Иллюзия вторая. Перелом

Но теней не было. Следовательно, не было ни начала, ни конца…

Прошло достаточно много времени, прежде чем я перестал любоваться этим сиянием и понял что источник самого света мог находиться только в одном месте – в месте, недоступном животному, но досягаемом моему человеческому взору – в том единственном месте, которое нельзя увидеть глазами, но можно почувствовать сердцем, в том волшебном месте, которым можно было даже управлять… Управлять не только возможно, но и необходимо…

Если только ты смог перерасти своё животное, если только ты смог стать Человеком.

Место это – я сам.

И рождение света происходило где-то внутри меня, где-то в моей глубине, в моей утробе, где-то в моих недрах, в моём сердце, в моей самой сокровенной сути и в моём же предназначении.

Именно оно – это место или, скорее, я сам – выполнял возложенную на меня миссию – я трудился – я дарил свет.

Но если это так, то…

Артак появился внезапно, но был невидим полностью – сначала я узнал его жёлтые драконьи глаза, которые с усмешкой смотрели на меня немного свысока.

Свысока, но не снисходительно. Свысока – пространственно. Территориально свысока.

– Если это так, то… – машинально повторил я, глядя в мои любимые, родные, в солнечные, сверкающие золотом глаза.

Более всего они напоминали сам свет, без контуров и без границ – всепроникающий, всезнающий, вечно отдающий свет. Почему же я решил что именно этот свет и был глазами дракона?

Не знаю.

Видимо, такова была моя первая, спонтанная и, значит – бесспорно правдивая мысль, видимо таков был мой Артак – с каждым вдохом набирающий мощь дракон; такова была сила моей мысли – с каждым выдохом освобождающая себя самое от предрассудков – навязанных обществом, религией, государством, самим собой – неважно.

Таков был этот свободный дракон – с каждым исторгающим выдохом рождающий пустоту – ту самую пустоту, которая была готова к принятию истины. Ибо истина может родиться только там, где для неё есть место, там, где оно с любовью подготовлено хозяином этого места – истина рождается только там где убрано, там где чисто.

Истина рождается там где её ждут, и ждут, как самого дорогого гостя.

Могло ли в пустоте родиться что-либо другое? Не думаю. Всё и так истинно, искривлено лишь человеческое восприятие – оно иллюзорно затуманено, оно похоже на рябь на поверхности океана – рябь, сквозь которую никак не удастся проникнуть взглядом. Рябь, скрывающая спокойную, чистую воду.

Раз – и истина скрыта, хоть и вот она – руку протяни, а не рассмотреть.

Но таков природный метод охраны самого главного и самого ценного из того, что у неё есть – скрыть, не пряча.

И только мысленный взор способен проникнуть внутрь, оставить рябь позади и насладиться спокойствием целого океана.

Сама же пустота – эта прозрачная, кристально чистая живая вода, родившись из отрицания (ведь выдох – не что иное, как отрицание вдоха), как оказалось, уже была насыщена той самой, долгожданной истиной – объясняющей всё без слов и без их материальных воплощений – истиной, которая просто БЫЛА.

Была, несмотря на то что её не было. Была в невозможной для осознания человеком пустоте, была в точке ноль, была в бесконечно иллюзорной линии горизонта, была в математической бесконечности Вселенной, была везде где она отсутствовала – была и одновременно отсутствовала в любом месте своего личного, высшего существования.

– … то источник света в твоем сердце, – медленно закончил за меня фразу дракон, играя светом своих глаз.

– Но почему свет снаружи?

– Почему свет снаружи? – рассмеялся Артак прямо мне в лицо, – почему снаружи мешка? Или почему снаружи тебя? – уточнил он, не переставая смеяться.

– Ну, скажем, снаружи меня… Ведь если его источник в моем сердце…

– Может быть, ты точно так же, как и этот мешок, вывернут наизнанку? – улыбаясь спросил дракон, – может быть, твоя суть и твой свет заключены именно в понимании взаимоисключающих, но вечно подтверждающих друг друга вещей? Может быть, твой свет стремится наружу, а попадает внутрь, впрочем, как и наоборот? Может быть мешок с любовью существует лишь в руках того, кто эту любовь создает? В руках созидающего? – сыпал вопросами Артак, и вдруг замолчал и добавил, кивая на мешковину, которую я крепко-накрепко держал, – может быть мешок и есть ты, а ты есть мешок? Может быть, твой вечный рождающий сосуд, а именно – твоё сердце – истерзанное своим и твоим восприятием – такое доброе и злое – самое обыкновенное человеческое сердце, может быть, оно и есть мешок, который ты держишь в исколотых своими поисками руках? Может быть такое? – Артак замолк, внимательно глядя прямо мне в глаза.

