Война с НИЧТО. Эта война начинается в детстве и продолжается всю жизнь

– Ну что, уже построил город?! – спросили ДВА офицера батальона у НИКТО. Они улыбались при этом. В ЕГО возвращении они словно нашли что-то забавное. НИКТО молча прошёл мимо них. ОН не собирался искать какие-то слова, чтобы им хоть что-то ответить. ОН в тот же день вернул те десять рублей и ту шапку. Уже на следующий день ЕМУ стало ясно, что ЕГО УДЕЛОМ опять стали наряды. Замполита не было. Он как раз ушёл в отпуск на месяц. НИКТО понял, что ЕМУ нужно быть готовым переносить многосуточные наряды. ОН почувствовал, что вес уже пережитого и толща того, что ещё оставалось вынести, стали давить на НЕГО ещё сильнее. Печальные мысли лезли ЕМУ в голову. И ЕМУ опять и опять приходилось каждый раз, когда ОН снова и снова оказывался в наряде, ОТЯГОЩАТЬ себя зыбкой надеждой на то, что ЕГО на этот раз, быть может, не оставят на ВТОРЫЕ сутки. Но эту надежду каждый раз всё равно убивали. НЕ ЛЕГЧЕ ЕМУ было и в те ДВА-три дня, когда ОН оставался свободен от нарядов. Уже с самого утра ЕГО начинала давить НЕОПРЕДЕЛЁННОСТЬ того, что какую именно ДЫРУ вздумается кому-то ИМ заткнуть. От одного того, что ПОВТОРЯЛОСЬ и ПОВТОРЯЛОСЬ одно и то же, от самого ожидания того, что опять должно было ПОВТОРИТЬСЯ, в НЁМ продолжала расти какая-то усталость. И чем ДАЛЬШЕ, тем само ожидание того, что опять должно было ПОВТОРИТЬСЯ, превращалось в какое-то наказание. И ЕМУ тем больше приходилось собираться с оставшимися силами, чтобы выдержать ближайший час. И собственная беспомощность избавить себя от установленного ПРАВИЛЬНОГО порядка угнетала ЕГО и начинала выводить из себя. И выводило ЕГО из себя и то, что обвинять и судить за то, что кто-то попробует СДЕЛАТЬ что-то против, всё равно будут ПРАВИЛЬНЫЕ. В НИКТО от раза к разу всё сильнее начинали буйствовать возмущённые жизненные силы, и всё выше поднимался в НЁМ центр тяжести этого возмущения. НИКТО становился всё более и более раздражительным, более и более воспалённым.

Оказавшись в наряде по столовой, ОН заметил, что там ЕМУ ЛЕГЧЕ. Там НЕ ПОКАЗЫВАЛИ, что за что же оставляли ЕГО на ВТОРЫЕ сутки, потом ещё на сутки, потом ещё и ещё. И в тёплой столовой была одна ОПРЕДЕЛЁННАЯ работа. Там можно было оставаться в стороне от поганого старшины и ему подобных, в стороне от утренних зарядок, которые удерживали в том напряжении, которое только отнимало силы, в стороне от «утренних осмотров», на которых ОН чувствовал себя МИШЕНЬЮ для придирчивых глаз, в стороне от «подъёмов» и «отбоев», от шаганий в столовую с песней, в стороне от нескольких контрольных построений за день, на которых раз за разом пытались выявить тех, кто мог находиться в самоволке, тех, кому хотелось побыть в стороне от всего, что творилось за стенами этой части, тех, кому хотелось ненадолго выбраться из неё, из под гнёта всей её ПРАВИЛЬНОСТИ и дать себе передышку. Но всей этой ПРАВИЛЬНОСТИ, почему-то, как не хватало на то, чтобы зимой в казарме было тепло. Всем спавшим в казарме приходилось накрываться ещё и шинелями, потому что холод начинал мешать заснуть и выспаться. А по утрам как-то не получалось сразу срываться в холод из-под одеял и шинелей так, чтобы уложиться в ПРАВИЛЬНОЕ время. Тут уже команды «подъём» и «отбой» начинали ПОВТОРЯТЬСЯ и ПОВТОРЯТЬСЯ до тех пор, пока в строй начинали вставать не разогревшимися от ВЫПОЛНЕНИЯ этих команд, а с каким-то внутренним накалом.

