Возвращение в Пустов

Тот качнул головой.

– Спасибо. Я стараюсь не пить в поезде.

– А у меня уже есть, – сказал Шумер.

Рука опустилась с верхней полки, растопырила пятерню.

– Я могу выпить, – сказал невидимый пассажир.

– На!

Стакан ткнулся в пальцы и уплыл наверх, позвякивая ложечкой.

Поезд замедлил ход. Мимо с пакетом, полным яичной скорлупы, прошел длинноволосый парень в драных джинсах.

– Так мы поднимаем или нет? – спросил Дима, приобнимая Людочку.

Та пихнула его локтем. Дима прижал девушку сильнее.

– Ты посмотри, сколько мы можем выиграть! – зашептал он ей. – Посмотри! И на платье, и на туфли тебе.

– А сколько проиграть? – не согласилась Людочка.

Шумер неожиданно подумал, что девушка вовсе не глупа и прагматична.

– Барышня, – скупо улыбнулся «бульдог», – я тут рассказывал вашему молодому человеку, что деньги не могут сделать человека счастливым.

– Могут! – возразила Людочка.

Рыжий Коля ел глазами Микки-Мауса на ее блузке.

– Не знаю, – сказал «бульдог». – Но сам я проигрышу нисколько не огорчусь. Что деньги? Ты живешь, ты дышишь. Это ни за какие деньги купить нельзя. И опыт. Как купишь то, что каждый пропускает через себя? Поражение – это что? Это возможность подняться в будущем. Ты уже знаешь, как и что может быть. Стоит это полутора тысяч? Я считаю, что вполне.

– Плюс хорошая компания, – добавил Коля. – Хотя мне моих денег будет жалко.

Раньше Шумер думал дождаться кульминации, чтобы напарники раскрутили мальчишку на безумную ставку в долг и поманили последним коном, где рыжий Коля (вот неожиданность!) сорвал бы «банк», но теперь решил, что можно и сейчас.

– А я согласен, – услышал себя Шумер словно со стороны. – Согласен с девушкой.

В определенные моменты он ловил себя на том, что раздваивается, и часть его превращается в немого зрителя, бесстрастно фиксирующего происходящее.

Она была холодна и равнодушна, эта часть, и, видимо, считала все вокруг спектаклем. Мало того, она довольно наплевательски относилась к телу Шумера. Другая же, брошенная на произвол судьбы, становилась неуправляемой, бравирующей и дерзкой. Ей все было нипочем, она любила край и стремилась к краю, конфликтуя с людьми, вещами и самой реальностью. Тело Шумера она испытывала на прочность.

Иногда Шумер замечал в себе и третью часть (троица – это было логично). Задавленная первыми двумя, эта часть была вечно преисполнена страха. Возможно, он редко ее ощущал именно из-за того, что она, чтобы выжить, стремилась вести себя как можно незаметнее. Тела Шумера ей было жалко, она за него беспокоилась.

– Че, доктор? – наклонился Коля.

– Я говорю, – улыбнулся Шумер, – что мальчишка не выиграет. Вы же мошенники, карточные шулера.

Ту-дук, ту-дук – как-то особенно громко прозвенели колеса на стыке.

Лицо у «бульдога» замкнулось, напряженная складка обозначилась под нижней губой. Рыжий Коля привстал.

– Чем докажешь?

– Ничем. Я вижу.

– Ну, вообще! Взял и обидел! – возмутился Коля и растопырил пальцы. – Эй, ты видел, что мы мухлюем? – обратился он к соседу с «дипломатом».

Тот мотнул головой.

– Не обращал внимания.

– Димыч, ну ты-то в курсе?

– Да я тоже вроде не заметил ничего такого, – сказал Дима, но особой уверенности в его голосе не было.

– Понятно. А вы, Людочка? – упорствовал рыжий.

– Что?

– Вы вот верите, что я с э-э…

– Алексей Александрович, – подсказал свое имя «бульдог».

Получилось очень естественно.

