Война с НИЧТО. Эта война начинается в детстве и продолжается всю жизнь

Когда уже заканчивался восьмой УЧЕБНЫЙ год, шла подготовка к экзаменам, большая часть полусветлого класса после занятий стала задерживаться на пару часов для того, чтобы поиграть в волейбол на школьном дворе. Уже на третий или на четвёртый день он стал ТЯНУТЬ одну КУЧКУ детей младшего школьного возраста одного из параллельных классов бросаться и камнями, и камушками. Сначала все в полусветлом классе старались не обращать на бросавшихся камнями и камушками никакого внимания в надежде на то, что тем самим это, в конце концов, надоест и они отстанут. Но те всё не унимались. С ещё большим воодушевлением они стали бросаться дохлой крысой, которую где-то нашли. Этой крысой они, в основном, стали метить в девочек. Продолжать ДАЛЬШЕ не обращать внимания на тех, кто бросался камнями и дохлой крысой, уже не получалось. И НИКТО вместе с тем одноклассником, который приносил мяч для игры, в ДВА счёта разогнали КУЧКУ этих каких-то гадёнышей, надавав кое-кому пинков под зад для большей скорости. Что-то и на этот раз НИКТО не обратил особого внимания на то, что как-то быстро эта КУЧКА скрылась из виду. После этого ни у кого уже не осталось никакого желания продолжать играть ДАЛЬШЕ. Решили расходиться по домам. Рядом с НИКТО шли ЕГО светлый товарищ, сынок прапорщика, и сынок подполковника, тот, из-за которого пострадала ЕГО челюсть. На полпути к железным дорогам НИКТО взял и оглянулся назад, и увидел, что их догоняет КУЧА из восьми человек вместе с той КУЧКОЙ из детей младшего школьного возраста. Сразу стало ясно, что почему эта КУЧКА так быстро исчезла. ОНА побежала звать другую КУЧУ.

«Бежим!» – позвал НИКТО за собой тех ДВОИХ, которые как прилипали к НЕМУ после школы по пути домой. ЕГО удивило то, что ОНИ не последовали за НИМ, а продолжали идти так, как ни в чём не бывало, и так, словно ОНИ не имели к НЕМУ никакого отношения. ОНИ были словно ОТДЕЛЬНО от НЕГО. НИКТО обратил внимание на то, что как ЕГО светлый товарищ пытался удержать свой взгляд повыше, который, как всё равно, соскальзывал вниз. По всей видимости, он уже решил, что всё-таки нужно быть умнее и ему ЛЕГЧЕ будет, если упражняться в предательстве. НИКТО не мог забыть того, что сколько раз он помогал ЕМУ отбиваться, и это продолжало помогать сохраняться их отношениям. Он помогал НИКТО, когда они были ВДВОЁМ, когда с ними больше никого не было. Но стоило оказаться вместе с ними ещё кому-то из тех, кто собирался быть умнее и заботился о сохранности собственной шкуры, то этого светлого товарища как начинало ПЕРЕТЯГИВАТЬ на другую сторону. КУЧА догнала их, и драка началась с мясного шлепка по лицу светлого товарища НИКТО. В этой драке им ДВОИМ пришлось отбиваться от восьмерых, не считая ту КУЧКУ. Самым удивительным оказалось то, что этого сыночка подполковника, будущего курсанта-артиллериста, никто так и не тронул за всё то время, которое он простоял как вкопанным каким-то и каким-то заворожённым. Драка быстро истощила силы обеих сторон, и это её остановило. Тут уже подошли ещё ДВОЕ, тем самым ещё больше увеличивая собой и без того уже большую КУЧУ. ОНИ стали звать продолжить «разговор» в другом месте. И этот сынок подполковника ПЕРВЫМ сошёл с места и послушно направился в ту сторону, в которую позвали идти, как какой-то паршивой овцой. И светлый товарищ НИКТО чем-то заразившимся, каким-то уже заворожённый ПОТЯНУЛСЯ следом. И пошли они такими покладистыми, что НИКТО поразился этому. ОН не понимал тогда, что очень многие уже в эти годы УЧАТЬСЯ быть такими, у кого будет оплачиваемое будущее. ОН со злостью закричал на них: «Эй, вы! Куда вы пошли?! Куда вы как бараны пошли?! Они зовут вас туда, где к ним может прибавиться ещё столько же, где вас изобьют! Бараны!! Пошли домой!!!» И эти ДВОЕ опять послушно поменяли направление. Эти ДВОЕ после окончания школы пойдут УЧИТЬСЯ ДАЛЬШЕ. ОНИ станут курсантами военных УЧИЛИЩ. Наверное, в общей КУЧЕ ЛЕГЧЕ стоять на защите ЦЕЛОГО отечества, чем самому встать на защиту кого-нибудь одного? Вообще-то, тут ПОКАЗАЛО себя что-то другое. Этот мир всегда будет стремиться загасить то пламя, которое будет гореть не по его ПРАВИЛАМ. И когда весь мир против нас, то очень многие предпочитают становиться на его сторону, против самих себя.

