Полынь-вода

– Что впереди? – вскинув глаза, спросил Даниш.

– Квартира, все остальное, – уточнил Кутько.

– Не будем об этом, – оборвал неприятный разговор Иван.

– Ладно. – Сергей Иванович протянул руку. – Не будем, так не будем. До свидания, мне в другую сторону…

По-мужски, неумело, влез в душу парня бригадир. Растревожил чувства к Марине, сказал прямо, что знал. Значит, не секрет уже в цехе, что неравнодушен он, Иван Даниш, к кладовщице. Может, и она знает?..

Эти мысли совсем расстроили его. В общежитие с таким настроением ему идти расхотелось. Он сел в первый, пришедший на заводскую остановку автобус, и уехал в город. Долго бродил по улицам, со щемящей грустью поглядывал в светящиеся окна жилых зданий и думал о Марине.

IV

Город уже спал. По мокрому асфальту полз едва заметный туман. Равнодушно мигали светофоры. На них смело катили редкие в такой час автомобили.

Марина со своей подругой Ниной возвращались с танцплощадки. Все маршрутные автобусы давно ушли и девушки шли пешком.

– Скука. – Нина зевнула. – Целый вечер на танцплощадке пропрыгали, а домой без кавалеров идем.

– А ну их, – равнодушно отозвалась Марина. – У них всех одно в голове.

– Так уж.

– Так. – Марина привычным движением откинула назад спадавшие на глаза золотистые волосы, поправила шарф. – Без провожатых доберемся.

– А мне вот провожатого не хватает.

– Появится еще. Не торопись.

– Злая ты на парней. Может, свою школьную любовь забыть не можешь?

– Петьку, что ли?

– Его.

– Ну, ты даешь… Он же, кроме своей гитары, никого не видел и не видит. Одно слово – музыкант. Поцеловались пару раз, вот и вся любовь.

– А сейчас никто не нравится?

– Ты не поверишь, но никто.

– Точно?

– Зачем мне тебя обманывать.

– А Лешка из твоего цеха?.. Ты как-то говорила.

– Да я и сама не пойму.

– Значит, пока у тебя ничего ни с кем не клеится.

– Значит…

– Люську на танцах видела? – чтобы переменить разговор, спросила Нина.

– Видела.

– Опять во всем новом. И откуда у людей столько денег?

– Папа – заведующий магазином.

– Да-а?

– Да. А ты что думала?

– Везет же людям. Сама худющая, глядеть не на что, а разоденется – фирменная девочка, ничего не скажешь.

– Приоденемся и мы.

– Когда? – Нина невольно окинула взглядом поношенную болоньевую куртку подруги, глянула на свои застиранные до белых пятен джинсы. – До светлого будущего, о котором нам с тобой в школе талдычили все десять лет, мы не доживем, а в настоящем нас не жалуют. Только и знают, что призывают к скромности. Мол, при социализме все равны, все живут одинаково. Ты веришь в это?.. Молчишь – и правильно делаешь. Вот какая твоя зарплата?.. Сто двадцать рублей?.. Еще нормально. А моя – восемьдесят. Лаборантке больше не положено. Отца у меня нет – сбежал. Помощи ждать не от кого…

Это Марина слышала уже десятки раз: когда Нина была не в духе, она всегда жаловалась на свою судьбу.

– Все на своем горбу, все!

– Не прибедняйся.

Нина нервно усмехнулась, привычным движением пальцев растерла ямочку на своем выступающем вперед подбородке. Ее круглое, полное лицо начало покрываться красными пятнами.

– Я не прибедняюсь, я так… Тошно. По телевизору одно говорят, а в жизни совсем другое… Кто наглее, тот и живет. Вот время пошло.

– Всегда так было. Что при царизме, что при нашем социализме. Люди у нас такие.

– Какие?

– Завидущие.

– Да?

– Да.

– Наверное…

Они замолчали. Брели по тротуару не спеша, думали каждая о своем. На улице было тихо. Неоновые вывески, казалось, понимающе и насмешливо смотрели на них.

– Вот и пришли. – Нина остановилась. Она жила в трехэтажном старом доме рядом с площадью Октябрьская. – Зайдешь?

– Поздно уже.

– Ничего не поздно. Подождут тебя твои старики. Пошли. У меня дома никого нет, мать в третью смену работает. Ну?..

– Ладно, на минутку, – сдалась Марина.

Нина повеселела.

Они поднялись на третий этаж по крутой обшарпанной лестнице. Нина достала ключ, щелкнула замком.

