Свенельд. Зов валькирий

– Смотри! – Кудай показал острый отпечаток на льду. – Это… шипы железные, да?

Тайвел оглядел след, пощупал для верности, сняв овчинную рукавицу, и неохотно кивнул: железными ледоходными шипами копыта лошадей снабжали русы, и они совсем недавно видели такие в Арки-вареже.

Но кто были эти люди? Весь день парни провели, строя догадки и отрывисто переговариваясь на поспешном обратном пути в Арки-вареж. Как русы оказались в Елмановой избе? Откуда взялись? Те, что стояли в Арки-вареже, сейчас должны быть уже в Суздаларе, за семь переходов отсюда, да и в Тойсаровых угодьях им делать нечего. Кто-то из чужих ловцов, возвращаясь из дальнего края, вполне мог переночевать здесь, в этом не было бы ничего необычного, – но мере не ездит по лесам верхом, да и лошади у нее редкость. Парни не знали ни одного рода, где было бы сразу три лошади. Знали заранее те люди, что сюда придет Илетай, или она наткнулась на них нечаянно? Имели они целью увезти ее или только воспользовались случаем?

Но только у русов могли найтись и три лошади, и даже три десятка. Не так давно парни видели их своими глазами – стоявших на Русском дворе тесным рядом под навесом и жевавших сено и хвойные ветки. Корм для русских лошадей мерен обязаны были поставлять, как и съестные припасы для сборщиков, и сами Тайвел с Кудаем еще мальчишками отправлялись в эти дни в лес, чтобы нарезать веток. Но не укладывалось в головах, как трое из русов, десять дней назад ушедших из Арки-варежа обычным путем на юг, могли оказаться в самом сердце родовых Тойсаровых угодий!

Зато сам Тойсар, выслушав взволнованных разведчиков, не усомнился в значении этих вестей.

– Три лошади! – Он переглянулся с Кастан. – Ушли на запад! Кереметлык! Да возьми их керемет! Это они! Русы! Эти подлые хорьки похитили мою дочь!

Немедленно Тойсар разослал младших домочадцев за старейшинами – на совет. Но собрать сразу удалось меньше половины: проводив русов, жители Арки-варежа и окрестностей сами отправились продолжать зимний лов, уже шедший к концу.

– Но которые это русы? – задал вопрос старик Мантур, пришедший первым. – Русы из Тумера, которые сватались к твоей дочери, или те, что приезжали за данью?

Тойсар озадаченно посмотрел на него. Он сам удивился, что даже не вспомнил про Дага: подумал он сразу на Боргара и Свена.

– Ха-ха! Ты ведь сам сказал им, что если Илетай выйдет за руса, то мы пойдем с ними на сарацин! – воскликнул бойкий толстяк Умай, обрадованный новостью. – Вот они и решили, что она выйдет за их парня во что бы то ни стало!

– Платок! Парни привезли ее платок! – язвительно бросила старуха Еласа; она издавна соперничала с Кастан за влияние среди жен меренских и даже одолевала ее, пока не стала вдовой. – Девчонка сама бежала с ними! Вот как ты воспитала твою дочь, Кастан, – она готова удрать из дома хоть с ёлсом, если ее поманят серебром и яркими тряпками!

Как будто десять человек со всего Арки-варежа не приходили полюбоваться тем «цесарским рукавом», который Свен преподнес Тойсару при сватовстве.

– Ты видела, чтобы она своими руками привязывала тот платок, старая ты выдра! – дрожа от гнева, ответила оскорбленная Кастан. – Русы могли сами его привязать, чтобы сделать вид, будто Илетай пошла с ними по доброй воле!

– Откуда им было знать, что его нужно привязать?

– Они слышали… они знают сказ о Пиамбар, – уже тише ответила Кастан, не желая признаваться, что сама позволила дочери поведать опасным гостям это сказание.

Кто же мог знать, что даже это они обернут себе на пользу!