НИКТО уже УЧИЛСЯ в девятом классе, когда, переодевшись в спортивную одежду на урок физкультуры, вошёл в зал с площадкой для игры в баскетбол и увидел одного одноклассника, стоявшего каким-то одеревеневшим, каким-то вкопанным столбом. И взгляд у него был какой-то погибший. Он стоял с бледностью больного или отравленного. И этот ЕГО одноклассник, сынок военного, офицера, старался как удержаться взглядом за какую-то невидимую точку перед собой и где-то в какой-то вдали и время от времени начинал судорожно переставлять ноги, чтобы устоять перед каким-то пятиклассником из одного из параллельных классов, который едва доставал ему до подбородка. Этот пятиклассник был как уверен в своей неуязвимости и, задавая очередной свой вопрос, сопровождал его ударом тому в живот, чтобы добиться от того какого-нибудь ответа. А тот тупо молчал и смотрел куда-то вдаль поверх его головы. В этом зале находилось уже полкласса, но никто не вмешивался в происходившее. А НИКТО не смог пройти мимо этого. ОН и не собирался быть умнее настолько, насколько старались остальные. И то, что ОН увидел, было настолько отвратительным и отталкивавшим для НЕГО, что ОН взял и оттолкнул того наглеца от своего одноклассника, сказав ему: – Ты, чего это, к человеку пристал? Тут с этого ЕГО одноклассника как сразу спали какие-то чары, и он сразу же сошёл с места и отошёл ПОДАЛЬШЕ в сторону. – Ты… Ты… ме-ня у-дарил?…Посмотрим… Ладно… Ну, погоди же!…Ещё увидишь… – судорожно глотая, чуть не плача и чуть не захлёбываясь как от какой-то чудовищной обиды, которую посмели ему нанести, проговорил этот пятиклассник, грозя какой-то неминуемой расплатой. Он исчез в тёмном дверном проёме. НИКТО подошёл к скамье, приставленной к стене, и сел на неё. К НЕМУ подсел один из тех, кто находился в зале. – Зачем ты его тронул? – А что случилось? – Ты знаешь, что кого оттолкнул? – Нет. – Зря ты это СДЕЛАЛ: он ЦЕЛУЮ КУЧУ приведёт. – Ну и чёрт с ним. НИЧЕГО нового или чего-то неожиданного для НИКТО в этом не было. ОН стал держаться ПОДАЛЬШЕ от полусветлого класса на переменах, чтобы избежать встречи с теми, кого тот гадёныш мог привести. К началу очередного урока ОН появлялся с некоторым опозданием, где-то через пару минут после того, как звонок властно начинал требовать разойтись по классам. ДВА раза приходили и искали ЕГО, и уходили ни с чем. На следующий день НИКТО продолжал держаться ПОДАЛЬШЕ от своего класса. Опять те, кто приходил за НИМ, уходили ни с чем. Неужели об этом никому не было известно? Неужели после того, как УЧИТЕЛЯМ становилось известно даже про какие-то подробности чего-то совершенно незначительного, можно было поверить в то, что ОНИ оставались в каком-то неведении относительно присходившего? Все отмалчивались.

