Горькая Глава

И новогоднего бала мельканье –

Все поглощает трехмерная даль,

Скрылась Алиса в своем Зазеркалье…

С Новым Годом…

Здравствуй, Дедушка Мороз,

Борода из ваты,

Рассмеши меня до слез,

Как смешил когда-то.

Как узоры ни плети –

Выйдет только лажа…

Я дожил до тридцати –

Ничего не нажил.

На пластмассовых ветвях

Шарики и дождик,

Друг-приятель – на бровях,

Протрезветь не может.

Что же праздник нам принес

Кроме новой даты?

Здравствуй, Дедушка Мороз,

Борода из ваты.

Мне Родина уже не снится,

И не манят ее огни.

Мне не понять, где заграница,

Кто нынче “мы”, а кто – “они”.

Меняя курс до боли резко,

Военный изрыгая дым,

Плывет Россия в неизвестность,

Навстречу айсбергам чужим.

Еще видна корма в тумане,

На ней царит ажиотаж…

И вспомнил я, как был там ранен,

Когда ходил на абордаж.

А пионером, в третьем классе,

На старом дереве перил

Я нацарапал: “Здесь был Вася”.

Теперь уже и вправду – “был”…

Совсем другая жизнь настала:

Я новый полюбил пейзаж,

Не ставлю подпись где попало

И не хожу на абордаж,

И распиваю вечерами

С друзьями красное вино…

Но как узнать, что будет с нами,

Когда фрегат пойдет на дно?

Вновь зовет меня дорога,

Ветер пыль несет.

От меня зависит много,

Много, но не все.

На захлопнутые двери

Нечего пенять.

Я смирился бы с потерей –

Было б что терять.

Нарисован на картоне

Знак Большой Беды.

Кто замерзнет, кто утонет –

Не найти следы.

Я не сдался и не спился,

Двигаюсь, скрипя…

До чего ж я докатился?

Может, до тебя?

Мы доигрываем пьесу

В бесполезных диалогах.

Дремлет зал в уютных креслах,

До конца совсем немного.

Бутафорские диваны,

Нарисованные двери,

Настоящие обманы –

Может, кто-то и поверит…

Ты как будто рассердилась,

Я как будто улыбнулся…

Эта пьеса мне приснилась,

Только жаль, что не проснулся.

Нас “на бис” не вызывают.

Оживает свет над залом,

Наши зрители зевают

И расходятся устало.

Тишина царит дремотно,

Звуки скрадывая ватно…

Но остался в зале кто-то,

Перед кем мы виноваты.

Ты мне не будешь больше сниться –

Погасла слабая свеча.

Любви израненная птица

Взлетит с усталого плеча.

Я позабуду про неврозы,

Я стану благостен и тих,

Засяду за большую прозу,

И не встревожит душу стих…

Но почему, когда не спится,

И поступь полночи легка,

Я, словно гений, жгу страницы,

И, как дурак, все жду звонка?

МОЛОДЫЕ

(рассказ)

"…потом поймали жениха

и долго били."

В. Высоцкий

К свадьбе готовились уже целый месяц, но казалось, что не сделано еще и половины, и ночь накануне Галина не спала совсем, перебирая в уме, что она успела, что все-таки упустила и что можно еще сделать завтра, наутро перед регистрацией. Провизии заготовили достаточно: ломился холодильник, полным был погреб – посудины с холодцом пришлось даже к соседям поставить; да и родня из Никольского приедет не с пустыми руками. Водку и портвейн достали через Стефана, мужниного брата двоюродного, а уж свой-то, дома сваренный, первач – он второй очередью пойдет, да и принесут еще, как пить дать – но в начале застолья ведь не поставишь трехлитровые банки с настоянным на зверобое зельем, а – "Столичную" надо, с красно-белыми праздничными этикетками. Чтобы все было как у людей…

Талоны из ЗАГСа отоварили еще месяц назад, когда Нина с Вовчиком приехали из Урюпинска, из техникума своего – купили тогда в универсаме, в секции для новобрачных, постельного, туфли Ниночке к платью, а молодого пришлось одевать с головы до пят – что там костюм! – трусы, майки, носки… По талонам давали все хорошего качества, импортное, и Галина радовалась, что ее молодые начнут жизнь хотя бы с хорошим бельем, а не как они с Жорой в свое время – с трусами "семейными" да простынями с треугольными штампами "МПС"… С жильем вот, правда, неважно – дом-то не свой, а коммунальный, то есть государством выданный, и всего-то две комнаты – но ничего, как-нибудь можно разместиться – молодые в Ниночкиной комнате, а родители в зале. Да и потом Георгий шоферит сутками, а сама Галина проводницей, так что сильно мешать молодым не будут. А там, глядишь, начнут ребята на комбинате работать – свое жилье получат. Если, конечно, положение в стране наладится, закончится вся эта неразбериха с перестройкой. Так ведь не может же быть, чтоб не наладилось…

