Музыка сердца

– Все будет хорошо, caro. Все будет хорошо, ― твердила я ему, как заклинание, наверное, больше убеждая в этом себя.

Оставив уснувшего Карло, я вышла из спальни и в большой гостиной пыталась налить себе чаю. Руки мои дрожали, я, не зная чем их занять, схватилась за уголь и начала рисовать на маленьком куске плотной бумаги.

– Я присоединюсь, ― непонятно, то ли спросил, то ли поставил меня в известность Риккардо и сел напротив, блуждая по мне черными большими глазами, так непохожими на глаза своего брата.

– Я не хочу сейчас с вами разговаривать, Риккардо.

– А я очень хочу, ― он просто вывел меня из себя. ― С тех пор, как вы появились в нашей (он сделал упор на этом слове) жизни, все пошло как-то не так.

– Неужели? А у вас наверняка есть план, согласно которому все должно происходить? И что там, в вашем плане?

– Знаете, синьорина Роксана, в нем не должно было быть вас.

Уголек в моих пальцах обломился.

– Что ж, – помедлив, проговорила я, ― видимо, вам придется скорректировать ваш план.

– Вы слишком умны и образованны для вашего пола и возраста, ― раздраженно заметил он.

– И вы считаете эти мои качества, конечно, недостатком! Я и не сомневалась! Мне жаль, синьор, что вам приходится иметь дело с пустыми глупыми куклами из светских салонов. Уверена, что их внимание более приковано к Фаринелли, который так щедро передаривает их вам, потому что у него есть такая женщина, как я! Ну так будьте рады и благодарны!

Как же он побледнел! Что поделать, я не была покорной итальянкой, или француженкой, или немкой, да какая разница… От женщины в наши дни такое просто невозможно было услышать, я во всех смыслах была исключением. И никогда никто не смог бы переделать меня, тем более Риккардо Броски, будь он хоть трижды знаменитым композитором! Ко мне можно или привыкнуть и принять меня такой, какая я есть, или свести общение на нет.

Внешне я была спокойна, но внутри у меня все кипело. Риккардо же, как истинный итальянец, дал волю своему гневу. Он схватил со стола тяжелый серебряный кубок и швырнул его в огромное зеркало, которое с грохотом разбилось на тысячу мелких осколков. Я в ужасе вскочила из-за стола, но он не дал мне уйти, схватив за руки.

– Неужели вы не понимаете, что вы мешаете? Вот уже три контракта присланы из величайших театров Европы, а он ничего не подписывает! Он ждет, пока вы закончите свои заказы здесь, в Венеции! Вы понимает, где он, а где вы со своими рисунками и звездами на стенах будуаров?! Мы не можем двинуться с места, потому что вы висите у него на шее!

Это было неожиданностью для меня. На самом деле я не думала, что Карло находился в Венеции так долго только из-за меня…

– Хорошо, я поговорю с ним. Это можно решить. Вы можете ехать, а я последую за вами, как только закончу свою работу здесь. И не надейтесь, синьор Риккардо, что вам удастся избавиться от меня. Вы опасный человек, и Карло я вам не доверю!

– Синьорина, вы невыносимы! С виду вы совершенная овечка, а при ближайшем рассмотрении оказывается, что вы могли бы дать фору всем венецианским куртизанкам!

Это было уже оскорбление! Я со всей силы ударила его по лицу, наградив глубокой ссадиной.

– Риккардо, вы ― гадкий человек, способный лишь паразитировать на своем брате! Оперу вы сочиняете для него вот уже больше десяти лет, ее никогда не будет! Вы просто не способны ее написать! Вы заставляете его исполнять вашу музыку, которую он презирает! Да-да, вы не ослышались. Разумеется, она очень мудреная, перегруженная фиоритурами и сложными пассажами. Но это не музыка! Она не проникает в сердца, она не будит чувства, она мертва!