Один раз НИКТО пострадал очень сильно. Это случилось уже после окончания школы. От трёх сильных ударов одного ДВАДЦАТИШЕСТИЛЕТНЕГО в одно и то же место, ВОКРУГ ЕГО левого глаза так сильно всё распухло, что сам глаз ПОЛНОСТЬЮ закрылся. Сама кожа ВОКРУГ глаза стала красной-прекрасной. Опухоль ВОКРУГ глаза начала спадать где-то через неделю. Но ещё больше ДВУХ недель НИКТО не мог держать глаз открытым больше минуты из-за начинавшейся сильной рези. Белок глаза с внешней стороны ПОЛНОСТЬЮ окрасился в сочный цвет крови. Всё же сильнее НИКТО пострадал, когда УЧИЛСЯ в десятом классе, когда огромная ТОЛПА стала избивать ЕГО. Град ударов по спине, по голове с такой силой гнул ЕГО и давил к земле, что ОН изо всех сил старался устоять на ногах. ОН почувствовал как от града ударов заболело у НЕГО в коленях. Для НЕГО самым главным было удержаться на ногах. Но ОН всё же упал на одно колено под таким тяжёлым грузом ударов. Но ОН всё равно сумел подняться. Когда ОН уходил, собрав последние силы, ЕГО глаза НИЧЕГО не видели. ОН уходил, различая только мутную границу между серым и светлым. Светлым был просвет улицы между ДВУМЯ рядами домов, а серым – ряд одноэтажных домов с правой стороны. Сил было так мало, что ТЯНУЛО просто лечь. Сильно тошнило. ОН не лёг, а заставлял себя идти.

Когда НИКТО появился с распухшим глазом, отец страшно на НЕГО разозлился: «Сколько раз я тебе говорил?! Сколько раз я тебе рассказывал про ДВУХ товарищей, ушедших в лес?! Когда на них вышел медведь, один бросил другого и залез на дерево! А другой!… не знал, что ему ДЕЛАТЬ, взял лёг на землю и притворился мёртвым! Медведь подошёл, обнюхал его и ушёл. Когда тот, ВТОРОЙ, спустился с дерева, подошёл и спросил: „А что тебе медведь на ухо сказал?“ -, тот, кто лежал, ответил: „Не ходи в лес с такими друзьями“. Понял?! Не ходи! Для чего это рассказывают? Для чего об этом пишут?! Не ходи с такими! ДАЛЬШЕ от таких! ДАЛЬШЕ!!»

НИКТО и так стал держаться ПОДАЛЬШЕ от всех. Когда ОН закончил школу, ЕГО НЕ ТЯНУЛО УЧИТЬСЯ ДАЛЬШЕ. УЧИТЬСЯ ДАЛЬШЕ оказалось ЛЕГЧЕ для ПРАВИЛЬНЫХ. НИКТО так устал от УЧЁБЫ в школе, которая как подрывала ЕГО силы, что прежде всего ОН почувствовал необходимость отдохнуть. Месяца через три ОН пошёл работать на завод рядом со своим отцом.

Часть вторая А Р М И Я

На следующий год, поздней осенью, НИКТО забрали на ДВА года служить в армии. Группу из ДВАДЦАТИ трёх человек, в которой ОН находился, к месту назначения сопровождал один прапорщик. С самого начала пути НИКТО заметил, как этот прапорщик стал как-то старательно КРУТИТЬСЯ около тех, кто мог оказать какое-то влияние на остальных. Он как стремился завоевать их расположение. ПЕРВЫЙ отрезок пути ПРОДЕЛАЛИ на самолёте. На железнодорожном вокзале Ленинграда этот прапорщик оставил их, чтобы сходить и получить билеты на ВТОРОЙ отрезок пути. Когда он вернулся, ему как будто уже НИЧЕГО не оставалось как ПОДЕЛИТЬСЯ с теми, ВОКРУГ которых он с самого начала словно тёрся, о том, что ему из-за каких-то возникших трудностей пришлось доплачивать, отдавать свои деньги за все билеты из своего кармана. И те, кому он рассказал как о своих потерянных деньгах, решили ему помочь и собрать по три рубля и отдать ему. Прапорщик при этом стоял с каким-то товарным выражением лица. С таким же товарным выражением лица он положил в свой карман собранные деньги. НИКТО заподозрил прапорщика во лжи, всё НЕПОНЯТНОЕ лжёт, но всё же решил отдать эти три рубля, чтобы НЕ ПОКАЗАТЬ себя каким-то мелочным, чтобы не слышать и не видеть что-то ещё. НИКТО как подводило ещё и то, что ОН имел весьма поверхностные представления о том, что