В очередной раз выбравшись из многосуточного наряда, НИКТО решил не становиться в строй. ЕМУ не хотелось лишний раз почувствовать себя МИШЕНЬЮ для придирчивых глаз. ОН не хотел лишний раз видеть старшину и того, чтобы старшина ЕГО увидел.

«Если столько суток меня не видели в строю, пусть ещё столько же времени меня не увидят. Пусть думают, что я по-прежнему в наряде. Этого старшину видеть стало невыносимо… У меня началась какая-то аллергия на него…»

НИКТО перестал ПОКАЗЫВАТЬСЯ в строю. ОН стал ходить в столовую ОТДЕЛЬНО от всех. ОН шёл туда молча и молча возвращался. ОН отправлялся в столовую где-то через полчаса после того, как возвращался после «приёма пищи» строй с кричавшими песню. По времени это совпадало с тем, когда в батальон с крепости, с боевого дежурства, спускалась «смена» на «приём пищи». Если возникала угроза оказаться замеченным, то НИКТО в столовую не ходил. Пару раз ЕМУ так удавалось отвоевать ДВА-три дня передышки. ОН выбирался из казармы ещё до «подъёма» и запирался в клубе изнутри. Снаружи на дверях клуба оставался висеть замок, на котором эти двери как-будто были заперты. И в клубе как-будто никого не было. Бывало и так, что за ЦЕЛЫЙ день НИКТО только один раз мог позволить себе пойти в столовую. Когда ЕГО отсутствие в строю было замечено, и ЕМУ передали, что командир роты «СВЯЗЬ» ЕГО искал.

– Ты почему утром на разводе не был?! – с ПРАВИЛЬНОЙ строгостью спросил этот командир, когда НИКТО подошёл к нему. Для НИКТО ЛЕГЧЕ было промолчать. О чём ОН мог говорить говорившему на другом, на ПРАВИЛЬНОМ, языке? – В наряд пойдёшь!! – этот старший лейтенант сам же ВТЯНУЛСЯ в ПУСТОТУ, которую оставил после своего вопроса.

«Подумаешь, новость!…Вот только не по роте. Видеть вас всех не могу…»

ДВОЕ суток НИКТО пропадал в наряде. Потом опять ДВА дня ОН НЕ ПОКАЗЫВАЛСЯ в строю. Заподозрив, что ЕГО ОТСУТСТВИЕ снова было замечено, ОН сам себя поставил в наряд по столовой. Когда в следующий раз НИКТО сам себя поставил в наряд, в столовой на многосуточном наряде уже находился один из таких как ОН. НИКТО сказал ему, чтобы он уходил, что ОН будет вместо него в наряде. А тот чего-то опасаясь, всё как-то медлил с уходом. Тут неожиданно появился старшина. – Ты что здесь ДЕЛАЕШЬ? – Я в наряде, – ответил НИКТО. – А он? – А он пусть уходит. Я буду вместо него. – Его назначили, а ты почему здесь находишься? – А я сам себя в наряд назначил. – Уходи отсюда. Он будет в наряде. – Я не уйду. -Я тебя накажу. – Нечего меня наказывать: я уже сам себя наказал раз здесь уже нахожусь. Старшина НЕ ПЕРЕТЯНУЛ, и НИКТО остался в наряде вместе с тем несчастным. На следущие сутки НИКТО один остался в наряде. Несмотря на то, что НИКТО было ЛЕГЧЕ в наряде по столовой, всё равно, ЕМУ всё труднее становилось ДОТЯГИВАТЬ до конца этих многосуточных нарядов. Ощущение какой-то внутренней подорванности продолжало расти, и ЕМУ всё труднее становилось собираться с таявшими силами, с которыми приходилось идти каждый раз как на очередной штурм. ЕГО всё сильнее начинала злить неубранная посуда со столом. ОН решил останавливать кого-то, кто мог выйти из столовой только после того, как уберёт посуду за собой. Утром, после завтрака, ОН немного задержался и никого не застал там, где «принимали пищу», где вся посуда осталась неубранной на столах. ЕМУ самому пришлось её убирать, что ещё больше ЕГО разозлило. После обеда ОН остановил одного из тех, кто выходил в числе последних из столовой. Им оказался один «молодой», который стал отказываться убирать посуду. И это как-то сильно задело одного «деда», который уже сам стал добиваться того, чтобы посуда была убрана. А «молодой» продолжал упрямиться, что только больше начинало злить этого «деда», который был с ним из одной «смены». И «дед» сорвался. Столы и скамьи оказались перевёрнутыми, а посуда разбросанной по полу, на котором после «молодого» осталась лужица крови. Другой «молодой», случайно оказавшись свидетелем произошедшего, был напуган настолько, что его сразу «припахал» повар. Этот «молодой» вымыл КРУГОМ полы и даже стены из кафеля. НИКТО почувствовал себя отвратительно после всего произошедшего, ведь это ОН как положил всему этому начало. И ЕМУ было НЕ ЛЕГЧЕ от того, что этот другой «молодой» послушно, по воле повара, СДЕЛАЛ часть и ЕГО работы. Но через день НИКТО остановил ещё одного из выходивших: – Выйдешь тогда, когда уберёшь посуду. – Да ты, сынок! Кому ты это говоришь?!

