Война с НИЧТО. Эта война начинается в детстве и продолжается всю жизнь

Казармы находилась «внизу», а чтобы оказаться «наверху», нужно было подниматься на крепость, на которой располагалась позиция с радиолокационными станциями. На крепости несли постоянное боевое дежурство. И вот после того, как жизнь НИКТО «внизу» была превращена как в сплошное наказание, командир роты «СВЯЗЬ» позвал ЕГО к себе и СДЕЛАЛ ЕМУ предложение: УЧИТЬСЯ на дизелиста и подниматься «наверх» на «смену». «А что ему мешало СДЕЛАТЬ это предложение раньше? Зачем он больше месяца ТЯНУЛ с этим предложением? Он ждал всё это время, чтобы ему ЛЕГЧЕ было получить от меня согласие? Для этого так стараются изводить в нарядах? И в нём всё это время жила какая-то надежда?…» НИКТО относился к роте «Узел» и должен был иметь отношение к ремонтным мастерским после проведённых шести месяцев в УЧЕБНОЙ части. ОН решил, что раз больше месяца и «Узел», и «СВЯЗЬ» обходились без НЕГО, то могут и ДАЛЬШЕ без НЕГО обходиться. Опять начинать на кого-то УЧИТЬСЯ ОН уже не собирался. ОН ПОДЕЛИЛСЯ с земляком с тем, что какое предложение ЕМУ было СДЕЛАНО. И земляк, ходивший на «смену», сказал ЕМУ: «Поднимайся „наверх“. Там ЛЕГЧЕ тебе будет. И в наряды будешь ходить, может, раз в месяц. Дизелист – это одна из лучших работ. И времени свободного ПОЛНО будет. И на арык купаться каждый день можно ходить. И в самоволку можно сходить. А „внизу“ куда ты сможешь пойти? Там постоянно одно контрольное построение за другим. Там и штаб. Там и вся эта КУЧА начальства. Начальство „наверх“ только утром на развод поднимается. Потом там остаётся только один оперативный-дежурный. Бывает ещё кто-то там остаётся, но это тогда, когда что-то приходится ремонтировать. На крепости спокойнее. Главное: ты там эту сволочь, старшину, не будешь видеть… Будешь работать дизелистом – капитан для тебя и отпуск домой СДЕЛАЕТ и в увольнения по выходным будешь ходить. Вот один уже ДВА раза дома побывал. А что твой замполит до сих пор СДЕЛАЛ? Увольнение объявил? А ты вместо увольнения в наряде гнил? И потом ты же в увольнение так и не сходил? И этот капитан об этом как будто забыл. „Наверху“ ЛЕГЧЕ. Поднимайся „наверх“.» Что-то внутри у НИКТО как-то не принимало того, что наговорил ЕМУ земляк, что ВПОЛНЕ выглядело разумным. «А что такое отпуск?…Зачем он мне нужен, если после него опять придётся возвращаться сюда. Сама мысль о возвращении сюда настолько невыносима, что никакой отпуск не нужен. И что-то не заметно, что эти отпуска стараются давать. Они выглядят чем-то таким, чего, скорее всего, не стоит даже дожидаться. Больше разговоров про эти отпуска. Если тебя как стараются чуть ли не израсходовать, надо же что-то обещать за это. Отсюда лучше убраться и больше сюда не возвращаться. Мне не хватало ещё и самому стараться заработать этот отпуск. Я и так как одной ногой в дерьме оказался. Мне не хватало ещё и самому ВТОРОЙ ногой встать в него, чтобы только больше в нём увязнуть.» Через пару дней из Душанбе пришло распоряжение отправить НИКТО в ташкентскую бригаду, на одну из подчинённых ей группу дивизионов. В той образцово-ПОКАЗАТЕЛЬНОЙ части, где ОН оказался, всё выглядело намного лучше, чем то, что осталось в военной части, расположенной в Керках. НИКТО прибыл в эту часть в числе самых ПЕРВЫХ из тех, кого собирались использовать на каких-то строительных работах. Их было человек четырнадцать. ПЕРВЫЕ ДВЕ недели они были свободны от нарядов. Ни к уборкам и ни к каким-нибудь работам их не привлекали. После испытанного напряжения от пребывания в состоянии какого-то постоянного наказания такое ощущение свободы только продолжало удерживать в напряжении. Когда затем чуть ли уже не каждый день стали прибывать такими же группами или чуть большими такие же застёгнутые в солдатскую форму, всех прибывших ВЫДЕЛИЛИ в ОТДЕЛЬНУЮ строительную роту, в которой пошло РАЗДЕЛЕНИЕ вплоть до ОТДЕЛЕНИЙ. С началом работ и в этой роте стали ВЫДЕЛЯТЬ кого-то на уборку территории ВОКРУГ казармы и в суточные наряды. И это РАЗДЕЛЕНИЕ пошло ещё ДАЛЬШЕ. И когда подобные тем, кто в УЧЕБНОЙ части нацеливался на НЕГО, стараясь СДЕЛАТЬ ЕГО МИШЕНЬЮ, и тем, за кого ОН ещё в школе подставлял себя под удары, стали превращаться в жалкие МИШЕНИ, то никакого сочувствия они у НЕГО уже не вызывали. НИКТО уже старался держаться ДАЛЬШЕ от таких. Некоторые из таких даже стали опасаться ложиться спать в казарме, уходили на всю ночь в самоволку. После этого участились построения. А когда уставшим от работы вместо заслуженного отдыха приходилось стоять в строю неизвестно сколько времени, то это не могло их не злить. Раз ДВОЕ сразу после ужина взяли и ушли в город в самоволку. На вечерней поверке их отсутствие было замечено, и подполковник, который был ответственным в тот день, всю строительную роту взял и оставил стоя дожидаться возвращения тех ДВОИХ. Освещённая зыбким электрическим светом рота молча стояла на плацу рядом с ДВУХЭТАЖНЫМ штабом, переминаясь с ноги на ногу. После ДВУХ часов ночи она оживилась от слабого ропота недовольства, который прошёл по ней. НИКТО же отвлекал себя разглядыванием того, как большие чёрные сверчки ползали по земле на границе света и темноты. – Сколько можно так стоять?! – вырвалось из строя. -Сколько нужно столько и будете стоять, – отозвался подполковник, тоже уже как уставший от слишком ЗАТЯНУВШЕЙСЯ мёртвой тишины. – Как это «сколько нужно»?!! Мы ЦЕЛЫЙ день работали!!! Мы имеем право на отдых?! Нам же завтра опять на работу! – кто-то ещё оживился в строю. – Уже сегодня, – ещё один заговорил в строю, СДЕЛАВ уточнение. -Будете стоять до тех пор, пока не придут ваши товарищи, – заявил подполковник. – Какие они нам «товарищи»?! – заявил в ответ голос из строя. – Они ушли – с ними и разбирайтесь! Их и наказывайте! А мы тут причём?! Разве от того, что мы здесь стоим, эти ДВОЕ быстрее вернуться?! – ещё кто-то заявил о своём недовольстве происходившим. – Нам, что, так до утра стоять?! – не выдержал ещё кто-то. – Да. Если нужно, то вы будете стоять до самого утра. – И почему это мы должны стоять?! Кто нарушает – с теми и разбирайтесь! – Вы один коллектив! – заявил подполковник РАЗДЕЛЁННЫМ вплоть до ОТДЕЛЕНИЙ и не имевшим даже права подавать коллективные письменные заявления, словно никому из них, ни ему самому НИЧЕГО не было известно о принципе «РАЗДЕЛЯЙ и властвуй». – Какой ещё «коллектив»?! Где вы его видели?! – Вы должны как-то подействовать на них, чтобы они так больше не поступали, – сказал подполковник. – Выходит: вы сами провоцируете нас на ваши «неуставные взаимоотношения»! – ответил ему кто-то из строя. – Ищите другие методы, – в свою очередь ответил подполковник. – Какие у нас могут быть «методы»?! – воскликнул кто-то из строя. – Вам нужно – вы и ищите!! А мы весь день работали и устали, и хотим отдохнуть, а не «методы» искать! – кто-то другой заявил о себе. – Воспитывайте!! – заявил в ответ подполковник, как будто всем могло стать ясно и понятно то, что же именно имел он в ввиду. Скорее всего, у него самого не было ясного представления о том, что он сказал. – Как?! Кулаками, что ли?! Вот они вернуться, и мы их «воспитаем»! Спать-то теперь можно идти?! Мы уже больше четырёх часов стоим на ногах! – Если вы их не можете воспитать, то как мы сможем это СДЕЛАТЬ? Они, скорее всего, только утром вернуться. А мы, что, совсем из-за этого не будем спать?! – Зачем же обязательно бить? СДЕЛАЙТЕ так, чтобы такого больше НЕ ПОВТОРЯЛОСЬ, – продолжал УЧИТЬ подполковник. – Мы обещаем с утра заняться их «воспитанием»!! Спать-то теперь можем идти или нет?! – Да ладно тебе! Перестань… С ним же бесполезно о чём-то говорить. Не ясно, что ли? – сказал один другому в строю. Опять повисло молчание. Все уже устали и от бесплодности своих слов. Когда осталось где-то полтора часа до «подъёма», подполковник отправил строй в казарму, так и не дождавшись тех ДВОИХ. А те ДВОЕ опоздали даже к «подъёму» и потом узнали о том, что кто на них больше всех разозлился.