– …с Алексеем Александровичем заодно?

Девушка посмотрела на Колю, потом на «бульдога» Алексея Александровича, явственно похожего в этот момент на Жана Габена в роли комиссара Мэгре.

– Не знаю, – сказала она. – Вы какие-то слишком разные.

Коля кивнул, словно не ожидал иного.

– Вот что, уважаемый, – он поймал за рукав и потянул Шумера на себя, – вы готовы ответить за свои слова?

– Конечно, – сказал Шумер.

– Пообщаемся в тамбуре?

– Как хотите.

Они вышли в проход. Никто не возразил и не вмешался.

– Сюда, – Коля, перехватившись за поручень, двинулся к тамбуру в конце вагона.

Шумер направился следом.

Он улыбнулся, когда какой-то здоровый, накачанный парень с боковой нижней полки поднялся сразу за ним, пророс в проходе горой, перекрывая путь к отступлению. Так и пошли втроем. Щелкнула дверь, из мусорного ящика пахнуло вонью, белым пятном мелькнула туалетная дверь. Чтобы у Шумера не возникло малодушного желания спрятаться за нею, парень сразу перекрыл ее рукой.

– Чеши, дядя.

Толчок в плечо едва не бросил Шумера на спину рыжего картежника. Сильный, подумал Шумер. Может не рассчитать.

Под тусклой лампочкой в тамбуре курил плюгавый мужичок. На гостей он посмотрел без интереса, отвернулся к окну, на мгновение затуманив его дымным выдохом.

– Извините, – тронул его за локоть Коля, – у нас здесь важный разговор. Вы не могли бы вернуться на свое место?

Мужичок, востроносый, худощавый, сузил глаза.

– Надолго?

Рыжий Коля смерил взглядом улыбающегося Шумера.

– Думаю, минут на десять-пятнадцать.

– Смотрите, а то я долго без курева не могу, – сказал мужичок, гася папироску о сапожный носок.

Качок подвинулся, давая ему пройти.

– Смотрите, пятнадцать минут.

– Чеши, дядя, – буркнул спортсмен.

Шумер подумал об ужасно скудном лексиконе. Как с таким словарным запасом из двух слов выражать чувства? С неприязнью – понятно, а с любовью как? Или вообще с желаниями? Ему вдруг стало любопытно, многого ли сможет добиться человек, будучи ограничен всего одним словом. Скажем, если ему захочется пить…

– Эй, доктор! – толкнул его Коля. – О чем задумался?

Шумер отступил.

– Так, об ограничениях.

Коля переглянулся с качком.

– Ты хоть понимаешь, что сейчас произойдет?

– Думаю, будете бить, – сказал Шумер, уводя взгляд к окну. – Меня часто бьют за то, что я говорю правду. Я привык.

Спортсмен хохотнул и шагнул вперед.

– Умный дядя!

Третье слово, подумал Шумер. Далеко пойдет.

Затем ему прилетело в челюсть. Удар был резкий, сильный, Шумера впечатало в стенку, повело вправо, во рту стало солоно, и спортсмен, и Коля превратились в плохо видимые пятна. Второй удар пришелся в живот. Под вздох. Третий – отработанно – в переносицу. Это было как петарда, попавшая в мозг.

Бумм!

Шумер на долю секунды отключился, но сознание вернулось, чтобы издевательски фиксировать, куда и с какой силой наносятся следующие удары. Качок проводил неплохие серии. Тренировался.

Боль.

Шумер не мог сказать, будто он сжился с нею. Скорее, он ощущал ее приход, как визит старой знакомой дамы. Сначала напрягаешься, ждешь, неуверенно гадаешь, правильно ли помнишь, вызываешь схожие прошлые ощущения, чтобы определиться и после сказать себе: да, знаю, знаю, было такое.

У него треснуло ребро. В носу, конечно, сломался хрящ. Кровь, вполне возможно, залила все ниже ноздрей. Левый глаз заплыл. Бровь горела, наливаясь гематомой. Два зуба слева и один справа, кажется, были готовы покинуть насиженные места. В добрый путь!