«Это «дед»?! … А-а… Он думает, что своё он уже «отпахал»…

– Ты это кому сказал «сынок»? – Тебе! – Значит, мне? И НИКТО тыльной стороной кулака левой руки нанёс КРУГОВОЙ удар «деду» по щеке наотмашь, сильно и безжалостно. Удар получился такой сильный, что голову «деда» развернуло от него. «Дед», зашатавшись, всё же сумел СДЕЛАТЬ шаг вперёд и нанести ДВА удара по воздуху перед собой. НИКТО, отступив немного назад, двинулся затем навстречу и стал срывать зло, доходя чуть ли не до белого каления. «Дед» не выдержал такого натиска, повернулся и бросился было бежать, но НИКТО вцепился левой рукой в его одежду на спине и, ПОТЯНУВ на себя, подставил подножку. «Дед» споткнулся и упал на спину. Затем он быстро развернулся на живот, собираясь подняться, но НИКТО обхватил левой рукой его шею и стал бить этого «деда», оказавшегося на четвереньках перед НИМ. « Отпусти!!…Отпусти! А то ху-же… бу-дет!…» – чуть не плача от обиды, потребовал «дед». НИКТО ещё пару раз ударил его по спине и отпустил. Когда «дед» поднялся, у него изо рта сочилась кровь. НИКТО собрал на полу пуговицы, которые оторвались тогда, когда ОН ПОТЯНУЛ его сзади за одежду, и ПРОТЯНУЛ их на ладони. «Дед» в ответ ПРОТЯНУЛ свою открытую ладонь, и НИКТО высыпал ему на неё пуговицы. И тот ушёл. НИКТО как разрядил душившую ЕГО злобу. ОН опять сам всё убрал. На душе ЕГО было черным-черно. В следующий раз один попавшийся «молодой» не стал воткрытую противиться и собирался было потихоньку улизнуть. НИКТО вовремя преградил ему дорогу, выход из столовой. – Ты это куда? – А чёрт его знает?! – НЕПОНЯТНО чему улыбаясь, ответил тот, как продолжая ускользать. И тут сильный удар сорвался по его челюсти. У НИКТО это получилось как само собой. От удара тот упал в угол между ДВУХ стен. НИКТО уже не хотел мешать ему уйти, но тут повар стал заставлять подбитого «молодого» мыть и убирать. Опять НИКТО от всего происходившего почувствовал себя просто отвратительно. На том месте, куда ОН ударил, так сильно распухло и посинело, что там словно вырос ВТОРОЙ подбородок. На это место было страшно и больно смотреть. «Молодой» всё послушно СДЕЛАЛ. И от этого НИКТО было НЕ ЛЕГЧЕ. Как-то НЕПОНЯТНО быстро всем в части стало известно о том, что кто это так сумел подбить этого «молодого». Командир роты «СВЯЗЬ» вызвал НИКТО к себе. – Пиши «объяснительную»! НИКТО молчал и не собирался НИЧЕГО писать, не желая даже этим как продолжать задерживаться в произошедшем. ОН вернулся в столовую. – Ты зачем его трогал? Разве ты не знал, что он стукач? – участливо поинтересовался у НЕГО один сержант. НИКТО промолчал. ЕМУ было настолько невыносимо гадко, что ЕМУ не хотелось кому-то что-то ещё пытаться объяснять. Когда через полчаса к НЕМУ в столовую подошёл тот «молодой», и ЕМУ пришлось отводить глаза, чтобы не видеть выросшего от ЕГО удара ВТОРОГО, бокового, подбородка. -Все говорят, что я настучал. Но я НИЧЕГО никому не говорил. Это кто-то другой. Ты так про меня не думай. – Я так не думаю… что это ты… – Ты НИЧЕГО не пиши. Я уже сам написал «объяснительную», что шваброй так ударился. Я не стучал. Это кто-то другой. После произошедшего, через несколько дней, НИКТО отправили ПОДАЛЬШЕ от этого батальона, в ПУСТЫНЮ Кара-кумы, в расположенную у самой границы с Афганистаном «точку». ЕМУ там стало ЛЕГЧЕ и немного поспокойнее. Через ДВА месяца НИКТО вернулся обратно в батальон, чтобы в городской больнице вылечить зубы. Весенний приказ об увольнении в запас отслуживших ДВА года уже был подписан, так что и НИКТО мог уже считаться «дедом». И уже на ВТОРОЙ день ЕМУ стало известно, что ЕГО поставили в наряд по столовой. ЕГО это так возмутило, что ОН решил позвонить начальнику штаба, чтобы узнать по какой причине ЕГО уже на ВТОРОЙ день назначили в наряд. – Товарищ майор!! Почему меня в наряд поставили?! Я приехал сюда зубы лечить или в наряды ходить? – Ты в столовую ходишь? – спросил спокойным голосом майор. – Да. -Ты посудой пользуешься? – Да. -А мыть её кто-то должен? Всё было ПРАВИЛЬНО в словах майора, но память вызвала огромную волну всего того, что накипело в НЁМ, и эта волна подкатила к горлу подобно огромной толпе, которая бросилась к узким дверям. И НИЧЕГО в ответ майору НИКТО выпалить не смог.

«А что ему скажешь в ДВУХ словах?…»

– Понятно… – выдавил из себя НИКТО после возникшей паузы и закончил разговор. Этот наряд длился всего сутки и оказался самым последним для НИКТО. НИКТО не раз обращал внимание на то, что не только у НЕГО в горле могла застрять ЦЕЛАЯ КУЧА слов. На послеобеденном разводе начальник штаба СДЕЛАЛ замечание одному «деду», поднимавшемуся на «смену»:

– Товарищ солдат! ПОДТЯНИТЕ ремень.

