Всё, что я знаю о любви

Слегка помолчали. Сняли мясо с огня, долили вина. Заговорили о чудесной августовской погоде: что летом в Харькове душно, и как хорошо у моря. После – снова про Харьков, видно соскучились, и я вдруг призналась, что жила там.

– О, и как Вам Харьков? – хором интересовались Володя с Еленой.

– Как мне?

Бросая в костер слова, вытаскивая из сердца занозы, я рассказала.

Харьков.

Не помню подробностей – ни слов, ни действий, только чувства, словно волны, в безумии бьются о скалу. И все.

После шторма волны все так же могучи, прекрасны, полны сил, а душа моя после – в лохмотья. Кровавые ошметки – любой дотронься – крик. Боль адская. И вместо воды – огонь. Яростно гудящее пламя, самой страшно. Выжгла вокруг себя пустыню, ни души на сто верст. Вой, кричи – никого. А сама – ветка сухая: злая, колючая.

Как выжила? Что стало соломинкой той, за которую жизнь моя зацепилась? Не знаю. Ангел небесный? Незримой стеной встал между «здесь» и «там» непроходимым препятствием на пути самого быстрого решения: всего-то девять этажей. Сколько там метров? Двадцать – двадцать пять? А секунд?

Это очень быстро. Я когда-то с пятидесяти прыгала. Вначале пописять сбегала, волновалась – приземлюсь, а штаны мокрые. Потом стояла, спутанная по ногам, отягощенная страховочными карабинами, под свист и крики, доносящиеся снизу, думала: «Будь, что будет, мне теперь все равно – самое важное со мной уже случилось». Чуть присела на дрожащих ногах, отцепила мокрые ладони от поручней и вперед, в минус пятьдесят метров. Знаете, что самое страшное? Самостоятельно сделать шаг, и чтоб толкнули – самое страшное. Принять решение, в котором черным от страха по белому собственной жизни: «Никого не винить».

Когда все закончилось, понятно стало, что жива, даже здорова и счастлива, что одноглазая только дразнилась, просвистев над головой, а всерьез не замышляла. Так захотелось любви, теплого живого тела – до одури захотелось! Вот она, обратная сторона небытия: нет ничего – ничего, кроме тела, кроме вкуса его, его запаха, и бесконечного ритма – дыхания Вселенной: «Да, да, продолжай милый, еще». Люди вокруг? Бог с ними, людьми, к черту всех – вот, смотри, жизнь моя пульсирует, зовет – бери! Но нет, только скала.

Скалы древние, мудрые, только волнам не понятно – живые ли?

Однажды вода отступает, высыхают моря, осиротевшие камни рассыпаются на песчинки – нежные, белые, прогретые солнцем, становятся пылью вдоль дорог, и чьи-то босые, нахальные, оставят на наших дорогах свои следы.

Не знаю, что будет дальше.

Знаю одно: никогда не забуду, как огромные волны бескрайнего моря со всей страстью безумно бились о молчаливые скалы.

Костер догорел, слова рассыпались золой, кутаясь в пледы, мы молча допили вино, зависнув в тишине, каждый в своей.

– Вы – талантливый рассказчик, – женский голос прерывает молчание, – Пишите?

– Пишу, – отзываюсь эхом, – А говорю еще больше.

Утром Елена протягивает мне карточку:

– Захотите – наберете.

На обратной стороне визитки мобильный номер.

– Кто это?

– Оксана. Ищет преподавателей. Скажете – от меня.

Так началась оттепель.

Твоя С.

Бабочка улетела, растаяла как мираж в слоеном горячем воздухе, я потерял ее силуэт из виду и спустился к воде. Прощаясь с Коктебелем, зашел по колено в море, умыл лицо и долго стоял не шевелясь, остро чувствуя жизнь, запечатлевая что-то неопределенное, но безусловно важное перед новой дорогой. Потом оседлал прокатную малолитражку и не спеша поскакал вдоль моря: Судак, Новый Свет, Алушта, Ялта, Алупка, Форос.