– Замолчите синьора, иначе я…

Думаю, он мог бы ударить меня, но в этот момент в дверях появился Карло. А потом произошла эта отвратительная сцена, не оправдывающая никого из нас троих. Карло увидел, как взбешенный Риккардо держал меня, лицо его было расцарапано, пол усыпан осколками… бог знает, что он подумал… Мгновение ― и он набросился на Риккардо, пытаясь меня защитить. Я видела, что Карло не в себе, он был готов убить брата, я оказалась между ними, но сил моих не хватало, чтобы справится с двумя здоровыми мужчинами. Риккардо, отброшенный братом, как-то неловко упал, я кричала, чтобы Карло остановился. Но остановила его только кровь, которая медленно растекалась по белоснежной рубашке Риккардо.

Они оба изменились в лице. Риккардо лежал, не шевелясь, в его изумленных глазах еще не было признаков боли, он просто не понимал, что произошло. У меня началась истерика. Мы бросились к раненому, хватали его за руки, Карло пытался его поднять, повсюду была кровь. Когда вбежали слуги и князь, уже было не разобрать, что случилось, и кто из нас троих пострадал. Монтерини бросился к Карло, который, казалось, ничего не понимал, только тряс безвольное тело своего брата и повторял:

– Риккардо! Риккардо!

Я пыталась оттащить его, чтобы помочь Риккардо, но у меня ничего не получалось. Увидев князя, застывшего в растерянности, я закричала:

– Уведите его!

Князь медлил, все еще не решив, кому первому нужно помогать.

– Это кровь Риккардо! Прошу вас, уведите Карло, пусть с ним кто-нибудь побудет! И позовите врача!

Риккардо упал на осколок зеркала. Слава богу, я была немного знакома с докторским делом. Разорвав все, что попалось под руку: салфетки, скатерть, я зажимала рану, останавливая кровотечение. Риккардо потерял сознание, но приехавший врач похвалил меня, заметив, что я все сделала правильно и что синьор теперь обязан мне жизнью.

Когда Риккардо уже был вне опасности, когда его перевязали и перенесли в кровать, тогда я дала волю своим чувствам. Все мое платье было в крови, на моих руках была кровь… До чего же я дошла, боже! Я была виновата во всем: и в этих наших ссорах, и в этой безобразной сцене! Я встала между ними, пусть невольно, но…

Успокоившись, я сменила платье, смыла с себя кровь несчастного Риккардо и написала письмо, предназначавшееся Карло: «Мой дорогой, мой любимый Карло! Прости меня. И прости Риккардо. В том, что произошло, он не виноват. Он не хотел причинить мне зло, как ты подумал. Я не могу, я не должна больше стоять между вами. Пожалуйста, пойми меня и прости. Он любит тебя, и со временем ты поймешь, что его любовь – это главное, что нужно тебе. Он живет тобой, и в этом его слабость. Так пожалей его! Я благодарна тебе за все, что у нас было. Я была счастлива с тобой… Прощай! Твоя Роксана».

Риккардо лежал в своей постели такой же белый, как простыни.

– Риккардо, ― я взяла его за руку, ― как ты?

– Хорошо. Доктор сказал, что ты спасла мне жизнь, ― он говорил так тихо, что мне пришлось наклониться к самому его лицу.

Как же сейчас он был похож на Карло!

– Умоляю, прости меня!

– Не плачь, это просто случайность. Это я должен извиняться перед тобой, перед ним. На самом деле ты была права, во всем, только я боялся признаться себе в этом.

– Риккардо, я оставляю вас.

– Нет!

– Молчи. Я уеду, уеду так далеко, что вы больше никогда не услышите обо мне. Прошу, люби его так же сильно и… напиши, наконец, свою оперу, он так ее ждет! ― улыбка тронула мои губы, но из глаз текли слезы.

– Роксана!

– Прощай. И знай, что я люблю вас обоих.