Я нахмурился пораженный внезапной догадкой…

– Истерзанное своим и моим восприятием?

– Ну конечно, – мой собеседник просто кивнул желтыми сверкающими глазами, – конечно, – ведь ЕГО восприятие и ТВОЕ – различны. Пока ТВОЕ восприятие боролось со своим окружением – оно терзало тебя об скалы, созданные другими созидающими. ЕГО восприятие при этом страдало в ожидании. Пока ТВОЕ восприятие трактовало понятия добра и зла – оно ранило ЕГО восприятие, ибо сие трактование под силу только тому, кто создаёт эти скалы, под силу только ЕМУ – сердцу. И взбираясь на эти скалы ты, тем самым, тренировал и себя и его. И если они созданы не тобой, но для тебя – тогда не избежать ни боли, ни ран, но тогда они есть благая цель. Ведь никому не избежать даже смерти, но в этом случае – она будет благом, ибо принесет в себе новые возможности и, в конце концов, приведет тебя к единственной существующей истине – СОЗИДАЮЩИЙ прибрежные скалы сам толкует их смысл, сам вырезает их острые углы и сам наполняет их вершины словами и пониманием. И только он, СОЗИДАЮЩИЙ, вправе остаться в этих скалах живым, невредимым, и что немаловажно – счастливым, ибо созданы они или им, или специально для него. И только они могут привести его к настоящему величию человека – к величию его духа, к величию и к щедрости его сердца – к величию милости, которым ОНО, в таком случае, будет обладать…

– Но…

– Не надо «но»… Стань им. Стань созидающим. Стань творцом. Только это даст тебе право жонглировать добром и злом, перебирать их общий смысл и наделять эти понятия божественной силой. И тогда, сталкиваясь с этой силой уже будут идущие вслед за тобой, они будут ранить свои молодые тела, они – КАРАБКАЮЩИЕСЯ на твои скалы люди, они будут говорить друг с другом о смысле понятий добра и зла – будут говорить, пока не поймут что подняться ввысь, подняться на отстроенные тобой скалы, конечно, можно, но дОлжно подниматься лишь на свои собственные скалы – дОлжно преодолевать лишь свои личные препятствия. Ведь только тогда их собственное добро и зло станет абсолютным, и, следовательно, подлежащим их личной смысловой корректировке.

– Но…

– Только тогда они, КАРАБКАЮЩИЕСЯ, забудут про тебя, и это будет благо – как для тебя – ибо твои скалы опять станут девственно чисты, так и для них – освободившихся от твоих препятствий.

Это и будет высшим благом – благом самой пустоты.

С этими словами Артак, каким-то образом, притушил общее сияние и принял свой привычный облик дракона. Он опустился на зеркальный пол рядом со мной.

Только сейчас я заметил что всё это время в стороне тихонько, переминаясь на одном месте, стояла Агафья Тихоновна. Стояла, словно чего-то ждала, но стеснялась подойти и спросить.

– Что происходит? Почему она, – понизив голос, я кивнул на акулу, – так странно себя ведёт?

– Разве странно? – Артак покачал головой, словно сомневаясь, – и в чем её странность? В том, что она молчит? В том, что она отрицает свою суть? – он засмеялся, – ведь речь сама по себе не может молчать. Речь и есть отрицание молчания, как такового. Это ты имел в виду?

Я лишь недоуменно пожал плечами, ничего не сказав.

– Настоящей любви не нужны слова. Никакие и никогда. А она любит вас. Возможно, она сомневается в том, что необходима вам сейчас. Возможно, она усомнилась в своем праве присутствовать. Но что бы ни произошло – она не перестала вас любить, и именно поэтому она молчит. Возможно, её молчание и есть самое что ни на есть настоящее красноречие, – дракон потрепал меня по волосам нарушив их порядок и взбаламутив мои мысли.

