Хроника одного дежурства, или Один день из жизни провинциального хирурга

В ординаторскую вошли Никита и Люба, вместе посмотрев тяжёлых больных. По всему видно, они успели между собой всё обсудить, и у них созрело общее мнение.

– Ну, выкладывайте.

– В приёмном трое больных, – начала Люба. – Один с инородным телом в глотке. Удалена кость, отпущен домой. Ещё одному я вскрыла паратонзилярный абсцесс и госпитализировала в ЛОР – отделение. Третьего больного положила к нам в отделение с острым панкреатитом – скорее всего, злоупотреблял алкоголем, хотя и отрицает. Всё.

– По стойке всё в порядке, тяжёлых нет. У больных после плановых операций всё обычно, – продолжил Никита.

– Посмотрели поступивших?

– Конечно, – ответил Никита. – Что-то не очень наше лечение им помогает, хотя состояние Васи вроде улучшилось.

– Ну и что будем делать? – он всегда задавал этот вопрос, заставляя тех, с кем дежурил, тоже анализировать ситуацию и находить решение. Бывало, или соглашался с противоположным мнением, или оно помогало прийти к третьему варианту действий. Выслушать все точки зрения считал необходимым, помня поговорку: “Одна голова – хорошо, а две – лучше”. Мнение молодых почти всегда отличалось радикальностью и максимализмом, но, сочетаясь с осторожностью, мудростью, консерватизмом хирургов старшего поколения, приводило к оптимальному решению.

– Надо оперировать, – снова настойчиво сказал Никита. Люба согласно кивнула.

– Обоих?

– Пока только больного с непроходимостью.

– А что, ему консервативное лечение уже закончилось?

– Нет, продолжается.

– А вдруг оно поможет?

– Вряд ли, – уже не столь убедительно ответил Никита.

– Поступим так. Закончим лечение, снова сделаем снимки, посмотрим их и больного и тогда примем решение.

Никита и Люба нехотя согласились.

– Да поймите, ребята: экстренная операция – это мероприятие вынужденное, неподготовленное, обычно на высоте декомпенсации заболевания. По возможности их надо избегать, оперировать, только, когда остальное не помогло. Главное – не сделать операцию, а чтобы после неё больной остался жив и получил шанс выздороветь. После нашего рукоделия человек не должен умереть. Противоположное ляжет на нашу совесть. Самое страшное – когда на твоих глазах умирает человек и ты не можешь ему помочь. Ещё страшнее, если пытался, а не получилось, или сделал что-то неправильно, или не выполнил того, что надо было, – по незнанию, забывчивости своей. Но когда есть возможность сделать всё с наименьшим риском – делай… Последнее решение должно оставаться последним.

– Мы поняли, Константин Александрович, – кивнула Люба. Никита промолчал. Наверное, – обдумывая его слова, а может – подыскивая аргументы “против”.

– Я посмотрю поступившего пациента, а вы, Люба, сделайте новокаиновую блокаду этому больному и вон той, – он показал на историю болезни больной с инфильтратом. – Никита промоет желудок и холецистостому больному после лапароскопии. Попроси, чтобы взяли мочу на диастаз. – И они вновь разошлись.

Константин Александрович посмотрел поступившего, убедился, что назначения сделаны адекватные. В благоприятном исходе лечения он не сомневался. Единственная неприятность, что могла произойти, – психоз. Долгое употребление алкоголя с резким прекращением обычно на третьи-четвёртые сутки приводило к посталкогольному психозу. Но не лечить таких тоже нельзя. Психоз психозом, а воспаление поджелудочной железы очень серьёзная болезнь, и лечить её лучше в хирургическом отделений.

Он вспомнил, что не показал больного с непроходимостью анестезиологу: консервативное его лечение должно сочетаться с предоперационной подготовкой, да и группу крови надо определить.

– Вас к телефону, – прервала размышления Наташа, постовая медсестра, – из приёмного отделения.

– Поступает холецистит, – услышал он в трубку.

Все были в работе, пришлось самому спуститься в приёмное отделение. Пациентка оказалась типичным представителем людей с таким заболеванием: полная, русоволосая, с выраженными жировыми складками не только на животе, но и на лице, ногах, она напоминала колобок. Расспрашивая её, осмотрел живот – с начальным диагнозом трудно не согласиться. Больная нуждалась в лечении в отделении. Посмотрел на часы – как незаметно летит время: уже одиннадцать тридцать!

