«Сон Водолея… наивная история»

Я не помню о чем говорил тогда, возможно вообще молчал, поскольку не мог разобраться в своих чувствах и мыслях сразу. Ее маленькие озябшие ладони в тонких кожаных перчатках осторожно скользили по моему лицу, как бы стараясь запечатлеть его навсегда. Я никогда еще не видел ее глаз так близко! Большие, переполненные нежностью и, в то же время еле заметной тревогой, они как бы просили: скажи мне что-нибудь хорошее, любимое, значительное, чтобы я могла поверить только тебе и забыть все остальное! Я же утонул в них, захлебнувшись в собственных чувствах, мысли мои разлетелись, язык задеревенел, а сердце, вырванное из груди моей этим взглядом, так и не смогло выразить до конца всего, что таило, и о чем так долго ничего не говорило своему обладателю. В поцелуе я почувствовал как дрожат ее замерзшие губы и прижал ее к себе сильнее, стараясь согреть. Она была так же доверчива и нежна, была все той же, но все-таки уже иной, чем минуту назад. Как бы получив еле уловимый ответ от моего молчания, она, видимо, подумала, что мне просто нечего ей сказать, откровенно и открыто. Мы простились.

Хотя во мне все кипело и протестовало против этого, но было стыдно даже самому себе признаться, что я не смог выдавить из себя ни единого слова любви к самому дорогому для меня существу на свете. В тайне я надеялся на возвращение, но это оказалось несбыточными грезами.

Порой бывает до ужаса тоскливо и грустно. Страшно осознавать, что ты никому не нужен, и никто тебя не ждет, и что ты никогда не сможешь заглянуть в глубину бесконечно родных и любимых глаз».

Так писал в своём дневнике курсант военного училища Юрка Апранин, все более и более расцарапывая жалость к самому себе, а попутно выискивая оправдания и загоняя поглубже трусость недозрелого, но амбициозного юноши, которому девушка призналась в симпатии к нему. Что с этим делать, он не знал и испугался, а она все поняла.

Положение младшего в семье предопределяло эгоизм, а произошедшее – позор молодого мужчины. Получалась гремучая смесь, грозившая комплексом на всю жизнь. А между тем шанс на счастье был упущен и, по прошествии многих лет, нашему герою пришлось-таки признать, что шанс этот был реальный и, пожалуй, единственный.

После записи в дневнике минуло больше полугода. Зима и весна пролетели в подготовке к «госам» и в стажировке на родине Степана Бендеры, прошли выпускные экзамены, «золотой карантин», и молодые лейтенанты разъехались по всей стране в свой первый офицерский отпуск.

Время шло быстро. Позади остался двухнедельный отдых на море. Август катился к концу и Юрий смаковал каждый час, проведенный на речке у Трёх Сосен, и с друзьями вечером на кухне у Шефа за столом под желтым абажуром. Домой он приходил, как правило, под утро, но, накануне вечером, обязательно звонил домой родителям, доложить, что у него всё хорошо, чтобы они не волновались и ложились спать, а он будет поздно.

Уже начинало светать, когда Апранин, осторожно открыв калитку, минуя огород и сиреневый куст у крыльца, на цыпочках проходил в дом. На кухонном столе под белоснежным полотенцем стояла большая чашка молока, белый хлеб и мёд в старинной рифлёной вазочке из синего стекла с крышкой. Перекусив, он также неслышно отправлялся спать, чтобы, спустя несколько часов, набрав в саду большой пакет яблок, снова быть на пляже.

Наконец, отпуск закончился и самолет, сделав прощальный круг над Москвой, взял курс на северо-восточный Казахстан, унося с собой нашего молодого героя к новой и совершенно неведомой ему жизни.

Москва отсчитала минуты последние встречи,

И рев самолета уносит меня на восток.

Мгновенья разлуки горою ложатся на плечи,

И слово «прощай» в этот миг, как полыни глоток.

Здесь звёзды на небе и даже рассветы другие,

И степь как нагая, уныла её красота.

А там, за бескрайнею степью родная Россия

И сердце, и жизнь, и любовь, и шальная мечта!..

Эти слова стучали в висках Юрия приговором, который он вынес себе сам, не найдя тогда, полгода назад, у её калитки в Заборье сил и мужества вернуть сероглазое счастья, о чём будет жалеть, как окажется, всю жизнь.