– Проходи.

Марина хотела разуться, но Нина запротестовала:

– У нас не убрано. Проходи, проходи в зал, я сейчас.

Она ушла на кухню. Марина села на диван, взяла газету, пробежала глазами несколько строчек и положила обратно: читать не хотелось. Встала, прошлась по комнате. Все здесь было ей знакомо с первого класса, когда подружилась с Ниной. За эти годы в квартире почти ничего не изменилось: старенький телевизор «Рекорд-6», одежный шкаф, журнальный столик, два кресла, с десяток вазонов. Разве что новый палас появился, да светильник…

– Марина! – послышался Нинин голос из кухни. – Иди сюда.

На столе, застланном зеленой клеенкой, стояли овощной салат, яичница, открытая консервная банка со ставридой и полбутылки крепленого вина.

– Садись, поужинаем. – Нина пододвинула стул. – Гулять, так гулять. Ну…

Выпив, размякли.

– Слушай, – оживилась Нина, – а давай выйдем замуж. За людей серьезных, пусть немолодых, но с деньгами. Ну их, этих малолеток. Что с них толку, а?

Марина удивленно посмотрела на подругу.

– Шутишь?

– Нисколько. Я об этом давно думаю. Любви все равно нет. А если и есть, меня никто не полюбит. Толстая я, нестандартная. – Нина хлопнула себя своей крупной красной ладонью по щедро налитому колену. – Не тот сорт. Ты – другое дело…

– Не преувеличивай.

– Ладно, не будем.

Нина взяла пустую рюмку, отрешенно уставилась на нее.

– Тяжело нам с мамой: одни да одни. А я не хочу быть одной. И копейки до получки тоже считать не хочу. Я тебе об этом как-то говорила, но ты всерьез не восприняла. Вот найду себе хорошего человека и выйду за него замуж. Пускай он будет уже в годах. Ну и что. Главное, с достатком. Ну и, конечно, не жмот.

– Ты просто сегодня не в духе, вот и плетешь разную ерунду. – Марина встала. – И вообще, я думаю, все будет нормально. Люди живут, женятся, выходят замуж, получают жилье… Мы не исключение, все у нас еще впереди.

– Ага, надейся и жди. Как в песне. Но я не хочу ждать светлого будущего, надоело. Люська вон вся в заграничных шмотках ходит, и в институте учиться. Мы же с тобой работаем, а того не имеем, что эта мымра.

– Далась тебе эта Люська.

– Обидно просто. Ты не сердись.

– Да что уж. Я пойду.

– Осталась бы на ночь.

– Не-а.

Марина оделась.

– Пока.

– До свидания.

Проводив подругу, Нина села на кухне за стол и от нахлынувшей жалости к себе заплакала.

V

Среди ночи в квартире Залесских резко и протяжно зазвонил телефон. Павел Семенович осторожно, чтобы не потревожить жену, поднял с мягкой перины свое тучное, но еще крепкое, несмотря на пенсионный возраст, тело, вышел в коридор, снял трубку.

– Слушаю.

– Это Павел Семенович?

Далекий женский голос спрашивал вежливо и почтительно.

– Да.

– Сегодня утром скорый поезд «Варшава – Москва» прибывает в Минск. Встречайте своего друга. Встречайте.

В последнем слове, показалось Залесскому, были повелительные нотки.

Он хотел было спросить, кого именно встречать, но услышал короткие гудки. Повесив трубку, недоуменно подумал: «Кто бы это мог быть?..» Не находя ответа, поплелся в спальню. Заметив в приоткрытую дверь Марининой комнаты пустую кровать, раздраженно подумал: «Гуляет, паскуда… Третий час ночи…»

В спальне Павел Семенович помалу успокоился, но сна уже не было – из головы не выходил телефонный звонок и холодно-вежливый голос: «Встречайте…» Разболелась голова.

Залесский опять встал, рассеяно поглядел на жену. Раскинувшись на широкой кровати, она спала. Из-под расстегнутой ночной сорочки виднелась дряблая шея и расплывшаяся грудь.

– Черт бы все побрал, – прошипел зло Павел Семенович.

Выпив таблетку анальгина, он оделся и вышел на улицу. Не замечая сырости, долго стоял, пока поймал такси.

