Кронштадт. Город-крепость. От основания до наших дней

Закрепиться в устье Невы отряду Потемкина не удалось – для этого требовались более серьезные силы. Осенью шведские войска снова заняли оба берега реки и Ладожское озеро. В 1661 г. заключен Кардисский мир, согласно которому устье Невы и Котлин оставались за Швецией.

После Столбовского мира 1617 г. сюда стали прибывать финны, которым наводнения, видимо, были нипочем. В результате на острове Хирвисаари (ныне – Васильевский) в конце XVIII в. находилось десять крестьянских хозяйств, а на взморье стояли лоцманский домик и, разумеется, кабак.

Наличие же лоцманского домика говорит не только о сложности прохождения Невского бара, но и о том, что у лоцмана была работа, раз он постоянно жил в этом домике рядом с кабаком.

Тем временем Ниен активно развивался. Под началом инженера С.Г. Хельмфельта здесь построили, по европейским фортификационным правилам того времени, 5-бастионную с двумя равелинами[23] цитадель Ниеншанц. Ее бастионы получили названия Гельмфельтов, Мельничный, Старый, Мертвый и Карлов, а равелины назывались Большой и Малый.

По планам конца XVII в., Ниен располагался по обоим берегам речки Чернавки (притока Охты), напротив Ниеншанца, а также севернее, вдоль берега Невы. Ниен включал 66 прямоугольных кварталов городской застройки. В городе размещались шведский кафедральный собор, немецкая церковь, старая и новая ратуши, шведская школа при соборе, таможня, бараки для солдат, склады и сараи для хранения припасов. Центр города украшали три площади – площадь вокруг шведского собора со зданием школы, площадь вокруг немецкой церкви, главная городская площадь с ратушею и таможней. Из города к Ниеншанцу вел через Охту подъемный мост, а через Чернавку установили несколько постоянных мостов. От Ниеншанца и устья Охты к противоположному берегу Невы, где издавна находилось село Спасское с православной церковью Спаса Преображения, был устроен перевоз.

30 мая 1681 г. Ниен подвергся страшному опустошению пожаром, от которого удалось спасти лишь четвертую часть всех строений. После этого жилая застройка с церквями и городскими площадями окончательно закрепилась на правом берегу Охты. Спешные восстановительные работы велись на рубеже XVII–XVIII вв., и потребовалось усиление крепости, для чего было разработано несколько проектов кардинальной перестройки фортификационных сооружений, вплоть до срытия существовавшей пятибастионной цитадели и ее кронверка и замены на новую, шестибастионную крепость с равелинами.

Крепостные валы «никуда не годились», а укрепления находились в незаконченном состоянии, но, по мнению шведского инженера Дальберга, город обладал стратегическим значением как торговый центр. Население его составляли шведы, финны, русские и немцы, прибывшие из самых отдаленных областей, поэтому Ниен не нуждался в мощных укреплениях. Но поскольку русские всегда будут настойчиво стремиться «осуществить свое вековое желание и закрепиться в Восточных провинциях», то шведам было важно сохранить Ниен как сильную позицию к западу от Ладоги.

Но и эти работы не были осуществлены. Весной 1703 г. русские войска подойдут к Ниеншанцу, и его время закончится.

Глава II

Кронштадт в XVIII в.

Петр I и начало Северной войны

Рассуждения о роли личности в истории отложим в сторону, поскольку историю творят личности, именно личности.

Петр Алексеевич Романов стал Петром Великим не случайно. Случайность – это неосознанная необходимость. Россия двигалась в тупик, и была необходима очень сильная личность, способная перевести засыпанную трухой заржавленную стрелку на новый путь. О царе-преобразователе написано множество трудов, поэтому в данном случае следует ограничиться следующим. Петр в силу объективных причин осознанно позиционировал себя как настоящего лидера, вождя – учителем, мастером, который личным примером показывает, как надо работать и жить. Поэтому сам промерял фарватер, сам указывал, как строить гавани, как вооружать форты… Он не сомневался в своей уверенности и понимании того, что хорошо, что плохо, «что полезно, что вредно». Поэтому и поощрял щедро и наказывал жестоко, а случалось, и сам исполнял приговор.

