Квартирный вопрос

Кроме духовной жизни, Николаич был весьма увлечен жизнью материальной: его участок носил следы хоть и беспорядочной, но кипучей хозяйской деятельности. Кроме классических грядок, яблонь и виноградных лоз на участке стоял летний домик, прямо в саду под открытым небом была оборудована самая настоящая барная стойка с высокими стульями, имелся даже некий самодельный фонтан, на моей памяти не работавший ни разу. Видно было, что в советские времена Николаич тащил всё подряд и отовсюду – больше всего меня поразила крашеная серебрянкой городская урна, в которой росли цветы…

В адрес жены своей Николаич презрительно цедил: "Интеллигентка…", и на её "половине", то есть в гостиной, появлялся только с целью пообедать. А.М. действительно была интеллигентная женщина, бывшая преподавательница музыки. Несмотря на свой немалый тогда уже возраст, она всё ещё давала частные уроки и играла сама, для тренировки, а по ночам иногда подрабатывала, где-то что-то сторожа.

После столь затянувшегося описания перейдём, собственно, к главному: какое вообще отношение имела ко мне вся эта чужая нелепая жизнь, неумолимо катящаяся к своему печальному закату? Мне-то казалось, что единственно нормальным положением вещей является то, что я снимаю жилплощадь, плачу за это деньги – и до свидания. Я не желал вникать в подробности духовной жизни Николаича и не собирался с ним откровенничать, и даже был готов вырыть яму-другую и вскопать пару грядок, лишь бы тезис Николаича "Мы с квартирантами – как одна семья!" – не стал былью. Я хотел жить своей жизнью в своей семье – но не стоит смеяться над моей наивностью, ведь мне тогда было всего двадцать лет…

Поначалу всё выглядело вполне нормально: я появлялся у старика раз в месяц, вручая деньги, выслушивал его упреки на тему "чего не заходишь", если не удавалось отвертеться – получал какое-то необременительное задание по хозяйству, которое тут же и выполнял, после чего забывал о существовании "духовного человека" ещё на месяц. Но даже в эти редкие встречи больше всего угнетала не обязанность что-то делать в чужом дворе, а та беспардонность, с которой Николаич считал себя вправе со мной обращаться. "Ну-ка расскажи мне, Василий, – говорил он, – часто ты со своей женой ругаешься?". Я от таких вопросов просто "ехал": с женой мы тогда жили дружно и не ругались, но в любом случае – ему-то что за дело? "Да не ругаемся мы…" – мялся я. "Да? – вскидывал клочковатые брови старик, – Да не может быть! Вот до вас были жильцы, тоже семья молодая – он, бывало, ко мне частенько захаживал, милиционером он работает, ага… так вот он прямо всё рассказывал, как он там со своей скандалит… А ты чего-то крутишь тут мне…".

Иногда он спрашивал, хитро прищурившись: "А вот скажи мне, какую вам, например, стипендию в вашем университете платят?" Или – "Ну-ка, запиши мне на бумажке, на какой ты кафедре учишься, кто твой руководитель – я ведь должен такие вещи знать?". И писал ведь – а куда денешься?

Надворные работы я выполнял без особого рвения, хотя Николаич всё стремился произвести меня в "начальники участка", как он сам выражался. Порой, всё же затащив меня для вскапывания грядок и тому подобных работ, Николаич сидел рядом на переносной скамеечке и журил: "Без души ты, Василий, работаешь, без души…".

Из дневников 1991 года

3 Октября <…> Слюнявая неопрятная физиономия Николаича: "Да куда ж ты, Васенька, от меня денешься!". Унизительные работы на подворье, бесконечные разговоры о том, какой И.Н. духовный человек…

11 Октября. И.Н. просто прелесть – сердито так, зло: "Вася, ты порядочный человек?". "В каком смысле?". Ах, вот оно что – виноград обещал дообрывать, но вот какой плохой – не появляюсь, не захожу, не бегу работать-вкалывать… Нет, И.Н., я непорядочный, так и знай.