Шумер улучил момент и сплюнул кровью под ноги.

Новый удар опрокинул его на пол, сделавшийся скользким и красным. Реальность закатилась куда-то, помигивая, за плафон.

– Ну, что, доктор? – услышал Шумер сквозь шум вселенной, закрутившейся в голове. – Ты все еще претендуешь на свою правду?

Коля стукнул его в колено. Твердая подошва, крепкая кожа – что может быть лучше для ботинка, которым бьешь соседа по купе?

– Вы – шулера, – вытолкнул Шумер с кровью.

– Мы деловые люди.

Шумер завозился на полу.

– Я вижу.

– Тебе добавить, уважаемый? – рыжий Коля придавил каблуком кисть Шумеровой руки. – Кстати, болеть ты будешь долго. У меня даже прогноза нормального нет. Месяца два, три, если повезет. Полгода тоже хорошо.

Шумер, вывернув шею, взглянул на него целым глазом.

– Пять… пятьдесят шесть минут.

– Ой, я бы на это поглядел, – рассмеялся Коля. – Накинь-ка ему, – приказал он качку. – Чтоб припух.

Кроссовки у спортсмена были фирменные, серые, с белыми вставками, «найк», бить он ими боялся, берег, поэтому просто поднял Шумера и, прислонив к тамбурной стенке, обработал на коротком расстоянии. Тум-тум-тум, тум-тум – и апперкот.

Да, боль. Боль в челюсти, боль в затылке.

Но опять же – старая знакомая. Разве у него такого не было? Разное случалось, даже похлеще. Крови вот много.

– Куда? Куда?

В сознание Шумера вклинился щелчок двери. Он подумал, что это очередная тетка с сумками. Интересно, увидит – пройдет мимо? Или кинется защищать? Качок тоже отвлекся, и Шумеру представилась возможность сползти вниз. Ух! – как на лифте. Только голова – не голова, а какое-то странное, вздувшееся и не совсем послушное сооружение. На месте носа – бог знает что. Что-то сипит.

А если глаз приоткрыть?

Реальность кое-как вылепилась из разноразмерных пляшущих пятен. Коля топтался у двери, в узкой щели белело лицо соседа с «дипломатом».

– Что вы там делаете? – напирая, спрашивал он.

– Голова не болит? – спрашивал Коля, удерживая дверь. – Смотри, заболит. И доктору уже не до тебя будет.

– Чеши, дядя! – присоединился к напарнику спортсмен.

Вдвоем они закрыли дверь, но сосед не прекратил ломиться.

– Откройте! – доносился его срывающийся голос. – Я сейчас проводницу позову. Он что, правду сказал?

Коля поморщился.

– Угомони этого, – сказал он качку. – Только аккуратно.

– Понял.

Щелкнула дверь.

– Ну, ты, дядя!

Спортсмен пропал из поля зрения Шумера, зато Коля приблизился, присел на корточки, пригладил под кепкой свои рыжие волосы.

– Вот че тебе не сиделось, доктор? – произнес он с каким-то даже сожалением. – Ну, пощипали бы мы богатенького идиота, кому от этого плохо стало бы?

– Мне, – сказал Шумер.

Коля наклонился.

– Ты его родственник что ли?

У Шумера нашлись силы шевельнуть головой.

– Нет. Не люблю, когда так.

– Да он бы нахлобучил тебя при первой же возможности! – сказал Коля. – Я этих тварей знаю. У них ничего здесь, – он стукнул себя пальцем по лбу, – нет. Ничего. Сынки депутатов да бизнесменов. Все свое в штанах, связи и деньги – у родителей. Гонору выше крыши. Кого хочешь, куплю, кого хочешь, продам. Он девчонку свою на кон поставил бы, точно тебе говорю. До кондиции бы довели – и поставил.

– И зачем? – спросил Шумер.

– Учить таких надо! – оскалился Коля. – В дерьмо макать. Чтобы не чирикали и место свое знали.