«Дед» даже не пошевелился, но горло у него сдавилось от какой-то подкатившей к нему волны, и глаза загорелись ненавистью. – Товарищ рядовой! Я к Вам обращаюсь… ВЫПОЛНЯЙТЕ!…ДВА наряда вне очереди!…Отвечайте!… – Есть… ДВА наряда… – «дед» СДЕЛАЛ над собой усилие и сумел вытолкнуть через сжатое горло клубок из нескольких слов. Майор ПОТЯНУЛСЯ к бляхе ремня рядового, чтобы помочь «деду» ВЫПОЛНИТЬ его требование. – Снимите ремень… Вот так… А теперь ПОДТЯНИТЕ… Теперь можете надевать. Для «дембелей», рвавшихся домой, последние дни, были особенно мучительными: одной ногой они были уже как на свободе, а ВТОРОЙ всё так же оставались в армии. За эту ВТОРУЮ ногу их старались так крепко держать, чтобы напоследок выжать из них всё, что ещё в них оставалось. И число этих последних дней, как ПРАВИЛО, росло. НИКТО по своему внутреннему состоянию стал намного ближе к «дембелям». На этот раз подходило время расставаться с ними, чтобы оставить себе ДВЕ трети от горечи расставания. НИКТО с одним «дембелем» стал ДЕЛАТЬ одну «дембельскую» работу“. ОН помогал вырезать буквы на покрашенной стороне стекол. Нужно было срезать слой тёмной краски со стекла, чтобы с другой стороны можно было прочитать „штаб“, или „солдатская столовая“, или „рота материального обеспечения. Слова вырезали зеркально, чтобы затем на эту покрашенную сторону стекла нанести слой светлой краски. Когда они сидели за работой, подошёл старшина. Он словно поспешил прийти и ПОДЕЛИТЬСЯ какой-то поразившей его новостью. Он находился в штабе и узнал, что все командиры рот отказались принимать НИКТО в подчинённые им подразделения, чтобы не нести за НЕГО ответственности.

«НИЧЕГО себе новости… Неужели это я такое чудовище?…»

Старшина сказал, что он отважился взять ответственность за НИКТО на себя. Раз все командиры отказались от НИКТО, то ОН, получалось, уже не относился ни к одной из рот. У НЕГО не было даже кровати ни в одной из рот. ЕГО перестали назначать в наряды. Разве ЕМУ стало хуже от этого? ОН и «дембель» ложились спать ОТДЕЛЬНО от всех в той комнате, где работали. Когда этот «дембель» уехал домой, НИКТО уже один спал от всех ОТДЕЛЬНО в этой комнате. ОН раньше остальных из ЕГО призыва, на полгода, досрочно, стал «дембелем». Прежде НИКТО не понимал того, что иной раз так начинало злить «дедов», раздражать их. Когда весной в часть стали прибывать прибывать «молодые» из очередного призыва, ОН стал замечать за собой ту самую раздражительность, которую прежде замечал у других. НИКТО и тот «дембель», с которым ОН работал, вместе садились за один стол в столовой. Вечером они, как