Ермак. Том II

Сотни стрел с визгом взмыли в воздух. Рядом с конником появился мулла в белоснежной чалме и, подняв руки, завопил. От его воплей еще сильнее забушевали всадники, стремясь к воде. Заблестели сабли, крики слились в один протяжный гул.

– Не страшись! – закричал Брязга и, прикрываясь связкой хвороста, пальнул из пищали. Близкий к реке татарин упал с коня и пополз. Еще неистовее взвыл мулла.

– Добыть басурмана! – приказал Брязга.

Трофим Колесо, не раздумывая, сбросил кафтан, сапоги и прыгнул в воду.

Сотни стрел уходили вглубь рядом с пловцом, но он, ныряя щукой, плыл к берегу. Смелость поразила татарского всадника, и он невольно залюбовался пловцом.

Ертаульный струг косо резал воду, плывя следом за казаком. Оперенные стрелы с воем били в пучки хвороста, колыхаясь от ветра и движения струга. Невзирая на опасность, Брязга выскочил из укрытия и, ободряя пловца, закричал:

– Вон идолище, в тине барахтается!

Колесо поднялся. Дно, затянутое илом, было мелко. Ордынцы застыли настороженно, решив, что это перебежчик. А он подскочил к сбитому татарину, набросил на него аркан и опять ринулся в тобольскую стремнину.

И только тогда сообразили татары, что не перебежчик плыл к ним, и снова сотни стрел, описывая дуги, били по волнам. Одна из них с большой силой прошлась вдоль спины пловца.

– Ох, дьяволище! – прерывающимся голосом выругался казак; вода позади него окрасилась кровью.

Влекомый на аркане татарин захлебывался.

– Не барахтайся, пес, – прикрикнул на него Колесо и размашистыми саженками доплыл до струга. Браты подхватили храбреца. За ним выволокли и татарина. Он был бледен и не дышал.

– Враз откачать! Заговорит поганец! – И сам Брязга схватил пленного за плечи, положил на дно струга. Сводя и разводя безвольные руки ордынца, он озорно покрикивал: – Погоди, успеешь еще на тот свет. Магомет не заждется. Дыши, дыши, леший!

Изо рта и носа ордынца пошла вода, он неровно задышал и открыл глаза.

– Жив чертушка! – обрадовался Богдашка. – Чье войско? Зачем пришел?

– Много… Маметкул ведет… Племянник хана…

Кормщик Пимен отводил струг подальше от орды, но татары следом скакали по берегу. Парус был изодран острыми наконечниками стрел. Многие из казаков поранены: одному глаз выбило, другому ухо оборвало, третьему в грудь попало. Колесо обливался кровью, но ни стоном, ни взглядом не выдал сильной боли, только попросил Пимена:

– Умой спину мне да медвежьим салом смажь. Живо… черт!..

До чего терпелив человек! Старик, смазав рану салом, наложил на нее тряпицу, и Колесо, поставив перед собой пук хвороста, стал бить по врагу из пищали.

Татары не унимались. Гарцуя на горячем коне, Маметкул размахивал саблей и крепко бранился. Ох, до чего хотелось ему добыть казачий струг!

Казаки лихо отвечали:

– Эй, подбери полы кафтана, конь смочит!

– Чего кричишь, шайтан голова! – неслось с берега.

Со стругов отзывались:

– Подавай нам вашего царевича, мы поучим его казачьей удали!

– Тьфу, рус, ты жрешь свинья?

– Жру, а тебе свиное ухо осталось!

– Получай стрела!

Следя за полетом тугой стрелы, казаки смеялись:

– В чистое небо, во широкое полюшко. Глаза косы, пуп сивый!..

Побросав коней, татары лезли в реку, но струг поворачивался боком, и по волчьим шапкам били пищали. Брязга метил в Маметкула, но свинцовые пули не долетали до яра.

– Эх, волчья сыть, сцепиться бы с тобой врукопашную! У-у, дьявол! – злился Богдашка.

