В СССР я повидал все

После осмотра вся батарея строилась на улице. Выходил старшина и кричал:

– Батарея, равняйсь! Смирно! В столовую шагом марш!

После этой команды надо было сделать три прусских шага, поднимая высоко прямую ногу и с силой ударяя ею по дорожному покрытию. Затем все переходили на обычный шаг. Вскоре старшина кричал:

– Батарея!

После этой команды все солдаты опять переходили на прусский шаг, и земля начинала дрожать от одновременного удара по ней сотни ног. Идти так было довольно утомительно, и через некоторое время старшина кричал:

– Вольно!

Грохот солдатских сапог прекращался.

После завтрака и до ужина с перерывом на обед проводились различные занятия: по уставам, по специальности, по строевой подготовке, по физической подготовке и т.д. После ужина сержант сам придумывал какие-нибудь занятия для нас. Так что без дела мы, конечно, не сидели.

Посмотрев в 21-00 телевизионную программу «Время», батарея строилась на улице, и начиналась вечерняя прогулка. Она заключалась в том, что все мы шли прусским шагом и орали различные строевые песни. Это здорово бодрило нас. В завершении рабочего дня была вечерняя поверка. Батарея строилась в казарме, и старшина зачитывал список личного состава. Услышав свою фамилию, солдат должен был громко крикнуть: «Я!» После этого наступал самый приятный момент в жизни солдата – он ложился спать. Нормальный сон солдата длился 8 часов.

С вечера командир взвода назначал на следующий день военнослужащих на уборку казармы и в наряды.

Уборщики вставали по команде «Подъем!», но на зарядку не шли – они наводили порядок в жилом отсеке казармы. Сначала надо было подмести пол, потом натереть его с помощью «Машки». Так называлась огромная тяжелая щетка. Требовалось довольно большое усилие, чтобы одному сдвинуть ее с места. Потом все в казарме выравнивалось по натянутой швейной нитке – тумбочки, койки, подушки, полосы на одеялах и т.д. На этом обязанности уборщика заканчивались, и он шел вместе с батареей на завтрак.

Существовало три вида нарядов – суточный наряд по батарее, наряд по кухне и наряд в караул. В наряд заступали вечером на 24 часа. Лицам, заступающим в наряд, разрешалось после обеда лечь в постель и поспать несколько часов.

Суточный наряд по батарее состоял из двух дневальных (исполнителей) и дежурного (начальника). Дневальные должны были в течение всего наряда сменять друг друга у тумбочки с телефоном, подавать различные команды в соответствии с распорядком дня, в столовой заготавливать посуду и еду для личного состава батареи, наводить чистоту в нежилых помещениях казармы и многое другое. Ночью дневальные спали по 4 часа, так как один из них должен был стоять у тумбочки. Стоять у тумбочки ночью было страшной пыткой – очень хотелось спать. Я часто засыпал там стоя.

Дежурный руководил дневальными. На первый взгляд это кажется простой задачей. Но для меня идти в наряд дежурным было намного сложнее, чем дневальным. Самым страшным и позорным для меня была столовая. Я много раз ходил дежурным, и все время в столовой у меня происходили неприятные инциденты. Постоянно кому-то из личного состава не хватало еды. Солдаты воровали ее друг у друга – уследить за всеми было невозможно. Оставшиеся без еды солдаты отчаянно кричали на меня, требуя накормить их – приходилось отдавать им свою порцию.

Во время своего первого наряда по кухне я попал в офицерскую столовую. Там я должен был помогать повару, выполняя различную тяжелую и грязную работу. Когда все офицеры собрались в зале для приема пищи, я должен был, как официант, разносить им различные блюда. Так как я был один, а офицеров много, то, естественно, я не мог их всех сразу обеспечить едой. Я разносил ее им по очереди, и, разумеется, каждый из офицеров получил бы свою порцию. Просто кому-то из них надо было немного подождать. Но эти люди оказались обыкновенными скотами, и ждать им не хотелось. Они, как дикари, стали орать на меня, желая раньше других получить свои блюда. Я слышал в свой адрес:

– Кретин! Куда понес? Неси мне первому!