– И меня?

– И тебя учить. А как ты думаешь? Вступился? Глаза раскрыл? Кому? На людей посмотри! В Пустов приедешь, налюбуешься.

Рыжий еще раз засадил Шумеру ботинком по ребрам.

– Все, лежи, отдыхай.

Щелкнула дверь. Стало тихо.

Шумер решил последовать совету. Действительно, надо отдохнуть. Что там в итоге? Хорошо досталось почкам, грудь вся в синяках, как в медалях. Колет в районе печени. Ну, лицо, наверное, очень не похоже на то, к которому он привык. Ладно, поправится, зубы, глаз, нос – это быстро, это сойдет.

Шумер, подобрав ноги, сел.

Стук колес сделался громче, свет из окна замелькал – проезжали мост. Этот мост Шумер помнил, кажется, через реку Сужа, значит, до Пустова два часа. Хорошо.

Он посмотрел на кровь, темнеющую на брюках, и огорчился. Где сейчас брюки достанешь? Их нельзя, как карты, из рукава. Пальто-то и так темное. А брюки теперь, пожалуй, только выбрасывать.

Дверь осторожно приоткрылась. Но это оказался не Коля и не сосед с «дипломатом», это оказался давешний курильщик. Увидев картину с сидящим в крови Шумером, он на мгновение остановился, но, качнув головой, встал у стенки напротив.

– Смотрю, хорошо поговорили, – сказал он. – Жив?

Шумер кивнул.

– Что мне сделается?

– И то правда, если разговариваешь, – курильщик достал папиросы из квадратной пачки «Беломорканала». – Куришь?

– Нет.

Шумер выдохнул и, выпрямляя ноги, поднялся. Мужичок помог ему не упасть, придержал, не боясь испачкаться. Целым глазом Шумер уставился в окно, мост и река Сужа за которым уже кончились, и в метрах, и во времени отскочили назад.

– Красиво.

Оголенный по весне лес лез в глаза частоколом веток, словно желая привлечь внимание пассажира к своей судьбе.

– Как скажешь.

Курильщик закурил. Мимо, хлопнув дверями, в волне холодного воздуха проскочила тетка с сумкой, размазала каблуком кровь на полу. Не подскользнулась.

– За дело хоть били? – спросил курильщик, щуря в дыму карий глаз.

– Не знаю, – сказал Шумер. – Шулера.

– Играть что ли с ними полез?

– Дурака останавливал.

Курильщик хмыкнул.

– Дурака не остановишь, у него судьба такая – дурацкая. Написанная на его дурацком лбу.

– Все равно, – Шумер слегка развернулся и сморщился от боли. – Много ли правды в унижении дурака?

– За всех дураков встревать, здоровья не хватит, – философски изрек собеседник. – Тебя вот побили, кто ты после этого?

Шумер улыбнулся, сковырнул языком и выплюнул зуб. Тот звонко заскакал по металлическому полу.

– Человек.

– Но малого ума, – курильщик затянулся, выдохнул дым. – В наши времена бросаться на защиту всяких дураков самоубийственно.

– Я просто поступил так, как был должен, – сказал Шумер.

И выплюнул осколок второго зуба.

– Я вижу, – кивнул собеседник.

– Вы просто не знаете, что это значит.

– Почему? Знаю. Только смотреть надо наперед, в будущее, парень, на то, чем это может для тебя закончиться.

– И я так знаю, чем все кончится, – сказал Шумер, легко пробуя пальцем натянувшуюся, горячую кожу под левым глазом.

– И чем же? – спросил курильщик.

– Я умру.

Из-под пальца брызнуло.

– Тю! Мы все умрем, много ума не надо.

– Зато я знаю, где и когда.

– Нагадали что ль?

– Нет.

Курильщик сощурился, отогнал ладонью дым, заставляя его скручиваться в тающие, эфемерные завитки.

– Что-то мне казалось, будто тебя чуть ли не до смерти отделали, – неуверенно произнес он, подстраиваясь так, чтобы свет из окна и из плафона не бил в глаза.

