Мне должно это нравиться

– Твой отец так и не доделал его? – киваю на здание бассейна впереди.

– Решил оставить так. Его отговорили использовать столько стекла, сколько предполагалось в проекте.

– А как же «вид на северное сияние, когда плывёшь по самому большому частному бассейну в стране»? – цитирую её отца.

В стороне раздаются голоса. Несколько гостей пошли на прогулку по аллее вслед за нами. Сашины глаза сужаются как от боли.

– Пойдём внутрь? Я не хочу никого видеть.

Не дожидаясь ответа, она проходит к зданию. Её следы первые на снегу у порога. Щелчок золотой ручки под её пальцами. В морозный воздух сквозь щель запах кедра и хлорки. Солёно-свежий запах. Почти морской.

Она закрывает за мной дверь на широкую щеколду. Здесь полутьма. Горят только подводные лампы на стенах из голубой плитки.

Сашин голос заполняет всё пространство вокруг меня:

– Ответь мне. Кого ты любил сильнее?

– Что? – я не понимаю, кого она пытается сравнить. Себя и Машу? Это глупо. Она прекрасно знает ответ. Маша стала для меня необходима как витальная потребность. И с каждым днём значила всё больше. Я упивался ей как городской житель лесным кислородом. Я задыхался от её чистоты, я с ней становился сильнее.

– Как это больно, что ты сейчас, здесь, со мной, вспоминаешь о той, к которой больше никогда не прикоснёшься, – Саша выпутывает свои волосы из заколок. Тонкие шпильки с прозрачными камнями летят на пол, отскакивают, одна спрыгивает в бассейн. Вода всхлипывает кротко, и поглощает. – Я жалею.

Она распускает длинные чёрные волосы. Синтетический запах от бенгальских огней сменяется цветочным. Саша только чуть трогает шубку, и она соскальзывает с её тела. Голые руки, длинные, золотые от загара, идеально гладкие. Она всегда поражала меня своей ухоженностью. Мягкая и нарядная, совершенная со всех сторон. Такой должна быть любимица из гарема восточного шейха. Неземная. Всегда готовая только любить. Что же в ней было не так? Чего мне не хватило? Какую недостаточность я мог найти в этой женщине, идиот?

Она обходит угол бассейна, и идёт вдоль воды к южному окну.

– О чём ты жалеешь? – иду за Сашей по противоположной стороне.

– Жалею о том, что уже не смогу сделать ей плохо. Твоей мёртвой любовнице.

Саша остановилась у окна, обернулась ко мне, опустила руки вдоль тела, только уголок губ пополз вверх.

– Если бы я оказался на твоём месте, – пожимаю плечами, – я говорил бы так же, – замираю в нескольких шагах от неё.

За стеклом светло от снега. Дом будто на отшибе. Впереди высокий забор, а под ним пологий склон. И тьма леса. Над деревьями зарождается северное сияние.

– Тебя не задели мои слова? – Саша приподняла бровку.

– Я жду, пока ты продолжишь. Выскажи всё. Иначе у нас ничего не получится.

– Твоя меланхолия меня раздражает, – идёт ко мне. – Я влюбилась не в такого мужчину. Теперь ты недостаточно агрессивен, – её пальцы расстёгивают пуговицы на моём пальто. Самыми кончиками сталкивает его с плеч.

– Ты же хотела, чтобы я изменился.

– Хотела. Но меня тебе не обмануть. Очередная маска. Как бы жутко это не звучало, но ты не сломался. Произошедшее только обличило то, что тебе удавалось скрывать. Ты – всего лишь маленький растерянный мальчик, который ничего не может изменить.

– Я пытался. И отказ от тебя – тому доказательство.

– Делать что-то на зло отцу – тоже несамостоятельность, Костя.

Ещё полшага ко мне. Теперь её дыхание щекочет мой подбородок. Смотрит на мои губы, поднимает глаза:

– Знаешь, что мне хотелось сделать, когда ты ушёл?