– Выдра! – возмущалась Еласа. – Кто еще тут выдра! У меня дочери не убегают, как глупые козы, куда их ёлс пошлет!

Кастан не отвечала, но в душе знала, что старуха отчасти права. Она уже догадалась проверить вещи Илетай и убедилась, что все украшения дочери исчезли. А это могло означать только одно: та ушла в лес, вовсе не собираясь возвращаться домой.

– Мы вернем ее! – непреклонно заявил Тойсар. – Если она похищена силой, мы отобьем ее и отомстим за оскорбление.

– А если нет? – едва не перебил его Умай. – А если она сама пожелала? Тогда тебе придется исполнить уговор!

– Тогда мы по обычаю принудим ее жениха доказать свое право владеть ею! В нашем роду не перевелись еще храбрые и сильные парни!

– Вот это дело! – одобрила Еласа. – Но тогда уж тот, кто отобьет Илетай, сам получит ее! И не дожидаясь весеннего гадания!

Мужчины остались обсуждать, куда и как посылать погоню, – не то на север, в Тумер к Дагу и его сыну, не то на запад, куда увели следы. Рассудив, скоро поняли, почему следы ведут на запад: в той стороне пролегал обратный путь русов в их собственную землю. А значит, еще можно успеть перехватить их на обратном пути.

– Нам стоит отправиться сначала в Тумер, – решил Тойсар. – И если там ее нет, мы пойдем оттуда обычным путем русов, только в другую сторону. И встретим или догоним их на Маламге или близ нее, где кончаются наши селения и начинаются словенские. Обоз с гружеными санями идет медленно, у нас еще есть время их перехватить. Да не оставит нас без помощи Великий Бог вселенной, предопределитель судеб!

* * *

Когда наконец люди разошлись и все улеглись спать, Тойсар долго еще ворочался. А Кастан вовсе не было в избе: она ушла в кудо, и Тойсар не сомневался, чем там занята его мудрая супруга.

– Поро куго Юмо! – призывала она, вылив пиво из ковша на камни очага. – Главный бог, покровитель народа, Мать рождения, Мать свидетельница, Мать Солнца, Мать Луны, Мать звезд, Бог грома, Бог молний, Мать бога молний, Мать земли! Зову вас в свидетели, будьте свидетелями!

На коленях у нее лежал тонкий тканый поясок, который она обычно носила. Перебирая его смуглыми пальцами, закрыв глаза, Кастан взывала полушепотом:

– Семьдесят семь разных птиц в свидетели зову! Беркут, орлан, коршун, сова, кречет, ястреб-тетеревятник, ястреб-перепелятник, пустельга! Лунь полевой, лунь болотный, лунь луговой, лунь белый! Осоед, змееяд! Скопа, филин, сокол-сапсан! Зову вас в свидетели, будьте свидетелями! Черный аист, белый аист! Гагара, нырок, крачка, куропатка, кулик, сорокопут! Веретенник, журавль, гусь белый, гусь серый! Кряква, лебедь-шипун! Чирок-свистунок, чирок-трескунок! Шилохвость! Чернеть, турпан, синьга, гагара красная и гагара черная! Чомга – черная шея, чомга – красная шея, чомга – серая щечка! Зову вас в свидетели, будьте свидетелями!

Всех, всех духов-помощников рода мере звала Кастан, прежде чем приступить к гаданию. И даже у нее, опытной женщины, твердой, как обожженная глина, камнем лежащей в основе древнего уклада, при мысли о важности заданных вопросов замирало сердце и холодом овевало руки.

– Семьдесят семь разных зверей в свидетели зову! Медведь, рысь, волк, лисица! Выдра, барсук, куница, норка, хорек, горностай, ласка! Лось, олень, косуля, кабан! Еж, крот, выхухоль, бурозубка! Заяц-беляк, заяц-русак! Ночница, вечерница, кожан, ушан, нетопырь! Бобр, белка, полевка, мышь лесная, мышь полевая, мышь домовая! Зову вас в свидетели, будьте свидетелями!

