Канцоньере

Завистливо-наивный,

Взгляд чистый, ясный, дивный,

Откуда, чрезвычайно горячи,

Лучи вас дарят мукой неизбывной, –

Слова – тем в унисон –

На редкостный фасон

Иль единичный, впрямь: поди их получи,

Теперь тем боле! Чьи

Потери столь велики?

Коль я лишен толики

Участливости ангельской ее –

Кто сердце мне мое

Пронзит желаньем горячее пики

И вожделеньем – к райским высотам,

Столь близким, что навряд ли буду там!

И чтоб уж с большим чувством мне рыдать:

Вид тонкой белой пясти

И той предплечья части,

И нежно-горделивый каждый жест,

И кротость неги в упоенье власти,

И персей благодать,

И ум, большой, видать, –

Сокрыты за горами этих мест!

И знаю, что мой крест –

Ее не встретить боле!

За пароксизмом боли

Вдруг упованье робкое ко мне

Является, но не

Стоит со мной, не знаю: оттого ли,

Что чудо совершенства свижу я

Средь совершенств – за гранью бытия?

Мчи, песенка, скорей

Пред очи донны ясной!

Она небезучастной

Тебе протянет нежную ладонь, –

Но руку ты не тронь!

Почтительно склонясь к ногам прекрасной,

Поведай ей, что скоро буду к ней –

Живая плоть иль тень среди теней.

XXXVIII. Orso, e non furon mai fiumi né stagni

Нет, никогда ни реки, ни пруды,

Ни море, все вобравшее потоки,

Ни тень стены, холма или осоки,

Ни облака с завесою воды,

Ни прочая препона, чьи труды

Взгляд затрудняют на большие сроки, –

Со мной, друг Орсо, не были жестоки,

Как та, что застит дивных две звезды.

А это потупленье их? Оно,

В смиренье паче гордости, лишает

Меня веселья, с жизнью заодно.

О, как мне белая ладонь мешает,

Что в каверзах замечена давно

И мановеньем зренье сокрушает.

XXXIX. Io temo sí de’ begli occhi l’assalto

Я так боюсь налета милых глаз,

Источников и страсти, и острастки,

Что их бегу точь-в-точь как школьник таски,

И минул уж давно тот первый раз.

С тех пор – каким бы ни был трудным лаз

Или высоким ствол – без приукраски, –

Тотчас взберусь, спасаясь от указки,

Чтоб не прошлась по мне – неровен час.

А нынче оглянулся наугад:

Гляжу, вы тут как тут, смываться поздно –

Виновны сами, я не виноват.

Я к вам пошел, хоть вы смотрели грозно,

И сердце в пятках, и себе не рад:

Мне смелость нелегко далась, серьезно!

XL.S ‘Amore o Morte non dà qualche stroppio

Коль не запутают Эрот иль Рок

В станке моем последнюю основу,

Коль я тут, по добру да по здорову,

Сплету любовь и смерть в один уток, –

Никак не можно, чтобы я не смог

Дать строй старинный молодому слову, –

И – страшно молвить: по труду готову

Мне в Риме будет лавровый венок.

Но так как к завершению работы

Потребна мне толика волокна,

То, милый отче мой, пролей щедроты.

Чего же ты не шлешь мне ни рожна –

И все так вдруг! Прошу: яви заботы,

Дай пряжу, а любовь и песни – на!

XLI. Quando dal proprio sito si rimove

Когда увозят в чуждые уделы

Ту, от кого и Феб впадал в изъян, –

Пыхтит и преет в кузнице Вулкан,

Чтоб Громовержец вволю сыпал стрелы.

Тот шлет грома и снег, и дождь: свет бел, и

Что там снаружи – Цезарь или Ян?

Земля слезоточит, из дальних стран

Нейдет светило, чьи лучи несмелы.

К Сатурну с Марсом переходит власть –

К зловещим двум звездам, меч Ориона

Пловцов несчастных сокрушает снасть.

И от Эола узнает Юнона,

Нептун и мы про злейшую напасть:

Нет той, к кому природа благосклонна.

XLII. Ma poi che ‘l dolce riso humile et piano

Но если Дафны облик осиян

Является в отечества пределы, –

В работе Сицилийца есть пробелы:

Он тщетным рвеньем в кузне обуян.

