Озорные записки из мертвого века. Книга 1

Сколько прошло времени в состоянии плавленых сырков, не знаю, когда наши коллеги вернулись, толкая нас в бока кончиком больших пальцев красивых ступней (Ричард Олдингтон. «Смерть героя»), мы разули глаза и увидели по две бутылки (о, чудо!) холодного лимонада в руке каждой. И услышали: «Недалеко стоит военный морской катер… Правда, там воздвигли забор и в воротах стоит автоматчик, но в их зоне чистая вода и отличный пляж – морячки резвятся! Нам не к чему туда, а вот вы, мужики, можете, если уговорите постового, всласть искупаться». Через двадцать минут мы стояли перед красивым тихоокеанским морским постовым, упрашивая его пустить нас в зону покупаться. Предложить ему нам было нечего, но, глядя на нас, и чувствуя по себе (он был экипирован для вахты и одежда, промокшая насквозь от его пота, туго прилегала к его юному телу) что мы испытываем, он, рискуя гауптвахтой, сказал: «Шустро раздевайтесь до трусов, одежонку в комок, и швырк один за другим мимо меня. Только к „кораблю“ близко не подходите!» Через минуту мы были у катера, в воде плескались с дюжину голых молодых парней. Я оглянулся: чистой воды было предостаточно для среднего дикого пляжа. Вот «чистого берега» – мало! Все побережье было завалено ржавеющими остовами морских судов, цепями, якорями (я не случайно выделил последние, скоро прочитаешь, почему?). Мы с шумом врезались в «пучину» нижнего Амура.

Заплывать было, собственно, некуда, если только плавать вдоль берега, поэтому мы сгрудились у катера. Наплескавшись и охолодившись (вода-то как парное молоко, но все же – Амур!), мы стали рассматривать «корабль». Это был вооруженный пушками на носу и корме военно-морской катер, который мог идти и по Амуру и его притокам (типичный для дальневосточного военно-морского Округа). Не долго мы глазели, как вдруг что-то с шумом и огромными волнами врезалось не далеко от нас в воду (кстати, глубина была достаточная, чтобы морской катер стоял в двух метрах от берега). Вскоре мы увидели вынырнувшую голову. Не успели опомниться, как шумные разрывы воды (как при взрывах глубинных бомб) стали окружать нас со всех сторон: ныряли с корабля. Да не с палубы, и даже не с капитанского мостика, а смотровой башни, которую можно было с нашего положения увидеть, только задрав сильно голову. Не буду врать и гадать – не знаю, какая там была высота. На башне стояло несколько мужских голых тел, которые казались мне величиной с две спички (вот и суди, читатель, сам о высоте башни!). Нам страшно захотелось туда, на башню! Не нырнуть, а просто посмотреть с ее высоты на воду. И мы рискнули пойти на корабль, благо, вход на него не охранялся. Мы в затылок друг другу, вслед за голым моряком двинулись на башню… И вот мы стоим и смотрим вниз: жуть и только! Вода где-то далеко-далеко под нами. Гораздо ближе капитанский мостик, верхняя палуба, нижняя палуба и борт. Не долго мы стояли и глазели, как услышали суровый командный голос (то, что этот голый парень был сам боцман, никто из нас не засомневался: «Брысь от сюда, мелюзга, пока я вас в брезентовом мешке с этой вышки не сбросил на съедение касаткам! Вы проникли на военный объект!..» Один из нас попытался пойти и спуститься, как поднялся, когда боцман продолжил: «Только прыжком! Не бойтесь, мимо воды не пролетите!» Пока он командовал и разглядывал нас, двое из моряков успели солдатиками прыгнуть вниз. Шум их вхождения в воду с высоты не был слышен. Через некоторое время, закрыв глаза, бросил себя вниз первый из нас. Мы вздохнули, когда показалась его голова над водой. Нас оставалось трое. Когда рухнул вниз второй, боцман, вдруг повернулся (почему – я не знаю! Может случайно?) лицом ко мне и глядя мне прямо в зрачки рявкнул: «А ласточкой слабо?». Я отреагировал, как на ринге, когда противник наносил мне прямой в челюсть – молниеносно: «Я не видел, чтобы кто-то из ваших изобразил «ласточку». Он тоже был скор на контрудар: «Я еще не прыгал!» – «Тогда после меня (это какая-то сила вырвала из меня слова и подбросила меня чуть вверх, сгруппировала в «ласточку» и швырнула вниз».