Карета увозила меня на причал, где стоял огромный корабль, потом дорога, дорога… Снег… Как много здесь снега! Я уже забыла, как он выглядит. По ночам на постоялых дворах топили камины, чтобы согреться, но ничто уже не могло согреть мою замерзшую душу…

Графиня Альбертино приняла участие в моей судьбе. Мне были предоставлены всевозможные средства для дальней поездки в Англию. Слуги, карета, запас продуктов, теплые вещи… Каким ничтожным было все это для моей души, которой сейчас требовалась только капелька тепла. И более всего на свете меня терзали мысли о Карло.

Несомненно, он очень сильный человек и должен справиться с этим. Он должен знать, что я все так же люблю его. Это, наверное, не было предательством? А что это тогда, мой побег?

Карета мерно покачивалась, увозя меня далеко-далеко, туда, где я никогда не буду счастлива.

Я больше не увижу его. Зачем мне тогда мои глаза? Я не услышу его, зачем же мне жить? Зачем меня везут на край света, ведь и там я не смогу не думать о нем…

Накануне той нелепой ссоры мне снился мой сон. Я падала из-под купола церкви. Невозможно долго падала, а на меня смотрели лица ангелов, все они были похожи на моего Карло. Внизу стояла толпа вельмож, их белые парики дрожали в такт их громкому смеху. А я все не могла упасть…

Болезненная усталость сморила меня, и я боялась вновь увидеть тот страшный сон. И бесконечная дорога, дорога в никуда…

Доктор дал Карло успокоительное, и когда он открыл глаза, было совсем темно. Не зажигая свечи, он пробрался в комнату брата и, как в детстве, устроился на кровати подле него.

– Малыш Карло, ― Риккардо обнял его, несмотря на боль в боку.

– Тебе больно?

– Уже нет. Пустяк, не переживай, через пару дней все пройдет.

Они долго лежали молча, пока Риккардо не услышал:

– Она уехала. Навсегда.

– Она слишком тебя любит, чтобы уехать навсегда.

– Я видел ее письмо… Риккардо, куда она могла уехать?!

– Не знаю. Но мы найдем ее, слышишь? Обязательно найдем! Я тебе обещаю! Мы поедем с тобой, куда захочешь, в Рим, в Неаполь, в Вену, в Дрезден. Ты хочешь к Генделю? Я отвезу тебя к нему. Ты будешь петь в Ковент-Гардене!

– Я больше никогда не буду петь…

Риккардо прижал несчастного брата к себе. Что еще он мог сделать?

― Панна, панна, откройте глаза! Она не слышит… Принесите дров.

Вокруг была какая-то суета, шум, возня… Господи, как хотелось тишины!

– Она простудилась, наверное, ― голоса вокруг меня не затихали. ― Дайте, я посмотрю!

Чьи-то холодные, как лед, руки коснулись моего лба.

– У нее жар.

– Вы можете помочь?

– Я дам ей хины, наутро посмотрим.

Они говорят обо мне? Как же жарко!

Я сбросила с себя меховую накидку, которую тут же вернули на место.

– Уберите это, прошу вас!

– Госпожа, вы слышите меня? Это я, Катрин.

Служанка, которую мне подарила графиня. Катрин. Я вспомнила.

– Выпейте горячего молока, вам станет легче!

– Уйдите, прошу вас! Катрин, оставьте меня! ― я разрыдалась, отвернувшись к стене. Когда же они оставят меня в покое? ― Оставьте же, уйдите все!

Утро. В чужом доме. Солнце светит на низкий беленый потолок. В углу паук сплел паутину. Кто-то сидит рядом в кресле. Ах, да! Служанка.

– Катрин, ― позвала я, удивившись, что мой голос звучал неестественно тихо. ― Где мы?

– В Польше, госпожа. Вам уже лучше?

– Лучше, спасибо.

– Я приготовлю вам завтрак, ― и она убежала.

