Désenchantée: [Dé]génération

Об этом Райхсфюрер говорил на торжественном завтраке в просторном кафе этого самого института. Сидя под портретом молодого фюрера в камуфляже и с винтовкой, Эрих смотрел на присутствующих на завтраке молодых инженеров и говорил, негромко, но четко:

– Надеюсь, все вы отдаете себе отчет, что система сегрегации не вечна. Мы прилагаем множество усилий к тому, чтобы те наши граждане, которые сейчас дегуманизированы, поскорее вернули свой статус орднунг-менш. Конечно, это не касается тех, кто относится к перемещенным лицам. Но они, если говорить начистоту, большинство перемещенных лиц были дегуманизированы вовсе не потому, что имеют ненемецкое происхождение, а в силу их малой полезности, а чаще – даже опасности для общества. В Нойерайхе бывшему мигранту открыты все двери, если он докажет свою полезность – достаточно вспомнить генерального конструктора линейки аппаратов класса «Нойе Зенгер», райхсобердизайнер Решад Буркхан, Райхскомиссар санитарной службы Йехуд Бланкзон или штадтляйтер Рейнланд-Пфальца Ахмад бин Абдрахим.

Мы все помним, какой была жизнь немца до ЕА. Количество преступлений, в том числе, особо тяжких, зашкаливало все мыслимые пределы. И девяносто пять из ста преступлений были делом рук перемещенных лиц. Или взгляните на соседнюю с нами Польшу – в ней перемещенные уже полностью закошмарили местное население…

Один из присутствующих энергично закивал, и Эрих это заметил:

– Вам есть что сказать, юнгенгеноссе?

Вероятно, юноша был проинструктирован: при словах Райхсфюрера он встал, хотя все его движенья выдавали крайнюю робость.

– Простите, герр Райхсфюрер, – сказал он медленно, с сильным славянским акцентом. – Я не хотел Вас перебивать, но…

– Представьтесь, пожалуйста, – сказал Эрих мягко, но что-то в его тоне было такое, что ослушаться было невозможно:

– Мариуш Кашубовский, – юноша опустил глаза. – Я из Вроцлава… из Бреслау. Я помню день, когда танки Райхсмаршала Швертмейстера вошли во Вро… в Бреслау. Мы так ждали этот день! Наши девочки устилали дорогу цветами, хотя на дворе была зима.

Эрих, прищурившись, внимательно смотрел на парня. На что именно он смотрел, стало ясно из его слов:

– Я вижу, Вы не просто ждали этот день. Мариуш, у Вас на груди значок АК37, я не ошибся?

Юноша смутился:

– Так точно, герр Райхсфюрер! Я немного помогал нашей организации, делал для них малозаметные квадрокоптеры. Для разведки и передачи донесений. А потом и пострелять пришлось. Думали, совсем нам кранты, но герр Райхсмаршал подоспел вовремя.

– И теперь Вы трудитесь на народном предприятии Симменс – Оффенбах, – слегка улыбнулся Эрих. – Отрадно. Присаживайтесь, Мариуш, я рад знакомству с Вами.

Адъютант Эриха, молчаливая девушка с бледным лицом, лишенным мимики настолько, что казалось парализованным, коротко кивнула, хотя Райхсфюрер и не мог видеть этого кивка, и совершенно незаметно покинула зал. Эрих продолжал:

– Тем не менее, мы не можем полагаться на трудовые ресурсы из унтергебен-менш бесконечно. Тем более, что большинство из них пригодно только для малоквалифицированных работ. Поэтому роль, которую играет продукция вашего предприятия в экономике Нойерайха, трудно переоценить. Сейчас, когда последнему кретину стало ясно, что разглагольствования теоретиков-экономистов о «постиндустриальном мире» – не более чем утопические бредни, это особо очевидно. Даже наши узколобые предшественники это в конце начали понимать, лихорадочно пытаясь вернуть в Германию промышленные мощности, которые мы подарили странам вроде Турции и Китая, и создать трудовой ресурс из перемещенных лиц. Как будто они за этим ехали в Европу! Если бы мигранты хотели работать, они могли работать и у себя на родине. Нет! Они ехали в рай на земле, надеясь получить свою порцию дармовых благ.