– Вот, посмотрите контрольные рентген снимки больного с непроходимостью, – сперва услышал голос, а потом увидел Никиту. – Лучше не стало. Барий скопился в депо в верхних отделах кишечника.

– Пойдём его посмотрим.

Вместе осмотрели пациента. Ожидаемого эффекта от консервативного лечения не получилось: при кишечной непроходимости улучшение бывает не так часто, как хотелось бы. Но бывает. И если ожидаемого не произошло, значит, ситуация гораздо серьёзнее. Не исключена опухоль кишечника, а вылечить её не так просто.

– Ну что же, Никита, ты оказался прав, будем оперировать. – Стал звонить в операционную. Усмехнулся, вспомнив старую шутку хирургов: “Как стемнеет, будем брать”. Он всегда поражался меткости фольклорных “хирургических” высказываний. Видимо, возникали они на основе богатого практического опыта. А юмора хирургам не занимать.

Вообще-то, чувство юмора и должно быть им присуще: минуты разрядки при такой работе просто необходимы. Посмеёшься – и чувствуешь себя легче, появляются дополнительные силы. В каждом коллективе находится свой балагур-весельчак, который, сам не догадываясь (или специально) поднимает тонус, создаёт тёплый, уютный микроклимат. Ну нельзя быть всё время серьёзным! Пусть у них в ординаторской мягкая мебель и телевизор, холодильник, то есть более-менее устроенный быт, но особо ценились вовремя сказанные шутка, анекдот, весёлая история.

– Да. Операционная. Медсестра Климова слушает, – услышал голос в трубке.

– Здравствуй, Надя, это Константин Александрович. Здесь кишечная непроходимость. Через полчаса в первой операционной.

– Хорошо, будем готовы.

Решение принято. Надо действовать.

– Останешься здесь и за тобой ещё приёмное отделение, сказал вернувшейся Любе. – А мы с Никитой идём на операцию. Но пока у нас есть пятнадцать минут, давайте выпьем чаю.

Люба, как обычно, достала из сумки пирог собственной выпечки. Никита заварил свежий чай. Усевшись за стол, то оживлённо разговаривая, то уминая пирог за обе щеки, они не заметили, как прошли четверть часа.

– Ещё бы по чашечке! И пирог очень вкусный. Но – пора, – произнёс Константин Александрович.

– Если нужна будет третья пара рук, позвоните, буду в ординаторской, – уже вслед заметила Люба.

Коридор, лифт, снова коридор. В который раз проделывает он этот путь? Стоит когда-нибудь подсчитать. А заодно и число операций. Скольким больным он помог, сможет сосчитать? Это уже труднее. А сколько умерло на его глазах тех, к чьей смерти он в той или иной мере причастен? Да, и такое в работе хирурга случается. Единственное, что в какой-то мере успокаивало: в конечном счёте далеко не всегда и всё зависело от него, не он решал умереть тем больным или жить. Однако чувство сопричастности к смерти подолгу не покидало его после каждого летального исхода. Такое случалось редко, а может быть – и часто для одного человека. С годами и опытом ему всё чаще приходилось оперировать тяжёлых больных, с изначально прогнозируемым серьёзным риском для жизни. Вот и сейчас оперировать будет сам больного. Мог бы, конечно, доверить и Никите, но по себе знал, как важно начать делать сложные операции непременно с благоприятного результата. Чтобы он вдохновлял, а не висел тяжким грузом. Тогда появится везение и чувство удачи. Но хотя молодые хирурги и обижались, он редко давал им оперировать тяжёлых больных.

Переоделись, вошли в операционную. Работа там уже кипела. Анестезистки готовились к наркозу, операционная сестра Надя заканчивала накрывать стол, анестезиолог осматривал интубационные трубки. Все, кроме них, были при деле.

Константин Александрович давно подсчитал уже, сколько человек в среднем участвует в операции: операционная сестра и её помощник, одна или две анестезистки, анестезиолог, хирург с одним или двумя помощниками-ассистентами – итого от шести до восьми специалистов. И от каждого зависит общий успех. Но основная его доля всё же в руках хирурга: какой вариант операции он выберет, как быстро сделает, надёжно ли, сможет избежать осложнений. Операция начинается с момента разреза хирургом кожи больного и заканчивается последним швом.

– Мойтесь, хирурги.