ЕГО, на самом ДЕЛЕ, могло ждать в армии. Если бы ОН и все остальные знали о том, что в каком вагоне и как им придётся ехать ДАЛЬШЕ, этот прапорщик не получил бы того, что взял. Все, кроме него, в этот путь отправлялись в ПЕРВЫЙ раз. Да и одного раза, как ПРАВИЛО, часто как не хватает совершить что-то в ответ. Весь день пришлось ждаться нужный им поезд. Когда уже совсем стало темно, они стали выходить из вокзала к прибытию поезда. Когда вагоны останавливавшегося поезда проходили мимо них, обнаружилось то, что до какой-то отвратительнейшей тесноты они были забиты теми, кого тоже забирали на службу в армию. В этих вагонах ПОЛНЫМ-ПОЛНО было тех, кого забирали служить в армии. Через большие окна вагонов было прекрасно видно, как они до самого верха были ЗАПОЛНЕНЫ уже стриженных под «НОЛЬ». Такого НИКТО никогда прежде ещё не приходилось видеть. По всей видимости, это уже не один прапорщик мог ДЕЛАТЬ деньги. В том плацкартном вагоне, в который они стали заходить, им с таким трудом пришлось пробираться и протискиваться через КУЧИ лысоголовых, что само такое продвижение только больше и больше начинало помогать вызывать в них силу внутреннего сопротивления. Это внутреннее сопротивление стало набирать такую силу, которая заставила развернуться в обратную сторону и выходить из такого вагона. Неужели за такой проезд прапорщику из собственного кармана отдавать деньги? Ни один из ДВАДЦАТИ трёх человек не задержался в этом вагоне. «Что это такое?!! Мы так не поедем!!» – с такой силой запротестовали большинство из них, что уже начинало казаться, что они и в самом ДЕЛЕ в таком поезде никуда не поедут. Но они продолжали оставаться рядом с этим вагоном. И прапорщик стал хватать своими руками самых крайних, самых молчаливых, самых нерешительных и как ЗАТЯГИВАТЬ в этот вагон. Он как будто принялся грузить как каких-то баранов. При этом принялся старательно уверять остальных в том, что для них будет ВЫДЕЛЕНО ОТДЕЛЬНОЕ место. Видимо, он ПРОДЕЛЫВАЛ это уже не в ПЕРВЫЙ раз, потому что что-то недолго ему пришлось думать, что ему ДЕЛАТЬ ДАЛЬШЕ. ВТЯНУТАЯ в вагон часть как ПОТЯНУЛА за собой и остальных, и ДВАДЦАТЬ три человека вместе с прапорщиком разместились на шести полках, на ДВУХ противоположных верхних, на ДВУХ противоположных нижних и ДВУХ боковых, верхней и нижней. И чего же ДАЛЬШЕ следовало ожидать? Очень часто, уже само начало может ПОКАЗЫВАТЬ то, что каким будет продолжение ДАЛЬШЕ.

Ранним утром, когда было ещё темно и холодно, поезд остановился. Когда эти ДВАДЦАТЬ три человека стали выходить из поезда, какой-то полковник, видимо следуя ПРАВИЛУ «запуганные думать не способны», запуганными ЛЕГЧЕ же управлять, какой-то взбесившейся собакой стал бросаться на выходивших из вагона и срывать их со ступенек. Он стал кричать, чтобы все торопливо построились в ДВЕ шеренги. И брызги его слюны, когда он кричал, каким-то праздничным салютом искрились в зыбком свете электрических фонарей вокзала. Затем эти ДВАДЦАТЬ три человека на автобусе привезли в какую-то УЧЕБНУЮ часть. Их в ПЕРВЫХ же день РАЗДЕЛИЛИ, разбросали по ротам и придавили КУЧЕЙ ПРАВИЛ и занятий, чтобы до ПРЕДЕЛА лишить их свободного времени. Из этого времени было оставлено только ДВАДЦАТЬ минут. В течение дня через ОПРЕДЕЛЁННЫЕ отрезки времени их перемещали, переводили с места на место, как не давая опомниться и собраться с мыслями. От постоянного напряжения за день накапливалась такая усталость, что даже сна не хватало, чтобы восстанавливались уходившие куда-то ВПУСТУЮ силы. И что-то очень часто там ПОВТОРЯЛИ и ПОВТОРЯЛИ, что восьми часов ВПОЛНЕ должно хватать для сна. Зачем это ДЕЛАЛОСЬ?