– Убить меня?

– Нет, – хитро улыбается. Отступает на шаг, разворачивается спиной к бассейну. Смотрит на меня выжидающе: – Исчезнуть.

Она расправляет руки, и, не отрывая от меня взгляда, падает.

Вода поглощает степенно. Волосы чёрными угрями извиваются. Ткань платья смывает вверх, когда Сашины ступни сталкиваются с дном. Прежде, чем чернота накроет её лицо, я вижу, что она закрывает глаза.

Я спрыгиваю в бассейн как в яму без воды. Рубашка стягивает плечи, мешает плыть. Ухожу под воду. Не хочет впускать меня, отталкивает тем сильнее, чем ближе я ко дну.

Саша стоит неподвижно, словно статуэтка. Её отяжелевшее платье как камень удерживает внизу. Сквозь пузырьки и волосы пробираюсь к её лицу. Впиваюсь в её губы. Прижимаюсь к ним так, будто на моих яд. И я хочу, чтобы он проник в неё, когда она окажется на поверхности, вдохнёт, и проведёт языком по своим губам.

Обхватываю одной рукой за талию. Толкаю нас обоих вверх.

Всплеск. Перед глазами всё мутное. Мы вдыхаем синхронно. Как если бы оба душили друг друга всего секунду назад, но оба передумали доводить до конца.

Саша отталкивается от меня, её брови хмурятся. Словно она не хотела, чтобы я спасал её.

– Я задам свой вопрос правильно, – в голосе горечь. – Кого ты ненавидел больше? Машу или свою мать?

Подцепляет незаживающую рану. Боль кажется физической. Я рывком к Саше. Она от меня.

За плечи. Разворачиваю её резко.

– Я хочу знать, каким ты можешь быть на самом деле, Костя. Содрать заживо все твои маски. И после всего, что я увижу, довериться тебе.

Раздвигаю мокрые пряди, прижимаюсь к её губам. Не поцелуй. Будто намеренно мешаю ей дышать. Руками по её бедрам, по сетке колгот. Сетка тонкая, будто вросла в её кожу. Ногти подцепляют, сцарапывают с неё трусики вместе с колготами. Рвут. Ткань растворяется под моими руками. Кожа скользкая на внутренней стороне бедра. Выше.

Я проникаю в неё пальцами. Она вздрагивает. Не дышит. Смыкает губы. В мою щёку стон. Я ввожу два пальца до конца. Она громким «да» разбивает эхо предыдущего стона. Подхватываю её под ягодицы, юбка щупальцами закручивается вокруг запястий.

Не несу Сашу. Она невесома. Она не сильнее воды, путающей мои шаги. Но движет меня.

Прижимаю её к бортику. Выгибается. Её вдох натягивает до предела золотую чешую платья. Я не сдерживаюсь, с жаждой сжимаю всей пятернёй её грудь, создавая новые узоры. Другой рукой притягиваю её голову к своему лицу. Целую Сашу долго, глубоко, не давая ей ни капли контроля. Её язык податливо прогибается под моим.

Наверх. Она лишь успевает сдвинуть ноги, и я уже над ней. Заставляю опустить голову на пол. Мокрая одежда придавливает ещё сильнее, склеивает нас.

Она хочет что-то сказать, но я душу её поцелуем. И только когда самому уже хочется вдохнуть, набраться кислорода перед новой атакой, я отрываюсь. Она сбивчиво:

– Накажи меня.

Отползает на полметра. Задирает до живота мокрую юбку. По её голому лобку сбегают капли, когда она выгибается и начинает разворот.

Саша на животе. Она приподнимает попку. Её висок упирается в пол. Нити мокрых волос опутали шею. Я наклоняюсь к ней. Упираюсь в неё бёдрами. Она толкается мягко навстречу. Я глажу её по голове.

– Накажи меня, – повторяет, – за всё то плохое, что я тебе сказала и сделала.

Отводит назад руки, её пальцы впиваются в ягодицы и раздвигают их.