Юпитер громыхнуть хотел бы, ан

Куда грома девалися дебелы?

И Аполлон, взглянув в лицо Кибелы,

Цветами обновил покров полян.

Дыханье с Запада смиряет лоно,

И кормчему отныне не пропасть,

В лучах раскрылся венчик анемона,

Противная звезда спешит упасть

И предоставить той часть небосклона,

По ком слез излила немало страсть.

XLIII. Il figliuol di Latona avea già nove

Латоны сын на этот балаган

От козырька заоблачной капеллы

Кидает взоры сильно оробелы:

Где та, что нанесла нам столько ран?

Но, видно, застит взгляд ему туман:

Она не мнет стопой нигде плевелы!

И тотчас все его поступки квелы,

Как у того, чей вдрызг изломан план.

И смотрит он на вещи отрешенно,

Как человек, наплакавшийся всласть:

Вид жалкий у него – ну, что ж вы, донна?

Ведь видеть вас, вас петь – благая часть.

Хоть тучки по небу – все шасть да шасть, –

Безветренно, без перемен – сезонно.

XLIV. Que’ che ‘n Tessaglia ebbe le man sí pronte

Тот, кто в Фессальи перебил косяк

Сограждан, близкой крови не жалея, –

Оплакал все ж бунтовщика Помпея,

Которому был тестем как-никак.

Пастух, пробивший чурбану чердак,

Оплакал сына своего, злодея,

И, на Саула злобы не имея,

Царя похоронил как добрый враг.

А вы, которой жалость непонятна,

У коей есть броня противу стрел

Амура, пусть он целится халатно, –

Какой бы мукою я ни горел –

Слезинки я у вас не подсмотрел:

Одни презрительного гнева пятна!

XLV. Il mio adversario in cui veder solete

Стекло, в чей ныне мерзкий мне состав

Вперяете вы взгляд, любимый Богом,

Влюбляет вас, в заимствованьи строгом

Веселый нежный облик ваш вобрав.

Стекло меня лишает всяких прав

Быть с вами рядом: горестным итогом

Суть то, что я в изгнании убогом

Оплакиваю дни былых забав.

Будь даже я подшит к вам ненароком,

Стеклу не следовало б, подольстясь,

Вас утверждать в презрении жестоком.

Вам не видна ли в том с Нарциссом связь:

Вы стынете бесцельно над потоком,

Соседством низким с травами смутясь.

XLVI. L’oro et le perle e i fior’ vermigli e i bianchi

Жемчуг и злато, розы и лилеи,

Которым, будто бы, вредит зима:

Повсюду колют и нейдут с ума

Из сердца и из органов нежнее.

Мои мне дни – короче и влажнее:

Большая боль ведь не пройдет сама.

Но зеркала – вот подлинно чума:

Вы их в себя влюбляли не жалея.

Они заткнули рот моим глазам,

Которые вас за меня молили,

И те умолкли: вы ко мне остыли.

Но зеркала повсюду по водам,

Чьи омуты несут забвенье вам,

А мне – напоминанье о могиле.

XLVII. Io sentia dentr al cor già venir meno

Сердечных у меня не стало сил:

Ведь вы источник сил моих сердечных.

Но так как против смерти нет беспечных,

Но всякий жил бы, как бы он ни жил, –

Мной ране спутанный, порыв пустил

Я тропкою скитаний бесконечных,

Давно забвенной мною из-за вечных

Препятствий, кои сам нагородил.

Так я попал, себя сам презирая,

Пред ваши красны очи, коих взгляд

Чтоб их не злить – всегда бежать был рад.

Так смог я надышаться, умирая,

И ожил вновь, откушав этот яд:

Умру – вдругорядь, от стыда сгорая.

XLVIII. Se mai foco per foco non si spense

Но коль огонь не тушится огнем,

Ни реки от дождя не иссякают,

Подобные подобным потакают

А к крайности мы с крайностию льнем, –

То как тут быть, Амур, с твоим добром:

Не наравне ль им души обладают?

Зачем у ней ее желанья тают,

Когда моих – не вычерпать ведром?

