Времена не выбирают. Книга 1. Туманное далеко

– Опять он со своим тазиком.

После урока пошел к директору:

– Или приобретаем пособия, или я на уроки рисования больше не иду!

Поняв, что сказано всерьез, Галина Ивановна через районо добилась ассигнований. В магазине учебных пособий оплатили приобретение. И вот направляют завхоза получать пособия. Директор поручает захватить заодно и Бильбо. Завхоз, мужичонка маленький, лысый и жизнью тертый, призадумался.

– Мешки брать?

– Зачем?

– Под это, под бильбо.

Хохотала вся учительская. Бедный завхоз не знал фамилии инспектора районо.

Пособия оказались прекрасными и многочисленными; выполненные в гипсе фрагменты растений, фруктов и даже бюсты именитых исторических личностей начиная с Гомера. Стало легче.

Работа увлекала, ребята тянулись за мной, никаких проблем на уроках, тем более что я уходил от стандартов, особенно на уроках истории. Активно использовал кинопоказы. Для этого освоил имевшийся в школе узкопленочный кинопроектор «Украина», приезжая в Ярославль, набирал в облкинопрокате фильмы и возвращался с торбой, полной банок с кинопленкой.

С первых дней мне вменили классное руководство именно в том классе, который больше всего доставлял хлопот. Ребята отпетые. Когда я поинтересовался у директора, почему в одном классе столько слабых и недисциплинированных, она ответила:

– Их с первого класса вела молоденькая и довольно слабая учительница. Классом она не владела, материалом тоже.

– Что же вы её взяли?

– Ну, во-первых, не знала, что она из себя представляет. Во-вторых, она прибыла с направлением облоно, а ему возражать себе дороже. В-третьих, и выбора не было. Слава Богу, ушла в прошлом году.

Грехи и огрехи молоденькой пришлось исправлять мне, тоже не очень старому. Встал вопрос, с чего начать? Я понимал, насколько важно первое дело довести до конца. Значит, оно должно быть ребятам по силам. Начал с внешнего вида, оставлявшего желать лучшего. Заросшие, давно не стриженные головы, неглаженые рубашки и брюки, но самый бросающийся в глаза недостаток – грязная обувь. Конечно, сельская улица – не городская. Она, собственно, и улицей-то считается лишь по наличию с обеих сторон неровно стоящих домов. А то, что меж домами, – море грязи, рытвины и канавы. И ребята вваливались в школу прямо в сапогах, реже в ботинках, с которых комьями валилась та уличная грязь.

– Вот что, друзья, давайте с выходного сапоги на улице мыть, в классе ставить их к печи, а самим переобуваться в ботинки.

Повздыхали, но с понедельника в сапогах уже никто не топал. Присмотрелся: ботинки, разумеется, приличнее сапог, но блеска не хватает. В следующий выходной специально отправился в Ярославль. Побывав дома, закупил в своем перекопском универмаге две сапожных щетки и три банки гуталина. А в понедельник перед началом уроков объявил:

– Ботинки чистить всем в обязательном порядке.

Признаться, думал, станут саботировать. Однако самим ребятам новшество пришлось по душе, тем более что они одни сверкали на перемене блестящими ботинками, что сразу отметили в других классах.

Больше всего перемена в облике моих «колышников (так называл их, просматривая журнал, но называл любя) поразила Галину Ивановну. Она стала внедрять новшество по всей школе. Однако инициатива как-то сама собой заглохла, а мои отличались чистотой до самого конца учебы в школе. Я их принял, я их и выпустил.

Большая проблема классного руководства в сельской школе – родительские собрания. Ребята из разных деревень, порой очень отдаленных. Такие жили в школьном интернате, а домой уходили только на воскресенье. Поэтому собрать хотя бы половину родителей удавалось редко. Обычно собиралась треть, даже меньше трети, и в основном – местные, бурмакинские, деревенских – никого. Исключительно мамы.

Папы появлялись редко, посетив по случаю чайную, оттого нетрезвые. И всегда днем, во время уроков, поэтому приходилось выходить и потихоньку выпроваживать горе-отцов. Удавалось не каждый раз. Не забыть один случай. Во время урока литературы вдруг распахнулась дверь. Обозначив себя только лицом, посетитель вызывал учителя в коридор. Ребята притихли без предупреждения. Я вышел.