обычно, сели крайними за стол, напротив друг к другу, и совсем понемногу положили себе в миски уже давно поднадоевшей им пшённой каши. Когда-то НИКТО думал, что прослужившие полтора-ДВА года больше для какой-то ПОКАЗУХИ так мало накладывали себе этой каши. Рядом с «дембелем» сидел недавно прибывший «молодой», который наложил себе ПОЛНУЮ миску и стал эту кашу ПОЛНЫМИ ложками отправлять в свой жадно открывавшийся рот. И когда он начинал жевать, его щёки как-то чересчур сильно распирались от набитой в рот каши. Этот «молодой» ОПУСТОШИЛ ПОЛНУЮ миску каши, затем, как не собираясь обращать ни на кого совершенно никакого внимания, принялся ДЕЛОВИТО накладывать ВТОРУЮ ПОЛНУЮ миску каши. Он стал ложкой выскребывать всё, что осталось в алюминевом бочке, с таким чрезмерным усердием, при котором никак не могло получиться, чтобы не постукивать при этом по бочку. И его как НИЧЕГО не сдерживало, не стесняло. Вёл он себя как-то раскованно. НИКТО почувствовал, как сильно ЕГО этот «молодой» стал раздражать. ОН постарался сдерживать себя. ОН стал отводить глаза в сторону, чтобы не видеть того, что как этот «молодой» ел: кто знает, может, он настолько сильно проголодался, что для него очень важным было успеть как можно больше набить этой кашей свой живот. – Пойду. Ещё один кусок хлеба возьму, – сказал «дембель», съевший хлеба больше, чем каши. Каши он съел ложки три. – Не ходи. На возьми. Мне больше не хочется, – сказал НИКТО, отодвинув от себя к «дембелю» по краю стола горбушку свежего белого хлеба. «Молодой» ел с каким-то самозабвением. Он ОПУСТОШАЛ ВТОРУЮ миску с кашей, ПОЛНОСТЬЮ «отключившись». И «включился» он, когда у него кончился хлеб, как раз к тому времени, когда НИКТО отодвинул от себя горбушку хлеба. Он взял и нагло ПРОТЯНУЛ руку перед «дембелем» к краю стола, схватил эту самую горбушку хлеба и стал жадно от неё откусывать. «Дембель» даже не успел взять её. Для НИКТО это уже было слишком. ОН едва сдерживал прорывавшуюся в НЁМ и разгоревшуюся всё сильнее злость. Она выводила ЕГО из равновесия. И чем больше ОН старался себя сдерживать, тем только больше она в НЁМ разгоралась. За столом никто НИЧЕГО этому «молодому» не сказал. Когда прозвучала команда выходить строиться, НИКТО постарался поскорее выйти из столовой из-за ставшей душить ЕГО злобы, которая требовала разрядиться. Этот «молодой» одним из последних ПОКАЗАЛСЯ из столовой. Его пришлось ещё и дожидаться. – Эй, ты! – не выдержал НИКТО. – Ты как себя за столом ведёшь?! И с вырвавшимися у НЕГО этими словами сорвался удар кулаком. Верхняя губа «молодого» лопнула, и потекла кровь.