От Севастополя свернул с центральной, придерживаясь побережья, плелся по бездорожью, сбавляя скорость, утихал, пока совсем не иссяк в районе Оленёвки. На последнем издыхании протянул немногим дальше, до мыса Тарханкут. Покружил некоторое время вокруг стихийных палаточных развалов, выбрал уютное местечко чуть в стороне, ближе к маяку, и припарковался неподалеку от старенького трейлера с наивной наклейкой на борту, мультяшной большеклювой птицей в ластах и маске, от которой вверх торчала дыхательная трубка, упираясь концом в надпись: «Дайв-центр «Пеликан»».

Днями напролет хозяин трейлера с парочкой молодых помощников снаряжал группы в подводный мир: учил новичков, стращал, напутствовал, инструктировал; поднимался чуть свет и ложился спать сразу после ужина, лишь только темнело, все время между восходом и закатом посвящая обслуживанию дайв-туристов. Я наблюдал за ним краем глаза, сидя на раскладном стуле у края обрыва, серьезно занятый лишь одним – просмотром ежедневного кино «про море».

Гигантская Голова не являлась уже много недель, на ее месте образовался сплошным фоном белый шум, как в допотопном телевизоре, когда заканчивалась трансляция «программы передач». Дверь в запредельное пространство закрылась, да так плотно, что я вообще не чувствовал, как когда-то был вхож в этот космос. И возникало чувство, будто это не лично пережитый опыт, а чужая, не очень умело рассказанная история, которую я почему-то отчетливо помнил.

Жить возле дайверов оказалось приятно. Огромная глубоководная семья, иначе не назовешь, связанная одним словом – дайвинг. Отдельная система, существующая по слегка скорректированным, улучшенным законам бытия. Мир в мире, где ценность жизни не пустое слово и важность каждого прописана в инструкции. Глядя на них, мне все больше хотелось прикоснуться, почувствовать как это – быть частью большего? Как это – с частью быть?

Внутри, распирая тело, давно гудело электричество, руки чесались, требуя работы. Я оставил раскладной стул скучать без мой задницы и вызвался помогать мужикам: править лестницу к морю, выставлять ограждение у обрыва, оборудовать удобный спуск к воде. Труд, несмотря на усталость вечером, доставлял необычайную радость. С каждым вбитым гвоздем хотелось продолжать, хотелось еще сильнее. И одним утром я записал в блокнот:

Строить свою Солнечную систему.

Пусть плагиат. Пусть тоже девять, но своих,

и чтоб все вокруг Солнца. К теплу.

И чтоб хотя бы на одной – жизнь.

Вечером добавил:

Выбора нет вообще.

Нагрузили – неси, не хнычь.

Ноша своя, говорят, плеча не оттянет – неправда,

но

может быть, подвиг как раз заключается в том,

чтоб согласиться:

Да, создан по образу и подобию.

Написал и вспомнил слова Петровны: «Даниил, чтобы продать душу дьяволу, вначале нужно ее иметь!». И следом: «Но это еще не все, потом необходимо, чтобы эта душа заинтересовала Бога, иначе какой Дьяволу резон?».

Кажется, целая жизнь прошла с той нашей встречи, но только сейчас я понял смысл сказанного. Значит, пора возвращаться домой. Строить.

Привет,

он шел по тротуару, огромный, возвышаясь над всеми прохожими. На ногах вместо обуви – жуткие тряпки, перевязанные веревкой. Бурая, лохматая до колтунов, длинная борода и такие же волосы. Страшный как черт, с большими потрепанными крыльями в качестве затасканного плаща с оторванными карманами. Мой ангел. Одинокий, забытый богом и людьми. Падший?

Даже не успела что-либо подумать, выскочила из машины, поспешила навстречу, преградив путь: «Здравствуйте, извините, – пауза на глубокий вдох, – Можно купить Вам ботинки?».

Молча смотрит на меня, глаза в глаза, и вдруг плачет.