14 Октября. Уже несколько дней не встречаюсь с И.Н. – и счастлив. Универ и тренировки.

Инфляция в те годы шагала семимильными шагами, цены на всё росли чуть ли не ежемесячно, а уж ежеквартально – точно. Так же примерно вела себя и плата за квартиру. Справедливости ради надо отметить, что в смысле цен Николаич не зверствовал, но поражал он меня другим: на полном серьёзе он говорил мне – вот, дескать, всё дорожает, цены растут… ты бы поспрашивал у соседей, кто сколько платит, а то и вашу плату уже менять пора… То есть, надо полагать, старик тем самым выказывал мне доверие – типа, "и денег, и белья, и дел моих рачитель". Он просто не понимал сам, что говорит: предлагал мне, студенту, живущему на скудную стипендию и на зарплату дворника, хлопотать об увеличении СОБСТВЕННОЙ платы за жильё…

Ул. Шевченко, 18. Кот Сэм на подоконнике. Фото 1992 г.

Ул. Шевченко, 18. Летом во дворике.

Фото 1993 г.

Из дневников 1991 года

21 Октября. Девять вечера, захожу к И.Н. Сидит за столом, перед ним – маленький телевизор. Идет пьеса по Салтыкову-Щедрину.

– Здравствуйте, И.Н., я пришёл.

Молчание. Недовольный взгляд из-под косматых седых бровей. Потом –

– Чего-то ты поздно…

– Только что из Универа. Учёба у меня такая…

– Ладно, сегодня уже поздно… Голова у меня болит, да и постановка вот… Приходи в среду.

– А что вы хотели?

– Да поговорить… Обсудить надо, новую квартирную плату установить, а то 60 рублей – это комедия…

– Хорошо, И.Н., я приду в среду.

23 Октября О, прелестный эпизод, просто класс. Итак: старый дом воронежского Шанхая, заваленная хламом комната, за столом – грузный старик И.Н., на кровати сижу я, в очках и с прямой спиной (как учили на айкидо). Я пришёл на разговор о повышении квартплаты.

И.Н.: Давай, Василий, договоримся, а то что это такое – тридцать рублей <с человека – В.>, это же смех. Расходы сейчас вон какие, так всё дорого… И канализация эта – знал бы, что столько сдерут, не стал бы связываться… Я вот две вещи тайком от жены продал . На похороны себе отложил тысячу двести рублей – всё в ремонт ушло <это запросто – В.>. Я вот тут походил, к Валентине Алексеевне зашёл, у неё сейчас два студента, она с них по пятьдесят рублей берёт <спасибо, И.Н., а то я не знал! – В.>. Зашёл ещё к одним, те по семьдесят, но у них там ванная <эх, жаль, места в кухне мало! А то б и у нас была ванная… – В.>. Так что вот, никто меньше 50 не берёт… А тридцать рублей – ну что это, тридцать… Чем тридцать – пусть она <квартира – В.> у меня лучше так стоит!

И.Н. горестно машет рукой и с тоской глядит в тёмное окно.

Я: Так сколько, Иван Николаевич?

И.Н.: Не меньше ста! – быстро так, как будто я успею (и смогу!) возразить. Как мы любим играть в совесть и демократию, о Николаич, как нам, таким духовным, деликатным и интеллигентным, трудно говорить о деньгах… А приходится.

Я: Так, значит, сто! Хорошо.

И.Н.: Только вот что: сможете отдать прямо сейчас, а то за унитаз сто пятьдесят требуют… <далее пошёл деловой разговор о подробностях ремонта – В.>.