Перед началом строительных работ, за быстрое их ВЫПОЛНЕНИЕ, были обещаны отпуска домой тем, кому ещё нужно было отслужить год или полгода, и увольнения, чуть ли не на ВТОРОЙ день после приказа, тем, для кого срочная служба в армии осенью этого года должна была закончиться. Для НИКТО эти обещания выглядели чем-то из области многообразия ПУСТОГО звона, и ОН не собирался стараться себя чем-то утруждать. В этой военной части, расположенной в Янгиюле, ЕМУ не раз приходилось слышать заявления о том, что их строительная рота была набрана из тех, кто оказался как не очень-то и нужным в тех частях, из которых их отправили в это место. А в Керках ЕМУ не раз приходилось слышать заявления о том, что людей не хватает, и поэтому одним и тем же сутками приходилось оставаться в нарядах. Эти заявления друг с другом никак не согласовывались. Это же о чём-то говорило. Само по себе происходившее каждый день тоже не могло о чём-то говорить. И опыт пережитого вместе с происходившим каждый день говорил о том, что когда всё будет СДЕЛАНО и работавшие после этого перестанут быть нужными, ожидать следует чего-то обратного тем обещаниям, которые сыпались. И ощущение подступавшей ПУСТОТЫ, говорило об этом, когда работы стали подходить к завершению, когда командировка на четыре месяца в эту часть в Янгиюле уже заканчивалась, когда большую часть строительной роты после работы стали отвозить в Ташкент. НИКТО оказался в числе тех, кого пока оставляли ночевать в этой части. В ПЕРВЫЙ же вечер, когда большую часть строительной роты отвезли в Ташкент, замполит ВТОРОГО дивизиона позвал ЕГО на ВТОРОЙ этаж и ПОКАЗАЛ на кровать, на которой НИКТО мог переночевать. Утром НИКТО узнал, что оставшиеся на ПЕРВОМ этаже спали без одеял, простыней и наволочек. Им ставшим как уже ненужным, оставили только голые подушки и матрасы. На ВТОРОЙ вечер замполиту, которому до остальных не было никакого ДЕЛА, пришлось как напомнить НИКТО о том, что ЕМУ уже нечего ДЕЛАТЬ на ПЕРВОМ этаже, что ЕМУ нужно подниматься на ВТОРОЙ этаж. По всей видимости, замполит собирался оставить ЕГО у себя, во ВТОРОМ дивизионе, потому что НИКТО оставался ему нужен. НО НИКТО отказался подниматься на ВТОРОЙ этаж, решив остаться вместе со ставшими какими-то ненужными. Опыта прошлой ночи на ПЕРВОМ этаже у НЕГО не было, и поэтому ОН остался на одном матрасе с ДВУМЯ подушками. А те, у кого был уже опыт ПЕРВОЙ ночи с одними голыми подушками и матрасами, постарались обзавестись и ВТОРЫМ матрасом из оставшихся лишними, чтобы им было чем накрываться. Как только НИКТО засыпал, какой-то неотступный и пронизывавший холод начинал прогонять сон. У НЕГО никак не получалось заснуть из-за того, что холод пробирался сверху в ничем не накрытое тело. НИКТО пробовал лежать то на спине, то на животе, но заснуть всё равно не получалось. Когда ОН стал одной подушкой накрывать ноги, а другой спину, ЕМУ удавалось засыпать и оставаться во сне уже дольше. Но ЕМУ, всё