Ночь неторопливо таяла. Неоновая вывеска «Вокзал» призрачно глядела своими зелеными глазами на бледный восход солнца, слегка окрашивающий небо. На Привокзальной площади в несколько рядов стояли такси – ждали скорый поезд. Перрон дремал. Лишь в зале ожидания было многолюдно. У буфета выстроилась длинная очередь. Павел Семенович встал в нее. «Встречайте…» – не покидала его тревожная мысль.

Высокая румяная буфетчица то и дело отвлекалась. Это еще больше раздражало Залесского. В другой раз он бы не сдержался, но теперь вместе со всеми топтался, терпеливо ждал своей очереди. Наконец, она подошла.

– Какао, – буркнул Павел Семенович. – Со сливками.

Взял горячий стакан, пошел к столику.

– Сдачу возьмите, – услышал позади голос буфетчицы.

Вернулся, не считая, высыпал копейки в карман, отпил из горячего двухсотграммового стакана обжигающий напиток и тупо уставился в окно…

Неожиданно из громкоговорителя раздалось:

– Уважаемые пассажиры, скорый поезд «Варшава – Москва» прибывает на станцию «Минск».

Залесский торопливо допил оставшийся какао и с похолодевшим сердцем вышел на перрон.

«Кого встречать?.. Зачем?..»

Над железнодорожными путями висело застланное дымкой солнце. Его лучи падали на рельсы, желтозубо кривлялись и дрожали при приближении пассажирского состава. Спустя минуту они исчезли: скорый прибыл.

Перрон тут же оброс народом, наполнился людским говором, смехом. Шум помалу начал стихать, когда поезд стал отправляться. Вскоре перрон опять опустел. Вдоль железнодорожного полотна прохаживались лишь несколько человек. Из них выделялся тонконогий подтянутый старик в меховой куртке. Павел Семенович присмотрелся и облегченно вздохнул: он узнал Анджея Мозолевского, своего старого знакомого из Польши…

Приезжий, почувствовав на себе взгляд, повернулся. Глаза Залесского и гостя встретились. Какое-то мгновение они смотрели один на другого. Наконец, Павел Семенович суетливо поправил галстук и подался к приезжему.

– Анджей?

– Я.

Они резко и холодно обнялись.

– Не ждал тебя. Надолго?

– Нет, я проездом.

– Отойдем, поговорим…

Залесский взял из рук гостя чемодан, воровато зыркнул по сторонам и направился в сторону сквера.

VI

Когда-то у Павла Семеновича Залесского была другая жизнь. Отец его, Семен Демьянович Залесский, имел в своей собственности обширный хутор под Кобрином, что на Брестчине, держал большое хозяйство. Мужик расчетливый и скупой, он решил выгодно женить своего младшего сына. Остальные сыновья, а их всех было шестеро, поженились. В невестки Павлу Залесский-старший присмотрел дочь лавочника – девушку худосочную, простоватую, но с богатым приданым. Павел был не против этого брака, сулившего ему сытную жизнь. Однако женитьба не состоялась – 1 сентября 1939 гитлеровская Германия напала на Польшу, а уже 17 сентября на землю Западной Белоруссии, на территории которой был и хутор Семена Демьяновича Залесского, вступила Красная Армия. Спустя месяц большую часть земли, а также хозяйственные постройки и живность семьи Залесских оккупационная власть национализировала. Семен Демьянович попытался сопротивляться, даже выстрелил из охотничьего ружья в воздух, но тут же был схвачен, арестован и отправлен в местное НКВД. Его немедленно осудили и сослали в Сибирь. Мать Павла, женщина слабая, набожная, не перенесла этого и вскоре умерла. Лавочника вскоре тоже осудили, вроде бы за спекуляцию, а его дочка вышла замуж за местного учителя, который по идейным соображениям поддержал Советскую власть. Все, что задумывалось Залесским-младшим, и должно было осуществиться, как-то быстро рухнуло. Затаив зло на Советы, Павел стал тихо жить в отцовском доме, половину которого отдали под склад. От природы боязливый, слабовольный, он, наверное, прожил бы так всю жизнь, если бы не Отечественная война. Но его забрали в армию. Уже через неделю, в новеньком обмундировании, он ехал на полуторке с бойцами навстречу фронту.