– Да нет, где там до смерти.

Шумер качнулся, хрустнул, вправляясь, локоть.

– Не показалось же мне.

Мужичок едва не протянул руку – потрогать. Та же приземистая тетка с сумкой, возвращаясь, открыла дверь в тамбур, заметила наконец кровь.

– Вот же ж придурки, – пропыхтела она, протискиваясь в следующий вагон, – все им мало, режут друг друга и режут.

Ты-дым-ты-дым! – грозно прогремели колеса.

– Холодно, – сказал курильщик и затушил сигарету. – Пойду.

– Пока, – сказал Шумер.

Оставшись один, он постоял еще минут пять, слушая, как хлопают двери туалета, как повышается голос проводницы, что-то объясняющей невидимому и бестолковому пассажиру. Усмехнулся. Потихоньку прорезался из отека подбитый левый глаз, заморгал, заслезился. Исчезла ноющая боль над бровью. Проклюнулся, раздвинул десны новый зуб.

Кровь, гной Шумер смахнул рукавом.

За окном мелькнуло болото – черная вода и островки земли с белесой травой и березами, похожими на палки.

Живем.

Дверь открылась снова, явив Шумеру соседа с «дипломатом». Упрямый был человек.

– Они ушли, – сообщил он, заговорщицки блестя глазами. – А я сразу сюда, думаю, как вы. Этот амбал и меня побил.

Его взгляд опустился на измазанный кровью пол.

– А вас сильно, да?

– Терпимо, – сказал Шумер.

– Я просто не сразу понял…

– Ничего, вам не стоило лезть.

– Но как? – удивился мужчина. – Какие-то, извините, уроды… – он протиснулся в тамбур целиком со своим непременным «дипломатом». – А вы мне все-таки голову успокоили, я не мог не вступиться.

– Это не я, – сказал Шумер.

– А я верю, что вы. Вы как, в состоянии двигаться?

– Куда?

– Обратно, на место. Иначе займут. Я, конечно, попросил подержать, но, знаете, сейчас полагаться на кого-либо проблематично.

Шумер отлип от стенки.

– А как там с парнем?

– Злится на вас, – сказал сосед.

– Но деньги-то сохранил?

– Рыжий и этот… Алексей Александрович, они сразу разобрали свое, доигрывать не стали, – мужчина подставил Шумеру плечо. – Я уж подумал, не убили ли вас.

– Это вряд ли.

Вместе они прошли в вагон.

У бойлера стояла крупная женщина со злым лицом и держала пластмассовую кружку у крана. Тонкой струйкой тек кипяток.

– Вы нас не пропустите? – спросил Шумер.

– Вы не видите? – сразу окрысилась женщина. – Долью – и пожалуйста. Хоть по проходу раком. Ждите.

– Хорошо.

Нос перестал сипеть.

Шумер подумал: взведенные люди. Злые. А где причина? В поезде? В людях? Но человек не может сам по себе быть злым. Окружающее делает его злым. Только если я принадлежу к окружающему, получается, и я вношу свою долю в этот процесс?

Женщина посмотрела на него.

– Кипяток кончается, – сказала она. – Извините.

– Подождите до Пустова, – раздался голос проводницы из купе. – Там пополнят. А то воду хлещете как не в себя.

– Так бесплатная, – сказала женщина.

– Во-во, – выглянула проводница, – привыкли к халяве. А вы чего? – заметила она стоящих мужчин. – В туалет? Не работает.

– Нам пройти, – сказал Шумер.

– А, чай за шесть рублей, – узнала его проводница. – Морду, смотрю, успел расквасить. Понарожали уродов.

Сказала она это, впрочем, беззлобно, обыденно. Чего уж, факт жизни, понарожали.

Женщина с кружкой посторонилась. Шумер и сосед прошли, поддерживать Шумера уже не понадобилось.

– В тамбуре вы хуже выглядели, – сказал сосед.

