На одном дыхании. Хорошие истории

– Увы, на невских ветрах орлы тоже не живут, – печально констатировала девушка. – Пришлось мне довольствоваться длинноногим, но очень нахальным, нахальнее любого орла, аистом. И вот аист принес в клювике…

Здесь девушка вдруг бросилась к парню, уткнулась носом в его гимнастерку и прошептала:

– Санька, любимый, дорогой, я же все понимаю… Второй курс, жить негде, предки работу бросать не хотят. Закончим универ, устроимся нормально, нарожаем еще… Врач есть отличный… Я готова, ты только скажи!

– М-да, – с напускной задумчивостью произнес потенциальный отец и закурил папиросу. – Вот так просто: раз – и засыпали ручей. И не стал ручеек Орликом, Орлик – Окой, Ока – Волгой. Так иссяк Мировой океан. Знаешь, Натка, говорят же, чтобы ему вон туда попасть, – тут парень с подчеркнутой деловитостью перевел взгляд всех своих «четырех глаз» с собственных брюк на аккуратненький живот своей подруги, – он один из миллионов пробиться должен. Из миллионов. Один! Ему уже повезло! Какой, к черту, врач?! Будет Сан Саныч, родится в Питере, весь курс нянчить станет!

– А может, все-таки Олег? Олежка, такое красивое имя…

– Олежка? Это в честь твоего ухажера из девятого класса?! Который тебе стихи написал? «Ты будешь моею, а то заболею»?! Ну уж нет. Прости, Сан Саныч, придется, раз такое дело, тебя вместе с мамой твоей неразумной сразу с этого мостика в мутные воды Орлика сбросить!

Парень схватил девчонку в охапку и поднял над самыми перилами.

– Эй, молодежь, не идиотничайте! – пригрозил палочкой ковылявший мимо дедок. – Здесь мелко! Будешь потом ей в больницу апельсины носить!

– А я и так ей скоро буду в больницу апельсины носить! И дыню! И даже бананы!

– Санька, мне это все будет нельзя!

– Все можно, нам будет можно все!

– Так, значит, точно – никаких врачей!

– К черту врачей! В баню! В топку!

И они снова обнимались, целовались, залезали на перила и кричали всякие глупости про орлов, куриц и, главное, аистов. Так и я болтался вместе с ними на этом легендарном подвесном мостике, между мутной речкой и синим небом – если родители не врут, в этот летний день 1971-го над Орлом не было ни облачка и вообще стояла жара – поэтому, остановившись у маминых родителей, они проводили ночи в палатке, которую разбили в саду. Видимо, в той палатке и была зачата моя любовь к путешествиям.

Историю этой болтовни на подвесном мостике я тысячу раз слышал и от отца, и от мамы. Они утверждают, что только дурачились, а решили все накануне – и даже уже сняли отдельную комнату неподалеку от университета. Но им типа нравилось подначивать друг друга, особенно маме – напрашиваться на признания молодого мужа-однокурсника в готовности стать отцом. Конечно, каждый из них утверждал, что сомнения если и были, то совсем слабенькие и со стороны другого.

А мне все равно. Как все равно, насколько точно я изобразил их диалог, – мама, во всяком случае, утверждает, что очень близко к тексту. Я просто благодарен им обоим за то, что в их жизни случилась сначала та палатка, а потом этот подвесной мостик.

Четыре года назад, когда незадолго до его ухода мы приехали с отцом в Орел, он первым делом попросил отвезти его к этому мостику. Долго стоял на нем один, курил. Потом достал из кармана мамину фотографию, на том же месте, в начале 80-х. Потом я сфотографировал его, хотя было уже темно. Уходя он, прощаясь, постучал тростью по перилам. А в машине сидел и улыбался.

– Понимаешь, – объяснил папа свое приподнятое настроение. – Всего два раза я был на этом мосту. И оба раза кое-что родил.

– Ну, с первым все понятно, – сказал я. – А что ты родил теперь?

– Афоризм! – с огоньком в глазах ответил отец. – Наша жизнь как подвесной мост. Нельзя по ней толпой и в ногу. Только каждому со своей песней!

Просто мы любим друг друга

Дело было в Норильске. Как-то раз я заглянул в родительскую спальню и увидел, как папа с мамой увлеченно целуются.

– А что вы делаете? – спросил я, нахмурившись.

Родители не стали искать сложных путей и ответили:

– Мы обнимаемся и целуемся.

– А почему?

Отец почесал бороду и, посмотрев на маму, ответил:

– Потому что мы любим друг друга.