Снова в руках скальпель, и он делает разрез. Пока всё идёт обычно. Брюшную полость быстро вскрыл, бегло осмотрел, а вернее – пропальпировал органы. Уверено сунул руку туда, где, по его мнению, должна находиться причина болезни. Он не ошибся, пальцы нащупали опухоль. Сама маленькая, но то, к чему она привела, оказалось серьёзным: выраженная кишечная непроходимость – петли кишечника резко раздуты, даже перерастянуты, кое-где мелкие надрывы серозы. Ладно хоть, не наблюдалось видимых метастазов в другие органы – значит, можно удалить опухоль и дать человеку шанс долго жить, а то и выздороветь. Жаль, операцию надо закончить выведением отверстия кишки на переднею брюшную стенку. Необычная, малоприятная штука для больного, но к ней можно привыкнуть, были бы время и желание. А мы, возможно, и подарили это время больному. Синоним же ему – жизнь.

Его руки уверенно, этап за этапом приближали операцию к концу. Последний шов, повязка. Всё. Полтора часа пролетели незаметно.

Уже снимая маску, бахилы и халат, почувствовал дикую усталость. Спать не хотелось, посидеть бы, отдохнуть… Такое часто бывало: когда хотелось спать, но не удавалось вовремя лечь – сон куда-то уходил. И едва удавалось поймать тот момент дома, старался тут же лечь и заснуть, иначе долго потом ворочался и засыпал уже под утро, больше уставая, чем отдыхая.

Украдкой, словно боясь увидеть что-то страшное, глянул на часы: уже два часа ночи. Вот и закончился вечер, какая же будет ночь?

Часть шестая. Ночь

Сев на диван в ординаторской, ещё сильней ощутил усталость. Ноги гудели, медленно надвигалась сонливость. Вставать не хотелось, попросил открыть окно, вошедшего Никиту. Свежий, прохладный ночной воздух не спеша заполнил комнату. Сделав несколько глубоких вдохов, почувствовал себя лучше. Сейчас никак нельзя расслабляться – не время для отдыха. Подошёл к окну. В свете фонарей ярко блестел мокрый асфальт. Дождик прошёл неслабый, но они его не заметили. На улице темно и тихо – город спал. Захотелось выйти и побродить по сырому асфальту, надышаться озона и лечь спать.

– Я приняла двух детей с подозрением на острый аппендицит, – прервала его мечты Люба. – Посмотрите?

– Само собой. Только запишу историй болезни. Пациента взяли для наблюдения в реанимацию, история может в любой момент понадобиться.

– Чайку? – предложила Люба, зная его пристрастие к полезному напитку.

– Давай. Надо взбодриться. Никиту не видела?

– Пошёл детей смотреть.

– Если хочешь, иди отдыхай. Потребуется твоя помощь – разбудим.

– Да нет, спать пока не хочется.

– Тебе утром на работу?

– После обеда. Успею дома выспаться перед сменой.

– Пока кипяток греется, посмотри больную холециститом, которую я принял.

Люба вышла, а он стал заполнять историю болезни. Довольно быстро справился, понёс её в реанимацию. Заодно посмотрел пациента с сепсисом. Состояние заметно улучшилось: одышка и тахикардия сократились, температуры не было, артериальное давление стабильное. Больной, которого они только что прооперировали, находился на искусственной вентиляции легких. Здесь, в реанимации, люди до утра в их помощи не нуждались. Осторожно закрыл дверь, постоял несколько секунд, размышляя.

Всё-таки вначале решил посмотреть всех поступивших к ним больных, а потом подняться в отделение детской хирургии. Пациенты, оперированные днём, не беспокоились. Состояние женщины с холециститом улучшилось, возможно, к утру станет совсем хорошо. Даже Василию стало легче, попросил воды.

Теперь определиться с поступившими детьми. Пришлось звонить минут пять-десять, прежде чем услышал шум лифта. Время самое подходящее для сна, что подтвердило заспанное лицо девушки-лифтёрши.

– Шестой.

Девушка громыхнула дверями, и лифт медленно, как бы нехотя “пробежал” два этажа и остановился. Гром открывающихся дверей встряхнул его. Надо было выходить.

Вначале он посмотрел мальчика – тот был младше, а время совсем не детское.

– Сколько тебе лет? – спросил малыша.

– Тли годика. А зовут меня, Алтём. И плакать я не буду.