Галина осторожно, чтобы не будить мужа, перевернулась на другой бок. Сон не шел. Как будто все переживания собрались на сегодняшнюю ночь. Да и не поймешь с этой свадьбой – то ли смеяться, то ли плакать… Ниночка-то, дочка – умница девочка, что и говорить: и училась всегда хорошо, в техникум вот текстильный поступила, заканчивает уже, и хозяйственная – готовит, шьет… Но вот – не красавица, что поделаешь. И вроде родители-то в молодости очень даже ничего были, а дочурка – хоть и похожа чем-то на обоих, а страшненькая. Галина ей с детства внушала: внешность – это, дочка, не главное, будь хорошим человеком – и твоя судьба тебя найдет. А про себя-то боялась: ну вырастет Нина, и чем ей хорошего-то парня завлечь? Ребята ж ведь перво-наперво на что смотрят – чтобы ноги были стройные, грудь красивая, волосы… А уж потом разбираются – что за человек. А ведь неправильно это, не так надо. Сколько Галина повидала в жизни таких вот красавиц – без чести женской, без совести… А иная девушка, которая и женой хорошей могла бы быть, и матерью, так и остается пустоцветом – не угодила, вишь ты, на мужиков-то…

И все равно боялась за дочку, как и все матери, особенно когда та в Урюпинск уехала учиться и одна жила, без присмотра – и тут нате вам: приезжает Ниночка – бледная, губы сжаты: мама, говорит, папа, я выхожу замуж за Володю, мы учимся вместе. Галина захлопотала – может, рановато, вот закончите – тогда… да и познакомиться бы с будущим зятем, посмотреть, что за человек… А Ниночка ей: мама, откладывать нельзя, я беременна. Мы через неделю вместе приедем, заявление подавать – вот и познакомитесь.

Охнула Галина, конечно: разве прилично это – в положении под венец идти? Но что с ними поделаешь, с молодыми-то нынешними – у них свои порядки. Они теперь все больше на Запад смотрят – а там-то, как в газетах пишут, иногда чуть ли не по полжизни без венчания живут, бывает – и детишек рожают. Да только где он, тот Запад? – а мы-то здесь, в Россоши: городок небольшой, все уличные кумушки будут Ниночкины месяцы считать. Ну ладно, бог с ними. И решила Галина, что радоваться надо за дочь: вроде все в ее жизни устраивается: специальность есть, семья вот-вот будет, и возраст для материнства самый подходящий… Но когда Нина привезла жениха, снова в душе у Галины поднялась буря сомнений.

"Это – Вовчик", – представила Нина будущего зятя родителям, и сразу стало ясно, что да: именно Вовчик, и ни Володей, ни Вовой язык не поворачивался его назвать. Галина и раньше понимала, что вряд ли зять ее будет писаным красавцем косая-сажень-в-плечах, но почему-то представляла она себе скромного, даже застенчивого, молодого человека обыкновенной наружности, рассудительного, с руками золотыми… Теперь же перед ней стояло совсем другое: щуплый, невысокий парнишка с фигурой подростка, с бледным порочным лицом и водянистыми бегающими глазами. И улыбка какая-то неприятная – будто анекдот ему похабный рассказали. Георгий насупился и молчал, Галина принялась любезно расспрашивать Вовчика, что да как, и узнала, что он сирота, воспитывала его бабушка в селе Зайцево, что в Волгоградской области, и фамилия у него – Зайцев. Все это Галина выяснила не без труда – отвечал Вовчик односложно, ни к селу, ни к городу улыбаясь, потом вдруг похвалил телевизор – хороший, мол, дорогой, и попросил включить вторую программу – там повторяли вчерашний футбол.

За столом Вовчик ел много и жадно, с удовольствием выпил и первую, и вторую стопку, но Георгий, обычно благосклонный к лихо пьющим, на этот раз почему-то компании не поддержал, и настоящей мужской попойки не состоялось.

