Девушка 2.0

– Пчелы, они целители. Мед не только для здоровья телесного, физического. А еще и для морального, душевного. Не раз испробовано, проверено. Поругался с женой, поставь чашку меда где-нибудь в комнате, тут же помиришься. Настроение плохое, съешь пару ложек меда, и танцевать готов.

– Ну, ты скажешь, – тут же затеял спор Генка. – А, может быть, ты с женой совсем не из-за меда помирился? А если б мед не поставил, что – так и не помирился бы?

Пасечник молча встал и ушел. Видимо, спорить с прапорщиком здесь не очень любили.

– А это еще не все, – продолжил Денис. Ему нравилось, как живо и непосредственно реагировали мужики, слушая его байки. Как дети. Но так ничего и не рассказал.

В палату, чуть не оторвав покрывало, ввалился какой-то красномордый здоровяк. Денис даже не успел его разглядеть как следует – тот, ни слова не говоря, завалился на свободную койку, отвернулся к стене и тут же захрапел.

– Антоха опять нажрался, скотина. Хоть ботинки бы снял, барракуда, – лениво и привычно ругнулся прапорщик.

– Он что, тоже ваш? Ну, постоянный… Тоже здесь живет? – спросил Денис.

– Иногда, – как-то неопределенно ответил Олег.

– И много тут таких? Ну, как вы…

– Было больше. Копченого дочь забрала. Мамай вот в кардиологии оказался недавно, сердечко прихватило. Может быть, вернется скоро, – начал перечислять Геннадий, поглядывая на Олега, как бы советуясь, не забыл ли кого. – Чукчу к «пограничникам» отправили. Этот уже не вернется…

– Куда отправили?

– На четвертый этаж.

– А что там?

– Там те, кто «с головой не дружит». Еще не полноценные психи, но уже и не человеки. Пограничное состояние называется. Понятно?

– Ага…

– Колян повесился месяц назад. Остались мы вдвоем. Антоха не в счет, его скоро попрут отсюда. Тут же закон простой. Живи, но не пей. А он видишь, как заливает. Так что мы да Пасечник.

– А почему он не с вами живет?

– Мы не пускаем. Характер у него тяжелый, неуживчивый.

– Ага, у тебя очень «уживчивый», – хмыкнул Олег.

Геннадий что-то пробормотал в ответ и, забрав опустевший чайник, пошел за водой.

– Не хочет Бортник на Колькину койку ложиться, – объяснил Олег. – Вот Антоху выгонят, тогда переедет. А так… Вроде раз тот повесился, то и место его «грехом» пропитано.

Денис, поняв, что сидит сейчас как раз на той самой Колькиной койке, весь напрягся и собрался уже привстать, но Олег его остановил:

– Да ты не переживай, ты ведь не первый, кого сюда селят после Кольки. Все живы остались, выписались.

«Ага, успокоил. Давай, Денис, лежи теперь и радуйся».

А уже в следующее мгновение Денис начал понимать, куда он попал…

Из-под кровати прапорщика выползло что-то темное и мохнатое. Денис подавился чаем, собрался было прокашляться, но тут же совсем задохнулся. Маленький, но невероятно страшный монстр полз медленно, с остановками, переставляя короткие когтистые лапы. Блестящая змеиная голова то появлялась, то пряталась… Денис так и сидел, не в силах двинуть ни ногой, ни рукой.

Он, конечно, не раз смотрел разные триллеры и ужастики, хотя к любителям этого жанра себя не относил. Иногда признавался себе, что бывало даже страшно. Но чтобы вот так, воочию столкнуться с чем-то подобным?! Самому становиться действующим лицом какого-то сюжета фильма ужасов ему не хотелось.

«Ну, Клозе, ну, благодетель… Куда он меня засунул? Ох, и выскажу я ему всю свою великую благодарность».