– Там освещение плохое.

– Просто над бровью у вас…

– Что?

– Кажется, кровь была.

– Так я стер.

Они дошли до своих мест. Худой, волосатый парень в майке и шортах, увидев их, поднялся с нижнего сиденья.

– Ну, все, я больше не нужен? – спросил он.

– Нет, – сказал сосед с «дипломатом». – Спасибо.

Парень, кивнув, полез на верхнюю полку.

Шумер сел на освобожденное место, на свой край, вытянул ноги. Вместо шулеров обнаружился мрачный военный лет тридцати пяти в звании старшего лейтенанта и его, видимо, жена, коротко стриженная брюнетка с мягким тючком на коленях.

На столике перед ними парила химическая лапша. «Остров сокровищ» исчез. Кто его читал, интересно?

– Что-то вас не сильно побили, – наклонился, ловя Шумеров взгляд, Дима.

– Наверное, да, – сказал Шумер, закрывая глаза и откидываясь на стенку перегородки. В затылок выстрелило болью.

– А может вы с ними были заодно?

– Дим, ты совсем? – одернула его Людочка.

Шумер открыл глаза.

Действительно, подумалось ему, почему нет? Логичный вывод.

– Если бы я был с ними, я бы тоже убрался из вагона, – сказал он.

Мрачный старлей посмотрел на него острым взглядом.

– Киря, ты ешь, – сказала ему жена.

– Чего тут есть? – буркнул тот, играя желваками на бритых до синевы щеках. – Давай ты. А я потом.

Сосед щелкнул замками «дипломата», вытянул из его недр крохотный целлофановый пакет, развернул и вытащил два куцых бутерброда, украшенных тонкими кружками сырокопченой колбасы. Запах поплыл замечательный.

Шумер невольно сглотнул слюну.

– Хотите? – спросил его сосед.

– А сами?

– Я не ем в дороге.

Шумер улыбнулся.

– Я тоже разучился. Вы лучше армии дайте.

– Как скажете, – сосед пожал плечами и протянул оба бутерброда через проход между полками. – Будете?

Брюнетка посмотрела на мужа.

– Спасибо, мы возьмем. Киря, – она передала один бутерброд мужу, наклонилась к нему ближе. – И лапшу тоже съешь, пожалуйста.

Старлей дернулся, словно его пронзили раскаленным прутом, повел по свидетелям затравленным взглядом.

– Довольствия не дали, – выдавил он.

– Нас под Пустов перевели, – поделилась его жена. Она откусила чуть-чуть от своего бутерброда. – Приказ. А денег нет. И пайка нет. Ничего на складе нет. Даже крупы. Одни билеты на руки выдали, сказали, на месте все получим.

Старлей хмыкнул над миской.

Шумер наблюдал, как он ест, жадно заглатывая желтоватые ленты лапши, как ходят его щеки и блестят синтетическим жиром губы.

– А хотите крекеры? – спросила Людочка. – У нас крекеры есть.

– В бойлере вода кончилась, – сказал Шумер.

– Ой, у нас есть! – вслед за коробкой крекеров из пакета под ногами Людочка достала бутылку простой воды. – Угощайтесь.

Старлей кивнул.

– Спасибо, – сказала его жена и чуть повернула голову к Шумеру. – У вас кровь, вы знаете?

Шумер кивнул.

– Вот, – она достала из тючка блестящий квадратик, – это влажная салфетка. Она и для рук, и для лица.

– Спасибо.

Шумер надорвал пакетик и вытянул белую, похожую на промокашку тряпочку. Сложил вдвое, провел над глазами, по губам, по подбородку, собирая красные пятна. По ощущениям казалось, будто чей-то язык облизал кожу.

Собачий? Человечий?

– Так лучше?

– Да, – улыбнулась женщина.

Улыбка на мгновение преобразила ее лицо, сделав светлее и моложе. Шумер подумал, что она удивительно хороша.

– Девять двадцать семь, – сказал он.