А может – так, как Нил, с высот спадая,

Всех оглушает грохотом воды

И слепнет око, солнце наблюдая, –

Так и любви чрезмерные труды

Ведут не к цели, втуне пропадая,

И лишний пыл нам путает ходы.

XLIX. Perch’io t’abbia guardato di menzogna

Тебя лелеял, холил, опекал

В саду моем от всяческой заразы,

Неблагодарный слог, но ты все разы

Не похвалу, но брань мне навлекал.

Ведь чем я боле помощи алкал

Твоей, чтоб замолил мои проказы,

Тем боле плел ты хладной несуразы,

Сводя на нет страстей моих накал.

А ты, слеза постылая, все ночи

Мне докучаешь, как с собой одним

Хочу побыть, мне разъедая очи.

А вздохи с их надрывом записным:

Прерывистые, затяжные, прочи…

Вот вид мой – да! Хоть в гроб ложись с таким.

L. Ne la stagion che ‘l ciel rapido inchina

Когда клонится небо долу

И отлетает прочь наш день

В страны, где ждут его, быть может, –

Одну средь чуждых деревень

Старушку Божью без приколу

Забота о ночлеге гложет…

Но ночь предложит

Ей скромный кров,

Картинки снов

Забвенье перед ней расправит

И в скуке жизни позабавит.

Со мной, увы, не так: меня

Ночь не избавит

От боли и докуки дня.

Когда слепящие колеса

Утопит солнышко во тьме

И тень холма огромной станет, –

Крестьянин с пользой на уме

Орудья соберет с откоса,

Пойдет ворча иль песнь затянет.

Жена сварганит

Ему кондей

Из желудей,

Которых мир не жрет, но славит.

Пусть бал свой всяк, как хочет, правит, –

Мне радости, скажу вам, нет:

Мне душу травит

И заполночь полет планет.

Когда пастух уход наблюдет

Большой звезды в обитель нег

И тьмы приход от стран Востока, –

Он встал, взял бич, как человек,

Который вкривь и вкось не судит.

Вдали от городского скока

Сей сельский дока

Найдет шалаш,

И сон – палаш

Его немедля обезглавит.

В тот миг Амур себя мне явит,

Оружье даст, сведет туда,

Где след лукавит,

Но зверя нету и следа.

Когда в долине мореходы

Кидают кости на покой,

Прикрыв дерюгой ветки дрока, –

Я, тотчас уносим рекой,

В гишпанские вступаю воды,

И, меж Гранады и Марокко,

Мне колют око

Тотчас Столпы,

И храп толпы

Мой слух болезненно буравит.

И новый день меня отравит

Ужасной жаждой, что уста

Лет десять плавит:

Кто пить мне даст, ради Христа?

Когда б не рифмы – умер право!

Смотрю, как счастливы быки:

Они после работ – в распряжке, –

А мне – куда б избыть тоски?

Как справить попранное право?

Чем вымолят у слез поблажки

Глаза – бедняжки?

На кой же ляд

Пить было взгляд,

Что их без помощи оставит?

О, этот взгляд нас не оставит

Теперь ни силой, ни добром.

А смерть нам явит

Вдруг милость: покатив шаром!

Удел сей песни –

Жизнь коротать,

Певцу подстать:

Себя людским глазам не явит

И похвалы иной не справит –

А то по кочкам понесут.

Но гроб исправит

Ее горбатенький сосуд.

LI. Poco era ad appressarsi agli occhi miei

Скажи мне, Дафна, может быть, ты Феб? –

Твой ярый свет давно мне очи вяжет.

Пусть превратиться в лавр меня обяжет

Слепительная жительница неб.

Она ж, безжалостнейшая судеб,

И тут моей мне просьбы не уважит.

Иль – обернуться камнем мне подскажет

Весьма прочнейшим, нежли черствый хлеб?

Тогда б я стал алмаз иль мрамор белый

(С испуга), а быть может: сердолик,

Ценимый тоже чернью оголтелой.

И груз мой с плеч спихнул бы в тот же миг,

О, много больший, чем несет старик,

В Марокко от рутины очумелый.

LII. Non al suo amante piú Diana piacque

Не Актеон любовался Дианой,

Плескавшейся в зной рекой ледяною,

Сведенный с нею случайностью странной, –

Я стыл пред пастушкой грубой, простою,

В струях полоскавшей пестрое платье:

Мне Лавра локон сверкнул над волною,

Как солнце, снявшее с мрака заклятье, –

И в страсти холодной стал вдруг дрожать я.