Денис тут же вспомнил мужиков-зомби в коридоре и курилке. У тех, наверное, тоже все начиналось с подобных видений. В зомби превращаться совсем не хотелось…

Он зажмурил глаза, помотал головой, пытаясь отогнать видение: «Глюки начались? Или это капельница еще действует?»

Открыл глаза, надеясь, что все пропало. Но нет – маленькое чудище не исчезло, мало того, оно направлялось прямо к нему, постукивая когтями по линолеуму и поблескивая черными глазами. Денис инстинктивно поджал ноги и с трудом прошептал:

– Что… Это?

– Где? – отозвался Олег. – А, это наша Бяка.

– Кто?!

– Бяка, – Олег взял монстра на руки и ласково погладил меховую спинку. – Черепашка наша…

– Это… черепаха?!

– Ну да. Бяка. Пока обычной черепахой была, Букой звали. Она же молчит все время, не мяукает, не гавкает. Не пищит даже. Бука букой.

– Откуда она здесь?

– Генка не может без животинки жить. Всю жизнь кошек да собак держал. А тут нельзя. Вот он и завел черепаху.

– А почему она такая… Мохнатая…

– Так ему же не просто животинка нужна. А чтоб еще и гладить можно было. Черепаху как гладить? Она же твердая и холодная, как… Как череп. Вот он и приклеил ей на панцирь остатки от старой шапки.

– Приклеил? Чем приклеил?

– Клеем, чем еще. Сначала ПВА пробовал, но «Момент» лучше держит. Теперь и гладить можно. На, погладь.

– Нет-нет, – как-то судорожно отказался Денис, все еще не пришедший в себя.

«Что я вообще здесь делаю?!»

Он почувствовал, что злость и раздражение начинают заполнять все его существо. Злость на все и на всех – на этих мужиков, на эту палату, на Клозе. На Бяку несчастную, в конце концов. И на самого себя, по дурости вляпавшегося в эту тупиковую и безвыходную ситуацию. Именно «по дурости». Точнее и не скажешь…

«Так, спокойно, это просто тильт». Тильтом игроки в покер называют вот такое состояние, когда эмоции начинают подчинять себе разум. «Ты же профессионал. Вот и справляйся».

Он лег на греховную Колькину кровать, закрыл глаза, вытянул руки вдоль тела, как по стойке «смирно». У него был проверенный способ для борьбы с тильтом – релаксация.

«Сейчас, всего несколько минут. Лишь бы никто не мешал».

Пятница, 18.30

«Лишь бы никто не мешал», – подумала Алена, представив, что вот-вот пассажиры начнут возвращаться в автобус, снова шуметь, галдеть, толкаться…

«Pink Floyd» закончился. Теперь пришла очередь не менее любимого «Deep Purple». Для начала, чтобы немного взбодриться, она выбрала «Smoke on the water» – «Дым над водой». И тут же получила заряд адреналина – легендарный жесткий рифф Блэкмора на гитаре, одновременным щипком двух пальцев… Постепенно к нему присоединяются хай-хет, электроорган, барабаны, бас-гитара. И нарастает ритм, и растет напряжение.

«Smoke on the water And fire in the sky».

«Дым над водой

И огонь в небесах».

А еще было тамешивари – разбивание досточек. В киокушинкай-карате, например, тамешивари входит даже в программу соревнований, там разбивают по пять-десять досок сразу – кулаками, локтями, ногами…

Но она занималась шотокан-карате, а в этом стиле тамешивари не очень культивировалось. Поэтому досточки они разбивали только на экзаменах. Как она боялась этих досточек перед своей первой сдачей, тогда еще на желтый пояс. За кумите, кихон и тем более за ката она не переживала – это все она знала и выполняла уверенно. А вот досточка… «Вдруг не разобью?!»

Отец попросил дядю Гришу сделать несколько досточек. Тот работал трудовиком в школе, у него были и станки, и материал.