Запах горелого тростника

Если бы потребовались натурные инопланетные съёмки для фантастического фильма, то лучшего места чем то, где оказался лейтенант Апранин, и найти было бы невозможно.

Сухой, прозрачный, несколько разряжённый воздух и прямая видимость более сорока километров! Это гигантское плоскогорье, на просторах которого раскинулись измученные солнцем и ветрами степи, ровные как стол и обрамлённые сопками. Сопки эти иногда напоминают скруглённые каменистые холмы, а иногда скалистые неприступные цепи, образующие причудливые фигуры. Часто эти возвышения имеют замкнутую кольцеобразную форму диаметром до десятков километров с ровной площадкой внутри, и тогда, глядя с перевала, кажется, будто перед тобой лунный цирк. Иногда степное однообразие оживляют солёные и пресные озёра, а в горных распадках попадаются перелески, небольшие, чистые, как родник, речушки и, вообще, там совершенно другой микроклимат, нежели вокруг.

Зима – с октября по апрель, с бесконечным не меняющим направления ледяным ветром. Потом неделя сухой весны, где остатки снега просто испаряются. В мае степь в подснежниках и тюльпанах, а в июне она уже рыжая, потому что всё сгорело. Жара и сушь!

К августу погода лунная, то есть на солнце жарко, а в тени холодно. В сентябре короткая пыльная осень, с арбузами и дынями из Средней Азии, а затем снова ветер с востока на запад и снова зима. Сухо, ветрено и холодно.

Военный городок ракетчиков расположился неподалёку от местной железнодорожной станции с посёлком, основное население которого составляли казахи, а также выселенные сюда в сороковых годах чеченцы, немного поволжских немцев и русские.

Дома казахов глинобитные с плоскими крышами, поросшими травой и кустами, с земляным полом. В огороде, как правило, огромная куча навоза и всё. Деревья не приветствовались, поскольку, по местным понятиям «дерева степ закрывает».

У чеченцев дома если и глинобитные, то пол обязательно покрыт ковром, хотя, в одном углу мог стоять цветной телевизор, а в другом коза. Но чаще дома их были кирпичными с высокой крышей под железной кровлей, а огород распахан и засеян.

У немцев же дома, обыкновенно, невысокие, но очень ухоженные, побеленные снаружи, дорожки вымощены камнем, везде решетчатые заборчики и калитки, а огород ломился от овощей. По периметру усадьбы, как правило, устраивался великолепный сад. Всё пропалывалось и поливалось. Местные жители знали у кого самая лучшая картошка и овощи, и на зиму покупали и заготавливали.

Что же касается самих военных, то они появились здесь в середине 60-х годов, забросив в голую степь своеобразный десант в виде отдельного полка, передислоцированного с Урала.

Надо сказать, что ракетные войска стратегического назначения, конечно же, создавались на базе уже существующей армии. Поэтому, если не единственным, то важнейшим критерием, по которому проходил набор, после допуска к секретности, естественно, было: видел ли будущий ракетчик в своей жизни что-либо похожее на ракету!

Таким образом, основной костяк будущего вида Вооружённых Сил составили моряки, имевшие дело с торпедами, авиаторы и артиллеристы реактивной артиллерии. Вся эта разношерстная публика проходила обучение и переподготовку в учебных центрах и становилась ракетчиками. К тому времени, когда Апранин попал в войска, кадры уже готовились в профильных училищах и академиях, боевые комплексы, учебная база и жильё были построены, так что особых проблем в службе, кроме удалённости и климата практически не было.

Сам военный городок имел пару десятков жилых 4-5 –этажных домов, полную жилищно-бытовую инфраструктуру и казарменно-штабную территорию, примыкающую с южной стороны. Всё это хозяйство было обнесено высоким бетонным забором, охранялось патрулём, а на выездных дорогах несли службу контрольно-пропускные пункты с круглосуточным дежурством. Попасть на территорию городка без пропуска было невозможно, и местные жители со станции этого сделать не могли, а вот военные могли свободно ходить, где захотят.

Оно всё бы ничего, но в городке в магазине продавали мясо, масло и колбасу, о которых в то героическое время, основная масса населения страны уже понемногу начинала забывать. Зато в станционном посёлке было водки, хоть залейся, а у ракетчиков существовал сухой закон, допускавший исключительно только дорогие вина.