Мне казалось, что я «летел» вечность! Занимаясь плаванием, я немного нырял с вышки. Но с такой высоты – никогда. В воду вошел легко и плавно погружался, когда почувствовал, что моя правая рука (руки вытянуты вперед) тыльной частью кисти прошлась почему-то жесткому. Я открыл глаза, но вода была достаточно мутная и я ничего не увидел. Донырнул до дна, уткнувшись пальцами в песок, развернулся и когда пошел вверх, то увидел (благодаря лучам яркого солнца) что-то огромное возвышающееся над дном. Воздуха еще хватало и я смог разглядеть морской якорь, на одну треть засыпанный донным песком. Это его коснулся я правой рукой. Мелькнула мысль: два сантиметра левее и я труп! (У меня так погиб одноклассник Саша Бичев, пробив головой обыкновенный таз). А тут – морской якорь! Я начал лихорадочно выплывать, думая о боцмане… Уже видел поверхность воды, когда она разорвалась и мимо меня пронеслось тело – как раз по направлению к якорю! Что я мог сделать? Как остановить боцмана, ибо тело погружалось головой вперед. Руки слегка согнуты в локтях от удара о воду (плохо сгруппировался). Я вынырнул… в алой от крови воде… Боцман врезался головой в якорь, и она, голова, развалилась – прости, читатель, как грецкий орех… Дальше – не интересно. Арест, допрос, потом под конвоем на баржу. А я думал о молодом боцмане и о себе. И о том: если бы он не спровоцировал меня, я никогда бы не нырнул «ласточкой» с такой высоты; а, если бы я не нырнул «ласточкой», то нырнул бы он? Если бы он нырял ласточкой ранее, а только так можно было достигнуть якоря, он знал бы, что здесь нырять нельзя! Я спасся по чистой случайности и ценой его гибели. С тех пор я больше никогда не нырял, даже в бассейне с вышек, было лишь одно исключение – на искусственном пляже в Лозанне я нырнул с вышки вдвое меньше, чем корабельная башня, заставила Маринка (моя жена) под камеру. Нырнул солдатиком.

На баржу попасть было не так уж просто. Она не могла – не было места пришвартоваться к ближайшему судну и поэтому мы на нее забирались через небольшую деревянную с подвесным мотором рыбацкую лодку, которую, видя наши проблемы, за бутылку водки подставил местный мужик. Представь, читатель, ты с огромного пассажирского, трехпалубного теплохода прыгаешь в утлую лодку, рискуя пробить ногами ее днище, едва, что бы не свалиться за борт успеваешь схватиться за подставленное весло, а потом (лодка вовсю шатается) вскарабкиваешься по протянутому с баржи багру на нее, точнее на гору песка, который она доставит в Комсомольск-на-Амуре (там песок – дефицит). Подошла моя очередь, я прыгнул в лодку и уже начал забираться на баржу, как мое внимание привлекла ветхая книга в мягкой обложке ярко зеленого цвета, несмотря на потертость, на фоне зелени стоял голый негр с пикой в руке. Я дважды отворачивался и поворачивался к книге, на меня уже закричал, тот кто держал багор. Потом отпустил багор и спросил хозяина лодки: «Твоя книга? Не продашь?» Я не знал, что за книга, Африкой не интересовался. И все же… «Да бери так! – Сказал мужик и добавил – я не знаю, откуда она тут. Кто-то забыл, кого перевозил». Когда книга оказалась у меня в руках, я прочитал: Эрнест Хемингуэй. «Снега Килиманджаро». Да, читатель, я к этому времени одолел всех энциклопедистов и взялся за немецкую классическую философию, а Хемингуэя не читал. Это была моя первая его книга. Это – лучшая его книга для меня! На книги у меня какое-то чутье. Если я встречаюсь с книгой, которая мне непременно не то, что понравится, а повлияет на меня, у меня замирает сердце точь-в-точь, как при встрече с женщиной, которая окажет на меня влияние. Я в чувствах схватил заскорузлую руку мужика и начал ее трясти от благодарности. Он с широко раскрытыми глазами смотрел на меня. Потом вдруг говорит: «А поехали со мной в Комсомольск! Я туда давно собираюсь к родне. Во-первых, примчимся быстрее, чем на этой барже. Во-вторых, ведь интереснее! Протоками покатим! Если там у тебя никого нет, у моих остановишься, дожидаясь баржу. У меня и ружьишко есть (добавил он шепотом)». Так, я откололся, благодаря ему, от своих…

