Возвращение в Пустов

– Как вы интересно поворачиваете. А как же сейчас без денег?

– Пока никак, – вздохнул Шумер. – Но они портят людей, это совершенно точно.

– Извините, – сказала жена старшего лейтенанта, тиская тючок, – но быть таким примером безденежья, как вы, совсем не хочется. У нас тоже есть опыт, и когда в квартире из еды только… – ее голос пресекся, – …только манка, полкило…

– Ладно, Насть, – скривился старлей. – Чего ты, выжили же.

– Все равно, никому не пожелаю.

– А че вы так все бедно живете? – неожиданно спросил Дима. – Мозгов нет? Сейчас деньги из воздуха делать можно.

Старший лейтенант пожевал губами.

– За словами следи, парень, – сказал он.

– Ну а серьезно, – придвинулся к столику Дима, – вот у меня почти «кусок» в кошельке…

– Твой? – хмыкнул военный.

– Вообще-то это отец дал, – сказал Дима, – но он дал бы мне и в десять раз больше, потому что умеет зарабатывать.

– Позвольте, а где он работает? – спросил сосед с «дипломатом».

– В мэрии, в Телегине, – ответил Дима.

– Ха! Это не работает, – раздалось с верхней полки, – это, получается, ворует.

– Много вы знаете! – покраснел Дима.

– А ты, типа, не в курсе? – со смешком сказал невидимый «полочник».

Через мгновение он свесился, сквозь спутанные волосы посмотрел на мажора.

– Ну, может быть, – признал Дима. – Я его дел не знаю!

– А то!

«Полочник» утянулся наверх.

– Говорят, в Пустове то же самое, – сказала Настя.

– Я думаю, что похлеще, – сказал мужчина с «дипломатом». – И город побольше того же Телегина, и в советские времена точно побогаче был. Тут и агрохимия, и камвольный комбинат, я сейчас туда с аудитом еду, и ремонтный завод, и несколько НИИ, помню, были еще, с опытными цехами и производствами. Четыреста тысяч населения. А у Телегина, кажется, всего сто пятьдесят.

– Там плохо, – сказал Шумер.

– И вы туда едете? – спросил старший лейтенант. – Вы же туда едете?

Шумер улыбнулся и кивнул.

– И зачем?

Шумер пожал плечами.

Он и сам себе, пожалуй, не мог ответить на этот вопрос. Что это – возвращение блудного сына в родные места? Тяга преступника к месту преступления? Ностальгия по памятным детским и школьным годам?

Судьба?

– Потому что там плохо, – повторил Шумер.

– Парадокс, – сосед стукнул кончиками пальцев по «дипломату». – За вами, пожалуй, записывать надо.

– Некоторые пытались, – сказал Шумер.

На верхней полке хохотнули.

– Помню, помню, – свесился парень, – у Булгакова, где Пилат допрашивает. Там тоже, как это… «Ходит, ходит один с козлиным пергаментом и непрерывно пишет…»

– Вы прямо по тексту, – сказал Шумер.

– Ну дак!

Парень пропал, но его физиономия, перевернутая, в обрамлении волос, тут же возникла снова. Из-за неправильного положения – глаза внизу, рот вверху – о выражении недоумения еще следовало догадаться.

– О! Извините, но минут десять назад вы выглядели гораздо хуже.

– Возможно, – сказал Шумер.

Сосед с «дипломатом» с живостью повернулся.

– Нет, действительно! – он отклонился в сторону и слегка прищурился, чтобы рассмотреть левую сторону Шумерова лица. – У вас, прошу прощения, бровь разбита была. А сейчас… сейчас только некая желтизна, и все.

– Значит, я ничем не рисковал, – сказал Шумер.

– Еще скажите, что вы бессмертный.

Шумер промолчал.

– Вот если б я был бессмертный, – произнес Дима, – хрен бы меня в такой поезд заманить можно было!

– И че ты тогда тут делаешь? – с вызовом спросил старлей. – Богатенький он, видите ли, а тоже, вместе со всеми, в общем вагоне. Че так?

– Киря, – затеребила его жена.

Но военный только сморщился.

– Отец машину отнял, – глядя в окно, сказал Дима.

– А на такси?

– Ага, там такие цены заламывают!

– Мы хотели сначала на автобусе, – сказала Людочка, – но маршрут отменили. Раньше был маршрут «Телегин – Пустов».

– Где теперь тот маршрут? – вздохнул сосед. – Кажется, междугородные перевозки вообще прикрыли.