А дочь свою Галина просто не узнавала. Ниночка, всегда такая ласковая, покладистая и скромная, держала себя с будущим мужем по-хозяйски: говорила с ним отрывисто, на повышенных тонах, даже грубовато как-то. Под конец ужина она просто отправила его спать, как засидевшегося допоздна ребенка – и Вовчик пошел, покорно встав из-за стола, ни "спасибо", ни "спокойной ночи" не сказав… На кухне, за мытьем посуды, Галина попыталась спросить у дочери… да она и сама не знала, что и как спрашивать… почему этот? откуда он взялся? а может, чем такой вот, лучше одной?.. Но умница Ниночка поняла мать и устало ответила на все незаданные вопросы: успокойся, мама, все будет хорошо. Ты же всегда хотела внука – так вот и будет у тебя внучек, мой ребеночек – это ведь самое главное, правда?

Будущие молодые спали вместе, в Ниночкиной комнате, Галина решила – ладно, чего уж там, раз такие дела, да и тесно в доме… Ночью она встала по нужде, пошла к выходу – туалет был во дворе. Еще из коридора увидела на кухне слабый свет и услышала какие-то звуки. Войдя, она остолбенела. В темной кухне, у открытого холодильника, в одних трусах стоял Вовчик и жрал копченую колбасу, купленную вчера в кооперативном магазине специально к приезду молодых – жрал, откусывая прямо от палки, длинной и красной, похожей на возбужденный конский член. На Галину он даже не обратил внимания.

– Володя, не держи холодильник открытым, испортится, – сказала Галина.

Вовчик обернулся, промычал что-то, жуя, жестами показывая, что сейчас, еще чуть-чуть – и все. Проглотил, засунул обкусанную палку обратно, хлопнул белой дверью.

– Хорошая у вас тут, в Россоши, колбаска, – сказал он и звучно рыгнул.

– На здоровье, – тихо ответила Галина.

* * *

Во дворе перед домом, под самодельным тентом, буквой "П" были накрыты столы, и за ними гуляла свадьба. Вечерело, красный шар летнего солнца опускался в пыльные кроны яблонь. Галина с россошанскими и сельскими родственниками сновали из дома к столам и обратно, наполняя салатницы и блюда с мясным и холодцом, унося пустое, убирая порожние бутылки и выставляя новые. У крыльца, прямо на траве, надрывались черные колонки собранной кем-то из умельцев стереосистемы, медленно вращались бобины допотопного магнитофона, похожего на чемодан. Танцевала в основном молодежь: племянники, троюродные, дети сослуживцев – все одеты нарядно, а девчонки и вовсе красавицы – в коротких юбочках, без колготок… Но и старшее поколение не отставало: под современные ритмы дергались загорелые морщинистые мужики с животами и бессмысленными улыбками изрядно выпивших людей, рядом плясали, поводя оплывшими плечами, их жены с синими от варикозных вен ногами, и над всей этой хмельной толпой витал терпкий мускусный дух свадьбы – почти языческого праздника слияния мужского и женского начал.

Нина с Вовчиком сидели на почетном месте, во главе стола, но на них, к счастью, обращали внимание все реже и реже. Нина чувствовала чудовищную усталость – этот день, который должен был стать самым ярким, самым запоминающимся в ее жизни, на деле оказался невыносимо суетным и тяжелым. Собралась родня со всей Россоши, и из Никольского приехали двоюродные тети и дяди с почти незнакомым Нине молодым поколением, и каждый считал, что именно он точно знает, какие обычаи нужно соблюдать на свадьбе, чтобы потом у молодых жизнь была счастливая и беззаботная. Поэтому до регистрации и венчания Нине не давали есть – примета! – хорошо, хоть перед выходом мать подсунула холодную котлету; молодым швыряли под ноги какие-то молью траченные пальто, заменяющие по скудости жизни меховые шубы, и тут же утягивали назад – рано положили, не время еще; молодых обсыпали рисом и пшеном, которое набивалось за ворот и кололось; жениха не пускали к невесте, дурашливо требуя выкупа, а Вовчик шутки не понял и нахамил тете Тоне и с дядей Валерой чуть не подрался… На венчании Нина стояла уже сама не своя, моля бога, чтобы все это поскорее закончилось. Священник монотонно венчал десяток пар, стоящих полукругом, а когда он стал водить их друг за дружкой вокруг аналоя, то это стало уже напоминать игру в паровозик, а не таинственный обряд…