Когда те, кто стал курсантами, постепенно стали понемногу осваиваться на новом месте и НАУЧИЛИСЬ минуту за минутой отвоёвывать то свободное время, которого их старались ПРЕДЕЛЬНО лишить, то ими стало не так ЛЕГКО управлять в этой какой-то чересчур ПРАВИЛЬНОЙ УЧЕБНОЙ части. В этой части НИКТО стал лучше понимать, что за одним злом может скрывается большее, что какое зло могло скрываться за тем злом, которое было направлено со стороны параллельных классов на тот класс, в котором ОН УЧИЛСЯ в школе. После поступавших сначала обещаний ЕГО «морально УНИЧТОЖИТЬ» с помощью постоянных насмешек и едких замечаний по каждому поводу и без повода на каждом шагу ЕМУ всё-таки стали грозить применением силы. И ЕМУ пришлось без лишних свидетелей самому постараться у желавших превратить ЕГО в какую-то МИШЕНЬ отбить всякое желание нацеливаться на НЕГО. Когда миновали шесть месяцев зимнего полугодия, ОТУЧИВШИХСЯ опять стали группами увозить из этой УЧЕБНОЙ части. И ДЕЛАЛОСЬ это так, чтобы убывавшие не встречались с начавшими прибывать туда. НИКТО случайно услышал как командир их роты, объяснял происходившее: «…чтобы не испортили». Как это «чтобы не испортили»? Чем это можно испортить? Передать что-то из своего опыта?

Из ленинградского военного ОКРУГА НИКТО попал в душанбинскую бригаду войск противовоздушной обороны. А в Душанбе ОН узнал о том, что куда ЕГО, на какую «точку», отправят ДАЛЬШЕ. «Точкой» оказался ОТДЕЛЬНЫЙ радиолокационный батальон в городе Керки, расположенный на берегу очень широкой реки Амударья. ПЕРВОЕ же утро в этом батальоне оказалось ПРАВИЛЬНЫМ для НИКТО. «Батальон, подъём!!» – прокричал дневальный, но мало кто из тех, кто лежал на кроватях, даже пошевелился. Стало ясно, что там уже так отвоёвывали своё время. Дневальный продолжал выкрикивать команду «подъём» ДВА– три раза в минуту. Кое-кто стал вставать и одеваться под настойчиво ПОВТОРЯВШУЮСЯ команду. И НИКТО решил, что лучше встать и одеться. Потом ОН сел на стул в ожидании того, что будет ДАЛЬШЕ. ОН не собирался ОПЕРЕЖАТЬ событий. Он решил, что лучше будет следовать за теми, кто уже находился в этой части, а НЕ ОПЕРЕЖАТЬ их. «Батальон, выходи строиться!» – стал кричать дневальный. Выходившие из казармы стали скапливаться перед узким дверным проходом, стоя один за одним в одной большой гусенице, которая выходили наружу. И все те четверо прибывших накануне вечером вышли в самом хвосте этой гусеницы, вышли самыми последними и встали в строй. Какой-то лейтенант, дежурный по части, из четырех незнакомых ему лиц вывел из строя троих и объявил, что они не встали по «подъёму». Черноволосого кавказца он решил оставить в покое. А троих он отправил в разные места на уборку в наказание за совершённое ими. НИКТО отправился убирать клуб, который, как оказалось, уже был убран и его не нужно было убирать. Но ОН напрасно понадеялся на то, что назначенное наказание как снимало уже обвинение за то, за что последовало это наказание. И совсем скоро ЕМУ стало ясно, что обвинения там могут изобретаться, что там ВПОЛНЕ могут не только наказывать за что-то ДВАЖДЫ, но и ДЕЛАТЬ это наказание постоянным. Тот лейтенант на очередном построении, на разводе, доложил, что трое не встали по «подъёму», и ни один из майоров и капитанов даже не засомневался в том, что те, кого они ВПЕРВЫЕ увидели, в наглости посмели превзойти остальных в ПЕРВОЕ же утро. Все ДЕЛАЛИ вид, что всё шло ПРАВИЛЬНО. И никто из этих троих даже и не пытался что-то объяснять, как-то оправдываться, потому что им уже стало ясно, что им придётся говорить как на другом языке, и НИЧЕГО не будет услышано, что говорить нужно только на ПРАВИЛЬНОМ языке. Им стало ясно, что их в ПЕРВОЕ же утро в этом батальоне принялись ИЗНИЧТОЖАТЬ.