Солнце в последний раз озолотило воды Тобола и укрылось в тайге. Под яром на воду легли длинные синие тени. Клубы дыма на берегу стали гуще. В этот закатный час совсем близко заиграл горн. Брязга оглянулся на казаков:

– Ну, браты, батька торопится.

Из наползающего сиреневого сумрака строем выплыли струги. По широкой воде разносились звуки литавр, труб и рожков.

– Аллах вар… Аллах сахир… – все еще не унимались татары.

Огни костров стали ярче. Сумерки ложились на землю туманной пеленой. Перестали визжать стрелы.

5

Ермак в легкой кольчуге и шеломе, обнажив тяжелый меч, первым выскочил на берег.

– За мной, браты!

Теснясь, с топорами на длинных ратовищах и хлесткими кистенями, с протазанами и чеканами казаки устремились за батькой. Поток их был так стремителен, что татары, пораженные дерзостью, не рискнули схватиться врукопашную. Напрасно Маметкул бил плетью трусливо отступающих, грозил, топтал их копытами коня – время было упущено. Русские уцепились за кромку берега и стали разливаться вдоль яра. Скоро густая тьма укрыла все. Вдали загорелись костры; от них ночь на берегу казалась еще непроницаемее. Вспыхнувшая сеча сама собой погасла.

Во тьме слышался топот коней, гортанные выкрики – во всем чувствовалось движение огромной рати. Ермак жадно ловил каждый шорох, крик, вглядывался в мерцанье огней. Весь собранный, напряженный, он обдумывал предстоящее. Пользуясь ночью, можно уплыть и дальше, но рано или поздно схватка неизбежна. На этот раз перед его дружиной стояла большая, сколоченная рать. Из струга принесли раненого татарина. Внимательно выслушав его рассказ, атаман узнал, что ордой командует племянник хана. Несомненно, Маметкул – смелый вожак и храбрый, опытный воин – постарается опрокинуть казаков в реку. Пленник так и сказал:

– Тайджи клялся хану пометать неверных в Тобол, речное дно усеять их костями…

На темном небе ярко пылали звезды. Густая россыпь их – «Батыева дорога» – золотым потоком пересекала небо из края в край. Ермак взглянул на склоненный ковш Большой Медведицы и решил, что пора выбираться на простор.

Посланные дозоры наталкивались на заставы. Татары неслышно подползали к русскому стану и кололи молча. Иван Гроза со своей сотней пошел на хитрость и протянул невысоко над землей бечеву. И все, кто зверем подбирался к берегу, падали. Их клали насмерть размашистым ударом в сердце.

Пищальники Никиты Пана залегли за буграми. Впереди на равнине пылали костры.

– Батько, тут непременно пройдет татарская конница, мы ее сдержим, а другим атаманам в тот час потребно обойти врага. Царевич ихний горяч, зарвется. Вот и круши тогда супостата!

– Умен ты, Никита. О том мнилось и мне! – согласился Ермак и поднялся на холм. В отблесках пламени метались темные тени всадников. – И еще думается мне, – сказал он, – Кольцо да Брязга справятся в рукопашной. Их и в обход. Молодцы у них отчаянные. Воины!..

Тьма постепенно таяла, и восток загорался золотом утренней зари. Как и ожидал Ермак, с первыми лучами солнца татарская конница, с гиком и пронзительным воем, сверкая обнаженными клинками и остриями копий, вырвалась из березовых перелесков и понеслась на казачий стан. Под топотом копыт загудела земля.

– Батько, ой, батько, стелется темная туча. Лечь нам костьми под тяжкой громадой! – взвыл рядом с атаманом рыжий казак.

Ничего не ответил Ермак, только взглянул и словно стрелой пронзил робкого.

– Раззява! – выругал рыжего Никита Пан. – Чего орешь непотребное!

– Страшенно, атаман! – чистосердечно признался пищальник.