– Ясно.

Я закрыл дверь и пошел играть в свою комнату. На следующий день в детском саду я подошел к девочке Ане. Во-первых, Аня была красивая. Во-вторых, она лучше меня завязывала мне шнурки на ботинках.

– Поможешь? – спросил я, опустив взгляд на шнурки.

– Эх ты, как всегда! Тебя уже одного в тундру отпускают играть, а ты до сих пор со шнурками разобраться не можешь! – Аня аккуратно, с демонстративной снисходительностью, перевязала мну шнурки. – Ну, вот!

Я посмотрел на Аню и, прежде чем она могла успеть среагировать, обнял ее и поцеловал куда-то в нос. Получилось, наверное, ужасно смешно и неуклюже. Но Аня не отстранилась, рассмеялась и обняла меня в ответ. Даже мой детский ум понял: эта классная игра понравилась ей больше, чем завязывание моих шнурков.

– Аня! Стас! Что вы делаете?!!

Над нами нависла грозная фигура местной

фрекен Бок, кажется, ее звали Зинаида Васильевна. Я даже не успел испугаться и бойко ответил:

– Мы целуемся и обнимаемся, Зинаида Васильевна!

– Но почему?!

Ужас и шок, увы, только усилились после моего безыскусного ответа:

– Потому что мы любим друг друга!

Все, что я знаю о событиях следующего дня, я знаю от матери. Они с отцом и родителями Анечки стояли перед воспитательницей и директором сада и слушали страшные истории про болезнь раннего полового созревания, поразившую их чад. Директриса нервно курила и, наконец, не выдержала:

– Ну, они же еще дети совсем, даже не октябрята еще!

Мама уткнулась отцу в плечо, а отец, услужливо прикурив директрисе еще одну папиросу, сочувственно поинтересовался:

– Простите, а что бы вы сказали вашему ребенку, если бы он увидел, как вы занимаетесь любовью с мужем? По-моему, здорово, когда дети видят, как их родители любят друг друга.

– Но они же так вообще все повторять за вами начнут! – всхлипнула воспитательница.

– Все не начнут, – заверил ее отец. – Мы с женой каждое утро, как поцелуемся, читаем вслух передовицу «Заполярной правды». А от этого я своего сына еще лет десять точно поберегу.

Уходя, мама услышала шипящее вслед:

– Вот! Я же говорила, что из Москвы и Ленинграда к нам одни хиппи и извращенцы едут!

Настоящие мужики после смерти нигде не валяются

Молодые газетчики чаще всего – веселые и остроумные пьяницы. Старые, если доживают, не переставая пить, – тяжелые занудные алкоголики. В наши «норильские годы» моим родителям и их друзьям не было и тридцати, а потому регулярные репортерские пьянки на нашей квартире я только приветствовал. Во-первых, приходило много веселых людей, которые травили смешные байки, пели красивые песни, танцевали и стильно дымили своими трубками. Во-вторых, мне очень часто приносили подарки. В основном поделки-самоделки – бумажные самолетики, картонные кораблики, баржи из пепельниц, космические корабли из чеканки. Но круче всех выступал дядя Сережа – высокий парень с запорожскими усами с неизменно хитроватой улыбкой. Он всегда устраивал сюрпризы. Больше всего я запомнил настоящий танк с «броней» из сочетания мягкого и жесткого пластика, у которого был пульт управления и который стрелял настоящими резиновыми пулями! Понятия не имею, откуда он его привез, но от танка в восторге была вся тусовка, что уж говорить обо мне…

Крепко выпив, дядя Сережа сказал, что для человека вообще нет ничего невозможного, надо только очень захотеть.

– Вот какую игрушку ты теперь хочешь? – спросил он меня.

– Пушку, – не раздумывая, ответил я. – Такую же настоящую, как этот танк. Чтобы стреляла высоко-высоко!

– Будет тебе пушка! – хлопнул меня по плечу дядя Сережа.

Они были большими приятелями с отцом, и, если отец был для меня строгим, суровым богом, способным, если я плохо себя вел, показать кулак и пригрозить неизвестным мне «языком пролетариата», то дядя Сережа был эдаким добрым старшим братом, всегда готовым побаловать.

С того вечера я стал ждать обещанную пушку. Я знал, дядя Сережа всегда держит слово. Но пушка все не появлялась, как не появлялся и дядя Сережа. Вечеринок у нас не было долго, потом они снова возобновились, но дядя Сережа не приходил. Часто отец или кто-то из его друзей передавали мне симпатичные сувениры – с Таймыра, Дудинки, из Красноярска, со словами «Это от дяди Сережи, просто он пока в разъездах сам».