Расправив на коленях свой пояс, Кастан чуть дрожащими руками завязала на одном его конце узел, потом приложила к руке, отмеряя длину до конца своего среднего пальца – это была «мера». Она пометила длину угольком.

– Ответьте мне: это Севендей увел мою дочь Илетай из дома?

Задав вопрос, Кастан снова приложила отмерянную часть пояса к руке, и угольная метка пришлась точно на конец среднего пальца. Это означало, что духи сказали «да».

Ничего иного и не ожидавшая, Кастан тем не менее ощутила слабость и некоторое время сидела, уронив руки с поясом на колени. Она крепко верила в свою силу, но то, что Севендей, заклятый самым сильным заклятьем, не подчинился ему и не только говорил что хотел, но и посмел грубо нарушить волю Кастан в самом важном деле, смутило и подорвало ее веру. На днях она даже проверила – рубаха со связанными рукавами лежала на прежнем месте, в земляной яме под ленгежем, никто ее не тронул, не разрушил чар. Но Севендей не заметил сковывающей ворожбы, прошел, будто лось сквозь невесомый тенетник.

– Ответьте мне, – Кастан снова подняла голову, – смогу ли я вернуть мою дочь Илетай?

Она приложила «меру» к руке – и угольная метка оказалась на сустав пальца выше нужного. Внутри прошла холодная судорога – пояс как будто растянулся, это означало «нет». Еще дважды Кастан прикладывала «меру», но оба раза получила тот же ответ.

Ее не догнать, не вернуть, как не поймать и не вернуть улетающий в небо ветер. Тойсар дал свое злополучное обещание при свидетелях, и теперь ему придется смириться с походом, от которого боги предостерегли род мере на гадании прошлой весной.

Что там говорил Севендей? Что удача русов велика и они могут ею поделиться? Что счастье сопутствует смелым? Что воля богов меняется со временем и требовал нового гадания? Так вот оно – против воли Кастан снова задавала вопрос, с которым уже обращалась к богам.

– Главный бог, покровитель народа, Мать рождения, Мать свидетельница, Мать Солнца, Мать Луны, Мать звезд, Бог грома, Бог молний, Мать бога молний, Мать земли! – из последних сил собравшись с духом, начала она в третий раз. – Семьдесят семь разных зверей в свидетели зову! Семьдесят семь разных птиц в свидетели зову! Отвечайте мне – быть может, воля богов изменилась и сыновей мере ждет счастье и удача в походе за море?

Она приложила «меру» – та не достала до конца пальца на целый сустав. Дрожа уже всем телом, Кастан повторила гадание еще дважды – но боги и духи, трижды на семьдесят семь голосов, твердили «нет».

Уронив на колени пояс, Кастан склонилась и уперлась лбом в сложенные руки. Чужая воля пересилила ее волю, и только одно оставалось ей в утешение: надежда, что сама она не увидит грядущих бед…

* * *

Над заснеженным берегом Отермы[56] раздавался стук топора – мужчины готовили дрова для ночного костра. Заканчивался пятый день путешествия. Два дня три всадника двигались по льду реки Гды, вверх по течению, прочь от озера Неро. Гда текла из Гдовского болота, которое Фьялар хорошо знал; из русов никто, кроме него, двадцать лет ходившего по этим лесам, не нашел бы перехода от русла Гды в верхнем течении до другой реки, Отермы, лежавшей западнее. Расстояние, как он сказал, составляло около половины дневного перехода, но на преодоление этого участка у путников ушло больше половины дня. Пока они двигались по руслу реки, она служила им дорогой, довольно ровной, хоть и не прямой, но через лес не было никаких дорог или тропинок, не считая звериных, а они не всегда шли в нужном направлении. Дорогу прокладывал Фьялар – его гнедой конь, самый сильный из отобранных Свенельдом для этого путешествия, шел по грудь в снегу, пробираясь между деревьями. Иной раз встречались завалы бурелома, которые приходилось обходить далеко. Ехали не торопясь – сломай ногу хоть одна лошадь, и это сильно затруднит путешествие. Два раза было, что Фьялар, сойдя с лошади и привязав лыжи, уходил один отыскивать более удобный путь, оставив остальных ждать возле лошадей.