Я действительно чувствовал себя кретином, так как при всем своем желании не мог угодить этим подонкам в офицерских погонах.

Работа в солдатской столовой была не легче – мытье огромного количества посуды, уборка помещений и т.д. Однажды, когда я был там в наряде, ко мне подошел хлеборез и попросил навести порядок в его рабочем помещении. Он завел меня туда, а сам вышел, закрыв дверь на ключ. Оставшись один, я осмотрелся. На полках лежали буханки хлеба и куски сливочного масла. Единственным настоящим деликатесом, которым кормили солдат, было сливочное масло. Каждый день на завтрак солдат получал 20 граммов этого лакомства. Конечно, это была очень маленькая порция – а солдату, естественно, хотелось больше.

Протирая пол в том помещении, я все время поглядывал на аппетитные куски масла – в тот момент у меня была изумительная возможность взять этого продукта столько, сколько хочется. Конечно, я не устоял и сунул большой кусок масла себе за пазуху.

Вернувшись к своим товарищам по наряду, я достал этот кусок. Положив его на стол, я произнес:

– Делите на всех.

В тот день мы объелись этим маслом. Хлеборез никаких претензий ко мне не предъявлял – он или не заметил пропажи масла, или простил мне эту кражу.

В карауле тоже было непросто. На посту надо было стоять 2 часа, потом 4 часа наводить порядок в караульном помещении. Простоять 2 часа на сильном морозе было страшной пыткой – особенно ночью, когда нестерпимо хотелось спать.

Один раз я стоял на посту в районе бывшей стартовой площадки. В расположенных там сооружениях вместо ракет и ракетного топлива хранились различные хозяйственные принадлежности. Стояла поздняя ночь, свирепствовал мороз. На мне был тяжелый тулуп. Двигаться в нем было чрезвычайно трудно. Я был вооружен автоматом Калашникова с примкнутым штык-ножом. Патронов к автомату не было.

Тропинка, по которой я перемещался, вилась между вековыми деревьями. Иногда в промежутке между ними я видел сооружения стартовой площадки. Мне очень хотелось спать, и я продрог от сильного холода.

Вдруг между деревьями на расстоянии нескольких десятков метров от себя я увидел человека. Как он мог оказаться здесь, в этом глухом лесу? Меня охватил ужас. Патронов у меня не было, а драться в рукопашную в тяжелом тулупе было невозможно. Караульное помещение располагалось очень далеко от меня. Надо было связаться с ним по телефону. Я подключил телефонную трубку, висевшую у меня на ремне, к розетке на стволе дерева. Но линия не работала. В панике я представил, что сейчас этот мужик подойдет ко мне и сделает со мной нечто страшное. Я постарался как можно дальше отойти от этого таинственного человека. А он все время стоял на одном месте и глядел в мою сторону.

Наконец, пришла смена, и я молча ушел в караульное помещение. О том человеке я никому не говорил – я думал, что это просто мне приснилось.

Через несколько дней меня отправили на стартовую площадку, чтобы погрузить в машину койки, хранившиеся в сооружениях. С изумлением я опять увидел там того человека – это был снеговик.

Как-то в самом начале своей службы я вместе с другими курсантами школы сидел в учебном корпусе на занятиях по уставам. Неожиданно мне, как наяву, представилась вся моя свободная и веселая жизнь на гражданке – московские рестораны, пьянящий вкус вина, романтические встречи с Олей. А теперь я был в армии, в этой страшной тюрьме! И она будет продолжаться еще долгие два года! Меня охватила какая-то безысходная тоска. Хотелось сорвать с себя погоны и бежать куда-нибудь подальше от этого ненавистного места. Потом мы вышли из помещения на свежий воздух для занятий физической подготовкой. После нескольких упражнений тоска у меня прошла.

С первых дней своего пребывания в армии я служил с полной отдачей сил. Рвался на любую работу и выполнял ее быстро и старательно. Один из преподавателей школы в звании прапорщика, наблюдавший это, как-то сказал мне:

– В армии не надо выпендриваться – в армии надо просто жить.