– А ты не страшись! Ты пищаль крепко держи и бей справно! – внушительно сказал Пан.

И в самом деле, надвигался ураган: разгоряченные кони с храпом рвались вперед. Вот уже видны оскаленные зубы всадников, обезумевших в злобе. Еще пронзительнее стали крики.

Казачий лагерь сковало безмолвие. Над зеленым холмом развевалась парчовая хоругвь…

Татары приближались, вот-вот яростная волна опрокинется на казачьи сотни и сметет их. Одна из лошадей встала на дыбы и попятилась от застывшего тела мертвяка. Налетевшие сзади всадники сбили ее с ног и растоптали вместе с упавшим воином.

Подпустив ближе татар, казаки в упор ударили из фузий. И начали падать люди, опрокидываться кони; на зеленом поле все перемешалось. Орда заколебалась и отхлынула. Но затем снова ринулась на казаков. Разбился о казачью силу и этот вал, оставя на земле сотни тел. Вновь и вновь собирал всадников Маметкул и бросал к яру, но, зацепившись за холмы, казаки встречали их бойким огнем. Солнце поднялось высоко, жгло, и повольников мучила жажда. Вода рядом, за спиной плещет Тобол, и это еще больше возбуждало.

Ермак стоял на холме и хмуро разглядывал поле. Справа и слева лежали глубокие овражины, густо поросшие ольшаником. По ним пробирались казаки Иванки Кольца и Брязги. Пора бы уже тут быть, а их не было. В нагретом мареве все расплывалось, над истоптанным лугом плыли облака пыли. Издали, с бугра, все казалось непонятным и беспорядочным. Сумятицу дополняли беспрерывные крики татар и русских.

Бой затянулся, уже стало падать за Тобол солнце. И вдруг по набегавшей конной орде вспыхнули пищальные огни, раздался тяжкий топот и оглушительный вой и гул. С фланга ударили казаки. Ермак довольно крякнул и перекрестился: не подвели Кольцо и Брязга!

Поп Савва, который в обереженье остался подле атамана, видел, как крепко сжималась и разжималась на рукояти меча рука Ермака. Ноздри атамана раздувались. Не успел иерей опомниться, как Ермак сорвался с бугра и устремился в самую кипень.

– Куда, батьк-о-о! – заорал Савва, силясь его остановить.

Ермак не оглянулся. Широким, уверенным шагом шел он по полю, взрытому копытами.

Что тут делать? Знал удалый беглый поп, стань он на пути батьки с запретом – снесет тот сгоряча с него башку. Отсюда, с бугра, ему было видно, как вздымается и опускается тяжелый широкий меч атамана. С низко надвинутым шеломом, в кольчуге, стоял Ермак, словно вросший в землю, среди орды и рубил сплеча. Над ратным полем с граем вилось воронье. Их не пугал ни полет стрел, ни крики – запах мертвечины манил на пир. Карканье мешалось с неистовым воем татар, которые осиным роем окружили атамана. И углядел Савва, как в клубах пыли взвился аркан, ловко пущенный на плечи батьки.

– Все! – решил поп и от страшного смятенья на миг закрыл глаза. – Аминь! Что только будет с нами?..

Потом взглянул и с удивлением увидел, как батька схватил аркан, разорвал его и мечом стал прорубать дорогу к всаднику в латах.

– Ну и ну! Здорово! – выдохнул поп. – Это на царевича он! – Не мешкая, Савва выхватил меч и побежал на помощь к атаману.

– Бей супостатов! – исступленно кричал он и уже не помнил себя в воинственном пылу. И тут огромный татарин саданул его по башке окованной палицей. Все завертелось в глазах попа. И он рухнул на пропитанную кровью землю…

Когда Савва очнулся, все тело его дрожало от холода. Стуча зубами, он увидел над быльником красный ущербленный месяц, а перед собою – на кочке – дружинника, в груди которого торчала длинная стрела. Рядом, в чаще горькой полыни, сверкали два зеленых блуждающих огонька.