– Размер тридцать на тридцать, толщина два сантиметра, из сосны. Но главное, чтобы доска была сухая-сухая, аж звенела. Чтоб пальцем щелкнул, и она треснула…

Дядя Гриша принес три досточки. Две она решила разбить дома, для пробы.

Она натянула на правую ногу накладку-защиту. Кирьяков еще на первых занятиях предупредил, чтобы все купили эти накладки – и на руки, и на ноги. Ножными они пользовались редко, иногда только на кумите. Они были громоздкими, неудобными, в них было жарко. Но на тамешивари они были незаменимы – защищали ногу от пальцев до колена. А вот ручные, Алена в шутку называла их «варежки», использовались постоянно. В кумите Кирьяков без них просто никого до боя не допускал. Алену же заставлял надевать их еще и в кихоне.

– Эти накладки защищают не соперника, как в боксе. Они защищают твои же руки. Видишь, костяшки в них открыты, бей пожалуйста, а все твои тонкие косточки от пальцев до запястья прикрыты. Чтобы их не сломать. Так что только в накладках! Тем более ты девчонка, у тебя кисти слабее…

Отец держал досточку перед собой в вытянутых руках, отставив ногу назад для упора. Алена приготовилась, примерилась…

Вспомнила, как наставлял ее Сергей:

– В тамешивари нет ничего страшного. Это скорее вопрос психологии, а не силы или техники. Главное, поверить в себя. Поверить, что ты это можешь. Тогда досточку и ребенок разобьет. И бей не прямо по досточке, а как будто насквозь, в точку за ней…

Ну, все. С богом… Маваши! Кья! Досточка разлетелась с первого же удара. Она и не ожидала. Вторая тоже. Оказалось, ничего страшного! Третью досточку она так же уверенно разбила на экзамене. От пояса к поясу толщина досточек увеличивалась, но дядя Гриша приносил все такие же сухие деревяшки, и проблем у нее не возникало. Потом она стала снабжать его досточками и других ребят из группы. Главное – сухое дерево!..

А пацанам нравилось тамешивари. Где еще можно показать силу и резкость? Да и досточки маленьким запрещалось руками разбивать – только ногой. А то ли дело кирпич ребром ладони расколошматить! И вот после тренировок они стали собираться за школой и разбивать кирпичи и пустые бутылки. Алена как-то присоединилась к ним – из любопытства. Но постепенно вошла в азарт:

– Дайте мне попробовать!

Мальчишки расступились, пропустили ее вперед:

– Давай!

Поставили три кирпича буквой «П», сверху положили тонкий шарфик, чтобы руку не поцарапать.

– Бей нижней частью кулака, – показал ей Семка Дудин. – Вот этой. Крепче сожми, чувствуешь, как твердо становится? Только не промахнись, если этой косточкой, рядом с кистью, попадешь… Ой как больно будет…

Она врезала со всего маха, как учил Сергей, «насквозь». Кирпич разлетелся на две половинки.

– Молодец, – похвалил ее Семка. – Я думал, ты только в ката можешь. На следующую тренировку кирпич принесешь. Ты же мой разбила. А бутылку хочешь попробовать?

Но Алена отказалась – и так руку отбила, да и страшновато.

– Ладно, смотри, – Семка обернул пустую бутылку тем же тонким шарфиком, приготовился… И…

Она сразу и не поняла, что произошло. Семка не кричал, а как-то странно хрипел, медленно поворачиваясь к ней. Она сначала увидела его полные ужаса глаза, бледное лицо, и только потом его руку. Из нее буквально хлестала кровь, заливая все вокруг – их тренировочные рюкзачки, брошенные тут же в кучу, осколки бутылки, семкины брюки и ботинки… Алене стало плохо, у нее закружилась голова, не хватало воздуха. Остальные пацаны стояли вокруг в шоке, как окаменевшие. А семкин хрип превратился в жуткий стон и вой. Вид крови и звуки, издаваемые Семкой, напомнили Алене кадры из военных фильмов – там тяжелораненные очень похоже вели себя. А их всегда спасали девушки-санитарки. Единственной девушкой сейчас была она. Так что же, придется ей?.. Была не была… Алена схватила шарф, зажмурилась, чтобы не смотреть на кровь, и туго, сколько хватило сил, перетянула Семке запястье.