Потом было возвращение молодых домой, родители на шатком деревянном крыльце с караваем и солонкой в руках, улыбающаяся мать, с трудом произносящая слова приветствия, особенно вот эту фразу: "Володя нам понравился…". Жадные, пожирающие глаза родни и гостей, лицемерные улыбки – Нина прекрасно представляла себе, как они с Вовчиком выглядят со стороны, и ей стоило огромного труда любезно кивать в ответ на комплименты и поздравления. И в то же время в груди у нее поднималось торжество – вы все, все были уверены, что я так и останусь старой девой, а вот вам, выкусите! Но никто так и не узнает, чего ей это стоило…

* * *

В общежитии Нина делила комнату с двумя девушками – Алиной, длинноногой, как из голливудского боевика, блондинкой, и Дашей, невысокой шатенкой с красивой фигуркой и пышной грудью. Все три студентки хорошо подружились, но очень скоро Нина поняла, что в ее личной жизни ничего не изменится. Алина и Даша были девушки порядочные в том смысле, что у них все было по порядку: скажем, сегодня каждая из них встречалась со своим другом, а через какое-то время его уже сменял другой, но одновременно – не больше одного! Из-за общежитской тесноты и пришедших в упадок удобств Нина часто становилась свидетельницей подготовки девушек к веселому времяпрепровождению – мытье, тщательное выбривание всего лишнего, использование диковинной косметики, купленной на последние деньги – все это рождало в маленькой комнате-пенале атмосферу новогодней елки, а в душе Нины – мрачное гудение органных концертов Бетховена, потому что она понимала, что все эти чудо-средства призваны делать из хорошего – прекрасное, а плохое так и останется плохим, как ты его не мой, не брей и не накрашивай… Потом приходили молодые люди – однокурсники, соседи по общежитию или знакомые со стороны, и если веселая компания никуда не уходила, банкет начинался прямо здесь. Здесь же он и продолжался, а Нина, чтобы не мешать подругам, брала книги и уходила в читалку этажом ниже. И сколько бы ребят ни приходило, ни один из них ни разу не обратил на Нину внимания больше, чем "привет-привет" и "а, ну пока", и никому из них и в голову не пришло, что с Ниной можно было бы проделывать те же штуки, что и с ее соседками по комнате. А потом Алина с Дашей лежали в кроватях расслабленные, умиротворенные, как сытые домашние кошечки, и Даша говорила: "Вау, я с этим Ромкой три раза подряд кончила!" "Я слышала" – улыбалась Алина. А Нина, слушая эти разговоры, чувствовала, как уходит водой в песок ее надежда встретить хоть кого-нибудь, полюбить, родить ребенка… Иногда ей даже снилось, будто она держит на руках теплое розовое существо, а кто-то большой и сильный обнимает ее за плечи, и тогда Нина просыпалась в слезах… А однажды Нина случайно подслушала разговор: один из парней спросил другого – в шутку, явно издеваясь: "Ты Нинку не хочешь трахнуть? Целка ведь…", на что тот отреагировал: "Да что я тебе, зоофил? Я с крокодилицами не е…". И жеребячий хохот двух приятелей поставил жирный крест поверх слабенькой Нининой надежды на то, что встретится она хоть с кем-нибудь, хоть когда-нибудь…

Немного успокоившись, Нина решила действовать.

* * *

– Горько, горько! – в который раз принимались нестройно кричать гости, и Нина вставала, вытягивая за собой уже изрядно захмелевшего Вовчика, и целовалась с ним под одобрительный гул гостей и под выкрики бабы Мани: "Ну-ка, посмотрим, как Володя любит нашу Ниночку!".