«Волк!» – сообразил Савва и нащупал меч.

Сколько времени он снова пролежал в забытьи, он не помнил. Очнулся второй раз, когда уже лежал у костра и услышал казачий говор. Над ним склонился Ермак и укоризненно промолвил:

– Эх, разудалая головушка, гулевой поп, ну, куда тебя погнало?

В суровом голосе батьки Савва уловил теплые нотки. Схватив руку атамана, он пожал ее:

– Не кори меня, батька, душа зашлась, не утерпел. А башка у меня крепкая, выдержит. Как же бой?

– Бой? – посерьезнел Ермак. – Что ж, бой один кончился. Завтра – другой!

Под утро через вересковые трясины, весь мокрый, изодранный и хмурый, приполз Хантазей. Его отвели к Ермаку.

– Садись! – ласково сказал батька. – Говори, что узнал.

Вогул уселся на землю. Глаза его слипались – он не спал три ночи.

– Был татарский стан, головни, пепел разметаны, – начал Хантазей. – След много, ой, как много! Узнал след вогулич, остяк, но больше татар. Пеших мало. За полем – белое дерево густо-густо, а дальсе долина, а в ней кони гогочут… И опять сел и полз, и опять слысу много коней, тысячи… Поскачут они сюда…

Ермак слушал сумрачно. Держался он прямо, хотя в теле чувствовалась усталость. Потом огладил бороду и задумался. В поле, укутанном туманом, протяжно выли волки.

– Уже успели набежать, проклятые! – очнулся он. – Своих подобрали?

– Подобрали, батько, и на струги перенесли, – ответил Мещеряк. – Пимен-кормщик при них за ведуна: раны омыл, мазями смазал, зельем присыпал. Тех, которые легли в бою, земле предали…

Одна за другой гасли звезды. Над Тоболом густой пеленой поднялся туман, пронизывала сырость.

– Скоро и рассвет! – проговорил Ермак и взглянул на Хантазея. Тот, свернувшись, крепко спал. Атаман взял свой кафтан и накинул на вогула. Неторопливо вышел из шатра.

Покойно было у него на душе. Только что кончился кровопролитный бой, унесший из дружины многих, и ожидался новый – еще более кровавый, а он, хотя и поглощенный воинской тревогой, чувствовал себя так, словно уже видел поражение татар и свою победу. Было это чувство от веры в свои силы, в непобедимость русских и от невозможности уйти от битвы и отступить. Спасение было в одном: в победе. И он твердо знал, что победит.

Ермак обошел стан. Костры погасли, подернулись пеплом. Казаки уже расселись подле казанов и укладисто ели. «Может быть, кто в последний раз насыщается, – подумал атаман, но сейчас же крепко решил: – Жива будет дружина! Дойдем до Искера, а там Русь поможет нам!»

Туман стал подниматься, таять, и над лесом зарделся восток. Где-то неподалеку дятел-хлопотун старательно долбил сухую лесину. Жизнь шла своим чередом.

Казаки заняли свои места, приготовили пищали. Лица у всех сосредоточены, суровы. Напряженно стерегут равнину, по которой снова вздыбится свирепая татарская орда. Сколько ее будет? Неужто не иссякнут ее силы?

На холмах пушкарь Петро выставил пушки. Калили на огне ядра, красными глазками светились зажженные фитили. Поп Савва ходил с повязанной головой, грозил:

– Ежели его, ирода, не уложили наши, узнаю. Истин бог, зубами глотку перегрызу. Усат и громаден, черт! Палица с оглоблю.

Синие облака разошлись, и на равнину легли светлые блики. Из дальнего края, как муравьи, двинулись люди. Они росли с каждым шагом.

– Пешая рать идет! – выкрикнул Брязга. – Браты, держись!