Илетай ехала на крупе, за спиной у кого-то из мужчин, по очереди. Этот способ путешествовать для нее был непривычен, она сильно уставала и роптала про себя: на лыжах она могла бы идти не медленнее, а то и быстрее! Но леса все тянулись и тянулись, конца пути было не видно, и она понимала, что сейчас, на пятый день, уже изнемогала бы от усталости. К тому же ей пришлось бы нести за плечами поклажу: припасы, овчины для ночлега, а теперь все это несла лошадь.

– Когда обоз встретим, дальше ты на санях поедешь, – утешал ее Севендей. – Потерпи пока.

Он не говорил «сама напросилась», но Илетай мысленно добавляла это. Однако пути назад не было. Казалось, Арки-вареж, родители, братья, подруги, весь род Вайыш остались где-то за краем земли. Вокруг еще простиралась Мерямаа, но этих краев и их жителей Илетай не знала. Молчаливый зимний лес – ни птичьего пения, ни шороха листвы – был мрачен и нагонял тоску. А впереди ее ждала еще более неведомая и чужая земля – родина Велкея. Только мысль об отважной Пиамбар ее поддерживала: той ведь, уроженке неба, пришлось жить на земле, а разница между землей и небом должна быть еще больше, чем между Мерямаа и Рушмаа.

Идти на лыжах было бы легче еще и потому, что она бы меньше мерзла. Каждый из путников время от времени сходил с седла и в подходящих местах шел пешком, чтобы размяться и согреться. Илетай тоже часть пути проделывала на своих лыжах, но потом ее опять подсаживали на коня. Так они и двигались до первых сумерек, а потом начинали устраиваться на ночлег. Не желая наводить погоню на след, жилых мест Свенельд избегал и не ночевал под крышей – кроме одного раза, когда Фьялар привел их в свою охотничью избушку, на второй день пути по Где. В другие вечера мужчины отыскивали складку местности, укрытую от ветра, вытаптывали в снегу площадку, натягивали вместо крыши кусок грязно-белой шерстяной тканины, из какой в северных странах делают паруса. Перед ней разводили огонь, искусно укладывая три длинных бревна, способных неярко, но ровно гореть всю ночь. Нарубив лапника, на снегу под навесом устраивали толстую подстилку, на нее клали овчины и валяные кошмы. Топили в железном котелке снег, заваривали похлебку из пшена и вяленого мяса с салом. Делали отвар сосновой хвои, придающий сил. Лошадей привязывали рядом. Севендей припас для Илетай медвежью шкуру, новую, хорошо выделанную, взятую у кого-то из кугыжей в счет дани. Этой шкурой она укрывалась с головой, и возле костра под навесом, куда шло тепло огня, удавалось погрузиться в неглубокий, рваный сон. Ложились ногами к огню, сняв обувь, иначе не удалось бы хоть сколько-то согреть ноги. Но за ночь сами кожаные башмаки так замерзали, что делались как каменные, и утром приходилось отогревать их у огня, чтобы можно было надеть.

Но даже под медвежьей шкурой Илетай мерзла; в малейшую щель холод немедленно просовывал свои длинные пальцы и щекотал, рассыпая дрожь по телу жертвы и отгоняя от нее сон. Она ждала, когда придет ее черед сторожить огонь, – вплотную к костру она хотя бы могла согреться. Ночь была разделена на четыре стражи: Илетай несла дозор наравне с мужчинами, присматривая за огнем и следя, не подберутся ли близко волки. Волчьих следов в этом краю хватало, и почти каждую ночь она видела во мраке за деревьями зеленоватые огоньки, но близко хищники не подбирались – как ни привлекал их лошадиный дух, яркий огонь, запах людей и железа заставлял держаться поодаль. Один раз, когда Логи разбудил ее, она, поднявшись, увидела лежанку Севендея пустой, и первая ее мысль была – волки унесли его спящим! В следующий миг она, к счастью, увидела его в двух шагах, стоящего спиной к ней и лицом к кусту, но испуг растаял не сразу.