Я поднялась на постели, накинула поверх рубашки плащ, посмотрела в малюсенькое окошко. На улице было полным-полно снега. И ни души. Просто мертвая тишина. На горизонте чернели крылья ветряных мельниц. И бескрайние заснеженные поля. Я без сил опустилась на подушки. Господи, в моих ушах плеск волн, крики гондольеров, чаек… и его голос, мучительно больно:

Lascia la spina,

Cogli la rosa;

Tu vai cercando

Il tuo dolor2

Какой провидец написал эти строчки? ― близнец Метастазио? Или маэстро Гендель… Неужели кто-то еще в этом мире чувствовал нечто подобное? Ведь всякий раз твое несчастье кажется уникальным, только твоим. Гениальные поэты и композиторы не могли быть гениальны, не пройдя сквозь муки и любовь. Вот почему музыка Риккардо была мертва, но теперь, я уверена, он напишет свою оперу, и она будет прекрасна! Он ведь тоже нашел свою боль, как и мы с Карло.

Неделю-другую я провела в дороге, затем корабль, море, соленые брызги, холод, который забирался под одежду и, кажется, под кожу. Наконец, я увидела свое новое жилье. Это был древний каменный замок, сложенный из огромных серых булыжников, кое-где покрытых мхом. Он принадлежал двоюродной тетке графини, проживающей здесь уже очень давно. Сейчас эта старушка обитала в одной из комнат и редко выходила в свет. Ужинать мне пришлось в одиночестве. Впрочем, вся моя жизнь теперь была наполнена одиночеством. Как и раньше. Только я и краски. Единственное, что мне оставалось, это живопись и мои воспоминания.

Риккардо, как все опасались, заражения не подхватил, его здоровый организм быстро справился с раной, и вскоре он уже спокойно ходил, хотя еще и носил повязку.

Lascia la spina,

Cogli la rosa;

Tu vai cercando

Il tuo dolor…

Звуки клавесина доносились сверху, Карло пел, в первый раз за это время.

– Малыш Карло, ты разрываешь мое сердце! Прошу тебя, успокойся. Или ты не веришь моим обещаниям? Ну, да, да! Мне сложно верить, но я клянусь тебе, скоро моя опера будет готова, мы будем иметь грандиозный успех в любом театре мира!

– К черту твой успех, я никогда больше не буду петь в театре.

– О господи! ― воздел руки к небу Риккардо и выскочил из зала.

Карло все дни проводил в покинутой комнате Роксаны. Она оставила все: книги, одежду, свои картины. На мольберте стоял почти оконченный большой портрет Фаринелли или Карло Броски? ― уставшее лицо, красивая прическа, кружевной воротник, перстень на пальце…

– Риккардо!

– Что, братец?

– Она оставила все свои вещи, свои картины… может быть, она вернется?

– Если она не вернется, то я сам найду ее, я тебе обещал.

– Ты только обещаешь.

– На этот раз я не «только обещаю»! Карло, прекратим этот глупый спор. Там внизу тебя ожидает Порпора.

– Я не хочу. Скажи ему, я болен.

– Сам скажи, он не уходит уже битый час.

Разговор, который состоялся между Карло и маэстро, оказался неожиданным для всех.

– Итак, Карло Броски, ― начал учитель, поглубже усаживаясь в кресло, ― я слышал о вашем безрассудном желании отказаться от сцены. Что ж… Вы не хотите больше дарить себя публике, не желаете славы, что я не могу не отметить и не похвалить вас, но… Вы просто не имеете права не использовать божий дар, явленный вам в виде вашего голоса. У меня есть к вам предложение.

– Я слушаю вас, маэстро, но не ждите, что мой ответ будет положительным. В любом случае, как бы вы ни старались, вернуть вам Фаринелли не удастся.

– Хорошо. Итак, все, что я вам скажу, носит характер государственной тайны, помните об этом. Испанский король Филипп тяжело болен. У него душевный недуг. Безопасность и само существование страны под угрозой.