«Вот чёрт!… Не одно, так другое»

– Иди в посудомойку и умойся там! – Не-ет… Не нуж-но… – вытирая кровь рукой, промямлил «молодой». У него как-то сразу погасли глаза.

«Вообще-то, так и ему и надо. По всему видно, что эта тварь себя ещё ПОКАЖЕТ, когда она сама станет „дедом“…»

НИКТО замечал как ЕГО начинало злить, когда «молодые» старались уклоняться от работы, чтобы ОБЛЕГЧИТЬ себе жизнь. ОН всё же старался держаться в стороне от происходящего. Заметно было как «дедов» особенно злили НАУЧЕННЫЕ «молодые», и те, кто явно НЕ ТЯНУЛИ на тех, какими себя старались ПОКАЗЫВАТЬ, те, в ком не было НИЧЕГО, кроме слепого упрямства. ДВОЕ «молодых» открыто отказывались что-либо ДЕЛАТЬ. Начальник штаба стал грозить им судом. И ещё один упрямо отказывался ДЕЛАТЬ уборку. Разозлившийся «дед» -сержант стал выбивать это упрямство кулаком так, что от его удара по голове лопнула на ней кожа и потекла кровь. «Молодого» отправили в больницу. НИКТО услышал, как о случившемся доложили начальнику штаба. «Пускай…» – сказал майор и добавил.-«Если так ДАЛЬШЕ пойдёт, то никто работать не будет.» И сержанту НИЧЕГО НЕ СДЕЛАЛИ.