– Дашь посмотреть животик?

– Дам, только не дави больно.

– Я очень осторожно, – и он сел на кровать, тесно прижавшись бедром к его телу, чтобы почувствовать малейшую реакцию на осмотр.

– Здесь болит? А здесь? – задавал вопросы мальчонке, осторожно осматривая живот.

– Нет, тут не болит. Болит тут, – и кончик маленького пальчика опустился на пупок.

Животик мягкий при пальпации, безболезненный во всех отделах. Наверное, боли прошли после лечения, предстоит обследование в плановом порядке.

Вторым ребёнком оказалась девочка шести лет. Заболела два часа назад, боли, несмотря на лечение, полностью не прошли, что и отразилось на её поведении. При виде доктора заплакала, пришлось долго её успокаивать. Посмотрел животик, здесь вполне мог созреть острый аппендицит. Надо проследить развитие болезни в динамике, не прекращая консервативное лечение. Ведь так могут начинаться и острый аппендицит, и другие заболевания брюшной полости. Со временем появятся симптомы, подтверждающие то или иное заболевание. Риска, что ситуация выходит из-под контроля хирургов, не было, в запасе несколько часов. Надо только чаще её смотреть.

Константин Александрович вернулся в ординаторскую. Чай был уже готов, разлит в чашки. Никита и Люба хоть и бодрились, но было видно, что тоже устали и хочется спать. А какой вид у него? Внушает ли им уверенность?

– Ночь как поделим? – спросил Никита.

До конца дежурства оставалось четыре с половиной часа. Делить их было бы смешно. Он хотел взять те часы на себя, под собственный контроль, но ребята могут обидеться

– Первые полтора часа – мои, остальные поделите между собой.

Так трудно сейчас удержаться от сна! Пусть поспят часа два и заодно утро прихватят, если повезёт.

– Поделили?

– Да.

– Тогда расходимся, если нет других предложений.

Что такое ночная часть дежурства? Это двойное испытание для хирурга. Переходя на дежурства по экстренке, они вынуждены перестраиваться, хотят того или нет. Биоритм жизни претерпевает обратные изменения. Если обычный человек днём бодрствует, а ночью спит, то дежурный хирург бодрствовать вынужден сутки напролёт. И ночью не только не спать, но и быть готовым немедленно помочь больному, причём в полном объёме, адекватно. Благо, если биоритм хирурга успел измениться, приспособиться, а если нет или не совсем? Чего тогда стоит его ночная работа! От природы не уйдёшь, человек многие тысячелетия приспосабливался ночью спать, а не работать. Как же быть? Что делать? Больному же необходима помощь ночью.

По возможности надо все операций переносить на период активности организма, то есть на день, максимально избегая ночных. Но если необходимо, дежурный хирург обязан заставить себя полностью отмобилизоваться в любой момент. Адекватность такой мобилизаций зависит от тренировки, опыта, внутренних резервов организма.

И ещё одна проблема: может ли хирург всю ночь быть готовым оказать адекватную помощь? С полным знанием дела Константин Александрович вправе утверждать: нет. Можно мобилизовать себя на какой-то момент, но на всю ночь – одному человеку не под силу, и даже двоим. Да, бывают ночи, когда дежурным хирургам удаётся и поспать. Но речь-то об экстренной хирургии. Необычная ситуация возможна в любую минуту и даже секунду: осложнения какого-нибудь заболевания (кровотечение, прободение язвы), а то и трагедия на дороге. И сама необходимость ежеминутно быть готовым оказать помощь сопровождается огромной психологической и физической нагрузкой. Не каждому она по силу. И если не удовлетворять такие физиологические потребности организма, как адекватный сон, полноценные отдых и питание, если не создан благоприятный психологический климат в семье и на работе – может произойти срыв. Что и бывает чаще, чем нам кажется, а другим видится. Только стараемся мы не замечать того ни у себя, ни у других. Как долго выходит хирург из ситуации срыва? Всякий по-разному. Представьте себе, что хирург ещё не готов, но вынужден выполнять свои обязанности – можно тогда говорить о квалифицированной помощи?