– Маэстро, при чем здесь мой голос?

– Карло Броски! Вы не раз хвастливо утверждали, что ваш голос имеет особенную власть над людьми и обладает особенной силой. Он действительно долгие годы служил лишь грозным оружием против слезливых дам, настало время применить его в других целях. Я уверен, а самое главное, что в этом уверена и семья монарха, что ваше пение способно исцелить больного. Едемте в Испанию! Видите, я не упомянул никакого театра, вам надо будет всего лишь петь для Филиппа. Если это пойдет ему на пользу, вы окажете большую услугу всей его стране. Вполне благородно, так, как вы любите, ― не мог не съязвить седовласый гений.

– Маэстро Порпора, я не думаю, что мое пение спасет кого-то от недуга. Видите ли, я сам душевно болен.

– Глупости! Вы несете чушь! Мой мальчик, вы ведете себя как слабак! Пора уже признаться в этом!

– Маэстро, ― Риккардо встал на защиту брата, ― не надо кричать на него, прошу вас. Карло все понял, он подумает над вашим предложением.

– Подумайте, Карло Броски! И будьте мужчиной!

Раздраженный маэстро покинул дом так быстро, как позволяли его больные ноги.

– Карло, Карло! Давай с тобой выпьем вина, брат. Этот старикашка сбрендил, не бери в голову.

– Я поеду в Испанию.

– Что?!

– Я поеду в Испанию. Прикажи собирать наши вещи.

Разлука

– Деточка, подойди ближе, сядь вот здесь, ― тетушка Маргарет подвинула к себе маленький пуф, приглашая меня устроиться рядом. Сама она восседала на старинном, похожем на трон бархатном кресле, утопая в подушках. На первый взгляд могло показаться, что ей давно перевалило за сто. Но, по ее собственному утверждению, она чувствовала себя приблизительно на двадцать.

– Вы так милы, тетушка, что позволили мне остановиться у вас, ― я поправила краешек шали, прикрывавший ее плечо.

– Я очень рада такому соседству, дитя мое! Жаль, что я плохо вижу, но обещай, что покажешь мне все свои рисунки как можно скорее. Я немного разбираюсь в искусстве. Мой покойный супруг был страстным коллекционером всего необычного и привозил из разных стран премилые вещицы. Сейчас я уже и не знаю, где они, все растеряно за столько лет.

– Тетушка, а вы всегда жили здесь, в этом замке?

– Нет, что ты! Это только вторая и не самая лучшая половина моей жизни. Я жила при дворе Тюдоров! Какая я была красавица, сколько у меня было драгоценностей, какой выезд! Не представляешь, шестерка белоснежных лошадей и позолоченная карета.

– Вы и сейчас красавица. А потом что было?

– Потом…. Я влюбилась в моего мужа, Генриха. И он увез меня сюда, в этот замок. Мы стали жить за городом, в полном уединении, ― грустно вздохнув, поведала старушка.

– Но ведь это так прекрасно! Почему же вы грустите? Разве блеск и мишура королевских дворцов сравнится с уютным уединенным замком, где вы вдвоем с любимым?

Я вспомнила наш маленький домик, гроздья винограда, теплое солнце и море.

– Детка, ты вот-вот заплачешь. Не хочешь рассказать старухе о своей печали? Я слышала, что причиной твоего отъезда стали братья Броски. Который из них?

– Не знаю. Причина во мне.

– Так как его звали?

– Карло.

– И ты, конечно, любила его больше жизни, ― улыбнулась тетушка.

– Я и сейчас люблю его больше жизни.

– Дитя мое, так почему, бога ради, ты здесь?!

– Так получилось, и так… будет лучше для нас всех.

– Это глупо и преступно, вот что я тебе скажу. Если бы я смогла тогда удержать своего Генриха от похода на войну… Вот что непоправимо! Кроме смерти, можно исправить все.

– Вы так говорите, тетушка, потому что вы мудрая.