Выставив вперед копья, татары шли плотными молчаливыми рядами. Уже различались их смуглые, замкнутые лица. Еще сотня шагов, и начнется жутко-медленное сближение. Стало тихо. Странным казался на бранном поле птичий щебет – через минуту-другую здесь все наполнится злобой, стенаньем и кровью.

– Ползут, гады! – дрожа от возбуждения, возвестил Брязга.

Первый солнечный луч скользнул, и в ухе казака сверкнула серьга.

Но татары, удержанные невидимой рукой, вдруг остановились. Передовые присели, а за ними выступили лучники – на подбор крепкие воины – и уставили перед собой большие, выше человеческого роста, луки. Ветер свистел в натянутых тетивах. Выпущенная из такого лука, стрела насквозь пробивает человека.

– Браты, не страшись! Айда, врукопашную! – Брязга первым сорвался с места и побежал навстречу гудящей орде. Стрела с воем пронеслась мимо уха полусотника и сорвала мочку вместе с серьгой. – Гей-гуляй! – еще громче вскричал Богдашка и налетел на лучников, за ним навалились казаки. Они остервенело схватились врукопашную. Татары, не выдержав этого бешеного натиска, отбиваясь копьями и мечами, стали медленно отходить на середину равнины.

Ермак вскочил на коня и помчал вдоль поля. Он слышал, как за пешей татарской ратью ржут кони.

«Враз Маметкул напустится с конницей и станет рубать. Погоди ж ты!» – мысленно пригрозил Ермак. Он угадал намерение ханского племянника заманить казаков подальше в поле и растоптать копытами, порубить саблями.

Атаман огрел плетью резвого коня, тот рванулся и птицей понесся вдоль войска.

– Браты, поостерегись! Конница враз ударит. Рой землю, кройся в окоп! – кричал Ермак, и поле быстро бежало под конские копыта.

Казаки не погнались за лучниками, остановились и стали торопливо рыть тучный чернозем. Они углубляли ров заступами, копьями, руками выбрасывали влажные комья. Уходили в землю, а над ней синело небо, распевали жаворонки, ветерок доносил запах луговых трав и клейких березовых листьев.

Лучники, преследуемые полусотней Брязги, торопливо уходили к лесу. Ермак выхватил меч и огласил поле:

– Назад, полусотня!

Кипела кровь, разгоряченная схваткой, но Богдашка, унял ее и нехотя повернул вспять.

А там, впереди, по зеленому окоему быстро передвигались темные тени. Они сливались в одно целое и полумесяцем охватывали равнину. Из балочек, кустов, околков выкатывались всадники и пристраивались в конную лаву.

Ермак прислушался: возникший далеко впереди глухой топот стал приближаться. «Вот когда весточка Хантазея подтвердилась», – вспомнил о вогуле Ермак.

– Браты, из пищалей по орде, а после того провались в тартарары, а как проскочут – опять бей! – Атаман спрыгнул с седла и вместе с казаками засел в окоп.

С каждым мгновением нарастали шум и топот. Вздымая вихри пыли, из рядов на быстроногих конях выносились татарские всадники. Впереди них на коне-вихре, в сверкающей кольчуге скакал лихой конник. Высоко подняв руку, он крутил над головой кривой саблей, и ее лезвие вспыхивало, как зарница перед грозой. Подзадоривая себя и других, татарский наездник призывно кричал.

«Неужто сам Маметкул ведет уланов! Смел…» – подумал Ермак, и острое чувство лихости охватило его. Сдерживая себя, он взял пищаль у казака и прицелился. Все как бы слилось воедино: взгляд атамана, прицельный выступ, шелом скачущего татарина, который все рос и приближался… Рев и топот орды совсем рядом. Еще мгновение, и… «Вот когда пора!» – сообразил Ермак и зычно крикнул:

– Огонь!