Когда год назад НИКТО находился в командировке, в Янгиюле, там ЕМУ пришлось с одним «дембелем» рисовать в одном детском саду. В этом детский сад как не могли взять ребёнка одного лейтенанта, потому что там как никакого места для него не было. Но это место нашлось в ответ на обещание что-то там у них нарисовать. Заведующая этого детского сада, в котором места для одного ребёнка не было, а потом оно всё же нашлось, стала спрашивать: – Вот КРУГОМ пишут, говорят про «дедовщину» в армии… Зачем вы молодых ребят бьёте, обижаете? – В армии-то как? Не можешь – НАУЧИМ, не хочешь – заставим. «Молодые» сейчас НИЧЕГО не хотят ДЕЛАТЬ. А кто работать будет? Вот и приходиться бить их, чтобы силой заставить, – ответил «дембель». Разве это всё? Он НИЧЕГО не пропустил? Одного «деда» на «точке», на самой границе, видимо, сильно стал раздражать один «молодой», который прибыл на место уволившегося в запас фельдшера и не желал заниматься уборкой по утрам. По всей видимости, он считал, что это не его ДЕЛО. И этот «молодой» рано утром взял и провёл по шее спавшего «деда» лезвием от бритвы, затем, испугавшись того, что СДЕЛАЛ, бросился бежать на позицию к оперативному-дежурному, где стал в истерике кричать, что он совершил убийство в казарме. А «дед», возможно он был разбужен топотом удалявшихся чьих-то шагов, встал с кровати и пошёл посмотреть сколько времени на часах. И когда он поднял голову к висевшим на стене под самым потолком и над выходом из казармы часам, то слипшиеся края СДЕЛАННОГО надреза на шее раскрылись, и хлынула кровь. «Деда» едва успели спасти. Его сначала отвезли на машине к пограничникам. Затем его привезли в Керки. А «молодого» укрыли от расправы над ним и отправили служить в какое-то другое место. В батальон из той бригады, в которой проработавшие четыре месяца на стройке вместо обещанных отпусков, оказались загнанными в многосуточный наряд по столовой, поспешили приехать разные начальники, которые сразу стали обвинять во всём произошедшем «деда», которого обещали отдать под суд. И ПОВТОРЯЛИ они своё обещание раз за разом словно лишь для того, чтобы не осталось никого, кто бы не поверил в это обещание. Но «деда» не судили, как и того, кто СДЕЛАЛ ему надрез на шее. Зачем им было нужно лишний раз ПОКАЗЫВАТЬ то, что творилось в армии? У этого «деда», пролежавшего в больнице, та сторона лица, правая, с которой у него на шее был нанесён порез, уже не потела под жарким туркменским солнцем тогда, когда на другой стороне лица выступали крупные капли пота. И правый его глаз стал несколько меньше левого. Но этим всё ещё не закончилось. Где-то через месяц после произошедшего одно расчётливое НИЧТОЖЕСТВО, прослужившее год, утром, где-то за полчаса до «подъёма», зашло в «спальное помещение» казармы, побывав сначала в столовой, чтобы взять там большой кухонный нож, и замахнулось им, целясь опять в шею этого же «деда», спавшего в кровати. Трудновато оказалось для этого НИЧТОЖЕСТВА точно направить в цель остриё длинного лезвия ножа. В ПЕРВЫЙ раз остриё, порезав щёку «деду», вонзилось в подушку. «Дед» проснулся и закричал в ужасе, когда увидел над собой занесённый нож для ПОВТОРНОГО удара. Острие ножа на этот раз вонзилось в шею рядом с углом челюсти. Опять «деда» едва успели спасти. А это НИЧТОЖЕСТВО, у которого довольно заблестели глаза, опять поспешили укрыть от расправы и отправили в какую-то другую часть. Опять в батальон поспешили начальники из Душанбе, чтобы ПОВТОРЯТЬ, что этого «деда» будут судить. И ПОВТОРЯЛИ они это столько раз, сколько может хватить на то, чтобы в это все могли поверить. А «деду» необходимо стало СДЕЛАТЬ ПОВТОРНУЮ операцию, иначе для его жизни оставалась серьёзная опасность.

Хоть НИКТО и был избавлен от гнёта нарядов, но ОН же, всё равно, оставался там, где пережитое им вновь и вновь оживало в ЕГО памяти от происходившего ВОКРУГ, от ПОВТОРЯВШЕГОСЯ ВОКРУГ. ОН чувствовал в себе какую-то свинцовую тяжесть, которая ЛЕГКО выводила ЕГО из равновесия и которая не могла не продолжать увеличиваться. Череп всё чаще стал наливаться пульсирующей болью. Болел лоб. Давило в висках. Стоило ЕМУ провести рукой по голове, и что-то многовато оставалось на ладони после этого выпавших волос. Один старший лейтенант, недавно прибывший в батальон для прохождения службы, решил себя как-то проявить с ПЕРВЫХ же дней. Прикрытый щитом самодовольства он зашёл в клуб и распорядился чуть ли немедленно взять и СДЕЛАТЬ таблички с надписями для дверей роты «СВЯЗЬ». Никому до него, где-то в течение года и даже больше, СДЕЛАТЬ это не нужно было.