И.Н.: Ну, Вася, вот будет у тебя свободное время – минут пятнадцать-двадцать… я что ж, я тебя эксплуатировать не собираюсь – приди, поможешь там… ну, принести что-нибудь, вот, лавки надо перенести. Я ж один не могу… <Ах, И.Н., у вас нет приёмного сына, который приезжает к вам в свой гараж через день, у вас нет четырнадцатилетнего внука, который лупит грушу, сделанную из старого футбольного мяча, на вашем подворье – нет у вас никого, кроме меня… – В.>. И знаешь, я тебе по секрету скажу, не для передачи – я вот этого Олега <соседа, снимающего с женой у И.Н. ещё одну конурку – В.>… знаешь его? Не люблю просить, не люблю… Они, знаешь, люди голубых кровей <а я, значит, холоп… Спасибо, И.Н., хороший комплимент! – В.>. Чего ни попросишь – всё с таким гонором, приходит только через месяц, а займёшь его минут на пятнадцать <знаем, И.Н., работали и пятнадцать, и двадцать, и тридцать… – В.> – сразу, знаешь ли, жена его зовет – иди сюда, мол, ты мне нужен… ну что это такое? <молодец, девчонка, имеет возможность мужа выручить – их дверь во двор – В.>.

Конец.

Кстати, о дворнике. О деталях моей трудовой биографии мы поговорим в другой главе, а здесь упомяну вкратце – с началом жизни у Николаича я устроился работать дворником во двор жилого дома, находившегося рядом и с нашим теперешним жильём, и с универом. Это было удобно – я вставал около шести утра, шел на участок, прибирался там, как получится, в начале восьмого возвращался домой, мылся в кухонной раковине по пояс – опять же как придётся, завтракал и к восьми был уже в универе. Иногда работал и по вечерам, после учёбы. Фишка была в том, что в этом доме находился гастроном, куда постоянно ходили А.М. и Алексеевна, а от них моя подработка тщательным образом скрывалась. Рассуждал я просто: видя мои дополнительные доходы, хозяин потребует от них свою долю в виде увеличения квартплаты, а так можно было косить на скудость студенческой стипендии (зарплата дворника, кстати, тогда примерно равнялась этой самой стипендии, не больше, но кто бы стал разбираться?). В мои обязанности входила уборка тротуара перед самым крыльцом гастронома, и, работая там, я всегда был предельно внимателен: если на горизонте появлялась грузная фигура А.М. или маячила щуплая Алексеевна – я шустро нырял в подворотню и там пережидал…

Время шло, и здоровье как Николаича, так и А.М., ухудшалось. Старик уже практически совсем не мог работать в саду, а для А.М. стали тяжелы походы по магазинам, да и времена на дворе стояли непростые – самое начало девяностых, пустые полки гастрономов уже пугали призраком самого настоящего голода, и даже получить свою норму по талонам было сложно – воронежские старики говаривали, что даже в войну, с карточками, выживать было легче.

В этой подворотне автор трудился дворником.

Фото 2013 г

Это было время, когда я в подарок на свой двадцатый день рождения получил, в частности, несколько банок рыбных консервов (минтай в масле) и был счастлив…

Цитата в тему

Вот, помню, когда мне стукнуло двадцать лет, тогда я был безнадежно одинок. И день рождения был уныл. Пришел ко мне Юрий Петрович, пришла Нина Васильевна, принесли мне бутылку столичной и банку овощных голубцов, и таким одиноким, таким невозможно одиноким показался я сам себе от этих голубцов, от этой столичной что, не желая плакать, заплакал…

Ерофеев В., "Москва-Петушки"

Из дневников 1992 года

6 Февраля Был у И.Н. Цену, однако, не повышает, но требует в марте 182 рубля – треть платы за коммунальные услуги. В целом, справедливо. Я ожидал худшего. Пока Господь хранит нас, вернее, наши кошельки.

Как всегда во время реформ и борьбы с пьянством, в особую проблему превратился сахар: его продавали не просто по талонам, но только в определенных магазинах, по месту жительства. Практически это выглядело так: в ближайшем к нам гастрономе были заведены гроссбухи со списками всех прикреплённых, с их паспортными данными, и нужно было прийти с лентой талонов и с паспортом, против твоей фамилии ставили галочку, ты расписывался – и тогда получал свою месячную норму. Теоретически предполагалось, что каждый должен приходить сам, но практически позволялось прийти одному члену семьи, показать паспорта и взять на всех, прописанных по данному адресу.