– Ну что вы! Что вы! – вскричав, я подбежал к Агафье Тихоновне, схватил её за плавник и силой притащил в центр зала, – что вы! – повторил я свои собственные слова, – я никогда не откажусь от вас.

Глаза пожилой белой акулы покрылись влажной пленкой, которая придала им чуть больше глубины, чем слой глянцевого лака.

И она произнесла:

– Спасибо. Я просто не хотела мешать. Ведь всему на этом свете своё время и своё место. Для этого они и существуют, – она усмехнулась, – они, – повторила она, – времена и места. Пространство и время. Они существуют для того чтобы всё и всегда было на своих местах. Другого назначения у них нет, да и быть не может, – с этими словами она улыбнулась и повторила:

– Благодарю вас. Благодарю. От всего своего мощного акульего сердца благодарю.

Слово «Благодарность» выскочило из её пасти языками пламени и засияло огромными золотыми буквами прямо передо мной – оно повисло в воздухе, раскачиваясь в такт моему сердцебиению. От него исходил свет и распространялось тепло.

Продолжая покачиваться, оно ураганом влетело в моё тело, мягко уколов меня тёплой стрелой в самую мою середину – в самое обыкновенное, в живое и пульсирующее человеческое сердце.

– Раз, – произнес дракон, загибая когтистый палец.

– Что – раз? Что это было? – я был растерян, растрепан, но румян и счастлив.

– Ничего особенного, – Артак внимательно смотрел прямо в мою суть.

Казалось, там он читал огненные, никем доселе не виданные письмена.

– Просто вы начали собирать любовь, – дракон усмехнулся немного устало и погладил меня по голове, – значит, вы положили начало. Дали старт. Сделали первый шаг. Зачерпнули сердцем, как ковшом. Вы проделали важную работу. И вы уже не остановитесь ни на мгновение, ибо ваше сознание, единожды расширив свои границы, уже никогда не вернется в границы прежние, а ваше сердце, научившееся черпать любовь – уже не остановить. Ибо это и есть его суть, это и есть то, что никому не позволено отнять – ни богу, ни человеку, ни мне, ни вам, ни самой жизни. А если уж даже ваша мысль бессильна, то что уже говорить про любое ваше действие… Следовательно, – Артак глубоко вдохнул, – следовательно, вы в пути, – он шумно выпустил воздух, создав нечто наподобие ветра, который слабо пошевелил мешки с поступками и действиями и, затронув мешки с чувствами и ощущениями, прикоснулся к мешкам с мечтами – с мечтами, которые каждое новое мгновение становились реальностью…

Я закрыл глаза и представил пустоту.

Живую и трепетную, благодарную и благодатную, но пустоту. Она сияла, переливалась всеми возможными и даже невозможными красками – она обволакивала, сжимала, отпускала и снова покрывала меня с головой. Она билась в своём собственном, но, одновременно, и в моём сердечном ритме – с каждым новым толчком отстукивая все возможные жизненные вероятности. Она наполняла меня до самых моих человеческих краёв.

Только теперь я окончательно понял и ясно осознал, что пустота – это не там где пусто. Это не там, где ничего нет. Пустота – это самое что ни на есть настоящее и, возможно, единственное реально существующее наполнение.

Единственное реально существующее из всех настоящих наполнений.

Единственное наполнение станции Существования.

Пустота – как пространство между яблоками в доверху наполненной корзине. И если яблоки – уже сформированная и зафиксированная материя, которая ничем не может стать, кроме того, чем она уже является – кроме самих яблок, то пустота между ними – это основа, фундамент, это база. В неё можно всунуть ещё кусочек яблока или положить орех, а можно засыпать горсть песка, но в само яблоко уже не уместить ничего. Ничего, кроме того яблока, которое уже присутствует там в полном объёме.

Пустота же, в каждый момент готова взорваться любым чувством, любой мыслью, любым воспоминанием, любой мечтой. И уж потом, она – вневременная мысль, и пробуждает видимую человеческому глазу материю – видимую и, к сожалению, воспринимаемую им, человеком, как нечто первородное, нечто незыблемое и нерушимое – ибо появившееся ниоткуда; но она есть всего лишь нечто тленное – ибо исчезающее в никуда.