Повторяю, я в Маго был всего два раза. Второй раз в начале апреля 1969 года. Из Николаевска-на-Амуре в Маго летом добирались по лесной, покрытой гравием всегда разбитой дорогой или водой, а зимой по льду. В 1969 году весна была ранняя и дорога к концу марта днем покрывалась водой. Но движение не прекращалось круглые сутки. Как по дороге жизни шли караваны разного калибра машин, в том числе груженных лесом для японских maru. Японских лесовозов было много. Они от Маго покрывали почти весь Татарский пролив. А в поселке «Мыс Лазарева» организовали маленькую Японию со своими магазинчиками и Интерклубом. В японских заведениях все было японское: от посуды и еды, до саке, суси и гейш. Конечно, только для тех советских граждан, с которыми они имели деловые отношения. Но я – отвлекся.

Как-то теплой апрельской ночью меня разбудил Гоша – водитель прокурорского уазика: «В Маго ЧП! Срочно нужно ехать». Гоша всегда был в курсе событий, поэтому садясь в машину, я уже знал, что в одной из больниц умер советский матрос с судна, вернувшегося из Индонезии. Врачи не успели выставить диагноз. Труп находится в изоляторе.

Ехали мы по талой воде, которая покрывала лед Татарского пролива. Со скоростью 20 км. в час, не больше. Можно было бы сказать – колесо в колесо, если бы перед нами не был бы лесовоз, груженный корабельными свежеспиленными соснами. «К утру доберемся», – едва успел сказать Гоша, как в свете наших фар лесовоз внезапно накренился, рассыпая, как спички бревна, остановился. Гоша мгновенно открыл дверь, крикнув мне: «Выпрыгивай! Тонем!», хотя с нашим уазиком ничего не происходило. Вода была чуть не по колени. Колонна замерла, ибо прекратился сплошной гул моторов. Мы отошли несколько метров в сторону берега (до берега было с полкилометра) и увидели, что кабина лесовоза ушла под воду, но бревна не давали погрузиться ему целиком. Короче: один водитель успел выпрыгнуть, а труп другого я вскрывал в июне…. До Маго меня доставил геологический вертолет к 8 часам утра.

В бокс маговской портовой больницы я зашел в обычной экипировке для судебно-медицинского вскрытия. Труп был без одежды, которая, как я понял, находилась в баке с раствором хлора. На столике стояла пишущая машинка и лежала история болезни матроса. Когда он точно умер – мед. персонал прозевал. Поэтому никаких реанимационных действий не проводилось. Да и лекарство матрос не принял, ибо диагноз не успели выставить. Я только узнал из истории болезни, что побывал он и в Индии, на корабле был здоров, и почувствовал слабость, когда судно входило в порт Маго. И что ему 26 лет. Семья в Одессе – родители и сестра.