Старики-хозяева уже несколько раз повышали квартплату, но деньги в те времена всех проблем не решали – да и какие там деньги, даже по максимуму, можно было взять за сырой полуподвал?.. И тогда Николаич сделал ход конём – в один совсем не прекрасный месяц нам было объявлено, что мы, увы, не оправдали их надежд: от меня помощи немного, жена моя вообще имеет наглость к хозяевам носа не казать – так что съезжайте, товарищи дорогие. Честно говоря, я растерялся. Съезжать нам было некуда – в округе никто не хотел сдавать квартиру молодой семье (причины описаны выше), у моих родителей в их небольшой квартирке места не было (то есть… если очень захотеть… исходя из того, что и на меньшей площади живали по три поколения… но это была бы уже не жизнь, так что такой вариант мы и не рассматривали), а мы на тот момент ещё даже дипломов не получили… Но Николаич не стал нас долго томить: когда он увидел, что "клиент дозрел", то выставил новые условия: конечно, можно вас оставить, но… плату немножко повысим – но это ладно, это дело житейское… Но помогать вы нам будете уже по-серьёзному. Раза два в неделю минимум – зайти, спросить, надо ли что сделать, по необходимости сходить за покупками – вы же понимаете, за стариками надо ухаживать… Помню, как я стоял в дверях Николаичевой комнаты, он не без удовольствия описывал детали нашего нового "договора", рядом стояла, согласно кивая, А.М., а проходивший мимо Углук подыграл – "Соглашайся, соглашайся…". Никто никого не заставлял, разумеется, все на всё соглашались сами – также и я тогда добровольно подписался на рабство, на роль прислужника, да ещё и платил за это…

Во всем мире это называется – шантаж. В нашем случае это никак не называлось…

Разумеется, прежде чем сдаться в рабство, мы пытались искать другую квартиру. Мы ходили по округе, стучались в двери и калитки и спрашивали, не сдается ли комнатка для пары. Старички и старушки подозрительно смотрели на нас, поджимали губы и качали головами отрицательно – нет, и не предвидится. А в глазах читалось: пустишь вас, а вы детей нарожаете, и возись потом с вами… Особенно запомнился один хозяин, нестарый ещё мужик, загорелый, бодрый. Мы его явно оторвали от стола: он вышел к нам, расточая здоровые запахи подсолнечного масла и лука. Он улыбался, выслушивая наш вопрос и откровенно нас разглядывал, особенно жену – молодая девка, чего б и не поразглядывать? Разумеется, ответ был "нет", с улыбкой на промасленных губах…

Из дневников 1992 года

22 Декабря. Кстати, И.Н. – полторы тысячи. Оба-на. А вообще, жизнь – как в сказке: чем дальше, тем страшней.

29 Декабря. Вчера Николаич удостоил меня полуторачасовой беседы. Вернее, говорил он, а я стоял у его стола, в телогрейке и шапке, изредка меняя позу, чтоб ноги не затекали. Оказывается, он постоянно выписывает всякую муру из газет, конспектирует радио– и телепередачи… Конечно, это его дело, больной человек сидит дома и т. д., но когда всё это обрушивается на меня… Иногда подходила добрая хозяйка и начинала что-то петь мне в другое ухо. Так я и стоял, а старички балдели.