После своей стражи Илетай снова ложилась, и еще некоторое время ей было тепло; тогда удавалось немного поспать, но вскоре тепло улетучивалось из тела, высосанное зимним лесом, и она опять просыпалась, так что к утру не чувствовала себя отдохнувшей. От постоянного холода во всем теле нарастало утомление. Ни днем, ни ночью нельзя было снять теплый кожух и кунью шапку, поверх которой был еще шерстяной платок от ветра, и теперь вся эта одежда казалась усталому телу тяжелой, как камень. Но Илетай не жаловалась, даже мысленно: она по доброй воле ушла прочь из привычного мира в неведомое, и даже дивилась про себя, что оно так мало отличается – все тот же лес, тот же снег, те же птичьи и звериные следы… Но что будет, когда она доберется до страны русов? Трудности пути покажутся мелочью, когда она окажется там…

Илетай могла держаться с Севендеем независимо, пока оставалась в Арки-вареже, защищенная всем своим родом-племенем; теперь, когда она по своей воле отдалась в его власть, он, с его суровым видом и строгим взглядом, поначалу наводил на нее робость, как будто рядом человек из камня, об которого можно невзначай ушибиться. Но, приглядевшись, она поняла, что за этой суровостью не стоит злобность или бессердечие. Севендей явно был рад тому подарку, который готовил для младшего брата, и при мысли о скорой встрече с Велкеем на его ярких губах появлялась теплая улыбка. Это желание роднило их с Илетай, и она к самому Севендею уже ощущала некое чувство сродства.

По вечерам она иногда пыталась, при посредничестве Фьялара или Логи, завязать с ним беседу: расспросить об их доме, обо всем укладе жизни. Ее подбадривали рассказы о том, как добра мать троих братьев к жене самого Севендея, почти такой же чужачке, как сама Илетай. О своей жене Свен сказал только, что она «очень молода и нравом добра», чем опять же подбодрил Илетай, понимавшую, что ее положение, как жены младшего из троих братьев, будет ниже жен двоих других. В Витиславе она видела подругу, ради сходства их положения, и надеялась, что свекровь будет милостива и к ней тоже.

* * *

Первый же день после выхода на Отерму выдался ясным, солнечным, с небом ослепительной синевы. Несмотря на пробирающий морозец, Илетай воспрянула духом – после трудного перехода через лесную глухомань река веселила простором. Русло сделало резкий поворот; когда на пригорке правого берега вдруг появились два-три волка, они даже показались Илетай красивыми – ловкие, сильные звери на ослепительно-белом снегу.

– Ёлс твою мать! – Свен, тоже их заметив, ничуть не обрадовался.

Оба брата-ловца взялись за луки, но не стреляли, выжидая, не подойдут ли звери ближе. Но те лишь проводили путников внимательными взглядами желтых глаз, будто понимали, кто это и куда едут.

Больше волки в тот день не показывались, но в темноте, когда путники уже устроили стан, во тьме за деревьями замелькали зеленоватые огоньки глаз. Ветер был оттуда, лошади чуяли волков и беспокоились. Мужчины пошвыряли в лес горящие головни из костра, и звери отступили.

Но когда люди легли спать и в стане все затихло, хищники вернулись. В это время у огня сидел Логи. Илетай только что сумела заснуть под своей шкурой – в теле еще держалось тепло после ужина у костра, – как из этого драгоценного непродолжительного сна ее вырвало конское ржание и яростный крик Логи.