Я приступил к вскрытию после обычного (без особенностей) осмотра поверхности трупа и начал вскрытие по Шору (Г. В. Шор, 1872—1948, сов. патологоанатом; его метод полной эвисцерации – способ вскрытия трупа, при котором внутренние органы извлекают единым комплексом). Только дошел до брюшины – остановился, как вкопанный: такого я никогда не видел! Под кожей находилась масса, весьма похожая на холодец без мяса (извиняюсь за сравнение, но пишу то, что мне тогда пришло в голову). Шестое чувство мне подсказало – дальше не вскрывать и, не выходя из бокса, сообщить, что я обнаружил. Стуком в дверь подозвал медсестру и при казал передать в горздравотдел о моей «находке». Полчаса стоял и глазел на «холодец» – грязная, серая масса. Через полчаса в бокс ворвались (именно так!) трое мужчин в костюмах (таких я также не видел), но больше напоминающих резиновые скафандры с пластмассовым стеклом для глаз. Дышали они через противогазы (я сообразил по некоторым признакам и форсировано-приглушенному дыханию). В руках у них были незнакомые мне баки с шлангами, из которых чрезвычайно вонючей коричневой жидкостью они начали заливать труп и все вокруг, в том числе и меня. Облив меня с ног до головы, один крепко взял меня за правую подмышку и поволок за собой, толкая дверь бокса ногой. Двое остались с трупом. Мужик перетащил меня в соседний пустой бокс, уже полностью облитый вонючей жидкость, к запаху которой еще присоединялся запах негашеной извести, которой наполовину была наполнена огромная бочка, в которой я, например, мог поместиться легко с головой стоя. Бросив меня рядом с бочкой, мужик выскочил из бокса и запер за собой дверь… Потом, по большому секрету, покойный прокурор Трусевский (к стыду своему ни имени, ни отчества его не помню!) признался, что бочка предназначалась мне, что было предложение, якобы из Москвы, выстрелить мне в затылок и в бочку с негашеной известью. Спасло меня только то, что я не первый, кто был в контакте с трупом. Правда, я его разрезал! Даже голосовали члены экстренной комиссии, заседала она на второй день моего нахождения в боксе, в которой мне просунули парашу и два бочка – с компотом и макаронами по-флотски. Это было и на ужин, и на завтрак, и на обед. В комиссию входили товарищи из Москвы. Большинство проголосовало за жизнь и меня перевели, подвергнув сначала жесточайшей санитарной обработке (нелепой, по существу, ибо диагноз посмертный был выставлен матросу – «холера») в палату, которую оборудовали под бокс (третьего бокса в больнице не было). В больничном городке был объявлен тихо карантин. Городок оцепили в два ряда солдаты с карабинами – я видел в окно. Маго закрыли. Что делали с трупом – я не знаю, да вряд ли делали что-либо! На вторую ночь моего пребывания в боксе с большим окном я проснулся внезапно. Было 3 часа утра. И увидел следующее: восемь солдат, освещенные фарами военных грузовых машин, на четырех ломах несли огромный металлический ящик. Потом погрузили его в кузов подогнанной машины, который тут же закрылся, а солдаты, передав ломы тем, кто был в кузове, быстро сами в него запрыгнули. Я успел увидеть, что две шеренги вооруженных солдат, вытянулись от грузовика, груженного железным ящиком (легко было догадаться, кто там), вдоль дороги, которая от этого места шла почти круто в гору, и дальше в тайгу. Дорога освещалась фарами машин, которые стояли перпендикулярно (под углом в 45 градусов) поэтому коридору медленно стал подниматься «катафалк» со странным гробом (труп матроса поместили в цинковый гроб и засыпали негашеной известью, гроб запаяли и поставили в металлический ящик, который тоже засыпали негашеной известью и заварили; похоронили его в огромной яме, засыпанной чуть ли не два метра снизу негашеной известью и столько же сверху). Это произошло где-то в тайге…