– Бессмертие, – произнес вдруг Шумер, – все люди мечтают о бессмертии. Но что является его противоположностью? Смерть? Нет, одиночество. Бессмертие человека без человечества бессмысленно. Оно приподнимает его над ежедневной суетой, которая и составляет человеческую жизнь, и тем же самым отторгает за ее пределы. Добившийся бессмертия или каким-то образом приобретший его перестает чувствовать себя частью того мира, в котором он находился изначально. Да, в некотором роде, это можно сравнить с перерождением, с рождением. Но следует ли за этим рождением что-то еще? Ведь преимущество в бессмертии у человека перед человечеством всего одно: он начинает видеть однообразие жизни. Вернее, он прозревает, что всякое развитие есть всего лишь череда смертей. И сильные, и слабые мира сего превращаются сначала в мертвецов, затем – в могилы и надгробные плиты, потом на них прорастает трава, наносится слой почвы, их имена забываются или кочуют в памяти тех, кто умирает в следующую очередь, пока не остается ничего. Кости, может быть, фрагменты чудом сохранившейся челюсти. Такое одиночество чаще всего порождает безумие. Это медицинский факт. Потому, может быть, версия о том, что наш мир создал сошедший с ума от одиночества демиург, имеет право на существование. Но тогда бессмертие и одиночество тождественны? Или – каждый, кто бессмертен, одинок, но не каждый, кто одинок, бессмертен? Возможно, вовсе не спасения от одиночества ищет человек в бессмертии. Но чего тогда? Ведь бессмертие, в сущности, от самого человечества неотделимо, поскольку является движущей силой его развития, а вся человеческая история единственно может рассматриваться как множество попыток его достичь. И здесь мы приходим к выводу, что один бессмертный человек не сможет разрешить неизменное противоречие, возникающее в собственном бессмертии…

Шумер умолк и оглядел своих невольных слушателей. Все они смотрели куда-то в пустоту, глаза их были неподвижны, дыхание – едва заметно.

Через секунду, через пропущенный такт сердцебиения очнутся. Но держать, держать их – получалось. Он улыбнулся.

– Значит, бессмертными надо делать всех? Что же мы получим в результате? Мы неизменно получим то же человечество с его множественными болезнями, страстями и пороками, только бессмертное. Есть вероятность, да, она есть, что обретя бессмертие, изжив основное препятствие к самосовершенствованию, люди, в большинстве своем, в подавляющем большинстве, обратят себя к созиданию, к исследованию удивительной своей природы и к изучению окружающего их мира. Но вероятность этого ничтожна. Почему? Потому что это самое бессмертие послужит для людей универсальным оправданием собственных слабостей. Самосовершенствование всегда можно будет отложить на потом, до лучших, подходящих времен. Найдутся тысячи, миллионы других занятий, не требующих от человека умственных и физических усилий или требующих их по минимуму, тем не менее, как выяснится, более срочных, более необходимых. Появятся тысячи, миллионы причин, по которым лучше не делать ничего, не развиваться, быть как можно проще, забыть, не заморачиваться, в конце концов, объявить все бессмысленным и бесполезным. Вредным. Гарантировать же можно одно: бессмертный человек с удовольствием станет тратить время и силы на то, чтобы насолить своему бессмертному ближнему. Унизить его, продвинуться самому. Представьте на мгновение миллиардный пантеон богов, плетущих бесконечные интриги. Это оно, человеческое бессмертие. Не самый приятный взгляд.

Шумер посмотрел на салфетку в одной руке и стакан в другой.

– Тогда что? – спросил он дрожащую на донце стакана воду. – Как поступить? Получается, необходимо менять человечество. Пытаться вложить в головы людей что-то помимо их низменных желаний и великолепной лени. Вернее, нет, нет, не вложить, в людях все это есть и так, но выявить, разбудить, сделать необходимым, насущным условием существования. Но не это ли есть ограничение, после которого…

Он зажмурился.

Ту-дук, ту-дук – первыми осмелились издать звук вагонные колеса. Ту-дук. Гудок встречной электрички вызвал уже переполох. Что-то упало, что-то покатилось, кто-то наконец с облегчением заревел.

Очнулся, вытаращился сидящий напротив Шумера полный мужчина:

– Что, Пустов уже?

– Нет, – улыбнулся Шумер.

– Я проспал! – сделал вывод мужчина. – Господи, что ж вы не разбудили-то! Люди, люди…

Он подхватил пакет в ногах и хотел уже бежать к выходу, но общий смех его остановил.