Они, как и наши доморощенные либералы, не понимали простой истины: рай на земле есть результат кропотливого и прилежного труда свободных и сильных людей, живущих на своей Родине, говорящих на своем языке, ведущих свою здоровую жизнь в атмосфере овеянных веками традиций своего народа. Только такая Германия может быть сильной, и мы делаем ее такой.

Эрих поднял бокал:

– Я говорю «мы», имея в виду всех вас. Я уже видел кое-что из того, что вы создали, и хотел бы поблагодарить вас за ваш труд. Он будет оценен по достоинству – нормы спецснабжения с первого апреля вырастут на четверть на вашем предприятии.

Раздались несанкционированные аплодисменты. Тем временем, вернулся адъютант Эриха.

– Надеюсь, высокая оценка Партай проделанной вами работы не заставит вас почивать на лаврах, – строго сказал Эрих. – Задач у нас много. Ваши роботизированные заводы разных моделей должны появиться в каждом маленьком городке – Нойерайх не может надеяться на экспорт, мы должны сами себя всем обеспечивать. Идет программа переоснащения армии, флота, воздушно-космических сил; мы начинаем осваивать Арктику с ее огромными запасами необходимых нам ресурсов. Так что я жду, а со мной и весь Фатерланд ждет от вас работы напряженной, творческой и ответственной. Lang lebe die Reinigung!

– Lang lebe die Reinigung! – хором гаркнули инженеры. После чего все выпили и приступили к трапезе. Тем временем, Эрих, слегка перекусив (он съел всего пару канапе с сардинами – стол был не слишком богат, особенно по меркам до ЕА), подождал, пока Мариуш доест, и знаком подозвал его к себе. Мариуш слегка не понял, но адъютант Эриха, не весть как очутившаяся позади юноши, что-то тихо шепнула ему на ухо. Парень несмело встал и подошел к Райхсфюреру.

– Вы ведь не состоите в Партай? – утвердительным тоном спросил Эрих. Мариуш кивнул:

– Я еще не подавал заявления. У нас на заводе очередь из кандидатов, если сейчас подавать заявление, все равно раньше четвертого ЕА не примут.

– Бюрократию надо давить в зародыше, – сказал Райхсфюрер, недобро зыркнув в сторону фабрикпартайляйтера, неприятного рыжего крепыша с тяжелой, скошенной челюстью, которая, как жернова, перетирала увесистый сандвич. Секретарь Райхсфюрера вновь кивнула – вероятно, так она отмечала для себя какие-то поручения шефа, – …а с личными делами кандидатов – хотя бы иногда знакомиться. В Вашем личном деле указано ранение.

– Не ранение, контузия, – потупился Мариуш. – Близкий разрыв «Хэллфайра»38, ну, и так, осколки кирпича… больше испугало, чем задело, но слышал я плохо месяц, а левый глаз до сих пор видит хуже, чем правый…

– Вот и у меня то же, – кивнул Эрих с совершенно серьезным лицом. – Левый глаз видит намного хуже, чем правый. Коснитесь пальцем вот здесь, пожалуйста.

Он протянул Мариушу, на первый взгляд, простой пластиковый квадрат размером с экран мобильника. Когда Мариуш, чисто машинально, положил на него указательный палец, пластик засветился изнутри, и приятный женский голос сообщил:

«Партайбилет номер два миллиона триста два, выдан двенадцатого числа шестого месяца второго года ЕА партайгеноссе Мариушу Кашубовскому, инженеру отдела атмосферных летательных аппаратов народного предприятия «Симменс-Оффенбах» на основании личного приказа Райхсфюрера Нойерайха Партайгеноссе Штальманна. Выдача подтверждена секретарем Брунгильдой фон Мариендорф».