У края лестничной площадки стоял, придерживаясь рукой стены, гражданин в шапке, сдвинутой на затылок, в фуфайке и валенках с галошами. Подумалось: не иначе – механизатор.

– В чем дело?

– Ты, значит, учитель?

– Давайте без «ты». Я учитель, что вам нужно?

– Позови мово Витьку.

Я догадался, что речь о моем ученике из неблизкой деревни Высоково. Мать на последнем собрании не присутствовала и, вероятно, поручила супругу, направлявшемуся по какому-то делу в село, посетить школу. Вот он и посетил. Жаль, что после чайной.

– Зачем?

– Я покажу ему, как учиться надо, я его проучу.

– В таком состоянии не беседуют.

– А ты что, наливал мне…

Ни позвать ребенка, ни пустить пьяного родителя в класс я не мог. Меж тем родитель все сильнее распалялся и уже не говорил, а кричал, стали выглядывать из соседнего класса.

– Так, отправляйтесь домой, отоспитесь и приходите. Мы втроем поговорим, но на трезвую голову.

– Значит, не дашь мне Витьку?

– Не дам.

Родитель замахнулся, я перехватил руку и толкнул его в грудь. Он покачнулся и вдруг покатился по лестнице вниз, словно спеленутый. На межлестничном марше застыл. Я спускался, с ужасом думая: неужели убился? Но нет. Видимо, не раз ударившись головой о ступени, он на какое-то время впал в ступор, а может, и сознание потерял. Но дышал ровно и крепко, заполняя атмосферу перегаром. Попробовал поднять. Не получилось. Перешагнув, пошел вниз, где был урок у завуча. Вместе с ним мы вынесли ретивого родителя на крыльцо. Сунули ватку с нашатырем. Тот чихнул, попытался встать. Помог. Подал упавшую шапку. После отчаянный родитель как ни в чем не бывало пошел от школы по направлению к чайной. То ли забыл, зачем приходил, то ли не хотел вспоминать. А я еще около месяца переживал, а ну как у того с головой что-нибудь приключится. Голова механизатора оказалась крепкой, как сталь.

Будучи классным руководителем, обошел дома всех бурмакинских ребят. Встречали дружелюбно. Как правило, просили не стесняться в выборе средств воспитания и почаще «поддавать неучам». Но ударить ребенка я не мог и говорил о том родителям, убеждая их, что полезнее контролировать приготовление уроков, чаще беседовать с детьми по душам. Реакция обычная:

– Да что с ними говорить, ни черта они не понимают…

– Это вы напрасно, ваш ребенок очень даже понятливый…

– Правда?

– Правда! Я ему после родительского собрания сказал: завтра без родителей не приходи, и знаете, что он мне ответил?

– Что?

– А послезавтра?

– Не поняла…

– С юмором ваш парень и очень сообразительный, но из тех, за кем постоянный пригляд нужен.

Особенность работы классного руководителя в том и заключается, что с воспитания детей переключаешься на воспитание родителей. А в школе сельской особые трудности, связанные с недостаточным интеллектуальным и образовательным уровнем родителей, пьянством и полным отсутствием семейного воспитания. Большинство родителей озабочено лишь тем, как одеть, обуть, накормить детей… А воспитанием школа пусть занимается, на то она и школа. Поломать стереотип практически невозможно, у меня, во всяком случае, не получалось. Самое большее, чего удавалось добиться, – это контроля за своими детьми в соответствии с моими записями в дневнике. То есть я добавлял себе заботы и работы. Каждую пятницу до поздней ночи выписывал в дневник оценки и подробное «домашнее задание» для родителей. Иногда помогало, чаще – нет.

Находки и открытия

Летом пришло письмо от директора школы. В нем среди всего прочего Галина Ивановна сообщала, что на совещании в облоно встретилась с братом своего одноклассника Саши Рытова и случайно узнала, что Саше посмертно присвоено звание Героя Советского Союза. Сейчас семья Саши: брат Иван и сестра Екатерина – живет в деревне Жабино Ярославского района, что примерно в двадцати километрах от Бурмакина.

Радости моей не было предела: давно уже с ребятами на заседании кружка мы мечтали о том, как хорошо было бы самим отыскать земляка-героя. Случай помог найти не просто земляка, но и ученика нашей школы. Я представлял, как счастливы будут ребята.