Поцеловав молодую жену, Вовчик возвращался к тарелке и рюмке, а потом продолжал до неприличия откровенно, но безрезультатно заигрывать с сидящей рядом свидетельницей – Олей, школьной подругой Нины. Впрочем, какой уж теперь подругой… Олька оказалась хваткой девкой – поступила в областном центре, да не куда-нибудь, а в университет, с полгода назад вышла замуж за городского, и вот теперь приехала – в блондинку выкрашена, с завивкой химической, и муж с городской пропиской при ней: высокий такой парень, худой, как щепка, в очках, инженер будущий, а то и, говорят, в аспирантуре могут оставить… Общих тем для разговора у Нины и Оли было совсем немного – Нина чувствовала, что бывшей однокласснице с ней просто скучно. И даром был не нужен Ольге Вовчик, жених чужой – с вежливой улыбкой выслушав несколько совсем не смешных анекдотов в его исполнении, она аккуратно, пальчиками с ноготками накрашенными повернула голову Вовчика к Нине со словами: "Володя, за Ниной ухаживай, за Ниной!". А потом с мужем своим, Лешей, шепталась, и смеялись оба…

* * *

Все произошло стремительно и неожиданно, как наступление зимы для советских колхозников. Вовчика кто-то приволок с собой в общежитие на предпраздничную пьянку – Первое Мая на носу, международная солидарность и тэ дэ – почему бы не поддать? В отличие от других парней он держался скромно, не орал, не гоготал и не матерился, иногда принимался рассказывать какие-то истории – не поймешь, то ли из жизни, то ли просто так брехня… Нина сидела рядом, подливала ему и себе, и в ней зрела отчаянная решимость – была не была. Нельзя сидеть сиднем и ждать – принц на белом коне не приедет, и корабль с алыми парусами не приплывет, будут только вздохи материны, да шепотки за спиной, да подруги беременные глаза мозолить станут…

Когда Вовчик собрался покурить, она вышла вместе с ним.

– Куришь? – спросил он ее.

– Если угостишь… – ответила Нина.

Это была первая в ее жизни сигарета, но Нина даже не закашлялась. Они стояли в полутемном коридоре, у черного окна, отражаясь в стекле, и Нина подумала, что, когда света немного, она выглядит вполне ничего.

– Зайдем ко мне? – предложила она. Соседок в комнате не было – уехали на праздники. Вовчик молча пошел за ней. Свет в комнате Нина зажигать не стала – для интима хватало и фонаря за окном. Вовчик, кажется, понял, что от него требуется – принялся лапать Нину, но как-то вяло. Поцеловал в губы – пахнуло водкой. Нина от его прикосновений ничего особенного не чувствовала. "Надо делать быстрее, что решила – и все", – подумала она и стала расстегивать на Вовчике брюки. Вовчик постанывал довольно, и вдруг из ширинки у него вырос здоровенный, подрагивающий от нетерпения член, толстый, как сарделька в техникумовском буфете. "Надо же – у такого плюгавого… – подумала Нина, – И как он в меня влезет?". Она имела очень приблизительные представления о том, что должно сейчас произойти, и действовала наугад.

Подтолкнув Вовчика к кровати, она быстро сняла с себя туфли, колготки и белье, уселась сверху. Вовчик уже даже и не лапал ее, а просто лежал, выставив вверх свое набухшее достоинство. Нина пристроилась на нем и сделала резкое насаживающееся движение тазом. Было больновато, и никакого неземного наслаждения, никакого торжества плоти… Но Нине ведь нужно было совсем другое…

* * *

Свадьба расползалась по двору, как разлитое на клеенке молоко. Гости танцевали, изредка присаживаясь за стол взбодриться и закусить. Отец Ольги наседал на зятя:

– Алексей, выпей!

– Да я водку не пью… – стеснительно отбрыкивался Леша, поправляя на носу очки.

– Алексей! Ты мужик или нет?!.

Галина, принеся очередную салатницу, подсела на уголке стола к мужу. Тот сидел мрачный, с хрустом жуя соленый огурец.

– Ты чего такой смурной, Жора? – спросила Галина. – Праздник ведь…

– Праздник… Завели бодягу… – невнятно отозвался Георгий, но Галина поняла его – сама думала о том же…

– Ну что ты так уж, в самом деле… Вот ведь Света Кудрина, Григория Ивановича дочка, сходила ж замуж…

– Под себя она сходила, а не замуж! – тихо остервенел Георгий, – Где они их только находят, этих слизняков? Будто и мужиков уже не осталось нормальных! Мне вон Стефан говорит – поздравляю, мол, с зятьком… Тьфу!