– Ты хочешь сказать, что я старая и потому мудрая, ― она рассмеялась, показывая прекрасные жемчужные зубы. ― Мудрость приходит с годами, дитя. А вы, молодые, так наивны! Вы предпочитаете набивать свои шишки, чем слушать нас, стариков. Как я могу тебе помочь? Мне больно смотреть на твое грустное лицо.

– Тетушка Маргарет, вы могли бы арендовать ложу в королевском театре?

– Могла бы я? Завтра ты получишь свою ложу! Не зря же я столько отдала двору, не правда ли? ― и она заговорщицки подмигнула.

Карло вдруг принял приглашение испанской королевы Елизаветы Фарнезе. Она почему-то была уверена, что пение Фаринелли поможет облегчить муки ее страдавшего неврастенией супруга. По рождению Елизавета была итальянка и, вероятно, слышала Фаринелли раньше, когда приезжала в Италию навестить отца. Позаимствовала ли она свою идею у другой испанской королевы, Марии-Анны Нейбургской, по сходной причине с 1698 по 1700 год державшей при Карле Втором Маттеуччо? Была ли она уверена, что так называемая «музыкальная терапия» способствует исцелению? Как бы там ни было, Карло и его брат отправились Мадрид. Филипп Пятый, внук Людовика Четырнадцатого и первый Бурбон на испанском престоле, дошел к этому времени до крайней степени истощения и депрессии. Ничто не спасало его от приступов черной меланхолии, когда он по нескольку дней не вставал с постели, никого не желал видеть, даже не умывался. Притом он уже более двадцати лет страдал припадками буйного помешательства, когда сам себя царапал и кусал, нападал с кулаками на королеву и утверждал, что он то ли заколдован, то ли уже умер, то ли превратился в лягушку.

Первая встреча этого «демона» с новоприбывшим «ангелом» состоялась при следующих обстоятельствах: вечером королева привела Фаринелли в смежную со спальней короля комнату и попросила спеть. Эффект превзошел все ожидания. Филипп, прежде ни в чем не находивший утешения, буквально просиял: его искаженное лицо смягчилось, он улыбнулся, позвал к себе Фаринелли и сразу предложил в награду за только что испытанное огромное наслаждение все, что тот пожелает. Певец попросил лишь об одном: пусть его величество встанет с постели, побреет бороду и снова займет подобающее ему место главы государства.

Так Карло постепенно превратился в главное лекарство монарха. Каждое утро (кроме тех дней, когда назавтра ему предстояло причащаться) король говорил Фаринелли, что вечером ждет его у себя, и сразу после обеда тот приходил провести с Филиппом Пятым долгие вечерние часы в беседе, пении, игре на клавикордах, а иногда и в молитве. На протяжении долгих недель Фаринелли каждый вечер пел королю одни и те же арии, всего четыре или пять, что лишний раз подчеркивало волшебные и сверхъестественные свойства голоса Фаринелли, так как на самом деле репертуар его был огромен, а главное, он был гениальным импровизатором и мог по собственному вкусу орнаментировать любое произведение.

Притом во время этих ежедневных встреч король наслаждался не только искусством певца, но и обществом задушевного друга, который и сам готов был слушать и понимать. Происшедшая с королем метаморфоза произвела в нем самые глубокие изменения: у него появился вкус к жизни, он стал обнаруживать что-то вроде веселости, подписывал все подносимые ему на подпись документы. Подписывал, не читая, но, по крайней мере, делалось ясно, что король в Испании все еще имеется. Фаринелли монарх доверял слепо, всецело полагаясь на его рассудительность, великодушие и тонкое дипломатическое чутье.

Певец буквально ни на шаг не отходил от Филиппа, изо всех сил стараясь побороть его меланхолию, хотя совершенно предупредить ее приступы, конечно, не мог, как не мог предупредить и припадки безумия. Между тем рецидивы случались все чаще, иногда король поднимался с постели лишь в два часа пополудни и только, чтобы поесть или половить рыбу, а иногда даже пытался сесть верхом на вытканную на гобелене лошадь.