В карантине меня держали (и Маго без объявления!) неделю: удивительно, никто, кто контактировал с умершим – и на судне, и в больнице – не заболел. Я чувствовал себя в несколько при поднятом состоянии – ведь ни каждый день такое встречается! Когда карантин сняли и меня выпусти, взяв всевозможные «анализы», я решил, что заслужил настоящий отдых (я еще не знал, что мог получить пулю в затылок, и стрелка успели подобрать!) и позвонил прокурору Николаевска-на-Амуре, что «беру неделю за свой счет; трупы собирайте – вернусь, быстро все сделаю). Без разговора получил «добро». Познакомился с главным врачом больницы – года на два старше меня, выпускник нашего ХГМИ, отличный хирург, кажется Володя Скоробогатов, так его звали. Он предложил мне два варианта: 1) остановиться у него, если я не боюсь ночного плача двухмесячного ребенка; 2) в комнате – единственной в Маго тогда барака-гостиницы, которую превратили в общежитие для практикующихся чуть ли ни со всего СССР, студентов-педиков, хотя в Хабаровске был свой педагогический институт. Я выбрал второе. И попал (а, возможно, это маговскими властями или Володей так было задумано?), как козел в огород с капустой. В отсеке гостиницы, где находилась моя комната, была еще одна: в ней жили три девушки: одесситка Настена, из Винницы – Катерина и из Свердловска – Валентина. Одна другой краше!

Морской порт (во все времена и, наверное, во всех странах) пункт, населенный очень дисциплинированными людьми. И не обязательно от того, что может быть с военными кораблями. Так, в Маго, честное слово, не было сплетен о ЧП. Абсолютно не было! Я, конечно, (может быть, мне это казалось?) чувствовал на себе взгляды, незнакомые люди, здороваясь со мной, слегка опускали голову, кланялись. И мужчины, и женщины, и ребятишки всех возрастов. Вероятно (разве от людей можно что-либо скрыть?) все знали, что я чуть не был приговорен к смертной казни и мог бы составить компанию матросу в его «гробах». Вряд бы мне изготовили отдельный гроб! Вообще-то металлические гробы – от испуга! Когда была чума в Москве, то там, где сейчас стоит памятник Марксу напротив Большого театра, была вырыта огромная в три метра глубиной яма, дно ее было засыпано негашеной известью, туда и сбрасывали трупы, а потом засыпали также негашеной известью. А когда все кончилось, покрыли обыкновенной землей (раскопки вела моя свояченица Оксана Яблокова), потом застраивали домами, сначала деревянными, затем и кирпичными —