Погода в тот день стояла душная. Трава по обочинам дороги никла, желтела и начинала скручиваться, хотя до осени было еще далеко. Лениво покачивались обсыпанные пылью листья на кустах и деревьях. В небе было ясно и необычно тихо. Хотелось спать. И тут неожиданно налетели немецкие самолеты. Посыпались бомбы. Небольшая колонна грузовиков с солдатами в беспорядке остановилась, задымила. Рядового Залесского кинуло взрывной волной через борт машины в сторону…

Когда он очнулся, то сначала ничего не понял: вокруг было тихо-тихо, и только откуда-то издалека доносился монотонный, приглушенный звон. Рядом лежала перевернутая полуторка. Возле покореженной кабины корчился в предсмертных судорогах шофер, его правая нога, прижатая колесом, обгорела. На ней виднелась красновато-желтая гноящаяся кожа…

Залесский поднялся, хотел было помочь шоферу, но из-за машины вышел рослый немец с автоматом на груди. Он молча взял за плечо Залесского, повернул и грубо толкнул в спину.

– Шнель!..

Не обращая внимания на умирающего шофера, повел на дорогу. Неподалеку толпились плененные красноармейцы. Всех их охранники с собаками погнали к ближайшей деревне, закрыли в сарае. Несколько суток держали без еды, почти не давали пить. Наверное, некоторые из пленных умерли бы или сошли с ума, если бы не пошел проливной дождь. Он лился сквозь дырявую крышу, а они, голодные и измученные, стояли с раскрытыми ртами и ловили живительные струйки. Красноармейцы немного ожили, но ненадолго. Их вывели из сарая и погнали к лесу. Возле глубокой канавы построили в две шеренги, направили пулеметы. Залесский сразу же обмяк, дышать ему стало трудно. Хотелось закричать, но он лишь просипел:

– За что?..

Стоявший рядом сержант прикрикнул:

– Молчи!..

Залесский с ненавистью глянул на него и, захлебываясь, закричал:

– Ты молчи, ты, ты!..

Он толкнул впереди стоящего красноармейца и пошел к немцам.

– Я не хочу, не хочу умирать!..

Вперед вышел немецкий офицер и на чистом русском языке спросил:

– Кто еще не хочет умирать?

Из передней шеренги пленных сделал боязливый шаг вперед невысокий худощавый боец с перебинтованной наспех рукой. Он ничего не говорил, только кривился в нервной усмешке. На его грязном испуганном лице застыли маленькие глаза, а с костистого носа обвисала большая капля пота…

– Хорошо, – удовлетворенно ухмыльнулся офицер. – Жить всем хочется. Еще есть?..

Пленные молчали.

– Фойе! – махнул рукой офицер, махнул так легко и спокойно, точно где-нибудь на людной улице увидел милое ему женское лицо.

Вздрогнув, взвыли пулеметы. Небо колыхнулось и, показалось Залесскому, стало падать…

По приказу офицера, Павел и второй вышедший боец присыпали трупы землей. Обоих после этого немцы посадили в грузовик и повезли с собой. Но по дороге случилось неожиданное: уцелевшая группа отступающих красноармейцев напала на фашистов. В затянувшейся перестрелке пленные – Павел Залесский и раненый в руку боец – сбежали.

Залесский подался за Пинск, прибился к затерянной в полесских болотах крохотной деревеньке, где отрастил усы, бороду и прожил у одинокой сердобольной старухи всю войну, прикидываясь убогим и больным. После победы над фашистской Германией, когда с фронтов начали возвращаться немногие уцелевшие мужики, и стало выясняться, кто и где был в лихие годы, как воевал и что делал, Залесский решил уходить с деревеньки и прописаться в каком-нибудь городе, где можно легко затеряться. Так Павел Семенович оказался в Минске. Он сменил несколько занятий, прежде чем нашел себе работу по душе – устроился кладовщиком на хлебозавод. Приворовывая, жил сытно и тихо. Женился поздно, лишь в конце 50-ых. Супругу взял себе под стать – женщину хозяйственную и прижимистую, работавшую в заводской столовой поваром. Молодые сняли угол в коммуналке. Детьми обзаводиться не торопились. «Успееться одеть это ярмо», – говорил Павел Семенович. Жена, Зинаида Григорьевна, молчаливо соглашалась. Только когда получили благоустроенную квартиру, решили заиметь ребенка. Родилась дочь. Воспитывали ее Павел Семенович и Зинаида Григорьевна строго – ничего лишнего. Ограничивали ребенка даже в самом необходимом – игрушках, одежде.

К старости Залесские стали еще скупее. Павел Семенович все чаще стал задумываться, где бы найти богатый источник дохода. Планам этим помог осуществиться случай.

В день пятидесятилетия жены Залесский против своего обыкновения решил сделать ей подарок. В магазинах ничего подходящего он не нашел и отправился на Сторожевский рынок.