Как видите, друзья мои, конфликт был налицо, а впоследствии и на лице. Аборигены ломились через забор – их не пускали, патрули отлавливали и выгоняли уже проникших лазутчиков, а военные ехали за водкой в посёлок и им местные, обычно превосходящей толпой, били морду. Бывало, что обиженные защитники отечества в ярости возвращались с охотничьими ружьями, но до крови, как правило, дело не доходило.

На заре строительства ракетной дивизии, когда были возведены только первые солдатские казармы, а офицеры с семьями жили в одноэтажных бараках, крыши которых держали зимой тросами, перекинутыми через эти крыши, по два 50-тонных больших артиллерийских тягача – БАТа, случилась история едва не стоившая существования скромному поселению у железнодорожной станции на Турксибе.

Солдаты инженерно-сапёрного батальона, после трудов праведных, решили сбегать в «самоволочку» за водочкой, но повстречались с местными лихими абреками, которые «огненной воды» уже накушались. Учитывая традиционную лютую любовь аборигенов ко всякого рода колонистам, представителями которых всегда были военные, стороны обменялись непечатными любезностями и началась драка. Силы были явно неравны и в полночь израненные и полуживые гвардейцы принесли в свою казарму убитого товарища.

Через пятнадцать минут два десятка БАТов со всевозможным навесным землеройным оборудованием и включёнными фарами, развернувшись по фронту метров на триста, шли полным ходом к трассе Турксиба, а за этой невысокой дамбой мирно спал не чуявший беды станционный посёлок.

Сегодня уже трудно сказать, каким образом дежурный по соединению, проявив невероятную оперативность, в столь короткий срок смог узнать о происшествии и доложить комдиву, но факт остаётся фактом.

Генерал-майор Ларичев остановил стальную грохочущую лавину в десяти метрах от дороги и сказал своим подчинённым, приглушившим двигатели, примерно так:

– Сынки мои! Случилось несчастье, но сейчас произойдёт ещё большая беда. Вам придётся гусеницами переехать меня, прежде чем вы сровняете с землёй спящий посёлок, погубив десятки женщин и детей. Если я для вас ещё командир, то говорю вам, дети мои, не спешите пролить реку невинной крови, поверните ваши БАТы назад, а завтра, я клянусь вам честью офицера, мы найдём тех, кто убил!

Солдаты молча с минуту постояли, посмотрели генералу в глаза, завели моторы и повернули своих железных монстров назад, потому что любили и уважали своего комдива, а генерал сдержал слово и на следующий же день перепуганный посёлок нашёл убийц, отдал их под суд и инцидент был исчерпан.

Событие настолько потрясло обе стороны, что мир воцарился надолго.

Генерал Ларичев был фронтовиком, настоящим боевым офицером, сильным, очень волевым организатором и, в то же самое время, душевным открытым человеком!

Он командовал дивизией шесть лет и построил за это время, фактически, весь военный городок и техническую зону. Его прозвали – Строитель.

Следующим комдивом был генерал-майор Чернов, который, в свою очередь, тоже вписал славную страницу в летопись ракетного соединения.

Городок был построен, но пуст и гол. Первым делом генерал произвёл реконструкцию, усовершенствование и расширение ранее уже построенного артезианского водозабора дивизии, что дало возможность осуществлять полив!

К жилым домам, в казарменную и техническую зоны, и даже в небольшой скверик отдыха на аэродроме авиаполка прикрытия, был невесть откуда завезён чернозём. Вдоль улиц, аллей и тротуаров пролегли десятки километров труб с отверстиями в верхней их части. Было высажено неимоверное количество деревьев и кустарников, и всё ожило!

Через несколько лет в этой, забытой Богом каменистой степи, где земля летом трескается от жары, а зимой от мороза, появился оазис, поражающий буйством зелени и цветов всякого, посетившего эти места! К каждому дереву и кусту, к каждой клумбе была подведена вода и на «объекте» флоры обязательно висела бирка: «ответственный комсомолец рядовой Иванов, Перов или Сидоров». И надо сказать, что эти рядовые – Иванов, Петров и Сидоров – каждое утро, во время уборки территории, приходили, проверяли и убирали.