– А как же пушка? – расстроенно спрашивал я.

– Ищет он пушку твою, ищет, – отвечали мне. – Пушка большая, ее не так просто привезти.

И вот однажды, через несколько месяцев, в разгар очередной вечеринки, отец вкатил в комнату зеленую пушку размером с приличную табуретку. С лафетом, длинным и ровным стволом и… резиновыми снарядами, почти как в том танке.

К пушке тоже прилагался пульт – он был какой-то совсем кустарный, но тогда я этого не заметил. Я был снова на седьмом небе от счастья, возился с ней полчаса, забыл о гостях, а гости забыли обо мне…

И вдруг я огляделся и спросил:

– А где же сам дядя Сережа?

И тут какой-то крепко уже поддавший мужик вдруг говорит:

– Пацанчик, да ты что, забыл, Серега еще весной разбился, когда из Красноярска сюда летел…

– Как разбился? – не понял я.

– Ну, на самолете, летел, летел и не до-ле-тел… – по слогам, с кривой усмешкой еле выговорил мужик.

Дальше была не совсем приятная сцена с участием подруги этого мужика, моих родителей, после чего все гости ушли, и мы остались втроем.

Не помню, чтобы я сильно плакал, но мне было очень плохо, я ничего не понимал, мне казалось, что меня кто-то предал.

– Понимаешь, Стас, мы решили тебе сразу не говорить об этом, – обнимая меня за плечи, объясняла мама. – Взрослые часто не знают, как о таких вещах рассказывать своим детям. И Сережа… дядя Сережа, он же был не просто так, он же нашим, твоим другом был…

– А откуда же тогда эта пушка? – вдруг спросил я.

Отец с матерью переглянулись.

– Он, как и обещал, нашел ее и вез тебе, – вздохнул отец. – В багажном отсеке самолета. Просто ее не сразу нашли, когда самолет упал.

Мне было почти шесть, я знал, что самолеты, случается, падают, и к тому времени уже погиб мой дедушка, поэтому и про то, что в какой-то другой мир уходят люди, я тоже знал. Знал и не знал. Не осознавал, не понимал, не мог представить.

– А что теперь с этим самолетом? – зачем-то спросил я. – Он что, там, где-то в тундре, упал и валяется?

– Да, сын, – просто ответила мама.

– И дядя Сережа тоже там, где-то в тундре, упал и валяется? – снова спросил я.

Следующий момент я помню так отчетливо, будто это было только что. Отец налил себе стакан водки, чокнулся с армейской флягой, выпил, набрал в легкие воздуха и сказал:

– Конечно нет, Стас. Дядя Сережа – он настоящий мужик, понимаешь? А настоящие мужики, даже когда умирают, они нигде не валяются. Они… уходят в тундру. Или улетают за сопки. Точно никто не знает, потому что больше никто их не видит. И ты Сережу больше не увидишь. Стреляй теперь из пушки и вспоминай, какой он был хороший дядя.

Пушку я поставил на балкон и никогда из нее не стрелял. И глубоко внутри еще месяц, наверное, обижался и на маму с папой, и на дядю Сережу, и вообще на всех взрослых.

А через несколько лет я узнал вот что. Дядя Сережа, хоть и был отличным репортером, другом семьи, балагуром и собутыльником отца, никогда не отличался обязательностью и вниманием к детям. Видя, как я к нему привязался, мой отец всегда заранее покупал что-нибудь или делал своими руками, а потом передавал Сереже, чтобы тот уже как бы от себя делал подарок мне. Так было и с тем самым уникальным танком, так, видимо, должно было стать и с пушкой. Но однажды Ил-18 не долетел из Красноярска в Норильск, и в нем правда был дядя Сережа. И родители правда не знали, как мне об этом сказать, – таскали сувениры от его имени, а потом отцовские приятели с какого-то завода сделали, наконец, давно обещанную пушку.

Несколько лет назад, чокаясь со мной в питерской квартире и вспоминая эту историю, отец вдруг произнес:

– Конечно, надо было тебе сказать правду сразу. Похоже, мы все-таки были плохими родителями.

Я просто обнял его и в очередной раз почувствовал: каким бы в разное время ни был по отношению ко мне и моей маме этот человек, я никогда бы не пожелал себе другого отца.