По всей казачьей линии грянул оглушительный залп. Многие из всадников свалились с коней, но, разгоряченная единым порывом, орда неслась, невзирая ни на что, топча копытами своих, корчившихся в прахе. И вдруг поле перед ордой опустело – казаки, словно по волшебству, провалились под землю. Неудержимые кони, оскалив морды, понеслись через рвы и ямы, только ветер засвистел в остриях сабель.

Маметкул схватился за обожженное плечо, дернул за повод, и послушный аргамак ветром пронес его вперед. Кони татар с разгона набегали на выставленные из окопов копья и распарывали брюхо. С предсмертным ржанием иные носились в клубах пыли, волоча уланов и свои внутренности, а иные, пробежав вперед, валились и бились в корчах.

И тут в спину тем, кто вихрем проскочил вперед, ударил второй залп пищальников. На бешеном скаку опрокидывались люди, ломали ноги подбитые кони. Все перемешалось – живые и мертвые. И тогда казаки выбрались из окопов и пошли на татар.

Удальцы Брязги перехватили высокого коня с могучей грудью. Седло отделано сафьяном, удила с серебряными бляхами. Казаки подвели его Ермаку. Он не мешкал, миг – и в седле. Размахивая мечом, крикнул на все ратное поле:

– За мной, браты! Вот коли подоспела жатва!

Татары толпами рассеялись на равнине. Их настигали и рубили. Проворные и быстрые уходили на рысях в лес. Маметкул, гневный, разъяренный, привстав на стременах, грозил ордынцам:

– Шайтан! Куда?

К нему подомчал улан со скуластым коричневым лицом, схватил коня за повод и увлек ханского родича в овраг.

Мулла, оказавшийся на поле, упал на землю, простер к небу руки:

– Велик Магомет, пророк!..

Набежавший Брязга взмахнул саблей:

– Пошел живо к аллаху!

Бородатая голова покатилась в пыль. Богдашка сорвал чалму и перепоясался длинной шелковой материей.

А тем временем на другом конце поля Савва узнал своего обидчика.

– Он, браты, он! – закричал поп и, бросившись к татарину, стащил его за ногу с седла. Улан взмахнул кривым ножом, но поп выбил оружие из жилистой руки и на лету перехватил.

Молниеносным движением он полоснул врага по горлу. По-звериному сильный татарин, ощерив зубы, бросился на Савву.

– Свят, свят! – замолитствовал поп, ужасаясь свирепому виду врага. Из-под густых бровей улана сверкали узкие злобные глаза. Резко очерченный подбородок и небольшая густая борода были в пыли и залиты кровью. Он с ненавистью что-то кричал Савве. В последнем смертном объятии улан свалил попа на землю и замер, захлебнувшись своею кровью…

Пять дней длилась битва у Бабасанских юрт. «Блескалися их сабли от махания и копья переломалися, бысть брань жестока и падение ото обоих стран многое множество», – так записал впоследствии летописец.

Татары по оврагам и перелескам стремились прорваться к стругам. Но казаки сбили орду. Запыленный и грязный Маметкул, весь в крови, повернул коня и молча покинул поле. Верные уланы, оберегая его, рассыпались по лесу. Казаки не пустились в погоню. Обессиленные, многие упали тут же, где застала темь, и сразу погрузились в дремучий сон. Ермак приказал выставить дозоры, но, не надеясь на истомленных воинов, сам объезжал стан.

Ночью казаки сварили в котлах последнее толокно и, обжигаясь, торопливо и жадно поели. Потом, забрав раненых, погрузились на струги и по знаку кормщика Пимена подняли паруса. Бабасанские юрты и страшное поле остались у них позади.

Глава шестая

1

Поп Савва подарил Хантазею образок Николы Чудотворца, написанный строгановскими иконописцами на ясеневой доске. Никола выглядел плешивым старичком, по краям лысины кудреватые бахромочки, бородка небольшая, седенькая, глаза строгие, но добрые. Хантазею образок понравился.

– Добрый бог?

– Справедливый, – подтвердил Савва. – Ты ему и молись: от всех бед избавит.