Да, надо ли говорить, дорогой читатель, что у любого, кто был свидетелем этого чуда в пустыне, отсохли бы руки сорвать хоть листок с дерева, и, конечно же, отсохли бы его поганые копыта ступить на выстраданную в камнях траву.

Уже много позже, когда капитан Юрий Апранин вернулся служить в Подмосковье, несколько месяцев он не мог себе позволить сойти с тротуара или дорожки на травянистый ковёр, а деревья на всю жизнь остались для него живыми и близкими существами.

Вот такой был этот генерал Чернов, и оставил он после себя живую и добрую память. Когда, спустя пять лет, комдив покидал взлелеянную им красоту, деревья в городке уже подбирались к балконам третьих этажей, а трава и акации напрочь укрыли иссохшую, измученную землю зелёной влажной нежностью.

За глаза, Чернов получил имя Озеленитель, и близкие люди, из его окружения, говорили, что генерал этим очень гордился!

Но на выдающихся, а иногда, просто на хороших людей нам везёт не всегда, и следующий комдив это подтвердил.

Генерал Гребещин, придя на выстроенное и цветущее хозяйство, первым делом, поменял своих замов, удвоил размер квартиры за счёт третьего этажа, а все сантехнические коммуникации в доме заменил на нержавеющую сталь. Сделав ремонт и сменив мебель, он решил, что для страны, пребывающей в «социалистическом анабиозе», он поработал нормально и более чем достаточно.

Главными объектами внимания Гребещина стали: военторг и женщины. Ну уж больно охоч был генерал до тёток, за что, по местному обыкновению, и был окрещён Осеменителем.

Итак, всё золото, ковры, хрусталь, импортные сервизы и мебель попали под недреманное око местных «Трёх толстяков» – комдива Гребещина, его зама Завидонина и начальника политотдела дивизии Сидорчука, а точнее их плотоядных жён!

Стоило только прийти вагону с каким-нибудь барахлом, как к складу немедленно подлетали газики с первыми леди и на военторговском складе начиналась битва.

Так уж бывает в этой противоречивой и не логичной жизни, что Рим спасли глупые гуси, а мост может рухнуть из-за лопнувшего или незатянутого болта.

Обделили в этой схватке за дефицит какую-то кладовщицу, а она оказалась обидчивой, очень мстительной, но неожиданно предприимчивой и даже весьма продвинутой в своей предприимчивости дамой. Будучи, несколько позднее, в областном центре на базаре, она не поленилась зайти на почтамт и позвонить в милицию с рассказом о том, что происходит в их гарнизонном военторге, и кто там «банкует»!

Мало того, дорогой читатель, что она позвонила. Позвонила ведь она не просто в милицию, а в уголовный розыск и не в областной прикормленный, а в матушку Москву, и не просто в столицу, а прямо на Петровку, 38!

Это было всё!

Ничего не подозревавший Гребещин с проверяющим из штаба армии и дежурными тётками из гостиницы даже не успели ещё всё допить и, по обыкновению своему, сломать кровать, а следственная бригада Главного управления внутренних дел уже прибыла в военный городок и прибыла даже быстрее, чем глупая кладовщица к себе домой.

Склады, магазины, шкафы и сейфы были в одночасье закрыты, опечатаны и началась ревизия, которая шла почти месяц. Воровство выявилось несусветное и срока ломились огромные. Но кому?

В первую очередь, естественно посадили начальника военторга Мехмедова и его зама Клавку Зайцеву, жену капитана Володи Зайцева, который служил в одной части с Апраниным. Все стены в их квартирах простукивали, просвечивали и просверливали, а гаражи и погреба под ними перерыли, аж, несколько раз.

Уже близился судебный процесс, когда майор Мехмедов неожиданно заявил, что слова от него никто больше не услышит, пока рядом с ним на скамью подсудимых не сядут генерал-майор Гребещин и полковники Завидонин и Сидорчук.

Назревал скандал, грозящий вылиться в позор Вооружённых Сил. Нужно было что-то делать, что-то предпринять…

И сделали и предприняли!

Процесс срочно свернули, дав Мехмедову половину срока и пообещав отпустить через год за хорошее поведение, а Клавке и того меньше. Подсудимые были вполне довольны, тем более что ни в стенах, ни в погребах московские сыщики ровным счётом ничерта не нашли!