При этом, будучи в личной жизни весьма скромным и непритязательным, не любившим публичных славословий, в памятные дни празднования победы над шведами осенью 1721 г. он не отказался от титулов «Великий» и «Отец Отечества». Таким он себя и считал.

Петр I. Гравюра с портрета К. Моора. 1718 г.

И вот царь Петр I явился «решителем» вековых споров за Неву, Карелию и Ингрию. Как уже упоминалось, после заключения договоров в Столбове и Кардисе русские лишились столь необходимого им водного пути. Наш товарообмен сильно «стеснялся» у Нарвы и Ниена, где ввозная пошлина зачастую поднималась настолько, что сделки русских торговцев становились убыточными. Например, в 1688–1689 гг. через Ниеншанц с огромными затруднениями пропустили груз, среди которого находились лекарства, выписанные для личных надобностей Петра I и его брата Иоанна[24].

Россия не могла расти и развиваться, не открыв себе путей для торговли. Этим путем стало Балтийское море. Не зря Петр I говорил, что шведы на севере, а турки на юге «со всем светом нам коммуникацию пресекли».

В 1699 г. в Москву прибыло шведское посольство с сообщением о вступлении на престол Карла XII. В октябре царь принял посольство с большой торжественностью, но во время аудиенции напомнил, что комендант Риги генерал Даль-берг не допустил его, под именем Петра Михайлова, осмотреть крепость. Поведение Дальберга Петр I в свое время отметил в протоколе и приберегал его как предлог к войне, но пока обходился крайне радушно со шведским представителем в Москве Книперкроном, чтобы развеять его беспокойство и скрыть свои подготовительные действия.

В июле 1700 г. наш посол в Швеции, князь А.Я. Хилков, заявил Карлу XII о непременном желании Петра I получить Нарву или другой приморский пункт на Финском заливе. Карл отказал. Узнав об этом ответе, Петр сказал: «Возьму силою, чего добром получить не мог». 19 августа 1700 г. была объявлена война Швеции «за многие их свейские неправды и нашим царского величества подданным за учиненные обиды, наипаче за главное безчиние, учиненное нашим царского величества великим и полномочным послам в Риге в прошлом 1697 г., которое касалось самой нашей царского величества персоны».

Новая война стала не только борьбой за выход к Балтийскому морю – от успеха в этой войне зависело положение великой Российской державы в Северной Европе.

Однако первая проба сил под Нарвой закончилась неудачей. Армия разбита, артиллерия потеряна. Лучше других оценил Нарвское дело сам Петр: «И так шведы над нашим войском викторию получили, что есть безспорно, но надлежит разуметь, над каким войском оную учинили, ибо только один старый полк Лефортовский был; два полка гвардии только были в двух атаках у Азова, полевых боев, а наипаче с регулярными войсками, никогда не видали прочие полки […] единым словом сказать, все то дело яко младенческое играние было: а искусства ниже вида; то какое удивление такому старому, обученному и практикованному войску над таким и неискусными сыскать викторию»[25].

Пришлось все начинать сначала, и после нарвского несчастья работа закипела с удвоенной энергией. Северную границу спешно привели в оборонительное состояние. В кратчайшие сроки реорганизовали и восстановили армию, началось ее перевооружение, для чего потребовались даже перелить на пушки церковные колокола. Началось создание российского военного флота. В 1703 г. на верфи Лодейного Поля спустили на воду 6 фрегатов.

15 июня 1702 г. Петр Апраксин выслал на соймах и баркасах отряд в 400 человек под командованием подполковника Островского для «разорения» селений на Кексгольмском берегу – это первая военная экспедиция петровских частей по Ладожскому озеру. Около устья реки Ворона отряд Островского встретил небольшую военную эскадру шведов под командованием вице-адмирала Гедеона фон Нумерса. Большая часть шведской команды занималась на берегу грабежом русских деревень. Островский атаковал шведов. Полная неожиданность атаки привела шведов в замешательство, Нумере поднял паруса и поспешно отступил.

В августе 1702 г. полковник Иван Тыртов, согласно донесению П. Апраксина, «ходил на Ладожское озеро „плавным караваном“ для промыслу и имел на озере бой со шведскими шхунами, которые отступили к Орешкову»[26]. 27 августа отряд И. Тыртова в 1000 человек на 30 карбасах в полный штиль атаковал парусную эскадру вице-адмирала Нумерса, стоявшую на якоре близ Кексгольма. Русским удалось сжечь две шхуны, одну потопить, а две взять в плен и «уменьшить отряд адмирала на 300 человек». К сожалению, сам И. Тыртов в этом бою был убит шведской пулей.