Меня сводит с ума её поза. Она так легко предлагает трахнуть её в зад. Она. Не какая-то шалава из клуба, не обычная безотказная мышка. Александра Баунц, обеспеченная, умная, с высшим образованием, самодостаточная. Я ничего не сделал для того, чтобы заслужить такого откровенного доверия мне. Она предлагает мне себя. Она так хочет меня, что сама раздвигает ягодицы, чтобы мне было удобно войти в неё.

Я слежу за её лицом, пока расстёгиваю ширинку. Она прикрывает глаза с облегчением. Будто боялась, что я откажусь.

Её бёдра вздрагивают, когда моя рука накрывает клитор. Провожу вдоль складок, собирая на пальцы её влагу.

– Ты хочешь, чтобы я вошёл?

– Хочу.

– Ты когда-нибудь так уже делала?

– Нет.

– Ты не боишься, Саша?

– Разве тебя это остановит? – сжимается, когда ввожу в неё пальцы.

– Я хочу, чтобы тебе понравилось.

Отстраняюсь. Тяну пальто за край. Саша вдыхает глубоко. С тоской. Её обижает, что я не хочу проникать так, без презерватива.

Провожу по её складочкам членом, и медленно вхожу. Она стонет, обнимает меня своим нутром так крепко, будто не хочет отпускать. Я двигаюсь по чуть-чуть. Ладонью по камешкам выгнутого позвоночника, вниз, к её ягодицам. Слега надавливаю большим пальцем совсем рядом с анусом. Её руки дрожат мелкой дрожью, она немного расслабила их, и заветная дырочка уже совсем не видна, только ложбинка.

– Ты не должна бояться, Саша.

Сглатывает.

– Раздвинь чуть шире. Я буду гладить тебя.

Слушается, чуть разводит бёдра.

– Я буду гладить тебя везде, разрешаешь?

Ввожу член в её щёлку до конца. Пальцами пробираюсь к её животу. Обвожу вокруг пупка, проникаю в него.

– Разрешаешь? – повторяю.

– Да.

Большим пальцев проталкиваюсь в ложбинку между её ягодицами. Подушечкой сверху, над самым отверстием, только прикладываю, и лишь затем слегка надавливаю. И когда чувствую, что она сама поднимает попку выше, проникаю кончиком пальца туда. Она шибко выдыхает. Мой член уже весь в её влаге. Я вытаскиваю его медленно, сменяю его пальцами, чтобы она не чувствовала себя пустой. Головкой у входа. Она опять сжимается.

– Саша, – шепчу. – Саша, хорошая моя.

Я накрываю её руки своими. Чуть раздвигаю её ягодицы. И ввожу только головку. Тугое кольцо сдвигает кожу. Она дышит часто. Её спина поднимается дугой. Продвигаюсь медленно. В бесконечное отверстие, которое растягивается под моим напором. Она закусила губу, и выдыхает. Её спина опускается низко. Я притягиваю её к себе. Насаживаю её на себя. И не останавливаюсь до тех пор, пока мои бёдра не упираются в её ягодицы. Теперь она вся моя. И я начинаю двигаться. Туго и резко, вырывая из её груди стоны. Она стискивает меня. И я уже не вхожу, проталкиваю внутрь. С усилием, чтобы дойти до конца. Её пальцы на моих бёдрах, тянут к себе. Она сама делает мне движение навстречу. Когда её попка ударяется о мои бёдра, я больше не сдерживаю ритм. И двигаюсь в ней так же быстро, как если бы был в её щёлке. Она жмётся ладонями к моей коже. Хватает воздух широко распахнутым ртом. Я всаживаюсь до упора несколько раз, и кончаю.

Если я больше не оставлю её, я сделаю так ещё. Уже без резинки. Я хочу, чтобы струя проникла глубже, чем смог мой член.