Высунувшись из-под шкуры, она увидела, как двое других мужчин вскакивают, сбрасывая свои одеяла и хватаясь за близко положенное оружие; у ели бились две привязанные лошади, а третья, гнедая, мелькнула у края освещенной площадки и скрылась в лесу! Напуганная близостью хищников, она оборвала привязь и кинулась в другую сторону, во тьму. У края освещенного костром пространства мелькнула темная тень… и едва Илетай успела сообразить, что произошло, как из ночного леса донеслось истошное ржание, предсмертный вопль… и все стихло.

Сжавшись под своей шкурой, смертельно напуганная Илетай смотрела, как необутые мужчины стоят у кромки тьмы, сжимая копья и отчаянно бранясь. Преследовать волков никто, конечно, не пытался, лошадь было уже не спасти. Она успела убежать шагов за сто от поляны, прежде чем стая ее настигла, но в ночном лесу звуки волчьего пира были слышны хорошо, как будто все рядом. От хруста костей на зубах делалось так жутко, что Илетай жмурилась и зажимала уши руками.

Эту ночь почти никто не спал, хотя, как пытался утешить ее Фьялар, волки, получив лошадь, больше никого здесь не тронут.

Когда рассвело, Свен сходил посмотреть на остатки звериного пира.

– Не доели – еще вернутся, – сказал он. – Была бы нам удача за это время подальше уйти.

Но передвигаться, с потерей лошади, стало труднее. Их осталось только две, и Свен решил так: на одну, гнедую из обоза, нагрузили всю поклажу, на другой – его собственной, светло-серой – ехал кто-то из мужчин, везя Илетай, а остальные двое шли на лыжах. Через какое-то время менялись. На скорости перемещения это не слишком сказалось, но устали, конечно, особенно после бессонной ночи, сильнее обычного.

Сидя на лошадином крупе и держась за пояс Свена, Илетай непрестанно скользила глазами по лесу на берегах. Глаза слипались, но страх отгонял сонливость. От одной стаи они откупились, но могут ведь встретиться и другие. До Валги, как сказал Фьялар, еще три перехода; если они будут отдавать по лошади каждую ночь, то уже на третьем ночлеге придет черед кого-то из людей… Она содрогалась, вспоминая предсмертный крик лошади – последний перед тем, как острые безжалостные зубы перервали ей горло и на снег хлынула горячая красная кровь. От смертного ужаса немели руки и дрожало что-то в груди. Ей и раньше случалось слышать ночью близко волчий вой, но тогда ее защищали стены старой Елмановой избушки, пусть следы утром и обнаруживались у самой двери. Что если это – предзнаменование для нее? Как и эта глупая, испугавшаяся лошадь, она покинула защищенный огнем круг, вырвалась во внешний мрак… Не ждет ли ее здесь гибель? А те трое, что оберегали ее в этом пути, сами были весьма схожи с двуногими волками…

Но следующая ночь прошла спокойно, волки не появлялись. Возможно, путники еще не вышли из владений той стаи, что сейчас доедала гнедую. Вся Отерма осталась позади, впереди была Нерлея, ведущая к самой Валге. Немного успокоившись, Свен решил сегодня объявить привал пораньше: было еще светло, но все остро нуждались в отдыхе и сне теперь, когда опасность, как хотелось верить, отодвинулась.

– Завтра утром выйдем на Нерлею, – утешал Фьялар. – Тут уже до нее рукой подать, а на ней погосты – дружина по Нерлее с юга приходит. Если очень повезет, там и с Боргаром встретимся. Если нет – обождем, пока подойдут. В погосте ждать куда легче, чем по лесам бродить, – отдохнем, отогреемся. Да и спать можно спокойно, там не достанут нас. Потерпи, красавица, теперь уже немного осталось.

– А далеко на Нерлее до погоста?

– Да Хель его знает… – Свен почесал в голове под бобровой шапкой, поверх которой от снега и ветра носил еще худ из толстой серой буро-зеленой шерсти.