Эскадра Нумерса ушла по Неве в Финский залив, а затем в Выборг. Таким образом, Ладожское озеро оказалось в почти полном распоряжении русских. Овладев в 1702 г. крепостью Нотебург, Петр переименовал ее в Шлиссельбург (Ключ-город), видимо, для того, чтобы показать важность этого завоевания. А уже 25 апреля 1703 г. русские войска начали осаду Ниеншанца. Заняв внешние укрепления, возведенные в предыдущем году генералом Крониортом, осадные батареи 30 апреля начали обстрел крепости. Комендант, не видя возможности защищаться, решил сдаться «на капитуляцию».

Теперь следовало поквитаться с Нарвой. Весной 1704 г. русские вновь двинулись на запад. Нарву защищал тот же комендант – генерал Горн. Осада города началась 27 июня, а 9 августа, после непрерывной 10-дневной бомбардировки, русские войска «при личном участии Петра» пошли на штурм. Штурмовавшие ворвались в город с севера, со стороны самых мощных бастионов «Виктория» и «Хонор». Когда ожесточение боя дошло до предела и исход его стал очевиден, только тогда Горн приказал дать сигнал к сдаче и, по свидетельству очевидца, «сам кулаком в барабан бил». На крепостном валу сам Горн тоже попал в плен. По преданию, озлобленный за пролитую солдатскую кровь Петр I кричал на Горна: «Глупец! Ты предвидел все ужасы приступа, знал, что не можешь удержаться и бесполезно подверг невинных граждан ярости неприятеля»[27].

Но еще за год до этого, 16 мая 1703-го, на Заячьем острове состоялась закладка Петропавловской крепости и началось строительство будущей столицы. Первые укрепления крепости построили очень быстро – в четыре летних месяца. Тысячи людей были заняты на строительстве крепости и возведении домов. Землю на валы носили не только в рогожных мешках, но даже в «полах своей одежды».

На взморье в это время покачивались на волнах корабли эскадры Нумерса, а у реки Сестры стоял отряд генерала Крониорта, который, как значилось в первых русских «Ведомостях», укреплял Карелию и Финляндию. Но эти обстоятельства не смущали Петра I. Вся Европа удивилась столь отважному предприятию – ведь русский царь начал строительство нового города в то самое время, когда, казалось, «настоящая война имеет одна занять все его попечение».

Петр старался как можно дольше скрывать от шведов сам факт начала строительства. О постройке нового города сведения не распространялись, и, встречаясь с отрядами, превосходившими их в силе, русские отряды отступали, чтобы не потерять людей, которые могли бы дать противнику сведения о новых укреплениях.

На территорию новой крепости никого не пускали. Крестьяне Карельского перешейка, привозившие для продажи свои продукты, останавливались у ворот. Товары отбирались, и продавец ждал уплаты вне крепости.

Петр I прекрасно понимал, что шведы просто так Неву и Финский залив не отдадут, что предстоит долгая изнурительная война, а первые, пусть и блестящие победы – это всего лишь первые победы. С утратой Нотебурга, Ниеншанца и Нарвы шведы теряли контроль над водной системой Ладога – Нева – Финский залив, которая являлась естественной и легко обороняемой границей с вечным врагом – Россией. Закладка крепости и города в устье Невы сводили на нет все их многовековые усилия. Чем был для шведов строившийся Петербург, видно из строк известного шведского поэта Тегнера (перевод О. Румера):

В те дни пред севером дремотнымУже возник Петровский град,Что нынче красоваться сталЧужих венцов числом несчетным.Как новорожденный дракон,Лежал в своем заливе он.В змееныше, годами малом,Кто 6 чудище не отгадал;Уж яд в зубах его вскипал,Расщепленным шипел он жалом.Там против мирных свейских водСнастили смертоносный флот.

Швед тогда по-другому написать и не мог: «мирные свейские воды» – и против них «яд в зубах»!