В конце октября 1986 (возможно эта дата не точна) года я поехал в командировку в родной Хабаровский Край с проверкой лагерей, тюрем и лечебных учреждений МВД. Я планировал также прочитать коллегам серию лекций по только что вышедшей в Грузии моей монографии «Неврозоподобные расстройства при соматических заболеваниях» (на материалах ЦГ МВД СССР и ЦГ МВД ГССР). Меня, как главного психиатра МВД СССР поселили в шикарном люксе «Интуриста», что недавно открылся на берегу Амура (куда смотрел архитектор города? Гостиница была внизу, а в нескольких сотнях метров от нее находился краевой морг и краевая онкологическая больница… Но интерьер и экстерьер гостиницы не уступали европейским 5-звездочным отелям, а что касается пищи и женской половины обслуживающего персонала – намного их превосходили (дары тайги и Тихого Океана что только значили!). Не успел я расположиться и принять душ, как зазвонил телефон. Я снял труппку, и поймал себя на том, что сердце мое отчего-то вдруг лихорадочно забилось! Мужской голос сказал ровно и спокойно: «Доктор, Вас беспокоит приемный отец вашего ребенка… Не волнуйтесь, я просто вам сообщу, что у вас есть ребенок, которого я воспитал, а возможно, еще два…» Я растерялся, пытался выяснить кто звонит, приглашал его в номер, сколько лет моему ребенку и мальчик это или девочка, и почему «возможно еще два…?» Я сразу понял, что мужчина говорит правду и в его голосе нет и нотки шантажа. Да и можно ли шантажировать меня – а) в родном городе, в котором я вырос и в котором у меня множество друзей во всех «слоях» общества; 2) полковника МВД, которого встречали два местных полковника сразу. А голос, выслушав мои сбивчивые вопросы, полностью их проигнорировал и продолжил: «Жена и мой ребенок знают, что я буду звонить Вам и мы все решили, что больше, чем я Вам сказал, я ничего не скажу и не пытайтесь меня найти! Ваши сыщики не найдут, откуда я звоню. Вы больше никогда меня не услышите! Зачем я Вам позвонил? Да просто так! У Вас, нам известно, нет в семье детей… Так знайте, все же Вы не без потомства! Да, почему „возможно еще два…?“ Девушки, которые от Вас забеременели, уехали к себе на родину, уезжая, еще не знали, сохранят ребенка или сделают аборты… Многое зависит, ведь, и от родителей. А у одной к тому же был жених! Одно дело жениться на женщине с ребенком, и совсем другое – на беременной не от тебя… Да, чуть не забыл: помните холеру в Маго? И трех студенток, с которыми Вы в прямом смысле жили по очереди… Так вот, детки от Вас оттуда!» Трубка осторожно легла на свое место, а в моей начались гудки… Сыщики действительно не смогли определить даже из какого района Хабаровска был звонок. И «коллеги» из КГБ не смогли помочь.

…Я вмиг вспомнил очень ясно, и даже имена будущих учительниц старших классов – Настену, Катерину и Валентину. В Маго мужчины, особенно моряки, ну прямо красавцы. А эти учителки набросились на меня, как будто мы вчетвером были на необитаемом острове! Все три отдались мне девственницами. Причем не я, они распоряжались мной, освобождая по очереди для подруги свою комнату («в твоей нам, девушкам, ночевать – какой конфуз!»), уходя на ночь к подругам в другой подъезд. Я уехал. У меня не было времени – сплошные командировки, заскочить в Маго. Да и желания-то не было: я их всех быстро забыл – мне ведь было тогда двадцать четыре года! А вот их я и сейчас понять не могу! Забыть своего первого мужчину? Отца первого ребенка?.. Да, в Маго была холера…

Читатель, я предупреждал тебя, что эти записки будут сумбурные. Без дураков или для дураков?! Вот теперь я буду писать о втором чуде, которое произошло со мной совсем недавно на моей даче в Завидово (первое чудо я описал выше, в главе «Хашупсе», в первом издании «Формулы смерти»). Первое чудо произошло со мной в 28 лет. Второе в 63 года.

Читатель, сначала внимательно посмотри на эту, сделанную мной лестницу, сколько она весит, и меня на ней. Я поднимал толчками эту лестницу, подпирая плечами и обеими руками в течение двух часов, не меньше, несмотря на то, что сто килограммов штангу я выжимаю и сейчас. Так получилось, что последний пролет наделся на сук, что по левую мою руку (я сижу как раз в развилки старой яблони). Как я не старался – не мог, подпирая и поднимая верхний конец лестницы, перекинуть ее через этот сук – силенок не хватало! Тогда я залез на яблоню и уселся в развилку. Лестница, повторяю, висела на суку. Я попытался ее поднять, чтобы перекинуть через сук, и сразу понял, что затея глупая, ибо, перекинув через сук, мне нужно было еще перекидывать ее и через мою голову! А для этого я должен был оторвать лестницу от земли, балансируя в развилке. Я, конечно, попробовал – ни с места! Хотел было слезать, подумав, что даже с соседом – молодым и крепким парнем, мы вряд ли это сможем сделать! Втроем – получится. Можно попросить мужиков с улицы – у нас, в Завидово никто не откажет помочь. Это точно! Сдерживало меня одно – как бы мужиков не рассмешило мое творение! В Завидово все мужчины местные – мастера золотые руки, не то, что я. А дальше и случилось чудо!