равно, приходилось просыпался, когда спина начинала мёрзнуть. А спина начинала мёрзнуть из-за того, что ВТОРАЯ подушка раз за разом не держалась на ней и сваливалась со неё. ОНА и на животе как-то недолго держалась, когда НИКТО пробовал заснуть лёжа на спине. ОН просто замучился переворачиваться с живота на спину и обратно. В конце концов, НИКТО решил встать с кровати, чтобы снять с себя верхнюю часть одежды, разложить её на матрасе так, чтобы можно было лечь на неё спиной и просунуть руки в рукава, и перед этим положить на неё подушку. ОН лёг спиной на подушку и постарался продеть руки в рукава, затем застегнулся на те пуговицы, на которые у НЕГО получилось это СДЕЛАТЬ. НИКТО заснул, только закрепив таким образом на спине подушку. Утром ОН почувствовал, что не выспался. Наступившим вечером уже и ЕГО, и тех, кто ещё оставался, отвезли вместе с другими в Ташкент. Утром привезли обратно ДОДЕЛЫВАТЬ то, что ещё оставалось СДЕЛАТЬ. Ещё пару недель их привозили и увозили. А потом, когда их возвращение было уже ни к чему, НИКТО в числе тех, с кем был отправлен из Душанбе, поехал уже в обратную сторону. А в Душанбе перед ДВУМЯ шеренгами прибывших из Ташкента какие-то майоры с каким-то удивлением стали выкатывать свои глаза и ДЕЛАТЬ НЕПОНИМАВШИЕ лица, когда им сказали, что многим из них были объявлены отпуска за те четыре месяца НЕЛЁГКОЙ работы, за то, что заливали бетон, укладывали асфальт, выкладывали кирпичи. Как что-то НЕПОНЯТНОЕ было для этих майоров и что-то совершенно неожиданное в том, чтобы кого-то из прибывших куда-то отпускать. А ведь, и в самом ДЕЛЕ, не за отпусками же их, застёгнутых в солдатскую форму, отправляли в ташкентскую бригаду! Застёгнутым было заявлено, что раз они не занимались в течение этих четырёх месяцев ни боевой, ни политической, ни физической подготовками, то всем им придётся пойти в наряд по столовой. НИКТО вместе с одним «отпускником» оказались в посудомойке, в самом трудном месте. После наряда всем было объявлено, что они оставлены на ВТОРЫЕ сутки. Вообще-то, после наряда им нужно было дать возможность отдохнуть. В НИКТО стала закипать такая злость, от которой ОН готов был разорваться. Неизвестно, что могло произойти ДАЛЬШЕ, если бы дежурный по столовой, прапорщик, не стал настаивать на том, чтобы этих ДВОИХ обязательно сменили. Напрасно НИКТО понадеялся на то, что сможет после наряда отдохнуть. Эту надежду убил старшина. После ужина старшина ЕГО и «отпускника» отправил на чистку картофеля. Этот старшина не мог всех знать, потому что личный состав у него в казарме постоянно менялся. Он пользовался тем, что чувство голода само собирало в строй безденежных солдат, когда подходило время «приёма пищи». Безденежными можно СДЕЛАТЬ даже КУЧУ людей, народ, чтобы ЛЕГЧЕ было их порабощать. НИКТО, оказавшись после наряда на чистке картофеля, решил, что не нужно помогать чувству голода ставить ЕГО в строй, тем более тогда, когда старшина назначал наряды.