Поэтому Петербург становится важнейшей целью военных усилий шведов. Понимая это, Петр первым наносит удар. Четырехтысячная русская армия в марте 1703 г. вторглась в пределы шведской Карелии. У деревни Липола (Котово) произошло крупное сражение. Русское войско, среди которого были специально снаряженные лыжные отряды, атаковало державший оборону так называемый «Черный полк» майора Бургхаузена, состоявший из 600 драгун. Шведско-финляндский отряд был почти полностью уничтожен.

Теперь следовало посчитаться с Крониортом и его отрядом. Шведское командование обвиняло его в бездействии и в том, что он не помог ни Нотебургу, ни Ниеншанцу. Генерал оправдывался слабостью своего отряда и недостатком провианта. Но все-таки вскоре попытался перейти к активным действиям.

В июне 1703 г. произошла стычка передовых отрядов на карельской границе около Лембола, в результате которой шведы вынудили русских отступить. Затем отряды Крониорта, подойдя к Лахте, захватили нашу заставу. Около новой крепости забили тревогу.

7 июля Петр I выступил из Петербурга с двумя полками гвардии и с четырьмя драгунскими. В Преображенском и Семеновском полках, которыми командовал генерал Чамберс, находилось около 5000 человек, конные полки состояли из 700–800 всадников. Следовательно, русские насчитывали около 8000 воинов. У шведов насчитывалось около 4000 (по другим данным – 6800) человек. Отряд Крониорта «нашли» 9 июля 1703 г. Он занимал переправу на реке Сестре.

В дневнике боевых операций Петра I по этому поводу отмечено: «Его царское величество от Питербурха ходил с двумя полками гвардии, да с четырьмя драгунскими против генерала шведского Крониорта, которого у реки Сестры стоящего нашли, и хотя неприятель через переправу жестоко боронился и непрестанно из тринадцати пушек стрелял, однако же бывший тогда в авангарде полковник драгунской Рен с драгунами, несмотря на тою жестокую стрельбу, от оного через реку от мосту отбыл и переправою овладели и многих прибили, а с остальными он, Крониорт, ретировался к Выборху».

Из-за того что дорога оказалась слишком узкой, в этом бою могли принять участие только драгуны. Пройдя версты две, преследуя противника, они вышли на большую поляну около Иоутсельке, где обнаружили арьергард шведов. Драгуны бросились в атаку на врага, который дал бой «фрунт на фрунт». Когда же за нашей конницей показалась пехота, неприятель скрылся в лесу. Началось преследование, причем драгуны «зело много порубили, понеже солдат брать живьем не хотели». В этом бою шведов было убито около 1000 человек, наши же потери составили 32 человека убитыми и 115 ранеными.

Решив на время проблемы с сухопутными частями шведов на Карельском перешейке и на западе, следовало обезопасить новую столицу от нападения с моря.

Строительство «Кроншлота»

Первая морская победа над шведами одержана 7 мая 1703 г. Эскадра вице-адмирала Нумерса появилась в восточной части Финского залива, не подозревая, что за ними внимательно наблюдают передовые русские посты. Два шведских судна – 8-пушечная шнява «Астрильд» и 10-пушечный бот «Гедан» – подошли к самому устью Невы. Посадив солдат Преображенского и Семеновского полков в 30 лодок, Петр атаковал шведские корабли с двух сторон. Один отряд, под командованием «капитана от бомбардиров Михайлова», атаковал «Астрильд», второй отряд, которым командовал А.Д. Меньшиков, – «Гедан». Абордажная схватка была жестокой. Несмотря на упорное сопротивление шведов, русские захватили в плен оба судна. В честь такой победы были изготовлены медали со знаменитой фразой «Небывемое бывает», которые получили все участники этого боя. Традиция изготавливать памятные медали в честь важнейших событий сохранялась после этого в России веками.

В начале октября на Неве и Финском заливе появилась шуга – предвестник скорого ледостава. Шведская эскадра Г. Нумерса ушла на зимовку в Выборг, и у Петра I появилась возможность обследовать остров Котлин и фарватеры Невской губы. Собственноручно делая промеры, царь выяснил, что, устроив на берегу Котлина батарею и построив форт на южном фарватере, можно добиться его надежной перекрестной обороны. Северный фарватер считался вплоть до середины XVIII в. «недоступным» в силу его извилистости и обилия мелей и камней.