– Жди здесь! – она побежала в школу. К счастью, Кирьяков еще не успел уйти. Увидев Алену, он без слов понял – что-то случилось. Страшное…

Все обошлось в конце концов. Иван Петрович остановил кровотечение, вызвал скорую. Распоротую кисть Семке зашили, месяца через два он уже снова появился на тренировке.

Кирьяков запретил кому-либо заниматься этим «подпольным тамешивари» под страхом отчисления из секции. Да он мог бы ничего и не говорить, и не запрещать – никто и не помышлял больше об этом…

Автобус снова наполнялся пассажирами – размявшимися, поевшими, покурившими, и оттого шумными и жизнерадостными. Загрузилась уже изрядно подвыпившая компания. Видимо, в кафе они продолжали свой преждевременный праздник. «И какая им теперь свадьба? Кому они теперь там нужны будут?»

Она сидела в своем углу с закрытыми глазами, все думали, что она спит, и никто не беспокоил. Пазик прочихался, подергался и снова запрыгал по раздолбанной дороге.

Теперь в наушниках был «Сhild in time», эта безумно заряжающая энергетикой композиция «Deep Purple». Но она и здесь была не согласна с привычным для всех переводом. Нет, не «Дитя во времени», правильный перевод был «Дитя, придет время». И это название ей нравилось гораздо больше. Да, она сейчас тоже надеялась, что придет время… И все выяснится, встанет на свои места…

Через год, у Алены был уже зеленый пояс, в их группе появилась вторая девчонка, Гульнара, симпатичная то ли буряточка, то ли татарочка. Она была не новичок в карате, занималась до этого несколько лет, у нее был даже коричневый пояс. Она переехала из какого-то другого города, вот и оказалась у Кирьякова.

Алена быстро с ней подружилась, у них оказалось много общих интересов, причем Гуля была так же фанатично предана карате и, как она сама говорила, «ловила кайф» на тренировках. Теперь у Алены был постоянный спарринг-партнер на кумите, их часто ставили в пару.

Гуля быстро поняла, что в ката Алена гораздо сильнее, но ей самой больше нравилось кумите. Она считала, что карате – это просто бой. И главное – победа над соперником. И сама была отчаянной, напористой и неуступчивой. Они часто спорили, но благодаря Гуле Алена быстро подтянула свое кумите. Выигрывать, конечно, не стала, но хоть какое-то удовольствие получать начала…

Мощный, бесподобный голос Яна Гиллана идеально соответствовал смыслу текста-аллегории, короткого, но емкого. Каждый из нас, живущих на земле, подобен слепцу, стреляющему в окружающий мир и ждущему рикошета… Как и все человечество, все мы – дети для вечности…

К тому времени, когда умер отец, у нее был уже черный пояс. Когда она только начинала заниматься карате, ей, наивной, казалось, что черный пояс – это вершина, предел достижений. Она еще только готовилась сдавать на желтый пояс, когда Сергей объяснил ей всю систему поясов и категорий в карате. Как же она удивилась, узнав, что черный пояс на самом деле – только начало. Если так можно выразиться, черных поясов много.

– Пояс в карате, его называют «оби», не просто полоска ткани, которой ты завязываешь кимоно. Это символ тех достижений и знаний, которые ты получила. От шага к шагу, от ступени к ступени он становится все темнее. От пота, пролитого тобой на занятиях. Есть десять ступенек ученических, они называются «кю». Самое младшее – десятое кю, белый пояс. Это ты сейчас, – Сергей улыбнулся. – Завтра сдашь на девятый кю, получишь желтый. Потом будет оранжевый. И так далее – красный, зеленый, синий… Потом старшие пояса – светло-коричневый, коричневый, темно-коричневый. И, наконец, первый кю, самый старший из ученических – это и есть черный пояс. Но потом идут мастерские ступени! Их тоже десять! Они называются даны. И это все черные пояса. Здесь порядок обратный – сначала идет первый дан. Вот у меня сейчас только второй дан. Так что есть куда расти!..