Я понял эти слова как намек на то, что в армии надо увиливать от работы. Мне стало ясно – те положительные навыки, которые я приобрел в студенческих стройотрядах, для армии явно не подходили. Это было первым серьезным ударом по моим убеждениям. Потом таких ударов будет очень много, и мой характер круто изменится.

Однажды старшина приказал нам получить на складе ведро соляной кислоты и с ее помощью почистить самые грязные места в туалете. Когда я, наклонившись, старательно драил отверстие унитаза, моя шапка сползла с головы и полетела в это отверстие. Я успел ударить по ней ногой, не дав упасть туда. После моего удара шапка полетела к старшине. Он естественно тоже ударил ее ногой – и шапка в итоге точно попала в ведро с кислотой. Я успел достать оттуда только одну половину шапки, другая бесследно испарилась.

В течение трех дней после этого я ходил по школе, имея на голове полшапки. Наконец начальник школы заметил это. Он приказал старшине выдать мне другую шапку.

Чтобы получить звание сержанта, надо было делать на перекладине довольно сложное упражнение, называемое «склепкой». Попытаюсь описать его. Запрыгиваешь на перекладину и делаешь ногами мах вперед. Потом мах назад и опять вперед. В крайнем переднем положении подносишь ноги к перекладине и, резко разгибаясь, вращением назад выходишь сверху на перекладину, упираясь в нее руками.

Я упорно разучивал это упражнение, но в школе сержантов так и не научился его делать. От частых занятий на перекладине на руках у меня появились мозоли. На одной руке мозоли воспалились от того, что в них попала инфекция. Рука опухла и сильно болела. Появилась высокая температура. Я пошел в санчасть, и оттуда меня направили в Костромской госпиталь.

Ехал я туда на автобусе, который отвозил домой персонал школы – офицеров и прапорщиков. Дорога была довольно долгой. Все места оказались занятыми и мне пришлось всю дорогу стоять. От нестерпимой боли в руке и высокой температуры у меня все плыло перед глазами. Я ужасно мучился и был близок к тому, чтобы упасть. А вокруг сидели веселые и счастливые люди. Они видели, как я мучаюсь. Но никто из них не предложил мне сесть. Возможно, к животным они относились более милосердно, чем ко мне, солдату Советской армии.

В госпитале хирург проткнул скальпелем опухоль на моей руке в двух местах. При этом он не использовал обезболивающие средства – и я орал от страшной боли. На другой день я вернулся в свою часть. Шрамы после той операции до сих пор сохранились на моей руке.

В нашей батарее готовились сержанты для работы по различным специальностям, непосредственно связанным с ракетой. Наша ракета была довольно большая – более 30-ти метров в высоту. Она состояла из двух ступеней. Ее головная часть несла ядерный заряд. Внутри ракеты размещалось чрезвычайно сложное оборудование. По специальности я был электриком, то есть работал с электрооборудованием ракеты.

Закончив теоретический курс обучения, мы отправились в боевое подразделение на стажировку. Там мы жили в течение недели и на практике закрепляли то, чему нас научили теоретически.

Однако мой интерес там привлекли не вопросы специальности, а взаимоотношения между военнослужащими. В том подразделении меня поразило необычное поведение солдат – такого в школе сержантов я не наблюдал. Старослужащие ходили с грубым нарушением формы одежды – воротники расстегнуты, поясные ремни на уровне гениталий (но не на талии), сапоги гармошкой и т.д. Эти парни вели себя развязно и вызывающе, резко выкрикивали различные армейские поговорки типа «Кто на службу положил, тот до дембеля дожил!», на вечерней поверке вместо «Я!» отвечали «У!» и т.д.

Один раз после отбоя я залез на свою койку, расположенную на верхнем ярусе, и стал устраиваться там поудобнее. Подо мной на нижнем ярусе лежал старослужащий. Этот идиот без всякой причины сильно ударил меня ногой снизу. В школе сержантов нас учили, что физическое оскорбление товарища по службе является уголовно наказуемым преступлением. По всей видимости, за этот удар парню грозил дисциплинарный батальон. Но хулиган явно не боялся этого и вел себя очень уверенно. Эта уверенность убедила меня не докладывать начальству о случившемся.