Долго наводили справки, готовились. Собирали сложную аппаратуру для пересъемки фотографий, документов, писем. В Жабино выехали втроем: семиклассник Андрюша Разин, сын Галины Ивановны, Николай Лукич Разин, бывший одноклассник Александра, и я. Выехали после обеда и торопились, чтобы в случае непредвиденных обстоятельств засветло вернуться. Пользуясь удобным случаем, выпытывал у Николая Лукича подробности их довоенной школьной жизни. Он рассказывал:

–Тогда в семилетке учиться могли далеко не все, и уж если такая возможность давалась, старались использовать до конца. Самый сильный ученик – Саша. Бывало, придем в школу и сразу к нему: «Саша, помоги, задача не вышла».

– Списывали?

Николай Лукич быстро поворачивается в мою сторону.

– Не было такого. Он у доски объяснял просто, доходчиво, и настолько становилось ясным, что о себе думалось: «Дурак, что ли?» Из остальных ребят легче всего математика давалась мне. На этой почве мы и сошлись с Александром. Чем труднее задача, тем нам интереснее. Однажды совершенно измучился над каким-то примером, но так и не решил. Пошел к Саше. Он жил в конце села у Анны Сафоновой, теткой ему, кажется, приходилась, а в Жабино являлся по воскресеньям. Прихожу и ушам не верю, тоже, говорит, не получается. Двинулись к директору Ивану Лаврентьевичу. Нашли его около сарая – веревки вил. Приходим, так, мол, и так, не можем решить пример. Смеется. «Уж если, – говорит, – Рытов с Разиным не решили, так что же с класса спрашивать?» Тут же между делом стал объяснять нам, а мы тетрадки к стенке сарая – и пишем. На следующее утро у доски Саша объяснил решение, и класс оказался подготовленным к уроку.

Нравилось нам заниматься спортом. Условий таких, как сейчас, не было, но занимались даже охотнее. Чуть свободная минута – шутки в сторону, майки в кучу, и начинается борьба, или бег наперегонки, или волейбол. Весело жили и дружно. По сравнению с нами Саша был замкнутым. Видимо, семейные дела постоянно тревожили его и не позволяли забыться…

Дорога пролегала среди полей, окруженных лесами. Когда исчез последний лес, за крутым поворотом показалось Жабино. Как найти дом брата? Спасла какая-то девчонка, со словом «Здеся!» показавшая на просторный трехоконный дом. Встретил хозяин, крепко сбитый мужчина с кудрявой, посеребренной сединами головой и цепким взглядом внимательных маленьких глаз – Иван Иванович Рытов.

Над столом, в простенке между окнами, большой застекленный портрет в белом багете с золотым обрезом. Молодой парень с погонами капитана, при орденах. По ранее виденным изображениям узнал Александра. Только красивее обычного.

– Портрет увеличивали?

– Да, недавно в Ленинграде.

Над кроватью портреты родителей. Просим портреты со стены, чтобы перефотографировать. Пока Андрей готовит аппаратуру и освещение для съемок, стараюсь выяснить, что осталось из документов Александра. И первый удар. За неделю до нас побывала сотрудница Ярославского краеведческого музея Радовская и все, что можно, увезла. В нашем распоряжении девять фотографий, включая три, уже снятые со стен, и четыре открытки, присланные с фронта.

Мне хотелось поскорее узнать о том, как Саша воспитывался, рос, кто окружал его в детстве и юности. Медленно, но картина проясняется.

Родился Саша здесь же 20 октября 1920 года. Отец – крестьянин, по тем временам из зажиточных. Мать воспитывала детей, управлялась по дому как могла, помогала отцу в его нелегкой «зажиточной» жизни. Она умерла, когда Саше исполнилось четыре года. Сразу же после смерти матери приехала тетка помочь в первое время, да так и осталась до конца дней своих, посвятив себя воспитанию племянников и племянницы. В 1931 году умер и отец. Было над чем поплакать и о чем подумать. Остались они: Иван – 16-ти лет, Катя – 13, Саша – 10 и Коля – 7 лет. С ними – самый близкий человек – тетя Шура!

Смерть родителей для любой семьи – тяжелый, часто непоправимый удар. Для любой, но не для этой. Эти не только выжили, но и выучились. Иван продолжил учебу в педагогическом училище, Саша – в школе, и только Катя не смогла… Объяснила просто: «Нужно было кому-то возить, стирать, следить за хозяйством, да и вообще я больная была… И сейчас прихварываю, и тогда тоже…».