В солдатской столовой находилось четыре десятиместных стола. Каждый «призыв» садился ОТДЕЛЬНО за свой стол. Полгода ОТДЕЛЯЛО один «призыв» от другого и ставило как на одну ступеньку выше другой. Из четырёх ступенек НИКТО ТЯНУЛА самая последняя, с которой словно оставалось СДЕЛАТЬ один шаг прочь оттуда. «Дембеля» были ближе всех к тому, чтобы вернуться домой, и НИКТО садился с ними. Самыми несчастными выглядели «духи». Они и в самом ДЕЛЕ были какими-то тихими, бесшумными, с бескровными лицами и с погасшими глазами. Так велик был в этих «духах» отлив жизни, что они казались блёклыми и потускневшими. Их в основном и «припахивали». «Дембелям», отслужившим ДВА года, и «дедам», отслужившим только полтора года, «не положено» было убирать посуду со столов, за которыми они ели. Убирать за ними должен был кто-то из «духов» или «черпаков». «Дембель» или «дед» только поворачивал голову в сторону стола, за которым сидели «духи», или, в крайнем случае, в сторону стола, за которым сидели «черпаки», отслужившие всего лишь год, выбирая кого-нибудь крайнего, подзывал и требовал: «А ну-ка…» Оказавшийся крайним сразу всё понимал и убирал всё, что было нужно. Получалось так, что и НИКТО должен был ПОКАЗЫВАТЬ себя «припахивающим» или же самому начать убирать посуду со стола за других и, значит, ПОКАЗАТЬ себя каким-то НИЧТОЖЕСТВОМ. А ОН как и не собирался ДЕЛАТЬ ни того, ни другого. Из-за всё тех же опасений что-то самому нарушить ОН не мог заставить себя подчиниться этим ПРАВИЛАМ. Один ЕГО земляк из ЕГО же «призыва» решил исправить такое положение ДЕЛ и после обеда стал УЧИТЬ НИКТО: «Слушай!…Вот, ты садишься за стол с „дембелями“…Они своё уже отслужили. Они почти „гражданские люди“. Тебе служить! И ты должен „припахивать“, а не они. Ты ни разу не заставил убрать посуду. Всегда кто-то из них это ДЕЛАЕТ. А им скоро домой уезжать. Им сейчас нельзя „залетать“. „Припахивай“! Или ты сам хочешь убирать посуду? Если не собираешься убирать сам, то, значит, должен заставлять ДЕЛАТЬ это других. То, как ты поступаешь, нехорошо. Ты нехорошо ДЕЛАЕШЬ. „Припахивай“!!» Всё сказанное земляком выглядело ПРАВИЛЬНЫМ. НИКТО так и не смог себя пересилить и отдать себя в подчинение этим ПРАВИЛАМ. Но принимавших все эти ПРАВИЛА, следовавших ИМ, было ВПОЛНЕ достаточно для того, чтобы ОНИ и без НИКТО продолжали действовать. Случалось и так, что «припахивать» было некого, и, уходя из столовой, «дембеля» оставляли посуду неубранной. Тогда только наряду по столовой приходилось её убирать. Несколько раз старшина замечал неубранную посуду, и в наказание за это НИКТО вместе с «дембелями» приходилось заниматься строевой подготовкой на плацу. Старшина, чтобы бороться с «дедовщиной», часто оставался в столовой до самого окончания «приёма пищи». Когда «духи» и «черпаки» в присутствии самого старшины убрали свои столы и вышли строиться, «припахивать» было уже некого. «Деды», «дембеля» и НИКТО продолжали сидеть за своими столами и не могли из столовой до тех пор, пока посуда не будет убрана. Старшина всё настойчивее начинал требовать, чтобы посуда была убрана. Такое сидение за ДВУМЯ столами уже явно начинало ЗАТЯГИВАТЬСЯ и не могло обещать НИЧЕГО хорошего. «Как же они выйдут из такого положения?» – думал НИКТО. «Я уберу только свою посуду!» – решительно заявил один «дембель», вставая из-за стола, забирая с собой только свою миску, свою ложку, свою кружку, чтобы отнести всё это к окошку в посудомойку. Все остальные последовали его примеру. Каждый убрал за собой только свою посуду. Когда «дембеля» уехали, НИКТО пересел к «дедам», к тем, кто ближе остальных находился к тому времени, когда и ЕМУ можно будет убраться оттуда. Из-за своих