Но для себя я все-таки сделал вывод – в армии можно бить людей, не опасаясь какого-либо наказания за это. Значит в армии можно драться так же, как и на гражданке. Вернувшись в свою часть, я стал вести себя согласно сделанному мной выводу. Мое поведение стало довольно агрессивным. Этим я хотел показать окружающим, что могу ударить в ответ на любое неправильное действие в отношении меня.

Однажды нас послали чистить от снега дорогу перед казармой. На противоположной стороне дороги располагалась еще одна казарма. Там жили курсанты, которых готовили на сержантские должности в караулы по охране ракетных площадок. Эти курсанты тоже вышли чистить снег. Среди них был один парень с Украины по фамилии Гудыма. Он отличался высоким ростом и крепким телосложением. Вел он себя довольно нагло, что не понравилось мне. Я в грубой форме высказал ему это. Гудыма ринулся на меня в готовности подраться. Мне, наверно, туго пришлось бы в драке с ним – Гудыма был намного сильнее меня. Но меня спас парень из нашего взвода по имени Коля. Он тоже был с Украины, но отличался добрым и мягким характером. Коля закрыл меня своей грудью и лопатой отогнал Гудыму.

Я был очень признателен Коле за этот благородный поступок. У меня завязалась с этим парнем искренняя дружба.

Заканчивался шестой месяц моей службы в армии. Подходило к концу наше пребывание в школе сержантов. Когда до присвоения звания оставалось две недели, меня назначили в наряд дневальным по батарее. Дежурным по батарее пошел Коля. Я был рад, что мой лучший друг идет моим начальником.

Время до отбоя пролетело незаметно. Перед тем, как идти спать свои 4 часа, мне нужно было помыть лестничную площадку. Сделав это вполне старательно, я пошел к своей койке, разделся и лег в постель. Я уже задремал, когда Коля подошел ко мне и, наклонившись, вежливо произнес:

– Перемой лестничную площадку.

Конечно, мне было неприятно это слышать. Но раз мой лучший друг просит меня это сделать, значит так надо.

Я встал, оделся и перемыл ту несчастную площадку. Вернувшись к своему спальному месту, я с чистой совестью лег в постель и заснул. Тем не менее Коля опять меня разбудил своей вежливой просьбой:

– Перемой лестничную площадку.

И только теперь до меня дошло, что человек, которого я считал своим лучшим другом, жестоко издевается надо мной. Я понял, что этот подлец собирается бесконечно долго заставлять меня перемывать ту площадку. Во мне закипела благородная ярость. Одевшись, я намотал поясной ремень на руку и бросился к Коле. Я не собирался бить его ремнем, а просто стал махать им перед его лицом и кричать:

– Сволочь! Ты что творишь?

Коля ударил меня кулаком по лицу. Я ударил его – и между нами вспыхнула драка.

В этот момент проснулся старшина и пошел в туалет. Увидев, что мы деремся, он разнял нас. Коля был намного тяжелее меня, поэтому скорее всего победил в той драке он. У меня оказалась разбитой до крови губа. У Коли не было ничего разбито.

На другой день старшина подал рапорт по команде. В нем он доводил до сведения вышестоящего начальства, что я, будучи дневальным, физически оскорбил своего начальника, дежурного, то есть совершил преступление и т.д. К рапорту он приложил показания всех лиц, участвовавших в том происшествии или видевших его.

В тот же день меня вызвали к начальнику школы. Он был родом тоже с Украины. Показав мне довольно толстую папку с документами о совершенном мной преступлении, он сказал:

– Этого достаточно, чтобы посадить тебя на пять лет.

Я попытался оправдываться:

– Но дежурный много раз заставлял меня перемывать лестничную площадку, а мне пора было идти отдыхать. При этот он мне разбил губу до крови. А я ему ничего не разбил.

Начальник посмотрел на меня каким-то странным взглядом. Потом он подошел ко мне и, проведя рукой по моему плечу, как-то по-отечески сказал:

– Эта куртка тебе мала. Скажи старшине, что я приказал выдать тебе другую.