Но нет, нет, на самом деле всё происходит совсем не так. Всё сущее в физической материи и было рождено в этой самой пустоте, и именно она всегда была незыблемой и нерушимой. Она не появлялась и не исчезала, ибо её нет. И ничего в ней нет, потому как есть именно она.

Только она и есть.

Сама пустота – основа всех основ, она – наш самый древний прародитель, она – первородок, она – Абсолют… Она служит подиумом, ареной, она является сценой для спектакля, разыгрываемого пространством и временем, где они – пространство и время, крепко взявшись за руки, сплетаются в невообразимом для человеческого восприятия танце.

Сплетаются, выбивая чечетку в наших человеческих сердцах; сплетаются, танцуя в своём страшном танце освобождённого страдания – страдания от человеческого непонимания природы их танца; сплетаются, кружась и роняя себя самое на всём своём пути – кружась и разбивая себя на отрезки пути и на мгновения времени, кружась в тайной надежде, что если уж человек и не может охватить своим взором всё и сразу, то, может быть, это удастся ему сделать по маленьким частям – по сантиметрам и метрам, и по минутам, секундам, мгновениям.

Мгновение.

Ещё одно. Ещё. Ещё.

Сердечный стук.

Ещё один. Ещё. Ещё…

Так человеческая жизнь и проживается – в безумном танце непонимания, неделимая на части и вечно присутствующая в одном и том же мгновении настоящего, как бы человек ни пытался перенестись в постоянно отсутствующее мгновение будущего.

Жизнь, рожденная своей матерью – пустотой.

Жизнь, прожитая и отданная туда же.

Отданная в собственное – у каждого своё – в строго назначенное время – в один-единственный, чётко определённый миг.

Мгновение – вот и есть самая точная характеристика человеческой жизни.

Одно-единственное, однажды данное, но, тем не менее, вечное мгновение.

Всего лишь миг. Один. Единственный. Неразрывный.

И надо бы успеть оставить след, надо бы впечатать свое имя на сцене, надо бы выдавить золотом буквы, надо бы остаться в памяти и в мыслях людей, и тогда – кто знает – может быть, когда-нибудь, какой-нибудь случайный взгляд внезапно выхватит из пустоты эти впечатанные золотом буквы и прочтёт их, неспешно перебирая пересохшими губами, и тогда – мысль этого читателя – мысль, возникшая при этом священном акте – акте чтения, перепрыгнув в РЕАКТ – в реакцию понимания написанного, может быть, эта ставшая живой мысль сможет пробудить ещё одну пылинку живой материи – материи, зовущейся человеком.

Может быть, этот божественный акт чтения предоставит исключительную возможность станцевать ещё один раз тому, чьё имя выбито навечно, может быть, она подарит ещё один шанс – и одарит вас универсальной энергией, а значит – пожалует временем и уже как следствие – наградит новым телом.

Ведь время важно лишь для объектов, обладающих телами – оно не властно ни над вечными идеями, ни над выпорхнувшими и улетевшими в неизвестность мыслями, ни над священным танцем, оно – время – властно только над телом того, кто танцует.

Того, кто знает…

Кто знает, может это именно так, кто знает…

– Она такая тёплая… – всё ещё ощущая укол благодарности в своём сердце, пробормотал я, – даже горячая…

– Конечно, – Артак кивнул, – она выдержана самим временем, впрочем, она состоит из него же.

Я вскинул брови, внимательно посмотрев на дракона.

– Вы сказали…

– Я сказал, а если быть последовательным, то не сказал, а повторил, что мерой времени, как и мерилом любой энергии есть тепло, то есть, температура, – дракон прищурился, – и чем больше тепла вы ощущаете – тем более выдержано само вещество. Тем более оно настояно и концентрировано.

– Но ведь это тепло необычное… Оно не изменяет температуру тела. Это сердечное тепло… Тепло души – её температура, если можно так сказать. И что, оно тоже является мерой?

– Конечно – мой собеседник уверенно кивнул, – оно ещё БОЛЕЕ является мерой. Сердечное тепло даёт вам столько энергии, сколько не сможет дать ни одна известная человеку материя и произведенная ею температура. А если такая материя существует и сможет предоставить вам столько тепла, то температура, обладающая таким запасом энергий просто-напросто спалит ваше тело… Но сердце… Сердце готово принять много больше. Сердце готово поглотить в себе всю Вселенную, – Артак кивнул головой, – если вы ему позволите, конечно. Если вы дадите ему команду.