«Пусть думают, что я уже в наряде.»

Было ясно, что пропускать раз за разом «приём пищи» и не попадаться на глаза какому-то сволочному начальству, долго не получиться. Нужно было приложить какие-то усилия для того, чтобы поскорее убраться оттуда и вернуться в батальон, расположенный в Керках. Тех, кто прибыл из ташкентской бригады и оказался в наряде по столовой, оставили там ещё раз на сутки. Вечером НИКТО направился к штабу, чтобы подождать там появления командира бригады и обратиться лично к нему. Когда командир бригады вышел из штаба вместе с его ОКРУЖЕНИЕМ, НИКТО направился прямо к нему. Когда ОН обратился к нему и сказал о том, что ЕГО привело, у того как-то сразу забегали глазки. Что-то его как насторожило. Ему, скорее всего, прекрасно было известно о том, что твориться в этой части. А начинающий самостоятельно действовать солдат уже мог представлять что-то неуправляемое и непредсказуемое. От этого полковника НИКТО узнал, что на следующий день в Керки должна поехать машина с дровами, что с ней и ОН сможет уехать, что для этого её нужно будет сначала нагрузить. На следующий день НИКТО вместе с «отпускником», которому тоже нужно было отправляться в тот же самый батальон, стали грузить дрова в кузов грузовика. В этом кузове и они как могли поехать. Чем больше они грузили, тем всё более НЕПОНЯТНЫМ становилось для него то, что: как же они сами смогут в этом кузове поехать. НИКТО решил, что всё же может существовать какой-то неизвестный ЕМУ способ, и, когда они закончили работу, спросил у старшего лейтенанта, который должен был поехать главным в этой машине: – А как же мы сможем поехать? – Вы?…Как вы поедете? – удивлённо переспросил тот и сказал. – Поедем только я и шофёр. В кабину же вчетвером не влезешь. А кузов, сам видишь, ПОЛНЫЙ.

«Опять нас обманули… Получается так, словно мы сами себе только работу нашли…»

В течение ДВУХ дней после этого НИКТО старался так убивать время, чтобы не попадаться начальству на глаза. ОН решил, что лучше убивать время, которое ТЯНУЛОСЬ невыносимо медленно, чем отдавать его какому-то издевательству над собой. Пару раз после того, как «принявшие пищу» уходили строем от столовой, НИКТО заходил туда, словно какая-то работа ЕГО так могла задержать. Четыре дня назад ЕМУ выдали бушлат, потому что уже было достаточно прохладно. И ЕМУ не хотелось, чтобы этот бушлат пропал. Когда НИКТО заходил в столовую, ОН оставлял его в углу у входа, чтобы он оставался в поле ЕГО зрения. Когда НИКТО на третий день зашёл в столовую после того, все остальные уже закончили «приём пищи» и ушли из неё, какой-то майор, дежуривший по части, ПРИВЯЗАЛСЯ к НЕМУ из-за бушлата. Этот бушлат ОН уже нёс на руках. И повар на этот раз оказался каким-то ПРАВИЛЬНЫМ: ему, видите ли, никто не давал распоряжений оставлять «пищу» кому-то ещё из находившихся на каких-то работах. НИКТО всё же и на этот раз поел. После того, как НИКТО ушёл из столовой, и половины часа не прошло, когда ЕМУ сообщили, что старшина ЕГО искал. НИЧЕГО хорошего в этом не было и не могло быть. Когда НИКТО подошёл к казарме, то рядом со старшиной увидел того самого ПРАВИЛЬНОГО майора. – Ты в столовую в бушлате зашёл?! Пойдёшь в наряд! – услышал НИКТО от старшины. – Это тебя я видел в столовой?! – тут же с такой ядовитостью спросил этот майор, словно продолжал находиться во власти какого-то неудержимого желания как-нибудь нагадить. Похоже, для этих ДВОИХ уже ВПОЛНЕ могло быть достаточно дать собаке плохую кличку, чтобы её повесить. -Да, – ответил НИКТО. -Вот видишь: какой у меня глаз! Фотографирую!

«Видно некому взять и помять твою поганую фотокарточку…»

НИКТО понимал, что, оказавшись в наряде по столовой, ОН останется там на несколько суток.