– Что? – обернулся он.

– Сорок четыре минуты, – сказал Шумер.

– Ах, в этом смысле, – мужчина, отдуваясь, опустился на скамью. – А я уже думал – все, рвать стоп-кран.

Он издал смешок, показывая, что эта мысль была не серьезна.

– Возьмите, – Настя, жена военного, подала ему салфетку.

– Спасибо, – кивнул тот.

Пока мужчина вытирал потное лицо, вытирал долго, шумно, все молчали. Но то Дима, наклонившись, проверял, не пропал ли Шумер со своего места, то старший лейтенант поднимал глаза, целясь прищуром Шумеру в висок, то сосед с «дипломатом» вроде бы просто так подворачивал голову – с интересом бросал взгляд как бы в боковое окно.

– И вы, значит, тоже до Пустова? – спросил наконец Дима.

Шумер кивнул.

– И Иисус Христос вам как бы родственник? – спросил сосед с «дипломатом».

– Нет.

– Кто же вы тогда? – свесился с полки волосатый парень.

– Человек.

Парень фыркнул.

– Ага, мы только что были этому свидетелями.

Полный мужчина с беспокойством наклонился к соседу с «дипломатом».

– Это игра такая? – спросил он. – Вы во что-то играете? В исторические личности?

– А вы ничего не чувствовали, когда спали? – в ответ спросил тот.

– Нет. В голове сейчас звенит, разве что. Я просто хорошо сплю, а просыпаюсь мгновенно. У меня, знаете, нет такого, чтобы дремать. Свойство организма. Выключатель срабатывает – сплю, срабатывает в обратную сторону – просыпаюсь. Многие удивляются, не верят, что такое возможно.

– Это все розыгрыш, – сказал Дима.

Шумер улыбнулся и кивнул.

– Постойте, – сказал мужчина с «дипломатом», – он же был избит. Вас же избили эти… – обернулся он, разглядывая Шумерово лицо. – Я, правда, уже сомневаюсь…

– Извините, – сказал вдруг старший лейтенант, – хочу спросить: про бессмертие – правда?

По проходу протопала тетка с сумкой, за ней, покручивая дубинкой, прошел сержант дорожной полиции. Снаружи над лесами и пустыми пространствами, заросшими сухой прошлогодней травой, плыли низкие облака.

Шумер пожал плечами.

– Каждый человек в некотором роде бессмертен.

– Это софистика. А вот то, что мы слышали…

Шумер улыбнулся.

– Мысли. Вслух.

– Так вы экстрасенс или имеете эту… божественную природу? – спросил парень с верхней полки.

– Самому не смешно? – поднял глаза Шумер.

– Нет.

– Не думаю, что есть связь.

– Ясно, – насмешливо сказал парень, – а я уж подумал, что вы таким образом апостолов набираете.

– Это еще смешнее, – сказал Шумер. – Кто последует за мной?

Стало тихо. Словно издалека долетал шум с мест за переборками. Дима отвернулся к окну. Полный пассажир, сидящий напротив Шумера, потупился. Старлей переглянулся с женой. Волосатый парень с верхней полки с усмешкой произнес:

– Ну, не, я помню, что там дальше было.

Он отклонился, пропал, стукнув в жесткий каркас пяткой.

– Извините, – сказал, привстав и обращаясь к «полочнику», мужчина с «дипломатом», – но там были римляне, и, вообще, совсем другая страна, зелоты, фарисеи.

– Во-во, – сказал парень. – А у нас будет полиция, попы и бандиты.

Мужчина с «дипломатом» сел.

– Я не могу, – сказал он растеряно, – у меня аудит.

Шумер улыбнулся.

– Я не в претензии.

– Но у меня номер в гостинице, двухместный. Если вам негде жить… Это было бы замечательно, если б вы поселились вместе со мной!

– У меня есть, где жить, – сказал Шумер.

– Я серьезно, – горячо заверил его мужчина с «дипломатом». – У меня забронировано на две недели.

– Я тоже.

На мгновение закрыв глаза, Шумер воссоздал в памяти старый двухэтажный дом, потрескавшуюся штукатурку, неряшливую побелку стен, электрические провода на фарфоровых «роликах», пролет деревянной лестницы к деревянной двери.

Там, за дверью – его квартира.