На небольшом пятачке земли, окруженном ветхими постройками старого города, было людно, шумно и по-летнему, несмотря на начало осени, душно. Минчане и жители близлежащих деревень продавали собак и кошек, поросят и птицу. Тут же предлагали свой товар выходцы из других городов и союзных республик.

Деловитые черноусые горцы расхваливали кожаные пиджаки и туфли. Добродушные аксакалы в тюбетейках предлагали купить цветастые халаты и кофты. Северные соседи из Прибалтики озабоченно показывали прошитые молниями и заклепками модные куртки и брюки…

Меж торговых рядов суетились говорливые цыганки. Одни из них продавали шерстяные платки и игральные карты, другие гадали, третьи скупали различные товары, чтобы выгодно сбыть их где-нибудь в другом месте.

Были на рынке и зарубежные туристы, в основном поляки. Озираясь по сторонам, они предлагали помаду, солнцезащитные очки, бижутерию…

Залесский, ничего не купив, направился к выходу, когда его остановил за руку молодой поляк с модной бородкой и глазами показал на фен, лежащий на огромной сумке.

– Дешево продаю, бери…

Павел Семенович, примерившись к цене, купил.

– Возьми и это. – Поляк достал из внутреннего кармана пиджака губную помаду. – Дешево…

Залесский отказался. Тут же к торговцу подступила верткая рыжеволосая женщина.

– Сколько стоит? – быстро спросила она.

– Пять рублей, – ответил поляк.

– Еще есть?

– Есть.

– Беру по три рубля все.

Поляк, помявшись, извлек из сумки увесистую коробку и отдал рыжеволосой. Она, рассчитавшись, тут же растворилась в толпе.

– Для чего ей столько, – спросил Павел Семенович длинноногого прыщеватого парня, который тоже наблюдал за этой сделкой.

Парень смерил презрительным взглядом Залесского и небрежно ответил:

– Перепродаст по рублей семь. А может, и по большей цене…

Озадаченный Павел Семенович направился домой, прикидывая по дороге выручку спекулянтки. Выходило, что она заработает, по меньшей мере, половину его пенсии.

С того дня он зачастил на рынок. Вскоре начал скупать мелкие товары. Продавал их с помощью жены. На Сторожевке познакомился с Анджеем Мозолевским – парикмахером из Люблина, который регулярно привозил ходовые товары. Левое ухо поляка было обезображено какой-то давней раной.

– Что это у тебя? – спросил как-то Залесский у Анджея Мозолевского.

– Подстригался у одного молодого, неопытного парикмахера, а он мне ножницами по уху… Чуть голову не отрезал. Представляешь?..

Павел Семенович, представив, невольно вздрогнул.

– Это же членовредительство. За такое от работы отстранять надо, а то и убивать.

– А я и убил, – нахмурившись, выдавил поляк. – Потом.

– Шутишь?

– Шучу…

Любивший шутки, он был серьезен в торговле. Поэтому и приехал опять…

– Ты чего так внезапно, случилось что-нибудь? – спросил Залесский, подозрительно глядя на Мозолевкого.

– Нет, нет… Трудно вырваться сейчас. – Поляк виновато усмехнулся, нервно почесал несколько длинноватый, высыхающий нос. – Неспокойно у нас.

– Как неспокойно? – не понял Павел Семенович.

– Кризис. Поэтому люди недовольны, бастуют…

– Как бастуют?

– Не выходят на работу, требуют смены власти.

– Не пойму я.

– Не будем об этом. Наше дело – коммерция.

– Ладно. Что привез?

– Целлофановые пакеты.

– Много?

– Целый чемодан.

Сговорившись о цене, Залесский забрал чемодан и поехал домой. Марина уже была дома, спала. Жена чистила на кухне картошку.

– Ты где был? – зевая, спросила она.

Павел Семенович рассказал.

– Как же все продать? – Зинаида Григорьевна задумалась. – Это же столько пакетов!..

– Марина поможет, – высказал давно зревшую мысль Залесский.

– Ребенок еще, – возразила жена.

– А по ночам шляться не ребенок?! – вспылил Павел Семенович. – Двадцать лет сейчас исполниться. Пускай учиться жить!..