Необходимость физического и особенно психологического тестирования дежурных хирургов назрело давно. Снятие стресса, психических нагрузок – задача, которую надо решать уже сейчас. Если в молодости хирург использует свои внутренние резервы, то с возрастом они тают и постепенно сходят на нет. А когда врачи вынуждены работать на ставку с четвертью, на полторы и больше, о резервах и вовсе нечего говорить. Что же мы получаем? Не только физически, но и психически больных… врачей. Вот почему проблемы экстремальных врачебных профессий, в первую очередь, надо было ещё решать вчера.

Хотим мы сохранить высокопрофессиональную армию хирургов, их способность надежно, красиво и оптимально работать – надо создать для них условия. Добиться, чтобы мысли о деньгах, семейных и прочих социальных проблемах не стояли у них на первом плане. Освободить от них голову врача для выполнения основной его задачи – лечения больного. Результаты скажутся сразу, и некто не пожалеет о вложенных в решение тех проблем средствах. Выиграют все: и хирурги, и больные, а в конечном счёте – государство, чьей опорой станет здоровое и оздоровленное население.

Он направился в дежурку. Расправлять койку не стал, только снял халат и прилёг поверх одеяла. Медленно опустил голову на подушку – и в миг куда-то провалился. Но сон был чутким. Он открыл глаза, едва услышал быстрые шаги по коридору. Сколько же он спал? Взглянул на часы: после прихода в дежурку прошло пятнадцать минут. Послышалась трель телефонного звонка, рука автоматически протянулась к трубке, подняла и поднесла к уху.

– Константин Александрович, Константин Александрович! – возбужденно кричала в трубку дежурная сестра.

– Успокойся, говори по тише и медленно. Слушаю.

– Больному плохо, подойдите скорее.

– Кому, в какой палате?

– Да Васе. Быстрее, пожалуйста.

– Померяй артериальное давление и приготовь всё для реанимации. Я иду.

Он накинул халат, шапочку, сунул в карман фонендоскоп и стремительно вышел из ординаторской. Быстрым шагом дошел до палаты. Бежать он права не имел: есть же в отделении и другие больные. Из опыта он знал: когда начинаются беготня и суета медперсонала, мало того, что толку не получиться, ещё и больным в отделении становиться хуже: подскакивает артериальное давление обостряются боли в животе. А у иных обостряется неуемное любопытство, начинают мешать работать. То есть создается та стрессовая ситуация, из которой больные выходят по-разному, но ни у одного она не вызывает положительных эмоций, а тем более – улучшение здоровья. Однако всё это не означает, что спешить не когда не нужно. Если времени в обрез, надо спешить… не торопясь.

Он давно отработал универсальную походку на все случаи жизни. И даже когда некуда было спешить, шёл быстрым, стремительным шагом. В палате ему сразу бросился в глаза вид больного. Вокруг, как всегда, было полутемно – лампочка одна и светит в полнакала. Но даже в полумраке он заметил чрезмерную бледность больного, пот на коже, синюшность кончиков носа, ушей, пальцев обеих рук. Дыхательные движения редки – скорее, попытки сделать вдох. Сознания нет. С одной стороны, информации много, но с другой – подробности происшедшего не помешали бы. Его быстро ввели в курс дела соседи по палате. Вроде всё шло не плохо, недавно сняли капельницу, Васе стало лучше, и он решил сам сходить в туалет покурить. Только встал, ему вдруг стало плохо. Упал прямо на кровать, не успев и шагнуть.

Константин Александрович попытался прощупать пульс на руке – безуспешно, как и на сонных артериях. Фонендоскопом удалось прослушать сердечные тоны, крайне слабые и аритмичные, артериальное давление не определялось. Не мешкая, стащил больного на пол.

– Срочно реаниматолога! Приготовьте всё для внутрисердечной инъекции, капельницу с полиглюкином и гормонами. Вызовите других дежурных хирургов, – скомандовал он медсестре, и та стремглав выбежала прочь.

А он уже приступил к реанимации, поскольку больному стало ещё хуже: не дышал, сердце не прослушивалось, кожа постепенно синела. Халат ограничивал движения рук, и он его сбросил. Опустился на колени, продолжил непрямой массаж сердца, чередуя его с дыханием рот в рот. Он явно не успевал за развитием ситуации. И когда уже подумал, что потерял больного, ощутил … слабое дыхательное движение. Или ему показалось? На секунду оторвался, послушал сердце: оно билось, ещё неуверенно, но билось! Зрачки широкие, но уже не расширяются дальше. Появилось дыхание, самостоятельное и уверенное, он прекратил массаж. Померил артериальное давление – семьдесят на тридцать. Неплохо, ещё не нормальное, но его собственное. И невольно сам вздохнул глубже и только сейчас заметил своё сердцебиение.