– Поздравляю, – совершенно нейтральным тоном сказал Эрих. – Зайдите после завтрака к фабрикпартайляйтеру, возьмите у него талоны на спецраспределение. Вам полагается дополнительный выходной, но завтра и так выходной, так что сможете запросить его позже.

– Бла… герр Райхсфюрер, я так Вам благодарен, у меня слов нет…

– А сейчас они и не нужны, – улыбнулся Эрих. – Главное, чтобы они нашлись, когда ваше слово потребуется Партай и Фатерлянду. И вот что, Мариуш, если, скажем, ваш фабрикпартайляйтер, скажем, зажмет талоны, не стесняйтесь, сообщите об этом в Райхсполицай. Хорошо?

Мариуш кивнул.

– И вообще, возьмите за принцип – если видите, что кто-то творит нечто, не согласующееся с духом и буквой Орднунга, лучше сразу об этом сообщить, чтобы зло не успело укорениться. Человек слаб, но любой может стать сильнее, если начнет душить свои слабости на корню. Общества это тоже касается.

– Так точно, герр Райхсфюрер! – ответил Мариуш.

* * *

После завтрака Райхсфюреру показали военное производство предприятия. В подземных бункерах под светлыми зданиями завода трудились роботы и унтергебен-менши. Здесь собирали экзоскелеты, боевые управляющие комплексы, головки самонаведения для боеприпасов и даже боевых роботов.

– Сейчас идет строительство третьей очереди завода, – тараторил энергичный и вполне компетентный, но, на взгляд Райхсфюрера, через чур разговорчивый директор завода. – Шесть производственных линий, против одной сейчас. К тому же мы полностью выведем туда производство «терминаторов», а во втором корпусе будут только линии боеприпасов, их число повысится вдвое.

– Когда планируете ввести очередь в строй? – спросил Эрих.

– Первую линию мы уже поставили, и она работает в недостроенном цехе, – пояснил директор. – Там, пока, плохо с вентиляцией, и освещение никакое, приходится сокращать смены, больше восьми часов пронумерованные не выдерживают.

– Вот что, – сказал Эрих. – Я так понял, что линия терминаторов – это комбинация из линии экзоскелетов и участка монтажа ИИ, правильно?

– Да, – кивнул директор завода.

– Блоки ИИ вы получаете из Майнца, – продолжил Райхсфюрер, – уже готовыми для монтажа. И у вас есть шесть линий для экзоскелетов. Можете пока сократить выпуск стандартов вдвое. Это освободит две линии, на них и стройте терминаторов, пока не доведете третью очередь до ума.

– Но ведь… – начал Директор, но Эрих жестом его остановил:

– Если бы нашей целью была ликвидация унтергебен-менш, мы нашли бы для этого куда более дешевый вариант. Кажется, в этой стране все сидят на сайтах врага, хоть мы и закрыли к ним доступ. Унтергебен-менши – не пушечное мясо и даже не люди второго сорта. Есть болезнь физическая, а есть социальная. Унтергебен-менш – социально больной, а больных надо лечить, а не загонять до смерти. Мне нравится то, что Вы так радеете о нашем деле, но помните – даже унтергебен-менши нужны Нойерайху. Те, кто были не нужны, давно уже кормят червей.

…Райхсфюрер обладал одним очень полезным умением – он мог говорить об одном, а думать в это время о чем-то другом, при этом не теряя связности и разумности речи. Сейчас, например, он думал о том, что бюрократия – какое-то мифическое чудовище, которое всякий раз возрождается, сколько его не искореняй. Молодые росточки бюрократии уже появились и в Нойерайхе, несмотря на то, что Орднунг, казалось бы, составлен так, чтобы исключить саму возможность ее появления. Что делать? Эрих видел только один выход – вновь и вновь искоренять, уничтожать, выжигать, выпалывать…

Сегодня фабрикпартайляйтер отправится в Берлинский Центр Распределения ресурсов. Там он пробудет недолго, и, возможно, вернется на этот же завод – в пахнущий сыростью и штукатуркой тускло освещенный цех третей очереди. Это если повезет.