Теперь и у нее был первый дан, черный пояс. До сих пор была «начальная школа». И только сейчас началась настоящая учеба. Ката стали сложнее и намного интересней.

Сергей по-прежнему оставался ее другом, но теперь уже не был ее «сенсеем», наставником. Они давно сравнялись в своем «уровне» и частенько вставали в пару при спаррингах. Он искренне радовался ее быстрой «карьере», она чувствовала эту искренность и была ему благодарна.

Отец тоже очень радовался ее успехам. Пока она была маленькая, водил ее на тренировки, возил на соревнования. Потом, когда она подросла, все равно приходил на все соревнования. Всегда присутствовал на экзаменах, «сдачах», как они их называли, где они получали право носить новый пояс. Переживал, что у нее ничего не получается в кумите. Однажды начал «наезжать» на нее – мол, трусиха, не боец. Но она сразу ему объяснила совсем по-взрослому: «Лучше я буду хорошо делать то, что мне нравится, чем плохо то, что не хочу делать». Он ее понял и больше не поднимал этот вопрос. А она продолжала с удовольствием заниматься своими любимыми ката.

Мама сначала очень жалела несостоявшуюся танцевальную карьеру. Но, увидев, с каким нетерпением дочка ждет следующую тренировку, как у нее горят глаза и переполняют эмоции при рассказах о своем карате, с какой любовью и даже лаской она стирает и гладит кимоно, как тщательно собирает рюкзачок, мама поняла – та нашла свое дело. И даже посмеивалась: «Хорошо, что в карате босиком занимаются». Еще бы, уж сколько белых носочков пришлось ей перестирать в бытность Алены в «Звездочках». А в «Звездочках» с облегчением вздохнули – там просто не знали, что делать с этой талантливой, но безразличной к танцам девчонкой.

Но все хорошее когда-нибудь заканчивается. Она рано поняла эту истину. Четыре года длилось ее счастье, а в седьмом классе, после смерти отца, ей пришлось бросить карате. Не было денег платить за тренировки. И Кирьяков, и Сергей, даже Гуля приезжали к ним домой, уговаривали ее вернуться. Иван Петрович был согласен тренировать ее бесплатно. Но у нее не было никакого желания – она вообще ничего не хотела тогда… А через год, когда депрессия постепенно прошла, пришлось помогать маме на работе, потом, уже в девятом классе, она сама начала работать, и времени не осталось совершенно.

Тело сначала болело, требовало тренировок, нагрузок.

Но еще больше болела душа, из которой судьба вырвала самое дорогое… Как будто она потеряла крылья.

Она несколько раз приходила в зал, встретиться с друзьями, посмотреть на тренировки. Но потом поняла, что от этого становится только хуже. Нечего сыпать соль на раны… Что прошло, то прошло. И не вернешь… Собрала все свои медали, кубки, грамоты, аккуратно свернула кимоно, вложила внутрь черный пояс – и спрятала все в дальний ящик.

Иногда она еще повторяла ката вместо утренней зарядки, но потом и это бросила – не оставалось ни сил, ни времени. После школы бежала на работу, едва живая приползала домой, а еще надо было делать уроки…

В наушниках группа «Eagles» играла «Hotel Califonia». Группа одной песни. В свое время она, услышав «Калифорнию», набралась терпения и мужественно переслушала все, что еще сочинили «орлы», но только ужасно расстроилась и разочаровалась, даже разозлилась – нельзя же так обманывать! Но эта вещь – «Отель «Калифорния» – была великолепна. Для всех времен и всех народов.