Но резонанс есть резонанс и с застуканными «тремя толстяками» нужно было тоже что-то делать… Поэтому были приняты, по партийному принципиальные, крайне жёсткие и весьма радикальные решения.

Гребещин был освобождён от должности командира ракетной дивизии и из солнечного Казахстана с «невиданным позором» переведён дежурным генералом в Подмосковье, напрочь лишившись личного состава и утешившись, разве что, чуть большей квартирой и чуть большей зарплатой! Так ему и надо, нечестивцу!

С Завидониным, который пережидал судебные разбирательства с внезапно расстроившимся здоровьем в «политическом убежище» окружного госпиталя, поступили ещё жёстче. Отправили его, окаянного, на генеральскую должность областным военкомом в чернозёмную зону страны готовить, исходя из его боевого опыта, достойное пополнение для армии.

Но, друзья мои, безжалостнее всего обошлись с работником партийно-политического фронта Сидорчуком, сослав его болезного, правда не на каторгу, а на кафедру, и не просто на кафедру, а на кафедру «Марксистско-ленинской этики и эстетики», старшим преподавателем в профильную академию столицы.

Что ж, так или иначе, дивизия освободилась от скверны и командование ею принял молодой и деятельный полковник Карташов, бывший начальник штаба дивизии, до этого находившийся в тени «прежнего режима». Жена его, умная и добрая женщина, заведовала гарнизонным Домом бытового обслуживания, собравшим в своём хлопотном хозяйстве с десяток мастерских по разного рода пошиву, изготовлению и ремонту. Кстати, именно там, фотохудожником, и работала будущая жена нашего героя, о котором мы, дорогой читатель, совершенно забыли, увлёкшись жуткими рассказами о человеческом грехопадении.

А наш Апранин, тем временем, был всецело поглощён службой, которая заключалась в бесконечных регламентных работах на пусковых установках в позиционном районе дивизии в радиусе до ста километров от военного городка.

В арсенале его небольшого офицерского саквояжа всегда были стограммовые, практически не бьющиеся, стаканчики с толстым рифлёным дном, мельхиоровые вилочки, острый охотничий нож, репчатый лук, сало и хлеб. Естественно стаканчики не пустовали, поскольку в распоряжении регламентной группы всегда был чистейший медицинский спирт, без которого соваться зимой в ледяную степь было нельзя.

Паузы в работе, вызванные невозможностью открытия крыши ракетной пусковой шахты, из-за, без конца шныряющих по небу американских спутников-шпионов, могли длиться часами и сутками, а тем более, когда ветер усиливался, рискуя перевернуть технику.

В такой ситуации всё прекращалось и замирало, а расчёт забирался в огромный термоконтейнер пятидесятитонного установщика-транспортировщика, прозванного за свою форму и размеры «дромадёром». Там, в своём красно-алом корсете, возлежала Она, Её Величество, разделяющаяся ядерная головная часть, общим весом в десять тонн, мощностью много, много Хиросим, и окружённая микроклиматом в + 20 градусов по Цельсию, причём в любую погоду за бортом. И ужинали они в тепле, устроившись на меховых куртках, со стаканчиками, вилочками и анекдотами, пока не дадут добро на работу доблестные, незаметные и всевидящие «особисты». Конечно же, это было нарушением режима безопасности, но, как правило, все вынужденно с ним мирились, как с неизбежным злом.

Превратность здешнего климата было делом действительно доселе невиданным для Юрия, но как бы там ни было служба не оставляла слишком много времени на размышления, а привычка вскоре взяла своё.

В городке было два четырёхэтажных общежития, стоящих фронтом метрах в двадцати пяти друг против друга, которые соединялись одноэтажным книжным магазином, образуя букву «П».

Одно общежитие было исключительно холостяцким, и жили там молодые офицеры. Другое же предназначалось для временного проживания семей военнослужащих, ожидающих получения квартир, а в основном там жили гражданские люди, работающие в сфере обслуживания военного городка и в штабах воинских частей. Исключая командировочных, значительной частью этого разношёрстного населения были молодые медички, поварихи и связистки.

На четвёртом этаже офицерского общежития комнату 412 и занимал Апранин с двумя своими друзьями, бывшими сокурсниками по военному училищу, Володей Дудник и другим, тоже Володей, по фамилии Добрынин. С первых же офицерских подъёмных были куплены магнитофон и проигрыватель с двумя акустическими колонками.