От тех, кто там сидит, пейзаж не зависит

Летом 1984-го мы с мамой приехали в Москву на каникулы. Шли по Большому Каменному в сторону Замоскворечья (я хотел в Парк культуры, но мама уговорила в Третьяковку). Остановились полюбоваться видом на Кремль и Москву-реку. Мама достала из сумочки трехрублевую купюру, и я увидел, что на ней один в один тот же пейзаж.

– Поэтому в народе этот вид называют «трехрублевкой», – объяснила мама. Затем она, видимо, решила немного поднять пафос беседы с сыном и сказала: – А вон там, за кремлевской стеной, сидят и работают руководители страны. Представляешь?

От великодержавных фантазий нас оторвал веселый уверенный голос. Расположившийся с мольбертом поодаль старичок (которому мы, кстати, частично загородили натуру), с доброй улыбкой изрек:

– И не представляй, юноша! От того, кто там сидит, пейзаж не меняется.

Моя мама явно оценила глубину мысли художника, но пасовать перед сыном тоже не собиралась:

– Ну как же, дедушка, не меняется? И дома новые строят, и города целые, даже реки, говорят, раньше вспять поворачивали! Да вы, наверное, и сами помните…

– Я-то помню, дочка, – уже серьезнее, но тем же добрым голосом ответил дед. – Я вот этими руками и дома, и города строил, пока, спасибо Никите Сергеевичу, домой не вернулся…

За время работы журналистом в Норильске моя мама общалась со многими репрессированными. Наверное, если бы не я, она и с этим дедом пооткровеннее и подольше поговорила. Но тогда, заглянув художнику в глаза, мама произнесла только:

– Вот видите… Получается, пейзаж от них все-таки зависит.

– Нет, дочка, не зависит, – все тем же ровным, совсем не старческим голосом ответил дед, глядя куда-то сквозь нас, сквозь кремлевские башни и вообще сквозь время. – Они же там, за стенкой, меняются, вон сколько их, что там на моем, на твоем веку сменилось! А пейзаж, я его двадцать лет уже рисую, не меняется. Пейзаж… – тут дед философски вздохнул, – от меня зависит, от того друга моего, что «стукнул» на меня в 38-м, от тебя, дочка, каким ты юношу вот этого воспитаешь. Вот от нас только пейзаж и зависит. Как сами нарисуем, так и будет.

– А можно посмотреть, как у вас получается? – вероятно решив закончить «опасную» для моего пионерского мозга тему, спросила мама.

Дед охотно кивнул и чуть развернул мольберт. Мы подошли.

С листа ватмана на нас смотрела все та же «трехрублевка», только вместо звезд кремлевские башни венчали кресты, а на сам Кремль с неба сурово взирало суровое лицо с усами и бородой. Нечто среднее между Сталиным и Богом (впрочем, в двенадцать лет я слабо представлял себе обоих).

– Мама, а странный этот дедушка-художник, правда? – спросил я, когда мы, откланявшись, продолжили прогулку.

– Оптимист-авангардист, – задумчиво резюмировала мама, доставая из сумочки сигарету (при мне она почти не курила). – Слушай, сын, ты же так хотел на аттракционы, ну так пойдем! Я передумала: ну ее на фиг, эту Третьяковку!

Ты тоже сын божий

Мой прапрадед по материнской линии служил священником в Курской губернии. Фамилия у него была соответствующая – Попов, звали отец Георгий. Бабушка рассказывала семейную легенду о том, как однажды на городской ярмарке к нему, пошатываясь, подошел известный хулиган и пропойца Семен.

– Ну что, батюшка, научишь меня, грешного, жизни праведной? – громогласно, играя на публику, спросил он. – Или меня теперь только могила исправит?!

– Христос воскрес! – улыбнулся ему в ответ мой прапрадед.

– Да ты еще пьянее меня, батюшка! – заржал Семен. – Уж месяц прошел, как разговелись-то!

– А Пасха здесь ни при чем, – все так же улыбаясь, ответил отец Георгий. – Я ж не приветствую тебя, а напоминаю: Иисус воскрес! Значит, и ты сможешь.

– Так он же сын Божий, а я и сам толком не знаю чей! – оглядываясь вокруг, снова засмеялся Семен.

– Ты тоже сын Божий, вот поймешь это однажды и тоже воскреснешь, – сказал батюшка. – А пока пойди выпей квасу, а то совсем худо тебе, я вижу…

Засим отец Георгий вложил парню в ладонь монету и пошел своей дорогой.