«Отель, который невозможно покинуть никогда и никому…»

Вообще, такая меланхоличная музыка способна была кого угодно вогнать в зеленую тоску. А если еще вслушаться в слова да вникнуть в текст… Жить не захочется. «Мы все здесь пленники наших собственных желаний»… Весь мир, как отель «Калифорния», – дьявольски искусительная трясина, полная соблазнов, куда легко попасть и невозможно выбраться…

Но, как ни странно, ни тоски, ни меланхолии, ни приступов пессимизма «Калифорния» никогда не вызывала. Во всяком случае, у нее. Наоборот, вселяла бодрость и оптимизм. Даже сейчас…

– Проходи, проходи! – командовал водитель, запуская в автобус еще пассажиров. Здесь, вдали от города, этот автобус был единственным общественным транспортом, который связывал близлежащие деревни. Водителю поневоле приходилось подбирать всех. Не оставлять же не остановке! Так и набивался салон стоячими пассажирами, хотя все знали, что стоя ездить категорически запрещено. А что было делать?

– Проходи, проходи! – в автобус забиралась стайка шумливых мальчишек и девчонок школьного возраста.

Пятница, 19.00

– Проходи, проходи, – Димка Рокотов буквально затащил его в открытую дверь. – Ты молодец, что позвонил. Хорошо, что приехал. А чего не предупредил? Я бы встретил.

– Да ладно, я и сам добрался.

– А где вещи?

– В гостинице. Там вещей-то, один дипломат.

– В гостинице? С ума сошел! У меня поживешь. Ты как мой телефон узнал?

– Я на старую квартиру тебе позвонил. Родителям. Мама твой телефон и сказала.

– Здорово! Хорошо, что ты меня застал. Удачно. Мои-то на дачу уехали. Выходные начинаются, а дождь закончился. Метеоцентр говорит – будет сухо и тепло. Моя благоверная и обрадовалась – картошку копать надо да еще чего-то. Детей забрала, машину забрала и уехала. А я только-только с работы. Задержался. А то бы тоже уехал. Завтра поеду, на автобусе. Или давай вместе! У нас там хорошо, залив рядом. Ты погоди секунду, я сейчас переоденусь… Да ладно, так обойдусь, – он только ослабил узел галстука.

Юрий невольно заулыбался. Димка нисколько не изменился. Такой же коренастый, шустрый, говорливый. Только потолстел – лицо совсем округлилось, и брюшко явно просматривалось. Да волос на голове поубавилось. Еще больше стал похож на Вини-Пуха.

– Лысеешь ты, однако, – усмехнулся Юрий.

– Да и ты не молодеешь, вон – седина уже, – не остался в долгу Димка. – Ладно, пошли на кухню. Присаживайся, я тут что-нибудь сгоношу быстренько под встречу. А ты рассказывай, какими судьбами?

– По делам. Документы кое-какие надо в порядок привести. После матери.

– Надолго?

– Завтра обратно.

Димка аж присвистнул:

– Ё…к-л-м-н! Да ты чего! Столько лет не был, и всего на день?! Ну… Ребят надо собрать, посидим все вместе. Да бог с ней, с дачей, и без меня управятся. Давай завтра все и соберемся! Можно у меня, можно в кабак зарулить…

Радость Димки была настолько естественной, настолько искренней, что Юрке вдруг стало очень неудобно.

Димка уже резал малосольные огурчики, закатав рукава рубашки:

– Лариса моя там котлеты сделала, я подогревать поставил. Ну, а мы давай с тобой… По маленькой.

Он достал из холодильника запотевшую бутылку водки:

– Вот на такой случай и держу заначку!

– Извини, Дим. Нельзя мне.

– А что такое?

– После инфаркта я. Всего два месяца как выписался. Так что…

– У-у, – сразу посерьезнел Дима. – Эк тебя угораздило. Ясно, откуда виски седые… Молодые же мы еще. Для инфарктов-то.