Хантазей молился Николе-угоднику:

– Ты, старичок, хоросий, много жил, по лесу белку бил, по рекам плавал, сам знаешь, как трудно ладить с татарами. Помоги нашему батырю.

Этот же лик угодника вогулич видел и на воинской хоругви. Углядел он на другой и всадника на белом коне, копьем поражающего поверженного змея.

Хантазей с пониманием сказал:

– Больсой змея. Много-много голов у нее, такой впервой вижу. Кто бьет копьем? Казак?

– То Георгий Победоносец, помощник и защита воину.

– Второй бог – добрый бог?

– Бог один, а это слуги господни, – пояснил Савва, и в голове Хантазея все перепуталось.

«Эге, и у русских не мало богов, не меньсе, чем в тайге и тундре. И всякому молись и жертву дай. Плохо, плохо».

Хантазей только что вернулся с низовья, куда посылал его Ермак, и дознался о новой беде. Вправо в Тобол впадает река Турба, за ней Долгий Яр, а на нем, как осы, – не счесть, конные татары. Опять ждут казаков, из луков бить будут. Страшно! Но Хантазей знает, как беду отвести. Об этом он никому не скажет, но сделает по-своему, так будет лучше. Он забился в уголок палатки, достал из мешка своих деревянных божков. Есть тут и резанный из моржовой кости Чохрынь-Ойка – покровитель охоты и промысла. Он поставил его на священный ящичек. Чтобы не обидеть русского святого, он и его приткнул рядом с Чохрынь-Ойкой. Потом Хантазей принес в березовом туеске немного крови – казаки только что на зорьке убили лося, вышедшего к реке. Кровью вогулич старательно вымазал губы Чохрынь-Ойке и всем божкам. Нельзя же обойти и Николу-угодника, ему тоже помазал кровью лицо и бороду и начал молиться.

– Чохрынь-Ойка, ты слысись – татары хотят нас побить из луков. Ермак – добрый батырь, справедливый человек. Сделай, Чохрынь-Ойка, так, чтобы татары усли. Ты забудь, что я в прослый раз побил тебя. Но ты не помог мне на охоте, а лежебоку всегда бьют. Вот спроси русского святого, он скажет, что так надо. И ты, Никола, не дай казаков в обиду, недаром я тебе бороду сейчас мазал и еще буду поить оленьей горячей кровью, как только поможесь…

На голове идола остроконечная шапка из красного сукна. Одет Чохрынь-Ойка в облезлый лисий. мех.

– Я тебе черный соболь добуду, – пообещал Хантазей, – ты только помоги русским.

Савва стоял у палатки и все слышал. Стало смешно и обидно. Так и хотелось ворваться и побить Хантазея, отобрать его идолов и растоптать, но отчего-то вдруг стало жалко вогула. Тихий и услужливый, он всегда робко улыбается, и когда поп спрашивает его: «Ну как, Хантазей, живешь?» – вогул отвечает: «Холосо… Очень холосо…»

– Вот и теперь слышит Савва слова горячей молитвы Хантазея:

– Чохрынь-Ойка и ты, Никола, сделайте так, чтобы ни один волос не упал с головы батыря. И попа русского не забудь. Он добрый и храбрый воин. Пусть долго живет. Помоги ему на охоте. И кормщика Пимена не забудь, без него струги не послусаются… Ай-яй, Чохлынь-Ойка, худо будет, если обманесь, опять буду бить…

Хочется Хантазею немного погрозить и Николе, но неудобно. Кто его знает: может быть, русский святой обидится?

Савва улыбнулся, махнул рукой. Его внимание отвлекли лебеди. Они проплыли высоко в небе, как сказочное видение. Вспомнилась Русь, родная речка и тропка к родничку, у которого склонились и ласково лепечут белоствольные березки, нежные, духмяные и светлые. От них на сердце радость.

«И как мало надо русскому человеку – краюшек родной землицы и благостный труд на ней!» – подумал он.