Бабушка говорила, что Семен после этой встречи сильно преобразился, стал ходить к деду на исповедь, завел свое дело, обзавелся семьей – короче, превратился в приличного человека. Не знаю, так ли оно все было, но верю, что близко к тексту, – уж очень мне нравится эта история.

Ведьма

– Алло! Здорово! Жду на волейбольной площадке. На фиг уроки! Не пожалеешь!

Красная телефонная трубка, казалось, взорвется – настолько возбужденным был голос Макса, законопослушной «флегмы», который обычно в выходные просиживал штаны дома за чтением ненаучной фантастики и приключенческой попсы типа «Одиссея капитана Блада». Его услышала даже бабушка на кухне – несмотря на симфонию шкворчащих на сковородке котлет и страшных радиопомех, из-за которых временами прорывался концерт Вертинского по «Голосу Америки». Мне повезло с бабушкой по многим причинам. Например, не каждого внука в одиннадцать лет вот так легко, даже не проверив домашнее задание, отпускают в воскресный вечер на улицу:

– Беги сейчас же! И без сенсации не возвращайся! Иначе сама съем твои любимые котлеты!

На краю волейбольной площадки, в тени старого клена, меня уже ждали Макс и наш приятель Юрка, который, как выяснилось, и был автором ошеломляющего открытия.

– Она совсем недавно в наш двор переехала, – почти шепотом сообщил Юрка. – Про нее еще почти никто не знает! Я случайно столкнулся с ней вчера.

– А я о таких пока только читал, – с предвкушением осязаемой мистики проговорил Макс. – Но она – самая настоящая. Сомнений тут быть не может. Она сидит здесь только в сумерках, когда нормальные бабки по квартирам прячутся.

– Да кто «она»?!

– Ведьма!

Я посмотрел на угловой подъезд нашей девятиэтажки, куда были прикованы взгляды моих друзей. На скамейке, которую обычно, глотая семечки и выплевывая сплетни, оккупируют бабульки в платочках, сидела в целом очень похожая на них старуха. Разница была только в том, что ее язык не поворачивался назвать бабушкой. Бабкой, старухой и… Присмотревшись, я понял, что она и правда напоминала ведьму – ну, как о них рассказывал Гек Финн или изображали в сказках Гофмана. Сгорбленная спина, длинная кривая клюка в костлявой руке и, главное, густая копна нечесаных седых волос, из-за которых я не мог рассмотреть лицо. Еще она курила и беззвучно шевелила губами.

– А теперь, настоящий индеец, – глубоко дыша, торжественно обратился ко мне Макс, – ты сам добудешь главное доказательство того, что она ведьма. Ты должен пройти мимо нее, приостановиться, улыбнуться и что-нибудь спросить.

Было только начало седьмого вечера, мимо нас с работы брели люди, да и вообще весь мир знал, что, как настоящий индеец, я мог ночь на кладбище провести и не пикнуть! И все равно по спине у меня пробежал холодок.

– А зачем?

– Ты же сам говорил, что индейцы узнают жизнь на ощупь!

Через несколько секунд я беззаботной походкой пионера на свободе приближался к заветной скамейке. Для храбрости насвистывая «А ну-ка, песню нам пропой, веселый ветер!». Остановившись прямо перед старухой, я наполнил легкие вежливостью и выпалил:

– Добрый вечер! Простите, вы не подскажете, который час? А то скоро фильм про войну показывать будут, а я хотел сначала…

Закончить фразу я не успел. Старуха рывком головы откинула назад волосы и одарила меня таким исполненным необъяснимой, многогранной и пронзительной злобы взглядом, что он меня потом не одну неделю по ночам будил. Одновременно она с пеной у рта промычала что-то совершенно нечленораздельное и огрела меня клюкой. Было больно, но это ерунда. Главное, стало действительно страшно.

Оказавшись снова в кругу друзей, я с удивлением обнаружил, что нас стало четверо: пока я узнавал жизнь на ощупь, к пацанам присоединилась наша подружка и одноклассница Женька. Она, судя по всему, видела, как старуха обошлась со мной, и теперь смотрела в сторону подъезда глазами, в которых смешались испуг, любопытство и азарт.

– А теперь смотри внимательно! – не дожидаясь моей реакции, прошептал Макс. – Женька, твой выход! Да не бойся, Юрка же все объяснил…

– С тебя сочинение о пионерах-героях! – решительно вдохнув и выдохнув, напомнила Максу Женька и пошла повторять только что проделанный мной маршрут.