Помню все, как в тумане! Я вдруг взял последнюю перекладину лестницы двумя пальцами левой руки и не чувствуя ее веса медленно перекинул через сук, не опуская, продолжая держать двумя пальцами, поднял, оторвав от земли над головой и положил туда, куда и хотел. Лестница была легка до невесомости!

Не знаю, сколько я просидел, уже вне тумана, но в некой прострации (кстати, все это происходило ночью, при свете полной луны, на фоне усыпанного звездами синего неба и слабого мигания далекого уличного фонаря), тупо уставившись на лестницу, ощупывая себя, хотя мысли, что я сплю, у меня не было. Потом медленно, чтобы чудо вдруг не исчезло и я не прозрел бы в какой-нибудь жуткой реальности, например, лежа на снегу с переломанным позвоночником, я стал спускаться вниз по лестнице. Почувствовав реальную почву под ногами, я задрал голову и реально долго смотрел на мое рукотворное чудо. Потом пошел домой спать. Спал глубоко, без сновидений, что сейчас для меня редкость (сплю тревожно, одолевают мысли, как мухи – И. Анненский). Утром, убедившись, что чудо все же произошло и лестница там, где я ее оставил, я сильно задумался. Через некоторое время вот какие мысли пришли.

А если, вместо чуда, произошло то, что, по законам нашего физического мира, должно было бы произойти при попытке перекинуть лестницу через сук (не то, что и через голову двумя пальцами, вернее их кончиками). Я упал на землю и разбился на смерть. Но смерть, возможно, такова и есть, что ее нет для умершего! Не замечаем же мы, как теряем себя полностью в разные возрастные периоды (сравни, читатель, свои фотокарточки прошлых лет и посмотри на себя в зеркало!). Каждый из нас, вероятно, умирал множество раз, не зная этого! «Я чудом спасся!» – говорит чудак, продолжая жить, как жил, а в это самое время его в гробу несут на кладбище! Попробуй, читатель, привести мне хотя бы одно доказательство, что данные мои предположения о жизни и смерти – бред!

Остается только одна загадка смерти – будет все же для умершего миг, когда он умрет и для себя? What is the question!11

P.S. В постсоветской России международный порт Маго соединили с золотым прииском «Многовершинка» добротной дорогой через тайгу.

Многовершинка

Часть 1. «Висохло?»

…Я развелся с женой, это было в 1985 году в Москве. Тогда я работал главным психиатром МВД СССР, начальником психиатрической службы, которую сам организовал, в Центральном госпитале МВД СССР. Жили мы в доме, где проживала элита МВД СССР, в роскошной квартире. Я, естественно, оставил жене и квартиру и все. Что было в ней. Ушел из дома в ноябрьский ливень, в кроссовках и спортивном костюме, подаренным мне нашими олимпийскими чемпиона Натальей Линичук и Геннадием Карпоносовым. Но, дело не в этом. Дело в том, что моя бывшая жена словно в отместку (сама выгнала меня из дома), выбросила на помойку реликвии моей семьи и мои. А именно: телефонный аппарат и часы из бункера Гитлера, с отпечатками пальцев боссов Вермахта. Телефон и часы стояли в кабинете фюрера. Их отцу подарил первый комендант Берлина. Моей самой дорогой реликвией был самородок золота с мужской кулак, лишь с небольшим добавлением пустой породы. Его мне подарил начальник золотого прииска Многовершинка. Вот историю о выброшенном на помойку самородке золота я сейчас и расскажу.