Люди плывут мимо, не обращая на нас внимания, плавно перетекая с тротуара на дорогу, снова выныривая на тротуар. Только дождь все видит, тихо всхлипывая, плачет с нами. Почти насквозь промокли одежда и волосы.

Одним махом широкой ладони ангел утирает лицо, оставляя на щеках грязные полосы: «Пойду я», – осторожно обходит меня, не оглядываясь, шагает дальше.

И я не могу сделать ни шага – столбенею.

На следующий день, с купленными в секонде ботинками, сижу на лавочке, жду. Другой день жду. Всю следующую неделю. Каждый день, думая о нем, рву сердце в тонкие лоскуты: «По прогнозу в Харькове минус два и ледяной дождь», а он без ботинок, шапки, теплого пальто.

Заполнила багажник вещами огромного ангельского размера, совсем с ума сошла, помешалась на этих тряпках. А его нигде нет.

Уже в начале зимы (или был конец ноября, не скажу точно) помню, был снег, неряшливо заляпавший город. Стоя на светофоре, вдруг вижу над рекой прохожих, текущих по Сумской, знакомую бурую голову. Вмиг всполошилась, перепутала поворотник, со второго ряда рванула к обочине. Перекресток Сумская – Иванова, посылая проклятия, взвыл хором автомобильных гудков.

И снова, как в тот день, преграждаю дорогу: «Пожалуйста, возьмите ботинки. Куртка еще есть и шапочка». Хватаю за рукав: «Прошу, постойте здесь, я сейчас вернусь». Тащу из багажника огромный пакет, ухая взволнованным сердцем на всю улицу.

Ангел в недоумении озирается по сторонам и вдруг смеется, хохочет демоническим бешеным смехом. Только тогда понимаю комичность ситуации: маленький гном с большими мешком сокровищ, что собирала больше месяца, стою перед… перед кем?

Я не ошиблась. Он, действительно, ангел. Всякий раз перехватывает дыхание от мысли, что могла не встретить, не распознать. Мы пьем вкусный чай с медом в его крошечной комнате. Раз в неделю, иногда реже, я прихожу к нему помолчать. Привожу к чаю его любимое печенье, что-то из одежды. Колдуя над заваркой, он тихо мурлычет что-то, слегка на французский мотив, вслух читает любимых авторов. Рядом с ним спокойно. Тепло.

Возвращаюсь домой, сажусь за ноутбук, много пишу, работаю, готовлюсь к лекциям или иду гулять по пустынному в такое хмурое время года парку, отмеряя шаги услышанными от него строками:

Мир отрицал твое существованье,

Мир, но не я,

Я шел к тебе на тайное свиданье,

Душа моя.

Наш век суров. Он любит то, что зримо,

Ткань бытия,

А ты была, как дым, неуловима,

Душа моя.

И лишь во сне, над этой жизнью рея,

Себя тая,

Цветка касалась бабочка-Психея,

Душа моя.

Друг друга мы порой не узнавали,

Но знаю я,

Что ты со мной – и в счастье и в печали,

Душа моя!

Твоя С.

Создать что-то материальное не сложно. Для этого нужна малость – делать. И все. Жизнь – не квест, устроенный Гигантской Головой, Богом или кем-то еще, большим и всемогущим. Судьба – лишь череда выборов, связанные один с другим шаги. Нет смысла стараться угадать правильный, ждать, тянуть, готовиться, чтоб сразу же «писать на чистовик». Потому как нет никакого черновика. И будущего, где заранее обозначен путь мой, – тоже нет.

Когда-нибудь потом, перед тем как исчезнуть, я оглянусь и увижу следы, от рождения до последней границы, только тогда прочерчу линию, соединив точки, скажу: «Такою была моя судьба». Но это потом. А сейчас – делать, делать, делать, пока не начнет получаться. Пока дышу, пока мыслю, пока могу успеть построить, то, о чем намечтал. И я начал.

Через полгода ежедневных усилий появились деньги на еду, жилье и неплохую машину, а главное – теперь меня окружали люди, единомышленники, готовые строить со мной.