А если нет – Дезашанте. Эрих любил это слово. Именно он так назвал конечную остановку многих – разочарование. «Герр Райхсфюрер разочарован Вами», говорила Гретхен, и он уже устал поправлять ее. Не герр Райхсфюрер, а сам Нойерайх, не Партай, а Фатерлянд. Гретхен кивала и продолжала поминать всуе его звание. Для Гретхен Эрих и был Нойерайхом, именно он символизировал собой Орднунг, как фрау Магда символизировала собой Фроляйн дас Райх, Родину-Мать.

Символы. Либералы ненавидят символы, потому что единственное, что может символизировать самих либералов – это плесень. Тупая, агрессивная паразитирующая масса. Либералы обожествляли паразитирование, возводили его в культ, и с этим тоже приходилось бороться…

* * *

Из аэропорта Оффенбаха Эрих на «Минизенгере» перелетел на Тейгельский аэропорт. Полет занял четверть часа – «минизингеры» развивали две скорости звука, а от Оффенбаха до Берлина всего-то пятьсот километров. Не заезжая домой, он поехал в Шарлоттенбург, где теперь находилась Райхсканцелярия. Там его уже ждали.

Стаффан де Мистура, генеральный секретарь полностью лишившейся престижа и стремительно теряющей всякое влияние ООН, разменял восьмой десяток и подбирался к цифре восемьдесят пять, но выглядел бодро. Эрих уже встречался с ним, когда Германию торжественно исключили из ООН. Вернее, через две недели, когда генсек приезжал узнать, какого черта это никак не повлияло на правительство Нойерайха. Эрих честно сказал герру Стаффану все, что думает о его организации – даже в лучшие годы она была малополезна, а с 90-х годов прошлого века стала вовсе бесполезной. Мнение «мирового сообщества» не повлияло даже на крохотную и бедную КНДР, равно как и не помешало США нанести ядерный удар по Пхеньяну, получить ответный и насмерть рассориться с Китаем и Россией. Теперь три великие страны напоминали ковбоев Дикого Запада, готовых выхватить револьвер и шмальнуть друг в друга, а знаменитые «ядерные часы» застыли в трех секундах от Апокалипсиса. И что сделала ООН, чтобы предотвратить это? Ничего. И, что самое мерзкое – ничего и не могла сделать…

– Я знаю, что Вы хотели встретиться, – сказал Эрих, войдя в приемную своего кабинета и давая ожидавшему там де Мистуре знак следовать за ним. – Но понятия не имею, зачем.

– А, по-моему, не так сложно догадаться, – де Мистура встал, довольно бодро для пожилого человека. – Неужели Вам, герр Райхсканцлер, ничего не приходит в голову?

– Райхсфюрер, – поправил его Эрих. – Я не секретарь, я вождь. Нет, я, конечно, догадываюсь, зачем Вы здесь, но хочу услышать эту бессмыслицу лично от Вас.

– Для Вас мир – бессмыслица? – спросил генсек ООН, заходя в кабинет Райхсфюрера. Эрих вошел первым, и сразу подошел к небольшому диванчику, стоявшему справа от стола. Лежавшая на этом креслице маленькая комнатная собачка, мальтийская болонка, попыталась спрыгнуть ему навстречу, но Эрих не дал ей это сделать – осторожно почесав у нее за ушами и под подбородком, взял животное на руки и ссадил на пол.