Из дневников 1993 года

17 Сентября. Сегодня у И.Н. была истерика. Их благородие изволили орать на меня, брызгать слюной и обвинять во всех смертных грехах. И вот, проклятая зависимость! Я призвал на помощь все свои карнегианские знания, я судорожно рылся в голове, подыскивая готовые шаблоны, я улыбался и самоуничижался, я подчеркивал значительность собеседника – словом, мне удалось то маленькое чудо, ради которого и существует учение Карнеги: их благородие сменили гнев на милость. Но клянусь всем, что у меня есть в этой жизни: больше всего в эти минуты, когда я нёс благородную околесину, а меня душила злоба и слёзы обиды, мне хотелось сказать: "Иди ты на <…>, п<…>р е<…>й!". И это были те слова, которых он заслуживал, видит Бог.

4 Октября. Вчера часа два пахал у хозяев, снимал яблоки. Когда пришёл, Николаич ни с того ни с сего начал мне рассказывать о том, какой он небрезгливый, как всегда сам чистил сортир, лазил туда в сапогах, а однажды прямо руками остатки выгребал, прямо руками… Потом мыл полчаса, тройным одеколоном тёр – "и на следующий день – никакого запаха!". Всё это с идиотской улыбкой и плямканьем слюнявых губ. Экий физиологизм, не находите?

Потом я говорил Сержу – "Сходи, мол, к И.Н., он, говорят, в руку берёт. Может, и в рот возьмёт…".

Эпистолярный жанр

21 июня 1993. Потом, после обеда, пошёл я на Шевченко. Гляжу, в калитке записка: "Вася, зайди ко мне срочно. Ив. Ник.". Ха-ха. Ладно, иду. Потная туша Николаича радостно колышется – да где ж ты, да что ж ты etc. Раза три мне пришлось повторить, что, мол, отец заболел. Я, собственно, не собирался посвящать его в свои проблемы – думал, может, отвяжется. А ни хрёнышка подобного! Расслышав, наконец, в чём дело, Николаич и А.М. извергли на меня поток рассказов о том, как они сами болели чем-то подобным. Тут уместно процитировать Братьев: "Он ещё долго бурчал, скворчал, брюзжал, шумно отхлебывая, рыгал и отдувался, и я на всю жизнь усвоил себе, что Мозес – это Мозес, что это Альберт Мозес, сударь, что он не привык к тому-то, тому-то и проклятому снегу по колено, а привык он к тому-то, тому-то и хвойным ваннам, сударь…". Потом я был награждён разрешением (в тоне приказа) собирать яблоки и получил задание: отправить с почты заказные письма, сходить в аптеку и сделать закупки в магазине. Это я выполнил сегодня, но обрати внимание на объём закупок: сало – 1,5 кг, творог – 2 кг, манка – 10 (десять!!!) кг. Целый рюкзак им пёр, аж вспотел. Почти в четыре куска влетело <"кусок" – тысяча рублей – В.Р.>. Бедно старички живут, бедно… Да, потом они вдруг озаботились вопросом – "умеешь ли ты, Вася, готовить? Надо, надо учиться, всё надо уметь…".

Так прошел год, мы закончили универ, получили дипломы. Жена стала работать учительницей биологии в школе, я, спасаясь от армии, протиснулся в дневную аспирантуру. По логике российской жизни пора было обзаводиться потомством, но представить себе, что ребенок из роддома попадает в сырой подвал усадьбы Николаича – это было слишком даже для моего, ко многому привыкшего, воображения. Кроме того, старики сдавали на глазах, и было понятно, что если им потребуется сиделка в прямом смысле этого слова, то эта роль достанется нам, и никому другому. Мы решили съезжать, и нам повезло – нашлась всё же квартирка… Впрочем, с этого мы начнем следующий раздел, поскольку изменится всё: с "низов" мы переберёмся в город, полуподвал сменим на ЗГТ (вы не знаете, читатель, что такое ЗГТ и ОГТ? Слушайте меня на здесь, и я вам таки да расскажу…). Но сначала – закончим историю Николаича, раз он уж так вольготно расположился на этих страницах.