Георгий опрокинул стопку и сморщился – то ли от напитка, то ли от отвращения к зятю… Галина вздохнула и подумала о том, что они свой родительский долг выполнили – кого надо подмазали, чтобы регистрацию назначить поскорее – нехорошо ведь совсем, когда у невесты животик виден; свадьбу вон какую организовали, все честь по чести. А как уж там у молодых сложится – то их жизнь, им решать. Да зря Жора так переживает – все уладится, бог даст…

Нина, сидя одна на почетном, для молодых отведенном, месте, поискала глазами Вовчика – он ходил кругами около компании девушек из Никольского. Нина видела, что новоиспеченный муж теперь не сводит глаз с ее троюродной сестры Вали. И то сказать – девка видная, в теле, груди арбузами рвутся из нарядного белого, в мелкий цветочек, платья, ноги с икрами мускулистыми по асфальтовой дорожке шпильками цокают… Вале льстило внимание жениха, она поводила плечами и заливисто хохотала. Нина забеспокоилась, не увидели бы всего этого родители – ей не хотелось их расстраивать, особенно мать, но тут вдруг у калитки зашумели, засуетились – стало плохо дяде Стефану, перебрал, видно, а он же сердечник… И Нина побежала к нему, помогать…

* * *

После той ночи Вовчик приходил еще несколько раз – он жил в соседнем корпусе. Ухаживать в полном смысле слова он, конечно, не ухаживал, но был совсем не против овладеть Ниной, и пару раз ему это удалось – нашли, где уединиться. Через три недели, когда он явился снова, Нина, глядя в пол, сказала:

– Я беременна.

Вовчик заметался. Наверное, это сообщение нарушало какие-то его планы, но Нину они мало интересовали – у нее были свои, и все было уже продумано и решено.

– Мы поженимся через два месяца, – тихо, но настойчиво говорила она Вовчику, – Получим дипломы и будем жить у моих. Дядя Стефан устроит нас на комбинат. А сейчас я иду на вокзал, за билетом – на выходные поеду домой, родителям сообщить…

Вовчик тащился за ней, как привязанный, хорохорился, возражал что-то, но потом смирился – он не любил слишком долго раздумывать о чем-то одном, тем более о неприятном. Жениться так жениться…

* * *

Дяде сунули под язык нитроглицерин, но его тут же начало рвать, после чего, как ни странно, ему вроде полегчало. Вокруг него хлопотали жена и Галина, а Нину отправили к гостям – мол, сами справимся, а невеста должна веселиться. Нина решила зайти в дом, поправить перед зеркалом платье. Поднимаясь по ступенькам, она вдруг услышала голоса и приглушенное хихиканье за углом дома, в узком, заросшем травой проходе между стеной и забором. Голос показался знакомым. Нина спустилась с крыльца и повернула за угол. Там стояли Вовчик и давешняя гостья из Никольского. В темноте вызывающе белело ее нарядное платье. Щуплый Вовчик напористо прижимал массивную девушку к стене, мял руками ее грудь, бормоча при этом: "Валька… Валька…". Валя хихикала и символически отбивалась.

Закусив губу, Нина молча потянула Вовчика за руку, прочь из темного угла.

– Э, э… Пусти, ну? – вяло вырывался тот, спотыкаясь на ровном месте. – С человеком… поговорить… не даешь, бля…

Надев на лицо улыбку, Нина довела Вовчика до шумного застолья и сунула на чье-то место, где стоял граненый стакан с недопитой водкой. Сидящие рядом тут же загомонили:

– А, молодой!.. Ну, давай-ка… совет да любовь! Ниночка, а ты что же? Давай с нами!..

Вовчик уже выпил и старательно нюхал недоеденную кем-то хлебную корку, и к толстоногой девице идти вроде не порывался. Нина нашла ее взглядом – та уже шепталась с подругами-односельчанками, постреливая глазами в ее сторону. Подружек распирало от веселого любопытства.

Нина направилась в дом, стараясь не смотреть на девушек, чтобы не сорваться, не закричать на них, не вцепиться ногтями в чье-нибудь накрашенное глупое лицо… Всегда так было: эти смазливые шлюхи, которых природа одарила соблазнительными телесами, цепляли себе приличных парней, и ведь не по любви, а так – игра в фантики, перед подружками похвастаться… А Нина оставалась одна, наедине со своим зеркалом, в которое не хотелось смотреть, наедине с учебой, со скукой лекций и нервотрепкой экзаменов, и вот теперь, когда ей наконец удалось хоть как-то устроить свою личную жизнь, пусть даже с этим ничтожеством – так вот даже его, пьяного и никчемного, уводят за угол, подставляют свои сиськи и ляжки… Слезы текли по лицу Нины, и она радовалась, что в угаре свадебного вечера на нее никто не обращает внимания.