LIII. Spirto gentil, che quelle membra reggi

Высокий дух, дворецкий тела,

В котором временно живешь

Как мудрый, славный управитель, –

Днесь римский скипетр ты возьмешь

Чтобы народ понудить в дело.

Традиции возобновитель,

Прими мой стих! Он грустный зритель

Исчезновенья древних слав:

Везде коррупция и татьбы,

Куда все так бегут – узнать бы,

Агонью близя средь забав.

Мы все – расплав

Из лет, бездарности и лени –

Так, за власы и на колени!

Я сомневаюсь, чтобы вскоре

Ты смог прервать их крепкий сон –

Отличников в холопства школе, –

Но без тебя ведь – дух наш вон,

Так и помрем дерьма в зашоре,

А лучше смерть в открытом поле

Ударь – пусть закричим от боли,

Пускай возненавидим грязь

И жизни гаденькой бездарность!

Прими заране благодарность

Сих слез, я лью их, не таясь, –

К тебе, мой князь.

Дай нам великую свободу

Свободно зрить в глаза народу!

Стены, которых все трепещет

Поныне мир, чтя времена,

Которым, бают, нет возврата, –

Могилы, коим мысль верна,

Над коими листва лишь плещет,

Где спят столь славные когда-то, –

В забвенье – будь оно треклято:

Отсутствье памяти – порок!

Ну, где вы, Сцеволы, вы, Бруты?

О, сколь прозванья ваши круты

Для тех, кто вызубрил урок

Подляны впрок,

Кто стал весомей на порядок,

Когда страна пришла в упадок!

И коль заведуют земными

Делами вправду небеса,

Коль души мертвых к нам взывают, –

К тебе текут их голоса,

Чтоб не считал ты впредь своими

Всех тех, кто нас подозревают

И обирают, раздевают,

Твой замок превратив в притон,

Куда нет ходу добрым людям,

И нет суда неправым судьям,

Весьма безжалостным при том.

Очисть твой дом,

А есть нужда в нас – трубным гласом

Нас извести о том тогда сам!

В слезах жены и люди штатски:

И молодежь, и старики, –

Весьма порядком недовольны,

Равно: тонзуры, клобуки

И прочи… все к тебе по-братски

Взывают, в слове некрамольны,

И бедняки, что, подневольны,

Тебе несут свою всю боль,

Способную смягчить тигрицу, –

Взгляни же, князь мой, на столицу:

Бурлить ей и кипеть доколь

И нудить голь

На непродуманные действа?

Скорее отврати злодейства!

Стервятники и проча нечисть

Загадили опрятный Столп,

Чем и себе, и нам вредили, –

Об этом плачут сонмы толп:

Верни им то, за что, увечась,

Они горбатились и стыли!

Чрез тыщу лет они в могиле

Сгниют – доколь им Царства ждать,

Что на заре помнилось века,

И над правами человека

На гуще кофия гадать?

Им сострадать

Не словом ты, но делом должен,

Коль ими властию одолжен.

Как часто помыслам высоким

Судьба-завистница вредит,

Мешая им осуществиться.

У власти став, не стань сердит,

Не будь к поверженным жестоким:

Пускай хоть тут она позлится!

Однако, коли вправду мнится,

То редко, чтоб из смертных кто

Был в столь высоком положенье:

Ведь ты монарх, прости сближенье,

Но благороднее раз в сто, –

Учтя все то,

Что ты пасешь страну не смладу,

Но в старости блюдешь от смраду.

На холме, в центре, песнь, увидишь

Жреца, почтенного страной,

В заботе не о свойском благе.

Скажи: Меня предал бумаге

Заочно любящий вас бард.

Весь мой азарт

В том, что взываю к вам в усердье

С семи холмов – о милосердье.

LIV. Perch’al viso d’Amor portava insegna

Светом любви в ее взоре паломница

Тронула мукою сердце беспечное:

Мне эта мука навеки запомнится.

Следом ступил я на травы зеленые –

Слышу звучанье далекое встречное:

Даром в лесу тратишь время бессонное!

