театры поражали меня сверкающим великолепием интерьеров, но почти всегда мне приходилось с сожалением отмечать, что их внешний облик задавлен возвышающимися над ними зданиями контор и учреждений. В самом деле, подчас бывает трудно угадать, что перед тобой действительно театр, не будь на фасаде афиш и электрических огней234.

В личной переписке артиста и воспоминаниях его современников, начиная со времени самых первых американских гастролей, тон был уже совершенно иной, раздражение и неприязнь в нём даже не скрывались.

Искусства там [в Америке] нет нигде и никакого. Напр., Филадельфия – огромный город с двумя с половиной миллионами людей, но театра там нет. Туда иногда один раз в неделю приезжает опера из Нью-Йорка и даёт архипровинциальные представления какой-нибудь «Тоски» или «Богемы», и местные богачи смотрят, выпучив глаза, ничего, разумеется, не понимая235.

Конечно, можно предположить, что первые впечатления были обманчивы и доверять им не стоило. Но нет, в случае с Шаляпиным они оказались вполне верными или, во всяком случае, вполне стойкими. Иногда после выступлений в американской провинции, даже проняв публику своим гениальным исполнением, певец мог отказаться выходить на вызовы (что даже в Америке считалось моветоном).

Это консервы, а не люди!… Да, в них нет ничего живого – настоящие консервы, – повторил он, как бы довольный своим определением сути общества бизнесменов. – Кругом всё без вкуса, всё законсервировано и консервы вместо души…236

Не стоит думать, что подобное нелестное мнение складывалось лишь у русских артистов и иммигрантов из Европы вообще. По наблюдению Прокофьева, даже ближайшие соседи американцев – канадцы – не слишком жаловали отношение в Штатах к искусству. В Квебеке композитор познакомился с несколькими французскими канадцами, которые угостили его обедом и «ругали американскую (USA) культуру, называя её механической и пустой»237.

Во многих правилах есть исключения. Естественно, не все поголовно в Америке (не считая иностранцев-иммигрантов) обладали столь специфическим отношением к искусству. Вот, скажем, в Голливуде, на фабрике грёз, хоть там и делали нечто массовое и коммерческое («музыка для машин в эпоху машин», как выразился голливудский ветеран Дмитрий Тёмкин238), но всё же людей, понимающих серьёзное искусство, находилось больше.

Двадцать лет назад, ничуть не менее, чем сегодня, столица кино была настоящим оазисом для гастролирующих артистов. Киношники принимали их не только со свойственным им оригинальным и шикарным гостеприимством, но и с искренним восхищением и пониманием, которые несоизмеримо важнее для концертирующего артиста, чем тысяча приглашений на вечеринки у бассейна239.

Если в плане стороннего восприятия американская культура граничила у русских с отторжением, то собственно участие в культурной жизни и приобщение к её плодам проходило, надо сказать, не без энтузиазма. В частности, большое внимание привлекал кинематограф, который уже в 1920-е годы становился (если уже не стал) самой популярной формой искусства.