Конец его был поистине ужасен. После нас к нему вселилась очередная молодая пара: всё на тех же кабальных условиях, так что в этом смысле он ничего не потерял. Но сам Николаич становился всё хуже и хуже, и не только физически, но и "на голову". Неизвестно, сколько бы он ещё продержался, но, как выразился его сосед Миша, рассказавший мне эту историю – "старика жадность погубила". Летом 1995 года Николаич нашел в своем холодильнике пасхальное яичко (!!!) – и съел его. Яйцо, пролежавшее с апреля месяца, стало, конечно, ядовитым. Николаич умирал мучительно, в течение нескольких дней, из-под него текло, и ходила за ним, конечно же, сменившая нас жиличка. Никому не пожелаешь такого страшного и позорного конца. Прости, господи, Николаича-грешника…

А.М. пережила мужа лет примерно на шесть – племянница моей (теперь уже бывшей) жены, будучи студенткой музучилища, в конце 90-х тоже мыкалась по Воронежу в поисках жилья, и судьба на каком-то этапе привела ее к А.М. – правда, поселилась она в другую сдаваемую квартиру, наверху. А.М. как хозяйка была добра и даже занималась с девушкой музыкой. Где-то в районе 2000 года А.М. скончалась, и последнее, что я знаю о доме Николаича – это то, что участок продан, дом снесён, и на его месте воздвигнут многоквартирный дом красного кирпича, изуродовавший своей высотой пасторальную улочку старого Воронежа. Всё изменилось, и даже памяти не осталось от долгой жизни…

Впрочем, пора отвлечься от собственного опыта и поговорить о других. Ещё в советские даже времена в России существовала такая форма решения жилищного вопроса, как юридическое оформление ухода за одиноким стариком с правом бесплатного проживания в его квартире, а позже, после его смерти – официального наследования жилплощади. Я слышал, что такие сделки заключаются и сейчас (я не имею в виду случаи откровенного жульничества и криминала). Так вот, где-то в начале-середине девяностых одна моя знакомая, примерно моих лет, будучи уже замужем и с ребёнком, тоже оказалась перед разверстой пастью жилищного кризиса. Они с мужем избрали упомянутый выше путь – заключили сделку с одинокой старушкой, владелицей двухкомнатной квартиры в центре Воронежа. Вскоре у них родился ещё один ребёнок, а потом и ещё один. В конце концов, когда дети уже изрядно выросли, а тесниться в одной и чужой комнате было уже невозможно, путем некоторых обменов квартирами внутри большой семьи сложили следующий пазл: семья моей знакомой живёт в отдельной четырехкомнатной квартире, но с двумя бабушками (хоть и родными), а с опекаемой старушкой, которая, слава богу, жива и относительно здорова, живёт самый старший из сыновей. На дворе середина десятых годов нового века…

Упомянутая выше студентка музучилища тоже прошла несколько кругов квартирного ада: училище общежития не имело, денег у семьи, чтобы содержать девушку по высшему разряду, не было. От А.М. наша героиня переехала в достаточно неплохую квартирку – однокомнатную, где ей полагался угол, а старушка-хозяйка жила здесь же. Проблема, в общем-то, была одна – я бы назвал ее скорее эстетической – у старушки были нелады с желудком, поэтому каждое утро она начинала с шумной рвоты в ванной… Потом была жизнь в приживалках в богатой семье у подруги – нашу героиню взяли с целью присматривать за не очень дисциплинированной дочкой, и старший брат этой самой подруги приживалкой был недоволен и однажды просто вышвырнул ее из дома, едва не избив… Потом – роман с земляком-ровесником неопределенных занятий, зато можно было жить вместе с ним в доме его бабушки, совершенно бесплатно… Сейчас, я слышал, она вернулась на свою малую родину, вышла замуж за шофера, молодые строят дом…