Привет,

почти год идут мои лекции, и с ними крепнет уверенность в том, что я делаю. Хотя помнишь сомнения вначале: кому это может быть нужно? Зачем рассказывать людям о людях? Оказалось, нет ничего важнее. Равнодушное время как пыль стирает с лица земли великие цивилизации, оставляя в живых лишь наши истории. Возможно, только благодаря им, мы до сих пор – люди.

О чем бы я ни говорила слушателям, всегда обозначаю рамку, вписывая в нее любую культурологическую тему. Рамку довольно большую, но только этот фрейм мне интересен: что значит быть Человеком? Жить по-человечески?

Быть может, это не бояться смотреть правде в лицо. Видеть свет жизни в темном тоннеле одинаковых дней, решая вновь и вновь: «Я – Человек». Спускаться в лабиринт навстречу Минотавру и выходить живым, и не рождать чудовищ. Равнодушие, Трусость, Подлость – монстры, что делают уродливым всё, к чему прикасаются, делают бесчеловечным.

Хочу, чтобы каждый, кто слышит меня, вдруг всей душой ощутил принадлежность, чтобы понял: социальные роли, гендер, национальность, профессия, цвет кожи и глаз – все это после, а вначале, в основе – Человек!

Думаю, вечность затем оставляет в живых истории – хочет, чтобы жили люди.

Чтоб жили…

В моей квартире поселилось очаровательное существо. Юка. Так она сама себя называет. Синеволосая фея: нежнейшая улыбка, лукавые глазки, вздернутый носик. Она, действительно, похожа на комнатное растение юкку – крепенькое длинное тело, а на макушке – взрыв: синие, в разные стороны торчащие волосы, скрученные в дреды. Ходит по дому в невесть откуда взятых мужских трусах и короткой широкой майке, явно с чужого плеча, выставляя на обозрение почти полностью забитое татуировками юное тело.

Чуть больше месяца назад, возвращаясь домой из Киева, в темноте краем глаза зацепила с обочины родное «Харьков» – картонная табличка в руках неопознанного в ночи существа. Не знаю, по приказу чьих ангелов остановилась. А через десять минут, выключив музыку, слушала талантливый вольный пересказ какого-то сезона «Игры престолов», удивляясь словоохотливости пассажирки. На подъезде к городу – опять сюрприз. Ну, скажи, разве можно так запросто сказать незнакомцу:

– Тебе есть, где ночевать?

На завтра снова удивить себя вопросом:

– А жить?

Прошла неделя, прежде чем мне открылось: у автостопа есть свои правила. Первое – не спать, второе – все время разговаривать с водителем. В моем доме Юка самоотверженно противостоит первому, вылезая из постели не раньше полудня, чтоб исправно выполнять второе. Болтает без умолку, как радио, обо всем на свете.

Матери Юка не помнит, отца не помнила юкина мать. Только бабку, что забрала ее сразу из роддома, кое-как выкормив до пятнадцатилетия. Дальше Юку воспитывал интернет, а еще шестьсот прочитанных книг, названия и авторы которых в хронологическом порядке аккуратно заносятся в блокнот; около тысячи фильмов и десятки тысяч километров дорог.

Кстати, настоящее ее имя Катерина, не удержалась от любопытства, заглянула в паспорт, случайно оставленный на столе.

Катерина, Катюша, Катенька, теперь – моя Катька.

Катька-Юка обожает блинчики с джемом, чай с молоком, читать. Любит болтаться по миру странствующим дервишем, зная как свои пять пальцев места, где можно пристроиться работать за кров и еду. Смотрит все подряд фильмы, поет в душевой, зависает в социальных сетях, часто подолгу где-то пропадает. Я же готовлю блинчики, стираю одежду, пополняю мобильный, время от времени бужу ее в ванной, если она засыпает там, возвращаясь из очередной поездки. Называю ее – мой Светлячок – и благодарна богам за то, что наши пути когда-то пересеклись.

Ведь все, что есть вечного в нас, в прахе от праха, это Любовь.

Твоя С.

– Подождите, – впорхнула в последнюю секунду, – Пятнадцатый, пожалуйста.