Совершенно понятно, что гремучее соседство молодой горячей крови по обе стороны книжного очага не могло не взаимодействовать!

С одной стороны в окнах день и ночь торчали колонки и гремела музыка, а с другой в окнах мелькали любопытные женские взгляды с блеском в глазах.

Бдительные вахтёры с инквизиторской щепетильностью стерегли вверенные им рубежи, но, как, известно, жизнь остановить нельзя, и были освоены два главных пути контрабандного пересечения границы: воздушный и подземный.

Первый был, правда, не совсем воздушный, но, скажем так, надземный и пролегал по крыше книжного магазина через окна второго этажа, а второй путь проходил в подземном бетонном тоннеле, в котором размещались трубы отопления и водопровода. Тоннель был узкий, тёмный и грязный, трубы в нём мокрые, а зимой ещё и горячие, но он гарантировал успех, поскольку ключи от подвала имели все.

Учитывая существование в городке сухого закона относительно крепких напитков, а также удалённость станционного посёлка, замешанную на климате и погоде, потреблялось в основном вино, но в огромных количествах.

Смены с боевого дежурства происходили по вторникам и пятницам, после которых народ «расслаблялся». Штопор, как правило, не применяли в связи с его отсутствием и пробки проталкивались вовнутрь.

После выходных у дверей гвардейских келий грудились десятки пустых длинногорлых бутылок, составлявших значительную прибавку к доходу местных уборщиц. С неимоверным упорством, терпением и ловкостью они часами извлекали злополучные пробки, сидя на лестничных площадках, подогнув под себя ноги по-восточному. Делали они это при помощи проволоки или лески, что со стороны напоминало зимнюю рыбалку на мормышку.

Нагруженные мешками с тарой, уборщицы, с подгибающимися, как автомобильные колёса самосвала «Татра», ногами, покидали воинскую обитель и шли в посёлок, где сдавали свою добычу оптом перекупщику на телеге с лошадью, по 10 копеек за бутылку.

Нельзя сказать, чтобы Апранин проявил себя служакой и карьера военного была его призванием, конечно нет, но природная аккуратность, обязательность и исполнительность были оценены командованием. Вскоре он получил квалификацию 1-го класса, а затем «Мастера» и звёздочку старшего лейтенанта.

Надо заметить, что командир части, где служил Юрий, был как раз из тех варягов, которыми когда-то формировались ракетные войска. В прошлом военный моряк, он на флоте дослужился до командира БЧ (боевой части), капитан-лейтенанта.

Теперь будучи полковником, он понимал, что карьера состоялась, выслуга лет обеспечена, поэтому дослуживал спокойно и не рвал шкуру с подчинённых. Больше всего на свете он любил свой родной Питер, строительное дело, которое откуда-то знал в совершенстве, носил всегда военно-морской нагрудный знак «За дальний поход» и очень гордился своим флотским прошлым. Командир с уважением относился к Апранину не только потому, что тот освоил кучу смежных военных специальностей и был двужильным в работе, но ещё и потому, что Юрий был водителем всего автомобильного, что могло ехать в части, да ещё и крановщиком.

Летом, когда не было боевой регламентной работы, старший лейтенант Апранин, взяв с собой кого-либо из солдат в качестве стропальщика, цеплял к автокрану двадцатиметровую списанную ракетную телегу-трейлер, уезжал на несколько часов в степь и привозил оттуда десяток бетонных дорожных плит, оставшихся брошенными после реконструкции пускового комплекса. И можно было не волноваться за то, что что-то случится. А плиты – это стройка, а стройка это каптёрки, ангары и прочее удовольствие для прирождённого строителя, полковника Зотикова Анатолия Андреевича, прозванного «за глаза» Матросом.

Строительство велось всё лето, и на технической площадке, называемой «шестёркой», находящейся в четырёх километрах от «десятки», то есть от жилого городка, был создан даже открытый бассейн, выложенный плитами и забетонированный, в котором спасались от нестерпимой летней жары и солдаты, и офицеры. Найдя в лице Апранина, если не единомышленника, то уж помощника это точно, Матрос, одержимый стройкой, каждые выходные проводил на технической площадке, выводя за собой и организовывая всех солдат части, как заправский старшина. Офицеры старались в пятницу ему на глаза не попадаться, но это было не просто и не всегда помогало.