Мы лежим на стылом полу плечом к плечу. Наконец, Саша приподнимается, заглядывает мне в глаза, кладёт голову на мою грудь. Она ведёт ладонью по моему животу. Говорит тихо:

– Мне нравится, как просвечивает твоя кожа, когда белая промокшая ткань прилипает к телу. Как будто я подглядываю за тобой. Могу видеть то, что не должна.

– А мне нравится, что ты всегда озвучиваешь свои мысли. Как будто я могу услышать то, что не должен слышать.

– Не всегда. Ты правда думаешь, что у меня так мало мыслей в голове?

– Я хотел сказать, что ценю тебя за откровенность.

– Хорошо. Это хорошо… Что мы будем делать дальше?

– Для начала мы подадим заявление.

– На кого?

– Мы должны пожениться как можно скорее.

– Ты серьёзно, Кость?

Я беру в ладонь прядь её волос. Когда мокрые – вьются. Не мелкими кольцами – волнами. Как у той девушки, которая преследовала меня. Всегда ненавидел эти волны. У моей матери были такие же. Будто она только вышла из душа, и они не до конца просохли. В этом было что-то распутное.

– Я хочу, чтобы мы заключили брачный контракт, – откидываю прядь её волос на спину. Глажу по плечу. – Я не шучу.

Саша хмыкает:

– Я даже не знаю, обижаться или радоваться.

– Это не дань моде. Пункт, касающийся измен, необходимо рассмотреть как можно тщательнее.

– Ты мне не доверяешь?

– Себе. Я больше не хочу тебе врать.

– Хорошо, – она прислоняется ко мне лоб в лоб. – Брачный контракт нам не понадобится. Если снова изменишь мне, Костя, я расскажу полиции, где ты на самом деле был незадолго до Машиного похищения. Я расскажу им, где ты был в тот вечер, когда Анастасия Бондырева выпрыгнула из окна.

6. Яна

– Давай не будем об этом, – мама забирает чашку с моим недопитым кофе, и идёт к раковине.

– Я уже провела там одну ночь, – нагло вру.

– Что?! – чашка с грохотом выскальзывает.

– И почти нашла работу. Аркадий Анатольевич говорит, что это как с вождением автомобиля. Пока не поедешь в первый раз один, не перестанешь бояться.

– Вы сравнили, конечно. Страх перед вождением и… это.

– Что – это? Мне двадцать один год. Я уже взрослая. И просто хочу пожить отдельно от родителей. Как любая обычная девушка.

– Ты не обычная девушка. Это не просто попытка стать самостоятельной, как у обычных девушек. То, что случилось с тобой…

Закрываю лицо ладонями и рычу:

– Я каждый день проклинаю себя за то, что вы знаете. Не надо было ничего рассказывать. И этим дурацким полицейским надо было сказать, что я ничего не помню.

– Ты хочешь, чтобы он остался безнаказанным?

– Он остался!

Вскакиваю. Мама делает шаг ко мне. Тянет руки. Её вялые запястья отлично отражают её беспомощность, безнадёжность вообще всей ситуации. Мне становится жалко её. И стыдно за себя. Но я всё равно говорю, уже без эмоций, по инерции:

– Он остался безнаказанным. Его не нашли. Они никогда его не найдут. Мы должны перестать придавать значимость тому событию, которое произошло. Ты, если уж совсем честно. Ты должна перестать терзать меня своим чувством жалости. Очень тебя прошу об этом.

– Я постоянно прокручиваю в голове тот день… если бы я не… ты бы…

Опять эти дурацкие слёзы! Я больше не могу этого выносить! Мне хватает моего чувства вины. Эта мерзота переполняет всё моё нутро. Хлебать ещё и чужой?

– Я поживу там некоторое время. Если мне станет некомфортно, попрошу Дину приехать, хорошо?

Неуверенно кивает.

– Но скорее всего я справлюсь. А если всё и дальше будет хорошо… а я в этом уверена… – загадочно улыбаюсь. – Серёжа предложил пожить вместе.

Мама прижимает ладони ко рту, а глаза наливаются радостью.