«А ведь те остальные до сих пор так и остались в наряде по столовой… Как они всё это выдерживают?…Что же мне теперь ДЕЛАТЬ?…»

Опасение обмана или ожидание чего-то худшего УЧАТ хитрости. НИКТО решил сходить в санчасть в надежде отвоевать для себя ещё хоть один день. Там ОН сказал, что плохо себя чувствует и что ЕГО, несмотря на это, поставили в наряд по столовой. Фельдшер измерил давление. – А у тебя, случайн не повышенное давление? – Нет, – солгал НИКТО фельдшеру, который выглядел каким-то ПРАВИЛЬНЫМ. А тот, как сомневаясь в чём-то, решил измерить температуру. НИКТО же стал стараться покрепче сжать термометр у себя под мышкой, надеясь, что это как-то поможет поднять ПОКАЗАНИЕ ртутного столбика. Термометр ПОКАЗАЛ «тридцать семь и девять». Может, от ощущения какой-то внутренней воспаленнности и какой-то внутренней подорванности температура оказалась такой высокой. -Ты, наверное, простудился. -Наверное. Фельдшер дал выпить какие-то ДВЕ таблетки и выписал освобождение от наряда, которое оказалось не нужным, потому что НИКТО и «отпускника», который был родом из Молдавии, ночным поездом уже было решено отправить в ПРЕДЕЛЫ их батальона. Сопровождавший их сержант поехал в бушлате, а НИКТО и «отпускник», раз они были не из этой части, отправлены были без бушлатов, в одном «хэ-бэ». А ночью было очень холодно, и они мёрзли и не выспались. Им мало помогали те матрасы, в которые они старались завернуться.

На следующий день, вечером, НИКТО снова оказался внутри той военной части, из которой уехал четыре месяца назад. Выглядела она какой-то безлюдной, но при этом как что-то уплотнившееся висело в воздухе. КРУГОМ было чисто. И НИКТО поразился тому, что как от самой этой чистоты ЕМУ стало как-то жутковато. Тут ОН увидел знакомую фигуру, шедшую в ЕГО сторону. Она выглядела какой-то бесконечно одинокой. И у шедшего была такая усталая походка, словно за спиной у него была давившая его громада какого-то невыносимого груза. Тот, кто подошёл, остановился рядом с НИКТО и спросил у НЕГО: – Зачем ты приехал? Пока НИКТО пытался подобрать слова для короткого и ясного ответа, ОН уже был избавлен от необходимости отвечать на заданный вопрос другим вопросом: – Разве там, где ты был, не было лучше? – Было. – Не мог там остаться? – Мог. -Зря ты сюда приехал. Надо было тебе там остаться… Здесь просто мраки. С утра и до самого вечера какой-то дурдом. В клубе я больше не работаю. Сел на машину. В бригаде один работал киномехаником и почтальоном и «залетел» там с письмами. Его сюда и отправили. Замполит меня вызвал к себе и стал мне предлагать СДЕЛАТЬ выбор: или остаться работать киномехаником, или садиться на машину. Я сразу понял, что он так мне предлагает уходить из клуба, чтобы тот занял моё место, и сказал, что мне лучше работать шофёром. Шофёром и в самом ДЕЛЕ лучше: меньше в наряды стал ходить. Ну, ладно… Мне нужно идти машину ремонтировать. Я пойду. – Ладно. Иди. В тот день, за пару часов до вечернего «приёма пищи», НИКТО заметил троих с «фонарями» под глазами: у ДВОИХ синяки были под одним глазом, а у третьего – сразу под ДВУМЯ.

«В этом есть даже что-то забавное… Будущее нам обещают только светлое и к нему идти лучше с ДВУМЯ „фонарями“ под глазами».

Когда на следующий день, утром, НИКТО на строевых занятиях, превратился как в какую-то МИШЕНЬ для тех, кого ОН запомнил бесшумными, тихими и с погасшими глазами. Для НЕГО что-то забавное было в том, что как через какие-то четыре месяца, эти «духи», считавшие себя уже «черпаками», ослеплёнными злобой стали набрасываться на НЕГО.

«ВТОРОЙ раз я приехал в эту часть, и ВТОРОЙ раз меня с самого начала хотят как заклевать… как в каком-то курятнике. Но они же, всё равно, НЕ ТЯНУТ до того, какими стараются себя ПОКАЗЫВАТЬ».