Мы видели, как она, так же как и я, остановилась напротив старухи и вежливо спросила у нее что-то. Дальше мои глаза округлились: ведьма медленно подняла голову, и на ее лице появилось подобие… улыбки! Мы плохо слышали, что она говорила, но губы ее шевелились так, будто она рассказывала нашей подруге добрую сказку. Затем она достала откуда-то яблоко, протерла его и вручила Женьке, как родной внучке, привстав и обняв за плечи!

Я был поражен. Макс светился гордостью и удовлетворением, словно Шерлок Холмс, получивший только что неопровержимое доказательство своей теории. Юрка взирал на него с восхищением доктора Ватсона. Женька, поигрывая яблоком, шла к нам. Старуха встала и скрылась за дверью подъезда.

– Это все Юрка, он ее первым заметил, – повторил Макс, когда мы уселись обсудить это дело в большой комнате моей квартиры.

Моя бабушка любезно принесла блюдо с котлетами, я поставил на проигрывателе «Бременских музыкантов», чтобы нас, если что, было сложнее подслушать, ну и вообще для конспирации.

– Ну да, я вот так же, как ты сегодня, шел по двору, смотрю, какая-то незнакомая тетка пачку сигарет уронила, – навернув пару котлет, рассказал Юрка. – Я эту пачку поднял, протягиваю ей, говорю: «Вы уронили!» Она пачку взяла, потом оглядела меня с ног до головы – а я как сейчас был, вот в этой тельняшке, – и как замычит, и как набросится на меня с этой палкой своей! Только по тебе, Стас, она всего один раз попала, а по мне раза три, не меньше, вон, следы остались! – И наш приятель, задрав тельняшку, продемонстрировал синяк на правом боку.

– А сегодня мы с Юркой за ней уже вместе наблюдали, – снова перехватил инициативу Макс. – И знаете что? Днем она сначала побила близнецов из 6-го «Б», они на детской площадке в войнушку играли, потом этой палкой совсем взрослому пацану чуть магнитофон не разбила…

– Детей, получается, не любит? – предположил я.

– Ты дальше слушай! Юрка поговорил с близнецами, они рассказали, что она только мальчишек ненавидит и палкой своей бьет. А девчонок, наоборот, яблоками угощает и даже в щеки целует!

– А потом я это и сам видел, – продолжил Юрка. – Она из кондитерской выходила, а навстречу ей девчонки из школы гимнастики. Так она им полпакета ирисок в карман отсыпала!

– А сейчас ты сам уже знаешь, как она с тобой обошлась, а как с Женькой! – подытожил Макс. – Ну, что скажешь, Зоркий Сокол?

Зорким Соколом меня назвали в честь героя Гойко Митича, когда мы сколотили наше индейское племя. А потом я по традиции «защитил» свое имя, всадив с двадцати шагов девять стрел из десяти в самую тонкую яблоню во дворе.

– Жень, а что она тебе так долго говорила? – повернулся я к нашей единственной «скво».

– В том-то и дело, что она не говорила, – немного взволнованно рассказала Женька. – Она почти мычала, причем так жалостливо и призывно… Будто хотела мне что-то важное сказать или позвать куда-нибудь.

– Самая настоящая ведьма, – констатировал Макс. – Но не мальчишки ее цель. Их она просто терпеть не может и гоняет для вида. Ей девчонки нужны, она их домой к себе заманить хочет и в учениц своих превратить.

– Может, милицию вызвать? – осторожно предложила Женька.

– Чтобы они, как в прошлый раз, у нас луки и стрелы отобрали, а ее отпустили? Как с теми алкоголиками? Нет уж, сами разберемся. Пусть сегодня каждый подумает, а завтра снова на совет соберемся.

Все заулыбались. Это была дивная история, как мы решили проучить алкоголиков-картежников и горящими стрелами сожгли стол во дворе, за которым они вечерами напивались и матерились. Мне этот подвиг стоил похода в детскую комнату милиции, так что людям в погонах я с тех пор не доверял.

Зато я доверял своей бабушке и перед сном рассказал всю эту историю.

– Да, это похоже на сенсацию, не зря вы котлеты все слопали, – задумчиво согласилась она.

– А может, старуха просто сумасшедшая? – с надеждой спросил я. – Все-таки сражаться с бледнолицыми алкашами – одно дело, а со всякой чертовщиной – совсем другое.

– Понимаешь, внук мой дорогой, во-первых, она не старуха, – сказала бабушка. – Я ее видела из окна, и ей вряд ли больше сорока пяти лет, то есть она намного моложе, ну, например, меня, а ты же меня старухой не называешь?