– Это же замечательно! – победно, сквозь сжатые пальцы. – Давай позвоним папе. Он сегодня обещал быть рано. И скажем, чтобы захватил торт по дороге. Надо отметить! А Наташка знает? Господи, как же она обрадуется! Она тебя обожает! Вы ведь не будете тянуть со свадьбой?

Какая свадьба? Мы ещё не спали ни разу.

– Всё-всё, я не лезу, – замахала руками, наткнувшись на мой хмурый взгляд. – Звоню папе!

– Поздно. Шайтан приветствует хозяина.

Входная дверь ещё не успела открыться, а мама уже бежит с новостями:

– Слава, Славик, Серёжа предложил Яне жить вместе!

Она всегда встречает его так, будто у неё для него припасено что-то хорошее. Не перестаю удивляться: как можно любить так долго, и самозабвенно? Хоть бы разок подслушать, как они ссорятся. Ведь они не могли не ссориться никогда? Просто не выясняли отношения при мне.

– А я думаю: по какому случаю на этот раз букет. Ты согласилась? – папа входит в кухню с огромной корзиной, переполненной цветами. Пухлые розы снежного цвета стискивают между собой тонкие зеленые прутики травы, которая всегда напоминает мне укроп.

– Я взяла несколько дней на раздумье, – отвечаю с наигранной надменностью.

– Умница, Пулька, – он обнимает меня огромной рукой за плечи, притягивает к себе и целует в висок. – Забирай дары от терпеливого поклонника.

Корзина занимает половину кухонного стола.

– Что пишет? – мама с щенячьим восторгом крутится у букета.

Ищу записку. Бормочу:

– Потерялась, что ли?

– Может, в цветах?

Я стараюсь аккуратно, приподнимая кончиками пальцев бутоны, обнаружить записку. Заглядываю на букет сверху. Сквозь бело-зелёное месиво, из центра, проступает что-то кроваво-красное. Я раздвигаю бутоны. И тут же отдёргиваю руки.

– Что? Что такое?

Смотрю на испуганную маму. Я, дура, даже шаг назад сделала, отступая от букета.

– Ничего. Страшного. Шип. Укололась, – шепчу. Сглатываю. Подхожу.

Там действительно ничего страшного. Просто в самой середине букета спрятано несколько цветов мерзких анемонов. Наверное, это такая задумка. Наверное, так букет выглядит интереснее. К тому же Серёжа ничего не знает про анемоны. Я погружаю руки в холод свежих цветов. Я честно пытаюсь пересилить себя. Но мысль о том, чтобы трогать эти красные лепестки… одна лишь мысль…

– Мам, поищи ты, пожалуйста. Я пойду за пластырем.

В ванной мою руки под горячей водой. Хочу избавиться от холода как можно скорее. Дело не в цветах на ощупь. Леденящий ужас. Порождённый ассоциацией.

Так жестоко было спрятать их в самое сердце простого и симпатичного букета. Так изуродовать первое впечатление. По незнанию. По случайности.

– Однажды Афродита полюбила Адониса. Он был охотником, ловким и сильным, – он за спиной. Его руки распускают узел. Тесная плеть соскальзывает как шёлк. Свет нападает рывком. – Любовник Афродиты, Арес, был могущественным олимпийским богом, богом войны. Он не позволил бы своему сопернику жить. Арес превратился в вепря.

Я вслушивалась в его голос как в заветную музыку. Только бы грохот его слов заглушал… Запах крови режет. Режут по живому её всхлипы.

– Говори, пожалуйста, говори, – прошу я.

– Вепрь пронзил Адониса клыком. И возлюбленный Афродиты пал. Открывай глаза, милая.

Не смотреть вниз!

Сквозь холодный свет ламп, на фоне серой стены, проступают красные лепестки. Он рвёт цветы над моей головой. Они сыплются медленно, потемневшие в перегибах, надломанные его пальцами. Две жизни, человеческие, молодые, ещё несколько дней назад цельные, раздроблены им, рассыпаются прямо сейчас, на моих глазах.