И тут – как прорвало: Вошла медсестра, держа в руках капельницу, почти ворвались его молодые помощники, стремительно вошёл реаниматолог, объясняя задержку долгим ожиданием лифта. Константин Александрович помог сестричке попасть в вену и наладить капельницу. И только тогда позволил себе расслабиться. Реаниматолог уже сам померял давление, посмотрел зрачки пациента. Коротко объяснил ему, что произошло.

Василию явно становилось лучше: дыхание уже ровнее, одышка почти незаметна, синюшность побледнела, появился осмысленный взор. Артериальное давление уже сто на пятьдесят. Реаниматолог ещё раз внимательно осмотрел больного и попросил перед его переводом в реанимацию прокапать реополиглюкин и поляризующую смесь.

Что же случилось? Катастрофа в животе или другая беда? Раздумывая, он вышел из палаты и в будочке медсестринского поста присел на стул. Взял историю болезни, чтобы ещё раз проанализировать ситуацию. В отделении было тихо. Больные из Васиной палаты стояли в коридоре и боялись заходить, словно что-то предчувствуя.

Прошло десять минут, он уже подумал, что всё будет в норме.

– Константин Александрович, ему снова плохо! – позвала медсестра из палаты.

Он быстро вернулся в палату, снова попросил больных выйти. Они и так уже были свидетелями того, что им видеть вовсе не обязательно.

Василий снова стал бледным и быстро покрывался синевой. Прерывистое дыхание, рвотные движения. Пульс на периферических артериях не определялся. Фонендоскопом тоны сердца не услышал. Зрачки стремительно расширяются. Капельница, как назло, не работала. Больного ещё не переложили на кровать. Он опустился на колени и начал всё сызнова.

– Приготовьте необходимое для внутрисердечного введения. Вызвать реаниматолога.

Медсестра подала шприц с длиной иглой, заполненный адреналином, и выбежала из палаты. Определив точку, он решительно ввёл иглу почти на всю длину и потянул поршень шприца на себя. Тот стал заполняться тёмно-вишнёвой кровью – игла в полости сердца. Ввёл адреналин, хлористый кальций. Вынул иглу и снова принялся за непрямой массаж сердца. Зажав нос, губами прильнул к губам больного и вдохнул-выдохнул воздух. Тут же ощутил какое-то сопротивление. Не поняв ничего, не успел отреагировать – и в рот ударила сильная струя рвотных масс больного. Он отпрянул, но было поздно. От переполнившего рот желудочного содержимого больного его самого несколько раз вырвало. “Своего”, похоже, в желудке ничего не было. Выплюнув остатки, сполоснул рот водой. Где же остальные, где же помощники?

Вновь наклонился к больному и занялся реанимацией: четыре-пять давящих движений на грудину – и вдох рот в рот, толчки в грудину – и сильный вдох-выдох. Наконец вбежал реаниматолог. Без лишних слов тоже опустился на колени, уверенно и быстро, хотя было неудобно, ввёл дыхательную трубку в трахею. Вбежали Никита и Люба, работа закипела. Теперь он мог привстать, ноги с трудом разогнулись в коленных суставах – и немножко отдохнуть. У пациента появилось еле уловимое сердцебиение, затем неуверенные дыхательные движения. Но зрачки оставались широкими.

– Сейчас же возьмём его в реанимацию, но перспективы никакой, – сказал реаниматолог. – Вторая реанимация, сам понимаешь.

– Понимаю. Но всё-таки постарайтесь!

– Всё сделаем, не сомневайся.

Он помог переложить больного на каталку, которая в сопровождении трёх врачей и трёх медсестёр помчалась к лифту. Его помощи тут не требовалось, пошёл в ординаторскую. Здесь его ещё раза три подряд вырвало – запах рвотных масс никак не хотел исчезать. Умылся с мылом, стало полегче. Присел на диван и только теперь заметил, что стало светло, лампочки везде выключены. Взглянув в окно, увидел лучи восходящего солнца, отражавшиеся от окон соседнего дома и луж на асфальте. У открытого окна полной грудью вдохнул вкусный, свежий утренний воздух. Стало совсем неплохо, тошнота исчезла, хотя привкус остался.