Створки лифта лязгнули за спиной Принцессы и время (так, наверное, пишут в женских романах) остановилось, лифт тоже застыл, вместе с ним не трогаясь с места. Кто-то случайный еще раз ткнул пальцем в кнопку пятнадцатого этажа. От такого вероломства кабину передернуло и потащило вверх.

Нежданно-негаданно мы оказались лицом к лицу, почти, не считая нескольких человек между нами. Но это не мешало: не отводя взгляда, сквозь всех, я смотрел на нее в упор. Все та же. Совсем не изменилась. Может, чуть-чуть другого оттенка волосы. Встретила взгляд и быстро опустила глаза, не проронив и звука. Смотрела в пол, молчала. И я не находил слов. Даже будничное «привет» куда-то провалилось. Люди, стоящие рядом, вряд ли бы заподозрили, что мы знакомы.

На пятнадцатом, как заказали, двери открылись, выпуская пассажиров в просторный холл. К тому времени я пришел в себя настолько, что на выходе поймал ее за запястье:

– Постой. Пожалуйста, – казалось, она вот-вот исчезнет, растает облаком, оттого я крепче сжал руку, – Выпьем кофе?

– Отпусти, мне нужно в туалет, – ответила скорее устало, скандалить вроде не собиралась.

Ну что здесь скажешь? В туалет… Я перевел взгляд на пухлый пластиковый конверт в свободной руке, быстро подстраховался, – Подержу? Чтоб не мешал тебе.

– Держи, – усмехнулась очевидному, легко отдавая заложника.

В маленькой кофейне, справа от лифта, сразу сделал заказ. Минут через пять кофе принесли, а через десять, карауля остывший капучино, меня посетила догадка, еще через двадцать – полная уверенность, что никто никуда не придет. Думаю, выбор сделан, и не ее вина, что при случайной встрече ей сразу хочется сбежать. Когда-то для этого я сделал все, что мог.

Подозвал официантку дополнить счет: Джек Дэниэлс, лед, Кола – и к черту этот день, пора казнить заложника – открыл конверт, вытащил пачку бумаги. Первый же лист прояснил ситуацию: передо мной лежала рукопись для отправки в издательство, рабочее название: «Всё, что я знаю о любви», автор – она.

Всё о любви.., максималистка! Я улыбнулся, перевернул пачку, снял верхний лист и начал читать:

«…мы вдыхали темноту, и она наполняла легкие. Проникала в кровь. Глухими ударами раскачивала сердце, делая вдохи тяжелыми, а выдохи шумными, больше похожими на стоны. Битой собакой ластилась к ногам, лизала шершавым языком кожу, с ловкостью настойчивого любовника лезла под одежду, заставляя все время дрожать и оступаться.

Словно запертые в клетке звери, метались мы, желая обрести, натыкались на невидимые преграды, получая тяжелые увечья, глубокие раны, и темнота с каждым мгновением становилась все солоней на вкус. Слова застревали в плотном воздухе, или, в другой момент отражаясь от стен, бумерангом летели обратно, многократно усиленные пространством, искаженные, вдребезги разбивали тонкую защиту сознания.

Я знала, что и он там, в темноте, временами угадывала случайные прикосновения осторожных пальцев. Чуть дыша, замирала в надежде и только ждала.

И тьма отступила: свернулась до размеров тела, плотно сжала со всех сторон и вытолкнула наружу, как роженица в последней потуге выталкивает из пульсирующего чрева новорожденного. Ослепленные новой реальностью, мы кричали, но ведомые непонятной необходимостью, шли дальше, шатаясь на слабых ногах, волоча за собой царскую мантию – память о темноте.

Что мы искали? Даже не знаю.

Одно можно сказать точно: такая была форма жизни.

Такая форма любви».

Не слышал, как она подошла. Тихо села напротив, поймав мой взгляд, кивнула в сторону темного окна:

– В Харькове розовое ночное небо.

– Это от электричества, – и помолчав, я добавил, – Ну, здравствуй, Душа моя.