Сжался в комок я под буком, где глас настиг,

В мысли томительной даль озирающе,

Путь мой увидел я полным опасности, к

Дому пошел и вернулся средь дня еще.

LV. Quel foco ch’i’ pensai che fosse spento

Тот огонь, который мнил погасшим

От ветров холодных и от лет в остуде, –

Все в душе пылает свечкою на блюде.

Искры не задуты: затаились

Под золой от взгляда, только вижу внове:

Вот опять исчезли, вот явились, –

И в глазах остывших слезы наготове.

Слезы, вас поймать хочу на честном слове:

Проводник печали прочь вы будьте! –

Но молить об этом – как о чуде.

Пламени какого б не залили воды –

Те, что ныне хлещут из очей унылых? –

Бог любви не прочит нам другой погоды.

Весь в противоречьях, сердцу милых,

Примирить желанья я не в силах:

И едва любое кануло в подспуде,

Как другое тотчас объявилось в люди.

LVI. Se col cieco desir che ‘l cor distrugge

Когда от боли ум мой не ослеп

И верный счет часам им не утрачен,

То день сегодня был мне предназначен

Как срок награды высшей от судеб.

Но что там за обвал росток погреб,

Суливший плод, я думаю, удачен,

Кем это мой курятник окарачен,

И колоса зачем не емлет цеп?

Увы, не знаю! экое мошенство!

Ведь упованье славы мне всучил

Эрот – и жизнь мою лишил блаженства.

А некто, помню, в древности учил:

Не полагай достигнуть совершенства,

Покамест в Бозе ты не опочил.

LVII. Mie venture al venir son tarde et pigre

Мои везенья на ногу нескоры –

Грядущее темно, порыв велик:

Бросать невмочь, а ждать я не привык –

И тотчас расползаются как воры.

Увы, скорее рак полезет в горы,

Снег закипит иль море станет вмиг,

И солнце на Востоке спрячет лик,

И Тигр с Евфратом съединят заборы, –

Чем обрету я мир иль передых

Иль Лауру Любовь переиначит:

Две бабы стакнулись для дел худых.

Мой вкус сошел с ума: не фордыбачит –

И ложка меда в бочке бед моих,

Конечно, значит только то, что значит.

LVIII. La guancia che fu già piangendo stancha

Щеку, изборожденную слезой,

Скорее на, мой сударь, преклоните

И с тем взашей изменника гоните,

Что убелит виски вам сединой.

Затем свободной левою рукой

Прошедшим дням пути загородите

И от июлей – к январям идите:

Путь долог, лет запасец небольшой.

А из – вы пейте соки трав целебных,

Что гонят, прослабляя, боль души –

Горьки, но свойств исполнены волшебных.

А за меня – молитесь от души:

Да убегу вод Стикса непотребных, –

Когда мои мольбы нехороши!

LIX. Perché quel che mi trasse ad amar prima

Пусть тот, кто меня в эти сети завлек,

За них меня судит, –

А только желанье во мне не избудет.

Попался я в петли волос золотых

По воле Эрота,

И стрелкой холодной из глаз ледяных

Пронзил меня кто-то, –

И новая сердцу явилась забота,

А прежней не будет

Ему до поры, пока прочь не отбудет.

Но милый мне вид белокурых кудрей

Платком опечатан,

А пламень невинный прекрасных очей

При встречах – запрятан.

Солдат, и горами крутыми укатан,

В чести не оскудет:

Его от присяги и смерть не отнудит.

LX. L’arbor gentil che forte amai molt’anni

Любезный ствол, люблю вас много лет,

И ваши ветки внемлют благосклонно

Цветам воображенья и резона,

В которые мой хилый ум раздет.

Как вдруг вы поняли, что вам на след

Держаться к нам все дружеского тона:

Не обессудьте – и моя канцона

Отныне не пеан, собранье бед.

Но что же скажет ученик мой бедный,

Когда поймет он из моих стихов,

Что пыл любви – болезненный иль вредный?

Будь он пиит, будь деятель верхов –

Клянусь, что он не сносит потрохов

В сем разе, ни головушки победной!

LXI. Benedetto sia ‘l giorno, e ‘l mese, et l’anno

Благословен тот светлый скол времен

И та страна, та местность незабвенна,

Где ясных глаз не избежал я плена,

Где милой девой был я взят в полон.