– Сердце, оно не спрашивает.

– Да-а…

Но Димка никогда не умел грустить долго.

– Ну и ладно. Мы с Любкой выпьем. Да! Ты вовремя появился. Сейчас Любка должна зайти.

– Какая Любка?

– Помогаева.

– Любка Помогаева? Кто это?

– А! Да ты ж ее фамилию не знаешь. Любка Артемова. Помнишь ее?

– Помню, конечно.

– Вы же дружили в школе!

– Да какое там дружили. Так, встретились несколько раз. К экзаменам вместе готовились. Подтягивал я ее. По физике, кажется. По математике.

– Ой ли? И все? А кто на выпускном танцевал?

– А вы что, общаетесь?

– Редко… Хоть и живем с ней по соседству, в пяти минутах. Да и с другими – тоже редко. Жизнь такая. У всех работа, семьи, суета. Так, только на юбилеях и встречаемся. Вот, в позапрошлом году юбилей школы был. Не помню, сколько лет. Фотки и видео потом покажу. Хоть посмотришь на всех. Тебя каждый раз вспоминаем, а от тебя ни слуху, ни духу. Как уехал – так и пропал. Вот я и подумал, раз приехал в кои-то веки, надо бы собрать всех наших…

– Лишнее это, Дима.

– Да только своих. Володьку, Сашку, Егора. Обоих Березовских. Антонину нашу. Она все переживает, ты же лучший ученик у нее был.

– Погоди ты. У меня все равно билет на завтра. Ты-то сам как? Майором стал?

– Уже два года. Разрешите представиться, – он приложил ладонь к виску, как будто отдавая честь.

– А Володька? Кандидатскую защитил?

– Не-а, тянет все. То женился, то сын родился, то на другую кафедру ушел. А ты откуда все знаешь? Про всех…

– Интернет же есть. Иногда захожу, только редко очень. Вы все там сидите. А Люба… Артемова…

– По-мо-га-е-ва, – поправил его Дима.

– Она что к тебе? В гости?

– Ага, в гости, – хохотнул Дмитрий. – Ясно дело, жену отправил на дачу, ну и… Сразу гостью пригласил… Нет. Проблема у нее. Горе. Дочь у нее пропала.

– Как, и у нее тоже?! – невольно вырвалось у Юрия.

– Что значит «тоже»? – совершенно другим тоном спросил Димка. И Юрий понял, что разговаривает сейчас уже не с другом школьных лет разгильдяем и лоботрясом Димкой Котом, а с майором полиции Дмитрием Андреевичем Рокотовым. Он даже и отчество его сразу вспомнил.

– Да я не знаю, что у вас в городе творится, – пожал плечами Юрий. – В автобусах, на остановках, даже в гостинице висят листовки. «Помогите найти человека». Парни пропадают, девушки. Молодые совсем! У вас тут что, маньяк орудует?

– Какой еще маньяк? Чушь это все. Сколько пропадало в среднем, столько и пропадает. Статистика не врет. Почти все потом находятся. Кто загулял, кто у подружки завис, кто с родителями поругался. Вот мужик в одних тапочках выходит в магазин за хлебом и пропадает. Все его ищут, с ног сбиваются, а он через три дня возвращается, дескать, встретил друга, выпили. И поехал с ним отдыхать на дачу.

Димка суетился возле плиты. Потом остановился, повернулся к Юрию:

– Бывает, конечно, что и трупы поднимаем. Но не девяностые на дворе. Это тогда людей отлавливали. Для прокорма ценных пушных зверей в подпольных питомниках. Да и то бомжей. Было-было, не кривись. Еще и не то было. А сейчас разговоры ходят, мол, все это связано с подпольной трансплантацией. Мол, исчезают исключительно молодые здоровые люди. Я не большой специалист в этой теме. У нас отдел есть специальный – по розыску пропавших.