Сильный характер надо иметь, чтобы, взявшись за хозяйство, тащить его и не роптать. Она не роптала даже, проводив в сорок первом троих братьев на фронт. Только ждала хотя бы слов «жив, здоров», а слов не приходило.

Вместе с Сашей они ухаживали за коровой, затем вдвоем, чтобы повадней было, ехали в город продавать молоко. Строго следили друг за другом. Слов больших при том не говорилось, но держались за свою осиротевшую семью так, что иная соседка, смахнув слезу, жалела уже не их, а себя и свое не очень дружное семейство.

Брат Иван приезжал только на каникулы – сразу же исчезал из дома: день – в лесу рубит дрова, день – на базаре продает их. Большим подспорьем был лес. Зимой – дрова, летом – грибы, ягоды. Успевай только собирать, а желающие приобрести всегда найдутся. На сбор выходили все вместе.

Тетя Шура обшивала не только их, но и всю округу, подрабатывая на том десятку-другую. Одевались бедно. У Саши из всей зимней одежды была шуба. Наденет ее, в руки бидончик с молоком или сетку с картошкой – и пошел в школу. Каждое воскресенье по двенадцать километров туда и обратно и все пешочком, может, оттого и закалился организм.

Когда Саше исполнилось 14 лет, он уже бегал в пятый класс Бурмакинской школы. Нет, он ни в одном классе не пересиживал, просто учиться пошел с девяти лет. Учился легко, окончил школу в 1936 году. Встал вопрос: работать или учиться? Решали всей семьей. Сошлись на одном: раз парень успешно и с такой радостью учится, пусть продолжает. Иван Иванович вспоминал:

– Выбирать не приходилось. В Рыбинске жила тетка – поехал к ней.

Поступил в речное училище. Жил у тетки. Перебивался на скудную стипендию, но умудрился осуществить свою мечту: приобрел фотоаппарат. Много снимал, меньше проявлял: не хватало на реактивы денег. Учился по-прежнему легко. Но увлекла его новая стихия – небо! Поступил в Рыбинский аэроклуб. Днем изучал пароходы и особенности водной стихии, вечером – самолеты и особенности стихии воздушной. Загруженный до предела, не заметил, как подошел к концу третий курс.

Летом вместе с третьекурсниками проходил стажерскую практику, на видавшем виды пароходе проплыл Волгу. Наибольшее впечатление произвел Саратов. «Вот это город!» Не знал тогда, что судьба через несколько дней надолго забросит его сюда.

Тем же летом по окончании занятий в аэроклубе ему предложили продолжить летную подготовку в Балашовском летном училище. Начались серьезные занятия. В июне 1941 года сдавали зачеты по полетам Государственной комиссии. В графе напротив его фамилии появилась оценка «хорошо». Ему предлагали остаться в училище инструктором, но «захотелось, – как он писал домой, – побывать в новых местах, а Балашов очень надоел». Он едет по назначению в Воронеж.

Меж тем Андрюша смонтировал на кухонном столе целую фотолабораторию для пересъемки фотографий, документов и писем. Там то и дело мелькала вспышка фотолампы. Он не переставал трудиться, пока мы беседовали с братом и сестрой Екатериной, так и не вставшей с постели. Неспешно подошли к военному периоду. Здесь рассказ брата и сестры дополнился сохранившимися письмами Саши с фронта. Как можно меньше слов о себе. Скромный в жизни, Саша не разговорчив и в письмах. Может быть, потому мы так мало знаем о его боевых подвигах.

В октябре 1943 года по пути за новой техникой заехал домой. Пробыл около пяти дней. Увиделся и с тетей, и с сестрой. С особенной любовью рассказывал о своих друзьях. Целый карман фотографий: всё друзья, и все погибшие. Показывал с гордостью и «словно что из сердца вынимал», вспоминает Екатерина Ивановна.

Затем опять фронт. Письма приходили редко, все настолько скупые, строгие и в то же время теплые, что невольно проникаешься уважением к их автору. О себе обычно несколько слов в конце: «…изменений в жизни нет, живу по-старому, здоровье хорошее». И ни слова о воздушных боях, хотя к этому времени был уж награжден пятью орденами. Скромность необычная, свойственная людям сильным и волевым.