Зинаида Григорьевна замолчала. Залесский угрюмо выпил стакан молока и пошел досыпать. Раздеваясь, сухо заметил:

– Анджей поехал в Москву. Через неделю будет ехать обратно. Надо отдать ему за пакеты деньги…

VII

Иван с трудом разлепил сонные глаза. В комнате было тихо. Сквозь тонкие шелковые шторы заглядывала набухшая синь неба. В раскрытую форточку пробивался ветерок. Он лениво гонял едва видимые пылинки, поднимая их со стола, тумбочек, телевизора…

Отбросив одеяло, Иван сел на кровати. Ему вспомнилось вчерашнее. Чтобы не думать о нем, не мучить себя мыслями о Марине, он резко поднялся, сделал физическую зарядку и пошел в умывальник.

В коридоре было прохладно. В углу, на недомытом полу, блестела широкая лужа, рядом лежала мокрая тряпка. «Мишка Цыбульский дежурит», – сразу определил Иван. Он не любил этого парня, хотя знал его мало, больше по внешности. Невзрачный, болтливый, он одевался всегда вызывающе модно.

Мишка, стоя перед зеркалом в умывальнике, аккуратно подбривал свои холеные черные усики.

– Здоров, – буркнул Иван.

– Приветствую, – не поворачивая головы, ответил Мишка.

Он был в новеньких джинсах и в голубой майке с броской надписью «Адидас».

Иван умылся, побрился и пошел одеваться, а Мишка все еще стоял в умывальнике, внимательно всматриваясь в свое зеркальное отображение. Домывать пол он явно не торопился.

Часы уже пробили 10—00. По радио передавали последние новости. Диктор одинаково бесстрастным голосом говорил о подготовке трудовых коллективов к проведению Ленинского коммунистического субботника, продолжении космического полета Владимира Ляхова и Валерия Рюмина на борту орбитальной станции «Салют-6», всеобщей забастовке государственных служащих Великобритании, Китайской агрессии против Вьетнама, наводнении в Польше… И только когда заговорил о паводке на Полесье, немного оживился. В словах диктора зазвучали нотки сопереживания:

– При участии первого секретаря Центрального Комитета коммунистической партии Белоруссии Петра Мироновича Машерова правительственная комиссия и руководители пострадавших от наводнения областей с учетом создавшейся обстановки разработали дополнительные меры по борьбе со стихией и ликвидацией последствий затопления. Перед всеми партийными, советскими и хозяйственными организациями поставлены четкие и конкретные задачи: обеспечить доставку во все отрезанные населенные пункты продовольствия, уберечь от разрушения жилища и хозяйственные постройки, использовать все возможности для спасения сена и других кормов, вывозки картофеля, свеклы с буртов и кагатов…

Внимательно выслушав, Иван выключил радио, сел завтракать. Ел нехотя, через силу. Вместе с весенним теплом в тело, казалось, вливалась какая-то слабость, сонливость. Иван хотел было после завтрака прилечь, но в дверь постучали, и в комнату вошла воспитательница общежития Зоя Владимировна Чуйко, моложавая бойкая женщина.

– Сегодня уборка территории, – коротко сказала она. – Собирайся.

Делать было нечего. Иван оделся и пошел во двор. Там уже работали. Несколько человек, в основном ребята, вскапывали грядки. Девушки убирали мусор, подметали площадку. Иван взял лопату и направился к грядке. Его встретили довольно.

– Нашего полку прибыло.

– Подмога добрая.

– Выбирай себе делянку…

Иван очертил для себя сравнительно большой участок, по-хозяйски поплевал не руки и взялся за работу. Лопата в землю входила легко, черенок тут же почернел от жирной и липкой земли. Данишу вспомнилась Долинщина, родная деревня Заболотье, прибывная вода… И захотелось ему домой, подальше от этой городской суетливой жизни, от своего общежития, в котором жило несколько сотен человек, но не было среди них ни родственников, ни друзей, за исключением Алексея, ни просто хороших знакомых, с кем можно было бы просто посоветоваться, излить свою душу.

Соскучившись по сельской, привычной с детства работе, Иван копал умело, даже ожесточенно. Любовные чувства к Марине, роившиеся внутри его, помалу заглушались и, казалось, с испариной земли поднимались высоко-высоко в небо, чтобы там, то ли исчезнуть, то ли вернуться через какое-то время с новой силой.

VIII

Воспитательница общежития Чуйко устало присела за письменный стол в своей комнате на первом этаже, которая служила жилищем и кабинетом одновременно. «Старею, – подумала она, глянув по привычке в зеркальце. – Старею…» На ее худощавое, скуластое лицо, тронутое мелкими, но уже заметными морщинками, наползла тень старой подруги – грустной и неопределенной задумчивости.