способностей к рисованию НИКТО оказался в распоряжении замполита батальона. И когда этот «товарищ капитан» спрашивал: «СДЕЛАЛ?», НИКТО приходилось каждый раз отвечать: «нет». Когда тот спрашивал: «Почему?», то получал один и тот же ответ: «Я в наряде был». Эти вопросы и всё те же ответы на них продолжали ПОВТОРЯТЬСЯ даже тогда, когда «товарищ капитан» стал освобождать НИКТО от наряда. В наряд НИКТО заступал в шесть часов вечера, а капитан узнавал об этом на следующее утро и «освобождал» ЕГО от наряда где-то в обед, где-то около ДВУХ часов дня. А в шесть часов вечера НИКТО опять оказывался в наряде. ОН не вылезал из нарядов. Наряд по роте только назывался «суточным», потому что, на самом ДЕЛЕ, было как каким-то ПРАВИЛОМ оставлять тех, кто в нём оказался, на ВТОРЫЕ сутки. Когда НИКТО оказался в армии, то ОН с самого начала почувствовал себя таким угнетённым, словно всё это время толщиной в ДВА года как придавила ЕГО. Когда же ОН попадал в «суточный» наряд по роте, то этот гнёт сразу как УДВАИВАЛСЯ. В наряде ОН чувствовал оказавшимся в меньшей клетке, которая находилась внутри большей. ОН чувствовал себя как с ДВАЖДЫ запертой душой и чувствовал себя большей МИШЕНЬЮ для придирчивых глаз. Несмотря на то, что весь наряд по роте каждый раз оставляли на ВТОРЫЕ сутки, НИКТО, когда в очередной раз попадал в наряд, продолжал надеяться на то, что на этот раз, может быть, всё обойдёться одними сутками. Когда до окончания наряда оставалось три-четыре часа, эта надежда ещё жила. Но каждый раз к этому времени старшина начинал с какой-то НЕПОНЯТНОЙ настойчивостью убивать её. Сразу убить её у него не получалось. Убийство каждый раз начинало мучительно ЗАТЯГИВАТЬСЯ. Просто невыносимо было смотреть на то, как старшина, задавшись всё той же целью – оставить наряд на ВТОРЫЕ сутки, начинал опять ходить там, где уже проходил так, как будто что-то потерял и никак не мог найти. Было заметно то, что как тяжело становилось ему в его поисках и то, что он испытывал какое-то ОБЛЕГЧЕНИЕ, когда, наконец-то, находил какую-нибудь подходящую соринку, брошенную, может быть, кем-то минуту назад. С РАСТЯНУТОЙ улыбкой он подзывал к себе и ПОКАЗЫВАЛ на неё. Его лицо светилось от такой радости, что ему всё же удалось найти подходящее пятно для всего наряда. Когда он снова начинал убивать эту надежду, когда ему нужно было оставить наряд на третьи сутки, это становилось невыносимо. Для тех же, кто оказывался в наряде по столовой, для этого старшины было уже совершенно излишним искать какое-нибудь пятно. В наряде по столовой можно было остаться и на четверо суток, и на ЦЕЛУЮ неделю, и на ДВЕ недели. НИКТО был родом из Армении, и поддержка ЕГО земляков помогала ЕМУ держаться. ОН просто удивлялся тому, как всё приходилось выдерживать «духам», у которых земляки были похожи на тех, кто больше думал о сохранности собственной шкуры. На них было просто больно смотреть. Бледные, какие-то сгорбленные, они гнулись как надломленные, постоянно одни и те же с утра до вечера где-то что-то мыли, чистили, подметали и за себя, и за «дедов». И каждый из них не мог не нести в себе всё росший и росший страшный груз озлобленности. И что им помогало держаться? Надежда дождаться следующий призыв, на который можно будет всё разом сбросить с такой силой накопившейся злобы, что мало кто сумеет против неё устоять. «Деды», на которых старались сваливать все обвинения в «дедовщине», не трогали НИКТО и поэтому оставалось не заслонённым от НЕГО то, что от кого она, на самом ДЕЛЕ, исходила. «Деды» просто НАУЧИЛИСЬ ОБЛЕГЧАТЬ себе жизнь, просто ПОВТОРЯЯ то, что ДЕЛАЛИ прапорщики, старшина, лейтенанты, капитаны и так далее, и ПОКАЗЫВАЛИ себя такими же.