Последнее письмо пришло в августе 1944 года: «Здравствуйте, Шура и Катя! Сегодня получил ваше письмо. Я вам два раза посылал денег, не знаю, получили вы или нет. Писем от Николая и Ивана не получаю уже давно. Если у вас есть адреса Даниловых, то сообщите мне, я позабыл их адрес, а нужно выслать деньжонок. Передавайте привет всем родным и знакомым. До свидания. А. Рытов».

И всё. Месяц спустя он погиб и был похоронен в деревне Лясь под Варшавой. 23 февраля 1945 года ему посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.

Вернувшись из Жабина, я не прекращал поисков, что позволило выяснить подробности его гибели.

Десятого октября 1944 года Александр повел самолеты своей группы на уничтожение фашистской техники, двигавшейся по шоссе Остроленки – Варшава. Вперемешку с автомашинами по серому шоссе ползли танки.

– Соколики, под нами «кресты», атакуем! – передал Александр боевым друзьям и, как обычно, первым ринулся на врага. «Ил-2» окутался голубоватым дымом от изрыгнувших металл пушек и пулеметов. И вдруг прямо перед глазами Александра ослепительно зажглось маленькое солнце – зенитный снаряд, разбив бронестекло фонаря, разорвался в кабине. Смерть наступила мгновенно. Это был сотый полет отважного сокола.

Тогда же я отправил запрос в общество польско-советской дружбы. Особых надежд не возлагал, но ответ получил. Мне писали: «Гвардии капитан А. Рытов похоронен в деревне Ляски вместе с другими офицерами и солдатами на возвышающемся над рекой Нарев холме, в саду местного жителя Франчишка Лисинского. В течение шести лет за могилой ухаживали местные крестьяне. В марте 1950 года останки героев были перенесены на кладбище советских воинов в Макуве-Мазовецком. Капитан Рытов похоронен вместе с двумя офицерами, и на их могиле имеется именная доска. Кладбище расположено на окраине Макув-Мазовецкого, между лесным массивом и рекой Ожыц. На нем воздвигнут памятник-обелиск в честь героев Советской Армии, павших за свободу Польши. Всё кладбище обсажено декоративными растениями и огромным количеством белых и красных роз. Городские власти поддерживают там чистоту и полный порядок. Несколько раз в году, как, например, в День Советской Армии, в годовщину освобождения польских земель от фашистских захватчиков наша общественность возлагает венки на могилах героев, погибших в боях за освобождение нашей Родины. С дружеским приветом. Заведующий отделом культурных связей с заграницей Ст. Вишневский».

К письму прилагались девять отлично выполненных фотографий. На могиле Александра виден венок из живых роз. Серию очерков о Саше Рытове, опубликованных в районной газете, я так и назвал «Розы на снегу». Из польских фотографий, а также сделанных Андрюшей в Жабино мы оформили огромный стенд от входа с правой стороны. Так что отныне любого входящего встречала фотолетопись жизни героя.

Вечерняя смена

Работа шла живо и не только потому, что знакомы уже учителя и ученики, главное – добавились новые предметы: обществоведение, а в вечерней школе – экономическая география и та же история.

О вечерней школе отдельно. Официальное её название – вечерняя школа сельской молодежи. Это совершенно отличное от моей ШРМ учебное заведение и в первую очередь из-за малого числа учеников. В моем десятом классе школы рабочей молодежи на Перекопе было более двадцати учеников, кто-то болел, кого-то задержали на работе, и получалось каждый раз именно 20 или на одного-двух больше.

Здесь мой десятый состоял из четырех человек, в восьмом – три, в девятом – тоже три. То есть всего десять человек. И столько же учителей. Все на зарплате. Расточительство? Нет. Больше на селе и не набрать. Как правило, закончив семь классов, все устремлялись в город, а если оставались, то работали на местном заводе или в своем колхозе имени Горького, прозванного горьким колхозом. Оставались без какого-либо желания продолжить образование. Поэтому к нам по вечерам приходили те, кто учиться хотел, но не мог материально.

Особенно нравился мне парнишка по фамилии Михайлов, родной брат пионервожатой Кати Михайловой, с которой веселился я в первый бурмакинский вечер. Такой же, как сестра, черноволосый, черноглазый, веселый и шустрый. А уж сообразительный – слов нет, на лету всё схватывал. Я просто болел за него, так хотел, чтобы получил он аттестат и осуществил мечту: поступить в институт.