А затем я заплакала.

– Она плакала. И слёзы её превращались в анемоны. В греческой мифологии это цветы скорби. Но разве они не прекрасны? Посмотри, – нежно. – Посмотри! – зло.

Резко опускаю взгляд. Вдыхаю носом. И сочащаяся из её тела кровь пахнет ржавеющим металлом.

– Я хочу, чтобы ты украсила её для меня. Девочку, которую ты принесла мне в жертву. Разве можно было преподносить мне такой дар не нарядно. Ведь в обмен на неё ты получила полноценную жизнь. В обмен на эту жертву твоя жизнь останется без скорби.

Моя жизнь останется без скорби?!

Собираю с его ладоней бутоны кроваво-красных анемонов. Оседаю на колени перед растерзанной девушкой. Её глаза заклинают. В её хрипах через скошенный чёрным кляпом рот только мольба. От человека не осталось ничего. Она только просит, просит, просит.

Не в силах выдерживать её взгляд, первый цветок я укладываю на веко. Девушка послушно закрывает глаза.

– А его кровь, – шепчет за моей спиной он, – превратилась в розы.

– Записки нет.

Вздрагиваю. Оборачиваюсь.

– Но твой мобильник разрывается, – мама прижалась к дверному косяку и протягивает мне вибрирующий телефон.

– Серёж, привет, – улыбаюсь в трубку. Жду, пока мама совсем исчезнет из виду. Надо сказать ему, чтобы больше никогда не дарил мне паршивые анемоны. Только корректно.

– Уже собирался сбрасывать.

– Извини, опять забыла звук включить. Спасибо за…

– Не хочешь прогуляться по городу?

– Сегодня?

– Ага.

– Не могу. Буду готовиться к переезду. Не хотела собирать вещи, пока не обсужу с мамой.

– Обсудила?

– Мама, конечно, не в восторге, но меня спас ты.

– Правда? Но я ничего не делал.

– Я призналась, что ты хочешь съехаться.

– Ты серьёзно? – он будто не верит. – Это значит… это значит, что ты согласна?

– Думаю, к этому всё и идёт.

– Я даже… – он хмыкает в трубку, – даже не надеялся. Предлагал это уже по инерции.

– Ясно. Значит, блефовал?

– Что? Нет. Нет, Яна, я не то имел в виду! – смеётся. – Ты себе даже не представляешь, как я сейчас рад. Вот будто сон. Боюсь спугнуть.

– Серёж, только это не сразу, ладно? Ты же понимаешь, на меня лучше не давить.

– Ещё бы понимаю! Я тебя столько лет знаю. Блин. Пулька. Сказал бы мне кто полгода назад, что девушка моей мечты ответит мне взаимностью. Яна, чёрт возьми, я же… Совсем недавно говорил с мамой, что ты никогда не согласишься. А она меня убеждала ещё подождать. И вот… Ты меня сейчас таким счастливым сделала.

– Спасибо, мне очень приятно. Но я к тому, что сегодня увидеться не получится.

– Я понял. Блин, меня это почти не огорчает на фоне твоей новости! Получила мои цветы?

– Буквально несколько минут назад доставили. Спасибо. Только…

– Понравились?

– Очень. Только… можно тебя попросить?

– Да, всё что угодно.

– Больше не дари мне анемоны, пожалуйста. Я их… ненавижу.

– Ане – что?

– Ну, такие красные, были сегодня в букете.

– Эм… Красные? Они что-то напутали, наверное. Я просил белые лилии, никаких анеонов.

Оборачиваюсь на кашель. На пороге стоит папа, одна его бровь удивлённо приподнята. Он держит в руках распухший над целлофановой обёрткой букет белых лилий.

– Да… – бормочу я. – Видимо, что-то напутали.

– Вот сволочи! Элементарное задание поручить нельзя. Я сейчас им позвоню.

– Нет, нет, не надо! Спасибо, Серёж. Мне пора, ладно?