Я сладкой ревностью бывал смущен –

Пребудет и она благословенна,

Любви стрела и счастья перемена,

И боль, которой я не обделен.

И вы благословенны, слезы боли

И вздохи, и стенанья без числа,

Вы, знаки самой сладостной неволи.

И ты, строка, что деву вознесла

Над миром звезд в сияющем престоле –

Владычицей тоски и ремесла.

LXII. Padre del ciel, dopo i perduti giorni

Царю небесный, после стольких суток,

Растраченных в мечтаниях пустых

С томленьем вящим в органах моих

К той, коей красота мутит рассудок, –

Благослови, да буду боле чуток

К путям иным, к делам для нужд благих,

А сеть соблазнов, сердцу дорогих,

Да отжену, сколь мне разрыв ни жуток.

Знай, Господи, одиннадцатый год

Под бремем тяжким я изнемогаю,

И труд великий что ни день растет.

Не по заслугам я перемогаю.

Ты, что приидешь в Царствие вот-вот,

Смотри: мой грех к Твоим стопам – слагаю.

LXIII. Volgendo gli occhi al mio novo colore

Заметив странный цвет моих ланит,

Напомнивший кому-то колер трупа,

Вы, сжалясь, мне кивнули, чем нескупо

Мне отпустили жизненный лимит.

Итак, беглянка-жизнь опять со мною,

Нескудный дар прекрасных ваших глаз

И нежно-серафического гласа:

По ним я место узнаю и час,

Как мул ленивый чувствует спиною –

Откуда ожидать ему атаса.

Ключи от сердца для любого часа

В руке у вас – и я безмерно рад

При ветре плыть любом: и в дождь, и в град, –

Любая вещь от вас меня живит.

LXIV. Se voi poteste per turbati segni

Когда б вы, о презренье заявив,

Потупясь, гордо голову закинув,

Удрав, укостыляв, уползши, сгинув,

Гримасками зевот передавив,

Кунштюков ли других нагородив, –

Ушли б из сердца, грудь мою покинув,

Где первобытный лавр, красы раскинув,

Стоит, – я оценил бы ваш порыв.

Зане влаголюбивое растенье

Из грядки, где растут одни волчцы

Всего охотней отдает концы;

Се вам претит судьбы хитросплетенье, –

Совет: берите чаще под уздцы

Негодованье глаз и чувств смятенье.

LXV. Lasso, che mal accorto fui da prima

Я как-то так не сразу осознал,

Не в день, когда Амуром стал подранен,

Что ум мой поглощен и отуманен,

Что прежней жизни – амба и финал.

Имея силу духа, полагал,

Что с твердым сердцем – вовсе нерасстанен,

А с честью слит, как с бороздой крестьянин, –

Но здесь меня удар подстерегал.

Теперь, когда менять что-либо поздно,

Хочу узнать, смеется ли Амур

Над просьбами – иль слушает серьезно.

Моя – не в том, чтоб снят с меня зачур

Мой был: уж это было б чересчур!

Но – чтоб и ей мой плач отлился слезно.

LXVI. L’aere gravato, et l’importuna nebbia

Тяжелый воздух, духота, туман,

В долину сжатый злобными ветрами,

Подчас в свирепый обратятся дождь, –

А там, глядишь, остекленели реки

И вдруг оделись травы по долинам

В момент снегами инеем и льдом.

Так это сердце ныне подо льдом,

А мысли в нем клубятся, как туман,

Идущий так к лицу речным долинам,

Замкнутым от влюбленных ветерков,

Когда в болота обратились реки,

А с неба без конца сочится дождь.

Проходит быстро грандиозный дождь,

И лето расправляется со льдом,

Вздувающим весной безмерно реки.

Какой завесит небеса туман,

Не расточимый ярыми ветрами

Тотчас же по горам и по долинам?

Не для меня весна цветет в долинах:

Я слезы лью что в ведро, то и в дождь,

Под тихими и жуткими ветрами:

Расстанься ведь любимая со льдом

Внутри, и не скрывай ее туман

Извне – тотчас дотла иссохнут реки.

Пока еще впадают в море реки

И зверь таится по лесным долинам, –