Я всех их уважал и понимал, поскольку сам прошел через вечернюю школу. Отличия от нашей ШРМ существенные. Здесь мало желать, в сельскую вечернюю школу еще прийти надо. А это грязь и бездорожье весной и осенью, пурга и заметенные тропы – зимой. Скорее всего, поэтому все наши ученики проживали в самом Бурмакине.

Как мог, старался разнообразить уроки, строя часто в форме беседы на равных, мотивируя ребят на собственную оценку исторических событий.

В качестве иллюстративного материала использовал книги, которые привозил с собой из города, а также кинофильмы. Я к тому времени свободно обращался с узкопленочным кинопроектором «Украина», а ленты брал в областном кинопрокате, где мне только рады были. У них скопился довольно значительный фонд кинодокументалистики, который практически не использовался. А тут является энтузиаст, готовый сам на собственном горбу доставить фильмы на село и там демонстрировать. Не знаю, что там «лепили» они в годовой отчетности, но уверен, что мой прокат занимал в них не последнюю строчку, ибо каждый месяц я брал по шесть-восемь фильмов. И какие это были замечательные картины! Пусть с налетом культа личности. Скажем, те же самые «Десять сталинских ударов» по врагу. Но они охватывали всю Великую Отечественную войну в работах таких мастеров, как Роман Кармен. Кстати, именно кино давало максимальный результат в усвоении гуманитарных дисциплин, таких, как история, литература, в меньшей степени экономическая география… Но встречались и неожиданные препятствия.

Хорошо помню случай, когда в местный клуб привезли прогремевшую на всю страну киноленту «Кто вы, доктор Зорге?» И именно в учебный для вечерников день. А в сельском клубе повторов нет, кино привозят раз в неделю. Десятиклассники подловили меня на лестнице перед началом уроков.

– Николай Николаевич, разрешите нам вместо уроков сходить в кино.

Я прикинул, фильм исторический, почему бы нет?

– А уроки самостоятельно подготовите?

– Вы только задание дайте.

Размышляю: русский язык, история, экономическая география – мои, но четвертый – математика.

– В принципе согласен, но как быть с математикой?

– А мы уже договорились.

– Хорошо, запишите задания.

Мы зашли в класс, ребята записали всё и выскочили, чтобы успеть до начала сеанса. Напомню, что клуб находился на приличном расстоянии от школы, за рекой. Пока записывал в журнал задания и темы, послышался шум на лестнице. Выхожу. Поднимаются понурые мои десятиклассницы и последним – Михайлов. Замыкает процессию завуч Павел Георгиевич.

– Возвращаю вам прогульщиков, – торжественно объявляет он.

– Я сам их отпустил в кино.

– И зря. Нельзя нарушать распорядок.

– Что ж, давайте в класс, ребята.

Стою у края лестницы и слышу недовольное вполголоса бурчание Михайлова.

– Сам сейчас точно пойдет к телевизору. Ладно, устроим тебе репортаж с кладбища…

На другой день в учительской только и разговору о похищении с крыши учительского дома телевизионной антенны Павла Георгиевича, единственной заводского изготовления и стоившей чуть меньше самого телевизора.

Целый день завуч рыскал по селу. А нашел на кладбище, воткнутую строго вертикально в холмик заброшенной могилы. Происшествие на несколько дней стало самой обсуждаемой селянами темой. Многие сходились на том, что история темная и попахивает нечистой силой. Я догадывался, кто приложил к происшествию руки, но молчал. Как и Михайлов, я был категорически не согласен с завучем, не отпустившим ребят-тружеников в кино.

Тесен круг моих подруг

Понемногу привыкал к селу, равно как и село ко мне, а это значит – новые знакомства, новые друзья. Знакомых, естественно, больше, и они, в основном, из числа родителей либо знакомых родителей. Была и еще одна категория людей близких, категория необычная, но знакомая каждому молодому учителю.

Уже в сентябре второго года работы Софья Васильевна, встававшая раньше меня, чтобы приготовить завтрак, приносила ко мне в комнату букеты цветов. На вопрос: «Откуда такая радость?» отвечала неизменно: «С крыльца». Я, не понимая, не вникал. А когда вник, изумился. Крылечко наше, пусть не самое приметное, все-таки не постамент памятника и не могильное покрытие, чтобы возлагать на него цветы. Но когда я изложил простую мысль Софье Васильевне, она вдруг загадочно улыбнулась (ну, гимназистка!):