Старенькие обои. Пожелтевшие. Какой на них был узор, уже и не видится так ясно. Кажется, какие-то голубенькие лепестки в ромбиках золоченых пересекающихся линий. Угол ободран и аккуратно подклеен. У самого входа – тумбочка, в ящичек которой складывали ключи и носовые платки. Нынешняя тумбочка, темного дерева, – третья или даже четвертая инкарнация. Первая имела аптечный белый цвет. Вешалка и антресоли. Наверху – шапки. Рыжая, лисья – женская, мужская меховая «ушанка», кожаный шлем с очками-консервами и шляпа-канотье, потерявшая товарный вид.

Половичок упирается в простенок. Третья справа половица скрипит, если на ней прыгнуть. Простенок занят отрывным календарем и часами-ходиками. Из-за старого комода выглядывает зеркало, бог его знает откуда притащенное. Оно целиковое, от пола до потолка, в тяжелой деревянной раме, выкрашенной коричневой краской.

От зеркала пахнет клопами. А, может, морилкой. В детстве оно притягивало Шумера. Зеркало, видимо, было бракованным и часто искажало пропорции в него глядящего. Однажды оно здорово испугало его, отразив голову желтоватым, вспухшим на тоненькой шее пузырем. Бам-м! – и лопнет.

По коридору налево находятся кухня и кладовка. Кухня совсем крохотная, но с печью. Зато кладовка – вполовину кухни. В другом конце – три комнаты, и одна из них сквозная. В ответвлении – туалет.

Обои везде одинаковые, голубенькие лепестки. Только в сквозной, где жил отцов брат, старший, полно плакатов. Боярский. Пугачева. «Верасы». Патлатые парни с гитарами в рубашках с отрытым воротом и в брюках-клеш. Не «Битлз», нет, не «Битлз».

Старенькая мебель, матерчатые диваны, кровати с железными спинками, журнальный столик, торшер, серванты светлый и темный, разведенные по разным комнатам. Гравюры. На них олень, город на берегу реки, девушка с кувшином.

Вязаные салфетки на подушках, на стульях, на радиоле.

Из кухни тянет выпечкой. Там поспевают шаньги. Еще чуть-чуть – и можно будет сесть за стол, подставить чашку под самовар и получить из рук бабушки большое блюдце, полное обмазанных сливочным маслом безумно вкусных шанег.

Шумер не помнил их вкуса, помнил, как было горячо, и как боязливо он трогал пальцами сдобный бок – не обжечься бы.

Он, наверное, едва не воплотил этот дом – двухэтажный призрак мелькнул за вагонным стеклом, рассыпавшись быстрее запоздалого поворота головы. Шумеру вдруг подумалось: а что если бы дом возник и остался? Привет из прошлого в сотне метров от железнодорожной насыпи, одинокое строение посреди необжитой пустоты, одним краем в болоте.

А что, если бы внутри…

Шумер качнул головой и посмотрел на соседа с «дипломатом».

– У меня квартира в Пустове, – сказал он. – Я не вру.

– Но, возможно, она уже занята, – сказал сосед. – Вы давно были в Пустове?

– Давно.

– Вот. Бог знает, что могло случиться с вашей квартирой!

Знакомая проводница пошла по вагону.

– Закрываю туалеты! – зазвенел ее голос. – Пустов – через полчаса! Граждане, закрываю туалеты. Сдавайте стаканы!

Она прошла вперед, вернулась назад.

– Чай попили?

– Да, – сказал Дима.

Проводница сгребла казенную посуду.

– Возьмите еще один, – спустил стакан парень с верхней полки.

– А ты? – наклонилась проводница к Шумеру.

– Я?

– У тебя тоже стакан в руках.

– Извините.

Шумер расстался со стаканом.

– Все? – проводница зорко оглядела стол. – Никто больше чай не брал?

Полный мужчина напротив Шумера мотнул головой.

– Мы бы хотели, если возможно, минут через пять… – подала голос жена военного.

– Не получится, – отрезала проводница. – Бойлер выпили весь. Вот в Пустове воду зальем, тогда – пожалуйста. А пока минералку берите, минералка есть. Принести? Сорок семь рублей. Бутылки три осталось.

– Нет, спасибо, – натянуто улыбнулась Настя.

– Ну, значит, пить не хотите.

Позвякивая стаканами в подстаканниках, с осознанием собственной правоты проводница скрылась в проходе. Мужчина с «дипломатом», покопавшись в карманах плаща, выудил мятую визитку и сунул ее Шумеру в руку.

– Здесь мой телефон, второй, снизу который, мобильный. Если у вас все же с вашей квартирой не получится…

– Спасибо, – сказал Шумер.