– Герр Стаффан, у нас с Вами разное понимание того, что такое мир, – Эрих сел в кресло за большим, кажущимся пустым столом, похожим на чиппендейловский, но с панелью, прикрывавшей гнутые ножки. Собака, тем временем, подошла к генсеку и обнюхала край его брюк. Опираясь на трость, де Мистура с явным трудом нагнулся и протянул к мордочке животного смуглую, покрытую пигментными пятнами, ладонь. Собака обнюхала ее, вопросительно посмотрела на Райхсфюрера, затем вновь обернулась к генсеку и ткнулась в ладонь лбом. Де Мистура провел пальцами по темечку псинки, после чего, тяжко упираясь в трость, выпрямился:

– Чертова старость, – сказал он, глядя, как собака медленно, чуть припадая на левую переднюю лапу, подошла к Райхсфюреру. Тот наклонился и усадил животное на его диванчик, затем указал де Мистуре одно из гостевых кресел. – Спина меня подводит. Хорошо, обзавелся удобной тростью – подарок от одного нашего с Вами знакомого хулигана.

– Не знал, что Вы дружите с хулиганами, – Эрих запустил руку во чрево стола и достал коробку сигар, на сей раз, «Ромео и Джульетта». – Угощайтесь.

– Спасибо, что цикуты не предложили, – улыбнулся де Мистура. – Мой врач говорит, что для меня каждая затяжка может стать последней…завидую Лаврову – на три года моложе, а выглядит так, словно они там в Москве изобрели эликсир вечной молодости. И смалит по-прежнему, сам черт ему не брат.

– Меня Вы, наверно, вообще пацаном считаете? – спросил Эрих вкрадчивым голосом. – Если так, могу сказать в свое оправдание, что за решеткой год за три считается, а я там полжизни провел, так что считайте, что мы ровесники.

– Я не склонен Вас недооценивать, – сказал де Мистура, с тоской глядя на то, как Эрих подкуривает. – Вы показали всему миру, как говорил один лысый подонок, мать Кузьмы. Именно потому я и приехал к Вам. С надеждой…

– Простите, герр Стаффан, – сказал Эрих, выпуская дым, – но, кажется, Ваши надежды не оправдаются. Зачем мне останавливать Конрада… м-м, Райхсмаршала? Через пару месяцев мы выйдем на границу с Россией, и проблема Польши отпадет сама собой. Я уже ищу кандидата на роль Штадтфюрера Генерал-Губернаторства, думаю, герр Швертмейстер вполне подойдет.

– Я не спорю, что у Вас это получится, – сказал генсек ООН. – Но какой ценой, а, главное, зачем?

– Чтобы всякое быдло через границу не лезло, – пожал плечами Эрих. – Герр Стаффан, мне перед Вами неудобно. Может, хотите кофе? С коньяком или с ликером.

– Разве что, просто кофе, – ответил де Мистура. – С молоком и минимумом сахара. Иногда я сам не понимаю, зачем стараюсь продлить себе эту унылую жизнь…

– Вам это неплохо удается, – улыбнулся Эрих. Он что-то нажал под столешницей, и над столом появилось прозрачное изображение его адъютанта. – Хильда, приготовьте гостю кофе. Некрепкий, с молоком и минимумом сахара. И печенье не забудьте.

Брунгильда кивнула и исчезла.

– Согласитесь, герр Стаффан, – сказал Эрих, – не мы начали эту канитель. Но мы ее закончим. Не можем не закончить – сорняки надо выпалывать до единого, чтобы они вновь не выросли. Зачем нам этот бандитский анклав на границах? Да и поляки готовы нам сапоги облизывать за освобождение от своих гостей. Думаю, моя логика Вам понятна.

– Она мне давно понятна, герр Эрих, – сказал де Мистура, и замолк – Брунгильда занесла поднос с кофе и печеньем, поставила на стол перед генсеком и вышла, не издав ни звука. При виде Брунгильды собака Райхсфюрера вяло вильнула хвостом и покосилась на хозяина. – И я не питаю иллюзий на тему того, какой была Польша до того, как ваши войска в нее вошли. Но учтите – башибузуки готовы стоять насмерть, а Вы знаете, что это означает. Они могут даже пустить ваши войска, чтобы жертв было больше.