Глаза его припухли от недосыпа, на высоких скулах краснели пятна; острый, внимательный взгляд был, как у волка.

– Ты ведь там уже ходил.

– Мы приходили-то по Кубри до Нерлеи, с Отермы я ни разу на нее не выходил. Как выйдем – может, соображу, где мы.

Сообразить было бы очень полезно, чтобы знать, в какую сторону погост ближе – на запад или на восток. Свен надеялся, что обоз с Боргаром во главе уже прошел по Нерлее и им останется только ехать по его следам. Если же следов не будет – придется идти до ближайшего западного погоста и ждать. Боргар, тоже не зная, кто достигнет цели раньше, обещал ждать их в первом погосте после выхода с Нерлеи на Валгу. И Свен подумывал, не стоит ли им двинуть сразу туда, чтобы уйти подальше от Арки-варежа, откуда за ними уж верно снарядили погоню…

Пока мужчины готовили костер, Илетай пошла пройтись в первых сумерках вдоль берега, размять ноги.

– Дренги говорили, здесь где-то рядом родник есть, – при посредстве Логи сказал ей Севендей. – Сходи, зачерпни, – он кивнул на котелок, притороченный к седлу, – все быстрее будет, чем снег топить.

Илетай послушно кивнула и стала отвязывать котелок. Слово «дренги» – «парни» – она уже запомнила, часто его слыша в обращениях русов друг к другу, и это было чуть ли не первое выученное ею русское слово.

Берега Отермы в низовье густо заросли камышом, но весь он лежал плашмя, видно, уложенный осенней бурей, и так замерз. Бабка Илетай, покшава Иляй, о таких местах говорила «ёлсы играли». Пройдя немного, Илетай увидела впереди торчащий из снега камень – покрытый мерзлым лишайником гранитный валун напоминал спину серого медведя, который улегся наземь мордой вниз да так и заснул. Она вздрогнула: камень спал, но он был живым, и Илетай застыла, приглядываясь.

На ольхе и черемухе, росших вокруг камня, виднелись привязанные к ветвям подношения – куски ткани, целые полотенца, но были и обрывки, отрезанные от подола рубах. Илетай не слыхала об этом камне, но не удивилась: священными «синими» камнями, пришедшими с неба, была густо усеяна вся Мерямаа; они же, кроме рощ, и служили мере святилищами. Каждый из них был окружен преданиями, и каждый был живым. Иные отличались строптивым нравом – если такой пытались переместить, он возвращался на прежнее место, а если его не трогали, сам пускался в путь и то съезжал к самой воде, то, наоборот, взбирался по высокому берегу. Иной раз камни совсем уходили в реку, и это считалось в поклонявшейся ему округе признаком грядущих бед: тогда устраивали моления, приносили жертвы, упрашивая камень вернуться к людям и не лишать их защиты.

Илетай оглядела себя, прикидывая, что может пожертвовать, – при ней не было ничего лишнего, все украшения остались в мешке, а платок, спрятанный в рукаве, после четырех дней пути был слишком нечист для подарка.

– Это исцеляющий камень, – вдруг раздался со стороны валуна человеческий голос.

Сильно вздрогнув, Илетай вскинула глаза… и вздрогнула еще раз. Возле камня стояла старуха, настолько схожая с ним, что Илетай не усомнилась – она видит саму душу камня, вышедшую, чтобы с ней поговорить. Очень старая – мало кто живет так долго, – морщинистая старуха давно растеряла зубы, отчего ее губы ввалились, а щеки и подбородок выпятились. Голова под серым платком была почти вровень с поверхностью камня, усиливая впечатление их единства. На ней был неподпоясанный кожух волчьего меха, а под ним кафтан из плотной, грубой серой шерсти. Даже блестящая, крупная, искусной работы круглая застежка из бронзы на груди усиливала впечатление ее принадлежности к стихии земли.