И наконец, по времени забегая вперед, но желая разделаться с историей воронежских "низов" – ещё о нашем друге Серже с физфака и о его последней частной квартире. От упоминавшейся ранее Марии Михайловны Серж переехал в соседний переулочек, в дом к нестарому ещё хозяину, сдававшему две из трех, кажется, комнат своего дома парням-студентам. Такая, знаете ли, коммуналка-общежитие, по несколько человек в комнате. Звали хозяина Кузьмич. Брал он по тем временам не много, но и не мало – по 2 тысячи рублей с носа (я затрудняюсь воспроизвести здесь масштаб цен того, 1994, года, но конкретная сумма имеет смысл в нашем повествовании, потому я ее и привожу). Жилось Сержу у Кузьмича неплохо – дядька он был в целом невредный, и соседи попались ничего. Но однажды произошло следующее. В Воронеже, на Центральном рынке, есть такой уголок, где ещё с советских времен висят платные доски объявлений об обмене-сдаче-продаже-покупке квартир. До перестройки основной формой смены недвижимости был именно обмен, в более поздние времена активизировались и другие формы – в частности, сдача. Около этих досок всегда тусовались заинтересованные люди – маклера, сдающие, снимающие… Последних, ясное дело, было больше. Так вот, однажды Кузьмич, прогуливаясь по рынку, заглянул на этот пятачок: то ли просто так, то ли цены сверить – не дешевит ли… И тут же подошли к нему двое кавказцев – дескать, отец, нет ли у тебя комнатки на сдачу? Увы, ответил Кузьмич, всё сдано. А почем сдаешь? – спросили те. По два куска за койку, ответил Кузьмич. Отец, мы тебе двадцать дадим – только сдай, очень надо! Но Кузьмич был честный и порядочный человек – он отказал кавказцам, не стал выгонять студентов, но про себя подумал: "Эге…". Придя домой, в тот же вечер он собрал своих жильцов на кухне и сказал – вот такая история, ребята, за коечку мою с панцирной сеточкой на свободном – подчеркиваю: свободном! – рынке двадцать тысяч дают. А не две. Так что со следующего месяца новая цена – рыночная. Если кто не согласен – ну что ж, было приятно делить с вами кров…

Я ещё раз акцентирую ваше внимание на последней истории, уже без изысков: за ОДИН вечер цена на квартиру поднялась В ДЕСЯТЬ РАЗ.

Эпистолярный жанр

5 февраля 1995. У него <у Сержа – В.> дела такие: если ты помнишь, был там один м..звон – Серега-молодой, м…дак, каких мало. Кузьмич его выпер. И правильно, в общем-то, сделал. Поселился этот Серега у какой-то бабки, которая сдавала 2 комнаты: одну ему за 30 тысяч, а другую – Эртильскому сахарозаводу за 150 тысяч (они, в смысле завод, для своих работников её снимали, а Серега-то как раз оттуда, родители у него, что ли, с того завода – не помню точно, но не это главное). В один прекрасный день завод перестал снимать комнату – денег нет. Как же поступила бабка? Вот попробуй угадай, и, надеюсь, ты, умудренная нашим общим опытом, ответишь правильно – естественно, она заявила Серёге: "Плати ты мне эти 150 тысяч, или выметайся" (помнишь Иру – "дайте мне за 2 месяца", Валю – "дайте мне 1,5 лимона на дорогу" – то же самое. Казалось бы, алогизм и маразм. Но маразм, ставший закономерностью – это уже не маразм, не так ли?). Серёга, естественно, выбрал второе – и в ножки к Кузьмичу: возьмите, мол, дяденька, обратно, я вам сапоги буду чистить. А "обратно" – это к Сержу в комнату. Кузьмич же отреагировал следующим образом (в который раз, смотри – вот она, подлинная мудрость руководителя, который распоряжается людьми и деньгами, двигая их, как пешки!): позвал Сержа и сказал: "Так, мол, и так, Сергей, вот решай – возьмём или нет?". Таким образом, убивались два зайца: Серж, естественно, говорит "да", и злато льётся в казну, и теперь тот же Серж ни в коем разе не возмутится подселением: сам ведь согласился! А, каково?