За окном густо пошли дачные участки. Поезд прибавил ходу. Разномастные домики с жестяными и шиферными крышами проскакивали мимо, будто толпа неудачливых встречающих. Из смешения пятен глаза выхватывали лишь отдельные детали – теплицу, затянутую целлофаном, кирпичный забор, накренившийся трактор, увязший в колее, грядки, колонку, сухую березу, вымахавшую выше столбов, разбитый и провалившийся внутрь себя сарай.

Мелькнули переезд, закрытый шлагбаумом, и автобус, ожидающий прохода поезда. Параллельной путям грунтовкой пытался сравняться с составом в скорости какой-то самонадеянный велосипедист.

– Ф-фух, полчаса, да? – сказал полный мужчина. – Она объявила, что через полчаса, так? – обратился он к окружающим.

– Уже меньше, – сказал старший лейтенант.

– То есть, по расписанию?

– Кажется, да.

– «Пустовский» почти никогда не опаздывает, – сказал сосед с «дипломатом». – Вот на московском и южных направлениях можно и на три-четыре часа обмануться. Там вечно какие-то непредвиденные остановки. – Он повернулся к Шумеру. – А как вы, кстати, с вокзала? На своих двоих?

Шумер кивнул.

– Мне недалеко.

– Вас в таком виде, извините, вокзальная милиция примет.

– У меня паспорт есть, – сказал Шумер.

– Все равно вам лучше не ходить одному. Я возьму такси и подвезу вас. Выйдем вдвоем, будто вы мой перебравший товарищ.

Шумер качнул головой.

– Вам лучше со мной не связываться.

– Почему?

Шумер не ответил.

– Я не понимаю, почему, – растеряно произнес мужчина с «дипломатом», глядя на военного и его жену. – Что в этом такого?

– У каждого – свои тараканы, – сказал старший лейтенант.

– Но человек – уникум…

– Вам же сказали, – разъяснил парень с верхней полки, – что следовать ему – чревато. Апостолы, кстати, все умерли мученической смертью. Это я к тому, если вы стремитесь стать новоявленным апостолом.

– Все? – побледнев, спросил сосед с «дипломатом».

Шумер улыбнулся.

– Кроме Иоанна.

– А что Иоанн?

– Страдал, но умер своей смертью.

Сосед с «дипломатом» задумался.

– Я могу быть вашим апостолом, – сказала вдруг Людочка.

До этого она сидела тихо-тихо, накрутив на пальцы проводок от наушников, и неподвижным взглядом смотрела в перекладину верхней полки, забитой раздутыми, словно лопающимися от спелости сумками.

Сейчас глаза ее нашли Шумера. Странно было в них заглядывать. Они горели готовностью к самоотречению.

Шумер с холодком, с грустью подумал: началось.

– Людка, ты чего? – очнулся ее кавалер.

– Ничего!

– Людка!

Дима попытался развернуть девушку к себе.

– Я могу стать вашим апостолом, – повторила Людочка, игнорируя усилия своего парня. – Даже если меня убьют.

– Ты дура что ли? – повысил голос Дима. – А я, значит, для тебя так?

Поворот головы у Людочки вышел царственный, плавный, глаза презрительно сузились.

– Ты?

Наши решения, наш выбор в ключевой точке неуловимо меняют нас, подумал Шумер.

Некоторые начинают слегка светиться. Другие расправляют плечи и становятся выше собственных желаний и своего прошлого. А легкомысленная девчонка, которая вдруг обнаруживает, что вся жизнь ее до этого поезда, этого вагона и этого мгновения состояла из бессмысленных и жалких эпизодов и слов, приобретает удивительную крепость души и убеждений.

А также всепоглощающее желание следовать за пассажиром в замызганном пальто и в потемневших понизу от крови брюках.

Шумеру сделалось стыдно. Он, впрочем, не считал себя глубинным знатоком психологии. Но он видел глаза, видел прогиб спины, видел, каким страстным и ослепительно красивым в этой страсти стал Людочкин профиль.

– У него бабок – шесть рублей! – выкрикнул Дима.

– Ну и что?

– Он реально – никто!

– Ты же его слышал! – возразила Людочка.

– Весь вагон, наверное, слышал, – прокомментировал парень с верхней полки. – Впрочем, я пожалуй, мелко беру. Весь поезд.

– А что я слышал? – развел руками Дима. – Бла-бла-деньги, бла-бла-бессмертие? Он, может, просто к вагонной радиосети подсоединился. Сейчас умельцев много. Куда не плюнь, все что-то химичат.

– Я ему верю!