– Вы так считаете?

– Да, – дракон еще раз кивнул головой, – да, мой юный и подвластный изменениям друг, да. И разница между температурой тела и температурой сердца примерно такая же, как разница между тем, кто может выстоять за вас то НАКАЗАНИЕ, которое вы получили вместе с телом, и тем, кто в состоянии принять уже не наказание, ибо оно лишь СЛЕДСТВИЕ поступка, но и саму ВИНУ – вину, которая является ПРИЧИНОЙ наказания.

Я нахмурил брови, пытаясь понять слова Артака. Дракон, тем временем, продолжил:

– Забрать ВИНУ ведь много благороднее, чем выстоять, пусть и в страданиях, пускай и в телесных муках, но – НАКАЗАНИЕ. Забрать вину – автоматически освободить от всех её последствий. И от наказаний тоже. И сердце может… Сердце в состоянии… – Артак легонько прикоснулся к моей груди, – но надо дать команду. Всего лишь дать команду.

– Но как?

– Да очень просто. Вам надо открыть его дверь, – он продолжал постукивать своим когтем по моей грудной клетке, – и никогда более не закрывать её. Всё остальное оно сделает само. Вам необходимо допустить освобождающий вас парадокс, а именно – впустить туда страдание. Впустить боль. Впустить горе, впустить все существующие муки. Только тогда вам удастся навек избавиться от их последствий. Необходимо впустить даже ВИНУ – вину любого человека – впустить его переживания, впустить всех тех, кто алчет избавленья. Оно готово к этому, и более того, оно для этого и создано.

– Как Иисус?

Артак внезапно рассмеялся.

– Нет, нет, тут вы не правы. Иисус как раз страдал, он был НАКАЗАН. Неважно за кого и как, но это было следствие. Любое наказание – лишь следствие ВИНЫ. Я предлагаю вам избавиться от следствий, убрав причину – убрав саму вину. И это много лучше, это много благородней, это гораздо возвышеннее, чем любое распятие. Выше даже чем крест, – Артак держал свою лапу на моей груди, именно там, где и было моё сердце, – откройте его дверь и вам откроется его суть. Ведь человеческое сердце бессмертно и безмерно.

– Моё сердце?

– Да. Ваше сердце. Единственный человеческий орган, обладающий реальным бессмертием. И когда ваше тело рассыплется в прах, вам будет это всё равно, ибо в вашем сердце будет жить целый мир – мир вечный, мир загадочный, мир цельный.

– Теперь я понимаю, – я запнулся, – то есть, мне кажется, что я понимаю.

Дракон кивнул головой и замолчал, давая мне время еще раз обдумать сказанное.

– Так это сон? – спустя несколько мгновений, всё еще не до конца понимая, но полностью осознавая происходящее спросил я.

– Сон? Сон – это ваша жизнь, сон – это человек, а это, – он обвел своими солнечными глазами окружающее нас пространство, – это – настоящая жизнь, – Артак отвечал мысленно, – самая обыкновенная настоящая жизнь и единственное её отличие от той жизни, к которой вы привыкли именно в этом – она настоящая! Жизнь стала настоящей! Вы проживаете её размышляя и приходя к выводам. К простым и логичным выводам. В этом её настоящесть. А вот иллюзия, которую называют жизнью недалёкие люди – эту химеру настоящего существования, на поддержание которой и требуется определённое количество универсальной энергии, а попросту – времени – это не жизнь – это лишь её отблеск, её отражение, её невнятная тень. А чем дальше вы от Солнца – тем длиннее ваша тень. Тем гуще сумерки, тем глубже мрак.

– Так вот зачем необходимо время…

– Вы поняли, – Артак довольно кивнул, – да, именно так. Время, как энергия, необходимо для того, чтобы поддерживать то, что искусственно создано, ведь согласитесь – то, что настоящее – живёт и так, само собой, и в никакой дополнительной поддержке извне не нуждается.

– Но…

Артак закрыл мне рот своей огромной лапой.

– Вы тратите своё время и, следовательно, свою энергию на правильные вещи. И вам не стоит беспокоиться. Главное – вам ясно виден путь. Ваш собственный, никем не занятый путь. И всё что требуется в таком случае – просто продолжать движение.