Салфетку некуда было деть, и Шумер просто скомкал ее в кулаке. Вставать и идти выбрасывать не хотелось.

– Что?

– Девять двадцать семь.

– Не понимаю, – женщина оглянулась на мужа.

Тот подбирал пластиковой вилкой остатки лапши.

– Наш сосед – загадочная личность, – пришел на выручку мужчина с «дипломатом». – Мне сказал, когда у меня пройдет голова, и, представьте, не ошибся.

– Но что значит «девять двадцать семь»?

– Видимо, время.

– Время чего?

Сосед посмотрел на Шумера, который молчал.

– Скорее всего, это время какого-то события.

– Но какого? Хорошего или плохого? – заволновалась женщина.

– Настя! – одернул жену старший лейтенант. – Что ты, честное слово! Сказал человек и сказал. Хрущев вон коммунизм обещал. Сбылось?

Он отряхнул крошки с ладоней в пустую миску и кивнул мужчине с «дипломатом».

– Спасибо. Бутерброд был в тему.

– Кирилл, – легко толкнула его жена, – а у тебя что-нибудь намечается к половине десятого? Мы во сколько в Постниково приезжаем?

– Давай не при людях, – скривился старлей. – Ты бутерброд доешь. А то держишь его, как сокровище. Можно?

Он взял предложенную Людочкой бутылку воды. Щелкнул, заголубел на столике раскладной стаканчик.

– Этот «девять двадцать семь» только что меня на бабки опустил, – с обидой в голосе заявил мажор Дима.

– Серьезно?

Старлей отвлекся от наполнения стаканчика.

– На полторы тысячи.

– Ё!

Вода пролилась на брюки.

– Киря! – потянулась к бутылке жена.

– Все, все, – старший лейтенант совладал с собой. – Это же три оклада, Настя! Три оклада!

– Не слушайте его, – возразил сосед с «дипломатом». – Молодого человека едва не облапошили, а он думает, что едва не выиграл.

– У кого?

– У шулеров.

– Да какие они шулера! – сорвался на крик Дима. – Алексей Александрович что сказал? Что деньги для него значения не имеют! Для него опыт важен.

Шумер улыбнулся.

– Это он вас к проигрышу готовил.

– Да как бы я проиграл?

– Очень просто, – сказал Шумер. – Через кон слетели бы с «бочки», не набрав очков, а Коля, который рыжий, поймал бы фарт. Вы же слышали, как он жаловался, что ему не везет. А тут повезло бы.

– Это что, ясновидение такое?

– Но почему они тогда ушли, не доиграв? – спросил Диму сосед с «дипломатом». – Согласитесь, были бы честные люди…

Шумер закрыл глаза.

– Деньги не являются мерилом человеческого труда, – заговорил он. – Они единственно являются мерилом человеческой жадности. Да, это лукавый посредник, который предлагает как бы равноценный обмен одного товара на другой через возможность судить через себя об этой равноценности. Но здесь-то, господа, и кроется грандиозный обман. Потому что наибольшей ценностью после признания за деньгами права оценивать любой товар, произведенный человеческим трудом, и даже самого человека, становятся, увы, сами деньги. А все остальное неизбежно теряет в цене, как вторичный от них продукт.

Шумер умолк, перевел дыхание. Глаза его так и остались закрыты. Ну, вот, подумалось ему, понесло.

Несколько секунд во всем вагоне было тихо. Ни рева детей, ни разговоров, ни постукиваний и поскрипываний полок и сочленений, непременных во время поездки. Ничего, словно голос пассажира, прижавшегося к перегородке и имеющего шесть рублей в кармане пальто, неожиданно подчинил и людей, и вещи своей власти.

Впрочем, стоило за одно, за два купе звякнуть ложечке в стакане, и звуки, освобожденные, посыпались отовсюду, нагоняя друг друга, нахлестывая – и заговорили все разом, и музыка заиграла, и какого-то ребенка тут же одернули на гортанном, незнакомом языке.

Сосед с «дипломатом» хмыкнул.