Карло поддерживал отличные отношения с наследниками Филиппа: Фердинандом Шестым и Барбарой де Браганца ― самой любезной и любящей четой во всем королевстве.

Все вокруг говорили о неподкупности Фаринелли. Невозможно сосчитать, сколько раз пытались дать взятку человеку, ежедневно проводившему время с глазу на глаз с королевской семьей! Так, Людовик Пятнадцатый неоднократно предлагал ему через своих послов весьма значительные суммы за передачу информации, а несколько влиятельных сановников уговаривали его принять должность вице-короля Перу, опять же, с весьма значительным денежным вознаграждением. Все это было пустой тратой времени, ибо певец от души презирал любые почести, а особенно сопровождающиеся денежными выгодами: когда один испанский вельможа прислал ему в надежде на услугу ларец золота, он вернул подарок так поспешно, что даже не успел узнать, о какой услуге шла речь. Фаринелли жил в Испании не по своей воле и не для своего удовольствия, но услуги, оказываемые королевской семье, приносили ему больше радости, чем блестящая театральная карьера. Риккардо день и ночь корпел над своей оперой. Теперь он уже не мог жаловаться на то, что Карло отнимает у него все время.

Королевский театр в Лондоне меня не поразил: слишком много было здесь пафоса и чопорности. Артистов публика принимала совершенно не так, как это было в итальянских театрах, где любимцев вызывали традиционно по три раза и буквально топили в цветах, овации длились как минимум по полчаса. Здесь все было иначе, а по-другому и быть не могло. Те, кого я видела здесь, не стоили и десятой доли таланта Фаринелли. Но опера оставалась для меня глотком прошлой жизни, и не дышать этим воздухом я не могла. Благодаря тетушке Маргарет у меня была своя собственная ложа, которую мне не приходилось ни с кем делить.

Никогда мне не было так одиноко, как сейчас. Гораздо труднее, когда ты потерял, чем когда ты не имел ничего. Карло занимал все мои мысли. Я старалась забыться, но знала, что ничего не выйдет, потому что я не могла не думать о нем.

Мне пришлось заказать новый гардероб: здешний климат был просто ужасен: постоянные дожди навевали еще большую тоску. Все кутались в меха, носили длинные перчатки. После жаркой Италии и ее ласкового солнца, которое грело мои босые ноги, меня мучил холод, словно забирающийся под кожу. Никаких ярких цветов, которыми пестрели наряды южных красавиц: розовые, голубые, фисташковые, алые… Лишь черный и серый, изредка коричневый и темно-синий. Все как будто носили траур. Траур носила и я, это было глухое черное платье, накидка, отороченная мехом и любимая венецианская треуголка с черной вуалью. Как ни пыталась я скрыться и затеряться в этом обществе, все равно обо мне судачили, шептались, и я все это видела и за все время не нашла себе ни одной подруги, ни одного близкого мне человека.

Привычный ритуал: в первой половине дня я писала в саду, а после обеда собиралась в город, в театр. Экипаж мне был предоставлен роскошный: шестерка породистых лошадей, запряженных в великолепную карету, кучер в расшитой золотом ливрее и пара сопровождающих слуг сзади на козлах. Ехать было далеко и долго, поэтому выезжали еще при свете дня, потом я молча проходила в ложу, ни с кем не разговаривая и не останавливаясь. Затем начиналось действо: оркестр, дирижер, примадонны, солисты, наряды, декорации… Боже, какая скука! Но в этот раз все пошло иначе. Музыка так увлекла меня, что я, вспомнив прежний восторг, не могла оторваться от сцены. Человек, который мог так заворожить меня своей музыкой, должен был обладать не меньшим профессионализмом, чем Порпора, или Броски, или Хассе, или… Гендель! Как же я сразу не узнала его!