В столовую опять, как и прежде, каждый раз нужно было идти с песней, которую противно было слышать, которую заставляли петь для того, чтобы она ПОКАЗЫВАЛА степень подчинённости и степень сопротивления личного состава. Эту песню нужно было петь с тем же постоянством, с каким нужно было чистить предательски окислявшиеся и темневшие латунные бляхи ремней. Эти бляхи должны были блестеть. И вот однажды, когда батальон зашагал в сторону столовой на обед, песню запели на пару голосов меньше, чем обычно. В строю шло больше тридцати человек, а слышно было где-то семь-восемь голосов. Старшина раз за разом стал возвращать строй обратно. У него, по всей видимости, на этот раз появился особый настрой упражнением и ПОВТОРЕНИЕМ добиться того, чтобы сама песня зазвучала ПРАВИЛЬНО. Песня продолжала оставаться всё такой же «жидкой», потому что пели только «молодые». Остальные, большая часть, шли с плотно сжатыми губами и время от времени били в спины «духов», чтобы те пели раза в ДВА громче, с УДВОЕННОЙ силой, и за себя, и за бивших их в спину.

«Это какое-то сплошное издевательство!… Сколько можно так ходить: КРУГОМ да КРУГОМ!»

И НИКТО шёл молча. Но ОН никого не собирался заставлять петь песню. И ОН решил помочь строю дойти всё же до столовой. И ОН стал изо всех сил орать, выкрикивая слова песни, только увеличивая какое-то безумие. И усилия, которые ОН стал прилагать, всё равно, раз за разом оказывались какими-то тщетными и напрасными. У НЕГО уже стало болеть горло, а до столовой батальон так и не доходил. Уже стало сильно начинало надоедать то, что происходило.

– Сколько можно туда-сюда ходить?! – вспыхнул НИКТО, когда строй в очередной раз вернулся назад и остановился в ожидании команды старшины зашагать в сторону столовой, и со злостью обратился к стоявшему рядом. – Эй, ты! Тебе трудно немного покричать?! Ты, что, забыл как недавно тебе приходилось петь? – Я НИЧЕГО не забыл… – проговорил отслуживший год, и НИКТО заметил по его лицу, как память выхватила его, вынесла и как утопила в горечь недавнего прошлого, когда этот несчастный был больше похож на какой-то оживший стон. И НИКТО отступил перед этим. И ОН сам решил замолчать и не лезть в происходившее. До столовой было ДВА шага ходьбы, но хождение строем в ту сторону и обратно продолжалось больше получаса. Пели только «молодые», которых только больше погружали в ад бессилия и бесправия. А уже накопившие в себе адский груз продолжали идти молча. Этому старшине, который решил добиваться своего, только продлевал ад. И в этом аду в хуже всего было «молодым». Но этому старшине не под силу оказалось сдвинуть тот груз, который носили в себе остальные. Туда и сюда ходили до тех пор, пока сам старшина не устал. До столовой батальон дошёл со всё той же «жидкой» песней. Когда наступило время переходить на «зимнюю форму одежды», старшина построил батальон перед штабом и стал собирать с голов личного состава в один мешок панамы с какой-то торопливостью. Затем он с ещё большей торопливостью стал вытаскивать из другого мешка и всучивать каждому в руки по одной зимней шапке-ушанке. Он как собирался СДЕЛАТЬ это и закончить до того, как стоявшие в строю успеют разглядеть то, что же оказалось у них в руках и что они будут должны носить на своих головах. Это были не те шапки, которые сдавали старшине, а какие-то другие, старые и мятые, утратившие не только свою форму, но местами и сам цвет. Всё же возмущение шапками оказалось неизбежным. Оно пронеслось по ДВУМ шеренгам и улеглось, потому что ясно было, что и тут НИЧЕГО против этого СДЕЛАТЬ не получиться. И ни один из тех ПРАВИЛЬНЫХ, которые отличались такой остротой зрения, которая позволяла им сразу замечать и не застёгнутую у кого-то пуговицу, и не подшитый подворотничок, который остался чистым и не подшивался накануне вечером (подворотничок как должен был быть обязательно «свежим»), и не начищенную до блеска бляху на ремне, и даже то, что насколько этот ремень с бляхой стал у кого-то свободнее держаться на поясе, как не заметил ни в тот день, ни в последующие дни того, что стал носить на головах ЦЕЛЫЙ батальон.