Де Мистура взял чашечку кофе и отхлебнул, чуть скривившись после глотка, а затем сказал:

– У Марциевича есть минимум три ядерных фугаса.

– Откуда? – удивился Эрих.

– Бывшие немецкие, – пояснил де Мистура. – В двадцатом их перебросили в Бялысток, Жешув и Люблин. Сейчас все три под контролем бармалеев. Кстати, под Люблином есть лаборатория Монсанто.

– Разбомбим нахрен, – пообещал Эрих.

– Но с ядерными фугасами вы так запросто вопрос не решите, – сказал де Мистура. – К счастью, в Польше еще остались здоровые люди… или на них кто-то повлиял из-за океана, хоть я и не пойму, зачем. Короче, я уполномочен передать вам предложение.

– От кого? – спросил Эрих.

– От госсекретаря США Кардина, – ответил генсек. – Сами понимаете, что Варшава всегда танцует под их дудку.

– Варшава наполовину наша, – напомнил Эрих. – Мацеревич и его банда в Люблине.

– Без разницы, – де Мистура энергично тряхнул головой, даже слишком энергично для его возраста. – Кардин готов лично передать Вам гарантии, Вам или кому-то из Ваших людей. Граница будет по Висле. Гданьск можете взять. Жешув и Сталеву Волю не трогайте.

Эрих встал:

– Я не понимаю, – сказал он. – Польша – это нарыв на карте Европы. Это террористический гнойник. Она угрожает всем. Зачем ее сохранять?

– Польша – подушка между Вами и Россией, – сказал генсек, отставляя пустую чашечку. – Лучше иметь такой буфер, чем не иметь вовсе…

– Scheiße , Вы что, верите в эти байки про «агрессивную Россию»? – спросил Эрих. – Россия даже Финляндию и Украину присоединила после долгих просьб с их стороны. А все остальное оставила независимым, хотя предложения и поступали – сербы, например, раз в квартал на весь мир сообщают о готовности стать новым федеральным округом России.

Россия отхватила хороший кусок, ее сфера влияния растянулась от Венеции до Суэца. Они вкладывают деньги в инфраструктурные проекты у соседей-союзников. Путину незачем воевать.

– Вы считаете так, – ответил де Мистура, – Вашингтон считает иначе. Америка уже не та, что раньше, но протянет еще долго, и попортить жизнь вашему молодому государству может.

Его старческая рука словно в размышлении зависла над тарелкой с печеньем.

– Звучит так, словно вы нас уже признали, – ответил Эрих. – Но вы нас не признаете никогда. Вы цепляетесь за замшелые каноны, вы ревностно исполняете букву «прав человека» и закрываете глаза на то, что де-факто, эти права никто, нигде и никогда не соблюдал по сути. Наша политика разделения населения эволюционно целесообразна и максимально возможно гуманна, но вам на это плевать…

– Эрих, – де Мистура взял-таки печенье с тарелочки и посмотрел прямо в глаза Райхсфюреру, – простите, что по-панибратски, но Вы, все-таки, моложе меня на поколение. Эрих, «государство Израиль» в своей политике мало чем отличалось от нацистской Германии, и было значительно хуже вас, но мы его признали. Вы думаете, у вас нет шансов? Они есть, но вам надо показать волю к диалогу. Если завтра вечером ваши армии остановят продвижение вглубь страны, я…мы будем знать, что с вами можно разговаривать.

– Вы и так со мной разговариваете, – буркнул Райхсфюрер, глядя, как де Мистура отправляет в рот печенюшку. – У меня есть одно условие. Данциг должен вернуться домой.

– Если Вы успеете взять его до начала приема в честь дня рождения полудохлого, он ваш, – ответил генсек ООН, вставая.

– Поосторожнее с выражениями, – посоветовал Эрих. – Как я понял, Вы говорите о Фюрере?