«Нельзя сомневаться в правильности и талантливости ведения промеров, так как выбор места для форта Кроншлот был так удачен, что до введения нарезных орудий он был самым важным опорным пунктом, и только современная дальнобойность орудий изменила значение Кроншлота, заставив расширить круг обороны, чтобы защитить гавань и город от бомбардирования»[28].

Это мнение знающего морского офицера, а вот другое мнение: «Конечно, лучшим местом для будущей фортеции мог стать остров Котлин. Он лежал как раз посередке узкого горла Финского залива. Однако возведение мощных бастионов на скалах требовало немало сил и средств. А шведы уже весной могли напасть на юный Петербург. Нет, следовало искать другое»[29]. Где автор углядел на Котлине скалы – неизвестно, но он оказался прав в одном: оборона фарватера в данный момент была важнее всего.

Глубина в самом узком месте южного фарватера составила около 3,35 м, отсюда к южному берегу уходила длинная мель, делавшая эту часть залива совершенно непроходимой для неприятельских кораблей. Таким образом, само собой напрашивалось решение именно здесь строить форт. Идея создания на Котлине города и коммерческого порта появится у Петра позднее, когда он подробнее изучит сам остров. А пока следовало решить задачу защиты устья Невы.

Отдав распоряжения о заготовке бревен и камней для начальных работ, Петр 24 октября через Москву отправился в Воронеж. Именно в Воронеже он изготовил модель будущего форта, которую в новую столицу привез князь А.Д. Меньшиков. Предположительно, строительством непосредственно руководил Д.А. Трезини, приехавший из Москвы в Петербург в начале февраля 1704 г.

О том, какая крепость послужила прототипом первого кронштадтского форта, рассказано в книге князя А.Д. Кантемира, напечатанной в Германии в 1738 г. на немецком языке. На русском языке фрагмент из нее опубликован в наши дни в переводе Ю.Н. Беспятых: «К юго-западу напротив ингерманландского берега стоит значительная морская крепость Кроншлот – на песчаной отмели, для чего Петр Великий в 1705 г.[30] велел посреди зимы сделать из ящиков с камнями основание и затем поставить его в таком месте, чтобы эта крепость могла, наряду с укреплением в Кронштадте, по усмотрению открывать и запирать путь из Восточного моря в С.-Петербург и также служить как ключом Российского государства на восток, так и прикрытием российской торговли на Балтийском море. Кроме того, это как бы центр российских военно-морских сил, и крепость достаточно доказала свое значение во время нескольких неприятельских нападений.

Она устроена по образцу столь некогда превосходной морской крепости Wallfisch[31], стоявшей в гавани Висмара, и окружена очень толстой четырехугольной каменной стеной, фланкированной четырьмя бастионами и уставленной многочисленными пушками. Самый нижний их ряд расположен по кругу так, что они могут палить над самой водой и обстреливать утку, не говоря уже о шлюпке. Внутри стоит очень толстая каменная башня в три этажа. Эти этажи имеют вокруг множество бойниц и тоже снабжены достаточным числом пушек. Наверху развевается российский морской флаг. Сама же крепость постоянно обеспечена должным гарнизоном[32].

Между крепостью и островом Ретусари вода шириной около двух тысяч шагов, и она достаточно глубока для выходящих и входящих кораблей. А вот с северной стороны острова очень мелко и полно песчаных отмелей, так что на больших судах там вовсе не подступиться…»[33].

В этом фрагменте есть и упоминание о технологии строительства искусственных островов, которая традиционно использовалась в России при строительстве мостов. «Ящики с камнями» – это ряжи, то есть обыкновенные бревенчатые срубы, только без окон и крыши, но с дном. Ряж устанавливался в майну-прорубь во льду как раз по размеру ряжа. Ряж наполняли камнями, и он постепенно опускался на дно. По мере опускания на нем рубили новые венцы. Когда ряжи вставали на дно, на них устанавливали помост.

Именно эту работу на месте будущего форта начали солдаты полков Толбухина, Островского, Трейдена и Гамонтова, как только лед окреп настолько, что мог выдержать не только людей, но и подводы с камнями. Постройкой руководил князь А.Д. Меншиков, но он периодически «бывал в эту зиму в отлучках», и тогда его заменял бомбардир Василий Корчмин[34].