– Конечно. Целую тебя, Пулька.

– И как это понимать? – папа протягивает мне открытку. На ней пожелание чудесного настроения и подпись «Твой Серёжа». – Букеты от одного и того же человека, или поклонников всё-таки несколько?

– Нет, оба от Серёжи. Он сердится, что не одновременно их доставили. Напутали что-то.

– Неудивительно. Обычно дарят по одному на персону. Впрочем, моя дочь заслуживает особенного отношения, – вручает мне букет.

Выхожу в гостиную. У окна стоит мама. Новый стеклопакет такой чистый по сравнению с соседним старым, что кажется, будто стекла вовсе нет.

Моя мама вглядывается в зимний пейзаж с тревогой – я вижу, как поднимаются её плечи из-за беспокойных и глубоких вдохов. Её правая рука приподнята, повисла в воздухе, пальцы будто держат сигарету. Она раньше курила. И вообще, как туманно выражается папа, была настоящей оторвой. Он говорит, что брак излечил её. Не знаю, что точно это значит, но я бы никогда не подумала, что моя мама могла когда-то курить, шляться по клубам, попадать в милицию за непристойное поведение, и вообще делать хоть что-то из тех вещей, которыми положено заниматься «оторвам». Она заботливая домашняя, прости господи, курочка.

Хотя… порой, когда я неслышно вхожу в комнату, и моя мама думает, что никто не видит её… она совсем другая. Мягкая фигура обретает изломы, лоб хмурится от презрения к перебираемым в голове мыслям, руки подрагивают, будто пытаются найти что-то в воздухе, какую-то невидимую нить с прошлым, которую она хочет нащупать и разорвать.

Я еду в спортивный центр.

Зал полупустой. Забиваюсь в уголок, на самый дальний от сцены ряд. Достаю из сумки листок, который подсунули в конверте Динке под дворник. И перечитываю уже в сотый раз.

Я уничтожу все твои принципы. Я буду всаживать в тебя свою идеологию, семя за семенем, пока цветовая схема внутри тебя не обретёт контраст, пока каждая твоя загадка не станет прозрачной, пока ты не смиришься с тем, что мне нельзя говорить «нет». Мой мотив насилия отточен годами, заострён, как свежевыплавленное холодное оружие, и я буду погружать в тебя его лезвие до самого основания, в самых твёрдых местах вминать в тебя рукоятку, поднимать порог твоей чувствительности мучительно медленно. Методично усиливая давление. Я заставлю тебя поверить, что я последователен. Но глубоко внутри ты каждую секунду будешь ждать и бояться, что моё следующее действие нанесёт тебе сокрушающий удар. А ещё больше, больше всего на свете, ты будешь бояться, что я уйду.

Объявляют. Его имя. И я наклонилась вперёд, чтобы следить за каждым маневром.

Лезвие рапиры напряжённой нитью сверкнуло в отблеске таблоида. Название нашего города написано по-английски. Константин Лисковец в правой части сцены. Он стоит ровно, опустив оружие к полу. Рука в большой чёрной перчатке неподвижна. За спиной натянут провод. Свободной ладонью надавливает на затылок, заставляя шлем сесть ниже. Чуть вперёд левую ногу.

Соперник возится в противоположном краю сцены, далеко от экрана. В полутьме его оружие кажется недлинным кинжалом в массивной рукоятке. Настолько узок клинок на кончике, что невидим.

Хорошо, что я пришла сюда. Посмотреть на него в маске. В однотонной одежде. Правда, сегодня он весь в белом. А тот был в чёрном. Но это неважно. Я не отвлекаюсь ни на что, слежу только за повадками. И первое, что начинает меня смущать – Константин Лисковец левша. У похитителя правая рука была ведущей, это однозначно.

– Готов? – мужчина у сцены смотрит на Костиного соперника. Тот поправляет перчатку, кивает, и, грациозно наклонившись, поднимает с пола шлем.

– По местам! – командует голос с первого ряда.