– А разве Вы его оцениваете по-другому? – улыбнулся де Мистура. – Вам следует построить для него мавзолей. Тогда, лет через сто, его закопают благодарные потомки, я имею в виду вашего Фюрера. Я надеюсь, мы друг друга поняли.

– И все равно Лавров Вам сто очков вперед даст, – сказал Райхсфюрер с напускной сердитостью.

– Я не конкурирую с богами, – ответил де Мистура. – Рад был повидаться. До скорой встречи, герр Фюрер.

– Я Райхсфюрер! – поправил его Эрих. – Фюрер не стал бы с Вами разговаривать в принципе.

«Банально потому, что полудохлые не разговаривают», – подумал Райхсфюрер, когда де Мистура ушел.

* * *

Проводив Генерального секретаря ООН, Эрих вновь вызвал Брунгильду. Он ничего ей не говорил, но та сама знала, зачем он ее вызывает, и вернулась с небольшим подносом, который поставила на стол Райхсфюреру. На подносе была чашка с крохотными фрикадельками; Эрих принялся кормить собаку, размышляя над дальнейшими своими действиями.

Идея остановить наступление казалась привлекательной. Во-первых, Райхсвер был вымотан предыдущими боями, и пусть потери были невелики, особенно если сравнивать их с польскими (бывшие ИГИЛовцы воевать умели плохо, и даже при численном превосходстве и прекрасном техническом оснащении ухитрялись огребать и бежали, бросая оружие и снаряжение, что было весьма кстати – трофеи шли на вооружение народно-гренадерских частей), но людские ресурсы в распоряжении Райхсфюрера были ограничены, и их следовало беречь.

Не от хорошей жизни Эрих принял программу массового производства боевых роботов. В тех же России, США и Китае боевые роботы использовались лишь как средство поддержки – автономный ИИ существенно уступал на поле боя человеческому. Но у Эриха не было таких людских ресурсов, и даже та полуторамиллионная армия, что была сейчас, сильно давила на экономику только поднимающегося Нойерайха. С финансами у Райхсфюрера не было проблем – он сорвал просто фантастический куш за два года до ЕА, во время крушения биткойновой пирамиды, и удачно конвертировал эти средства в золото, материалы и выгодные инвестиции. Но за деньги нельзя купить людей, а именно люди были критическим ресурсом Нойерайха. Треть населения были пронумерованы, десятая часть – ликвидирована. Из оставшегося числа вычитаем женщин, детей, стариков – и что у нас остается?

Собака нетерпеливо ткнула Эриха лапкой – он отдал ей фрикадельку и задумался, вместо того, чтобы взять с подноса новую. Спохватившись, Эрих скормил псине оставшиеся фрикадельки.

– Брунгильда, запросите, пожалуйста, у фон Немова информацию, сколько всего поляков были признаны орднунг-менш, – сказал он. – Я имею в виду не поляков вообще, а бывших граждан Польши, с освобожденных территорий.

– Сделаю, – сказала Брунгильда. У нее был тихий голос с какой-то воркующей хрипотцой. – Герр Райхсфюрер, простите, но Вы бы сами поели.

– Я же недавно завтракал, – удивился Эрих.

– Ваше «недавно» было в десять часов утра, а сейчас уже пятнадцать, – парировала Брунгильда. – И что Вы ели, Вы сами-то помните?

– Вы же знаете, что я не запоминаю подобных мелочей, – пожал плечами Эрих. – Ладно, скажите, пусть приготовят чего-нибудь и сервируют в зале аудиенций Фридриха Великого. И напомните, чтобы подали чашку мелких фрикаделек, а то они постоянно забывают, приходится Софию-Шарлотту со стола кормить, а это ей не полезно.

– Между прочим, – заметила Брунгильда, – доктор говорит, что при ее уровне активности ей так много еды может быть вредно. А Вы ее, кажется, перекармливаете.

– София-Шарлотта не станет есть слишком много, – сухо сказал Эрих. – Рассудительности в этой собаке больше, чем в десятке либеральных политиков вместе взятых.