Крыть это было нечем.

Физиономия Димы приобрела досадливое выражение. Но за досадой, к удивлению Шумера, проглядывала не мелкая обида собственника, не возмущение идиотским поступком, а какое-то странное беспокойство, что девушка пропадет, вляпается с непонятным полубомжом в такие неприятности, что ни он, ни папа, ни папина «крыша» потом не спасут.

Надо же.

– Ты посмотри на него! – сделал последнюю, отчаянную попытку Дима. – Посмотри! – Он выставил руку. – Мужик идет к успеху, ага!

Шумер улыбнулся. Он специально отклонился, чтобы девушка могла оценить его внешний вид. Куда тут что спрячешь? Он потер щеку. Впрочем, все уже заросло, рассосалось. Верхний зуб только не спешил.

– Он много претерпел, – сказала Людочка. – Я ему нужна.

– Что?

– Это ее выбор, – произнес Шумер. – Но это не лучший выбор. И, наверное, не самая счастливая история.

– Вы не знаете, – прошептала Людочка.

Шумер опустил плечи.

– Возможно, я чего-то и не знаю. Вы выдержите?

Он посмотрел на Людочку.

– Люда, вы подумайте, – подала голос Настя.

– Он – шарлатан! – выкрикнул Дима.

Людочка оглянулась на говорящих и запахнула пальто, словно ей стало холодно.

– Я постараюсь, – сказала она Шумеру. – Вы не должны обо мне беспокоиться. Это правильно, что это мой выбор.

– Девять девятнадцать, – сказал Шумер, глядя ей в глаза.

На щеках Людочки выступил румянец.

– Я не знаю, что это значит.

Шумер не ответил.

– Можно? – встав, спросила девушка соседа с «дипломатом».

На лице мужчины отразилось непонимание, потом он сообразил, что его просто просят поменяться местами.

– Конечно-конечно.

Он переместился по полке к Диме. Людочка села рядом с Шумером.

– Лютый песец, – убитым голосом прокомментировал Дима.

– Сочувствую, – сказал мужчина с «дипломатом». – Если женщина что-то вбила себе в голову, бесполезно просить ее изменить решение. У меня и жена такая, и дочь недалеко от яблоньки упала.

– Да понятно.

Дима открыл бумажник и выловил оттуда три сотенных бумажки.

– Эй, дура! – он бросил банкноты Людочке. Две, крутясь, упали на пол, одна спланировала на «дипломат». – Это подарок от меня!

– Мне не нужно, – сказала девушка, прижимаясь к Шумеру.

– А как жить будете?

Дима порывисто встал и собрал деньги.

– Возьми, блин!

Он вырос перед Людочкой, рассерженный и взведенный. Сотенные тряслись в руке, трепетали крыльями с зеленоватым отливом.

– Мы возьмем, – поднял глаза Шумер.

– Ты, блин, не суйся! – брызнул слюной Дима. – Я не тебе, я ей! Нарисовался тут, иисус с побитой рожей.

– Мы возьмем, – повторила за Шумером Людочка.

Она сунула банкноты в карман пальто.

– Спасибо, – сказал Шумер.

– Вот не надо, да?

Дима, посмотрев на лежащего на верхней полке парня, с независимым видом рухнул на свое место.

– Вы лучше, чем казались мне изначально. Поберегите себя в Пустове, – сказал Шумер.

Дима усмехнулся.

– Я там не задержусь.

Он отвернулся к окну, за которым прекратили мелькать дачные участки и потянулась то ли промзона, то ли остатки былого, социалистического еще, колхозного хозяйства. Длинные здания из серого силикатного кирпича с датами постройки в виде выложенных красным кирпичом цифр на фронтонах чередовались с сараями, будками, навесами и проплешинами грязи. Какими-то диковатыми зигзагами, будто сами по себе, отдельно от зданий, летели щелястые, кое-где повалившиеся заборы.

– Может, парень, ты и нас одаришь? – хохотнул старший лейтенант.

– Да пожалуйста, – Дима бросил ему бумажник.

Как от надоевшей безделицы избавился.

– Извини, – старлей, багровея лицом, припечатал, будто гвоздем прибил, пойманный бумажник к столику. – Так с нами обращаться не надо.

– А мне все равно, – сказал Дима.

– Значит, дурак.

– И что?

– Возьмите, – из своих трех сотен Людочка через пространство между полками протянула две. – Вам нужнее.

– Не смей! – Дима перегнулся через мужчину с «дипломатом», пытаясь помешать девушке передать деньги.