– Но что есть правильные вещи?

– Это вам решать. Понятие добра и зла – как и правильного и неправильного – неотделимо от созидающего. Станьте созидающим и тогда вы получите право рассуждать об этом.

– Созидающим?

– Да. Созидающим. Ведь только они способны судить. И, надо сказать, судить справедливо.

Я задумчиво посмотрел в глаза дракону и кивнул в знак благодарности.

– Благодарю вас, Артак.

Артак на мгновение замолчал, потом брызнул солнечным светом прямо через чешую на своем теле.

– Два, – произнес дракон и засмеялся, – да, да! Два, – он говорил загадками, – вот видите – вы очень хороший ученик… Очень хороший. Только ученик ли?… – Артак склонил голову, принимая благодарность и так и застыл неподвижно, словно подчеркивая величие момента…

Нетрудно было догадаться что он имел в виду.

Я продолжал копить любовь.

Я продолжал наполнять своё сердце.

Я черпал им направо и налево – я шел, я был в пути.

И мой путь был верен – это только что подтвердил Артак – моя всесильная и вечная, моя вневременная мысль.

Агафья Тихоновна, молчавшая всё это время, подошла немного поближе и произнесла:

– Вот вы и научились соприкосновению. Не правда ли, оно прекрасно?

– Оно восхитительно! Волшебно! Оно замечательно, неповторимо! Она исключительно приятно!

Я улыбнулся акуле и задал, казалось бы, простой вопрос:

– А дальше? Дальше что?

– Соприкасаться – далеко не всё, – старая и мудрая акула держала меня за руку, – теперь надо научиться ощущать. И эта наука – ощущения – неотвратимо вызовет желания. Желания, в свою очередь, породят жажду, а жажда даст вам привязанность, – Агафья Тихоновна посмотрела на дракона и тот еле заметно кивнул, – и уже пропустив через себя привязанность и, кстати, не одну, вы наконец-то обретете то, ради чего вы здесь, вы обретете чистое Существование. Вы окажетесь в той полновесной субстанции, к которой все так неосознанно стремятся. Тогда вы, наконец-то, получите право на рождение, ибо родиться можно лишь там, где ты действительно, на самом деле существуешь. И только тогда, когда существование льётся через твой край, когда твоё тело расширяется до размеров Космоса..

Акула отпустила мою руку и немного отошла в сторону. Она остановилась рядом с драконом и некоторое время мы трое смотрели друг другу в глаза – прямо и честно, без всяких кривотолков, – я сам, мои мысли и моя речь.

В этом момент я и почувствовал что мысли и речь – не совсем я… Не совсем мои… Я, скорее – бессмысленный и немой, я – отделен от всего, но одновременно являюсь этим всем, я – не моя мысль, тем более, я – не мои слова, я – …

Тонкое звучание наполнило всё окружающее нас пространство. Оно лилось отовсюду, оно заполняло пустотные пазы моего сердца, оно звучало в унисон моим мыслям, и оно находило выражение в моей речи.

Божественная музыка и неземная, нереальная, но действительная красота.

20

Тучи познания сгущались прямо над моею головой.

Почему это были грозовые тучи, а не белые невесомые облака?

Потому что любая туча и особенно грозовая содержит в себе больше воды – этой чудесной и живой колыбели – больше, чем все облака вместе взятые – пусть красивые, но лёгкие и воздушные, невесомые.

Невесомые – простые и беглые, быстрые, пустяковые облака.

Пройдя соприкосновение, получив ощущения, испытав жажду, пережив её переход в привязанность, приняв эту привязанность как зависимость, и тем самым растворив её же в себе самом, я наконец-то получил возможность войти в то настоящее Существование, которое и было самой жизнью.

Именно жизнью, а не театральным и отлично срежиссированным представлением, умно поставленным спектаклем человеческого разума под названием «Жизнь».

Почему жажда чего бы то ни было, почему желание обладать чем-то всегда переходят в привязанность?

Почему они переходят в зависимость от самого предмета, так страстно желаемого человеком?

Почему они становятся сущим рабством личности от самого объекта обладания?

Ведь обладание чем-то – всегда иллюзия и химера, а значит, и любая жажда, любое желание – не что иное как привязанность к призраку, к туману, к галлюцинации.