Строительство форта «Кроншлот». Художник А.А. Тронь

Таким образом, установленные солдатами в определенном порядке ряжи служили основанием нового искусственного острова. К весне 1704 г. на этом основании построили мазанковую десятигранную трехъярусную башню, которая завершалась шатровой крышей, увенчанной фонариком со смотровой площадкой на высоте 22,86 м от уровня воды. Выше возвышался флагшток. Общая высота составляла 36,57 м. «Первый ярус башни при диаметре 96 футов (29,26 м) имел сторону 29,5 фута (8,99 м) и высоту 13,8 фута (4,20 м). Соответственно второй и третий ярусы имели диаметр 84 фута (25,60 м), стороны по 26 футов (7,92 м) и высоту 14,7 и 9 футов (4,48 и 2,74 м). Первый ярус на каждой грани стены имел по одному проему размером 6,7 х 5 футов (2,04 х 1,52 м); второй ярус – по два проема размером 6x4 фута каждый (1,83 х 1,22 м) и третий – также по два проема 4,5 х 4,5 фута (1,37 х 1,37 м). Первый и второй ярусы имели по одной внешней двери. Площадь застройки первого яруса составляла 6694 квадратных фута (643,9 м2), а второго и третьего – по 5100 квадратных футов (473,8 м2)»[35].

Полковник А.В. Шелов пишет, что при строительстве «Кроншлота» «около 8000 лошадей пало от недостатка корма и изнурения, немало погибло и людей, но это была необходимая жертва, принесенная для охранения Петербурга и для обеспечения будущих успехов Петра на водах и берегах Балтики»[36].

Жуткую картину нарисовал некто Владимиров, выпустивший небольшую книгу о Кронштадте: «Кроме страшных морозов и ветров, губительно действовавших на здоровье рабочих, в скором времени обнаружился страшный недостаток в съестных припасах. Отрезанность вообще всего вновь завоеванного края от остальной России, а уединенного острова в особенности повела за собой то, что по мере наплыва рабочих сил продовольствие их делалось более и более затруднительным, и бедствия от этого все увеличивались и увеличивались. Рабочие жили, как и в Петербурге, в шалашах и спали на мерзлой земле. Их новые шубы в короткое время превратились в жалкие клочья, они прогнили, и от них отваливались целые куски. Почти все были окровавлены. Народ умирал массами. Некоторые думали, что здесь распространилась чумная эпидемия, тогда как на самом деле люди гибли просто от невозможных условий жизни, непосильных работ, холода, сырости и недостатка пищи. Дисентерия (так в тексте. – Л. А.) уносила в могилу всех не выносивших этих условий. Много людей умирало благодаря недостатку медицинских припасов и отсутствию врачей. Так прошла первая зима.

Первоначальное заселение острова началось в местности, находившейся у форта „Александр-шанц“. Ныне этот поселок, известный под именем „Косного селения“, представляет из себя десяток-другой стареньких покосившихся домишек с небольшим населением. Зато находящиеся рядом кладбища живо свидетельствуют, что на этом маленьком островке никогда не было застоя жизни» [37].

Форт «Кроншлот». Гравюра петровского времени

Расхожее мнение, что Петербург, а вместе с ним и Кронштадт построены «на костях», требует некоторого уточнения. Первые слухи о громадной смертности среди первых строителей Петербурга исходили от иностранных путешественников, но, как справедливо отмечает Т.А. Базарова, «в начальные годы Санкт-Петербурга, когда была самая большая смертность работных людей, иностранцев (за исключением состоявших на царской службе специалистов и купцов) на берегах Невы не было»[38].

Первый же западноевропейский дипломат, вручивший свои верительные грамоты в Санкт-Петербурге, Юст Юль в 1710 г. сообщал, что при сооружении «Кроншлота» зимой погибло более 40 000 человек, а при строительстве крепости на Заячьем острове – не менее 60 000. В последующих публикациях эти суммы возрастают до астрономических значений. Но за первые десять лет количество присланных на берега Невы работных людей не превышало 300 000, а в росписях Канцелярии от строений повторяются «из года в год именные перечни одних и тех же работников, из одних и тех же мест, что доказало жизнь и деятельность их, а не смерть»[39].