Я ушел от него, даже не представляя, что меня ожидает впереди.

Когда батарея построилась на вечернюю поверку, старшина вызвал меня из строя и объявил мне пять нарядов вне очереди за физическое оскорбление начальника. Я облегченно вздохнул – отдавать меня под суд не стали.

Наказание я должен был отбывать на свинарнике. Это место работы считалось самым трудным и грязным. Все курсанты школы боялись его как огня. Но в действительности работа там оказалась самой легкой и чистой из всех работ, которые курсанты выполняли в нарядах. Три раза в день надо было отвезти туда пищевые отходы, накопившиеся на кухне, и вывалить их свиньям. Это занимало каждый раз не более 30 минут. То есть, из 24-х часов наряда надо было поработать, причем не очень напряженно, всего полтора часа. К тому же у меня там было еще 2 напарника, которые тоже попали туда за какие-то нарушения. Это еще больше облегчало работу.

Так много свободного времени, как на свинарнике, у меня ни разу не было за все 6 месяцев моей службы в армии. С учетом того, что, находясь на кухне, я мог питаться самыми лучшими продуктами и в очень больших количествах, мое наказание в итоге обернулось для меня поощрением. За эти 5 нарядов я значительно поправился.

Парни, с которыми я работал на свинарнике, были родом с Украины. Все свободное времени, которое у нас там было, мы бродили по весеннему лесу и рассказывали какие-нибудь истории. От парней я узнал, что в их городе часто бывали массовые беспорядки из-за неправильных действий властей. Это оказалось для меня несколько неожиданной новостью, так как в моем Борисоглебске я ничего подобного не наблюдал. Таким образом, уже в то время Украина была настроена весьма революционно.

Один раз к нам пришел начальник свинарника в звании майора. Он сказал, что пора хряка вести к свинкам. Мы пинками загнали это животное по назначению. Он выбрал себе одну свинку и полез на нее. Свинка была маленькой, а пол в свинарнике скользким. Лапы у свинки расползлись, и она упала – хряк рухнул на нее. Майор заорал:

– Задавит, задавит! Гоните его на место!

Мы выполнили этот приказ.

Звание сержанта мне, конечно, не присвоили. В качестве дополнительного наказания за драку меня направили для прохождения дальнейшей службы в подразделение, где свирепствовала самая жестокая в нашей ракетной армии дедовщина. Эта была пресловутая одиннадцатая площадка.

На эту площадку вместе со мной отправились еще два неудачника, не получивших звание сержанта. Это были украинец Миша и азербайджанец Фельяр. Миша отличался высоким ростом и очень страдал от недостатка еды. Может быть поэтому он был чрезвычайно ленив. Фельяр плохо говорил по-русски. Но он был прекрасным парнем. В школе сержантов я немного дружил с ним. После работы на свинарнике я поправился, и Фельяр, дружески хлопая меня по животу, говорил:

– Ах, Игорюш, животик!

Мы прибыли на одиннадцатую площадку и вошли в казарму того подразделения, где нам предстояло служить. Казарма, если не считать дневального у тумбочки, была абсолютно пуста – весь личный состав подразделения находился на комплексе. Комплексом называлось тренировочное занятие, в процессе которого учебная ракета устанавливалась на стартовый стол, заправлялась боевым топливом и нацеливалась. В завершении тренировки имитировался ее пуск. Дневальный никакой враждебности к нам не проявлял. Поэтому нам ничто не мешало включить телевизор и смотреть его. И мы это сделали.

Вскоре за стеной казармы послышались мощные удары солдатских сапог по асфальту и необычайно громкое пение строевой песни. Наше подразделение вернулось с учений. Первыми в казарму, выкрикивая ядреные выражения, ворвались деды. Увидев, что мы смотрим телевизор, один из них прокричал:

– Вот это борзость!

Я ближе всех сидел к выходу, поэтому мне и досталось больше всех. Получив несколько ударов ногой, я упал с табуретки. В голове у меня пронеслось: «Встать и драться с ними!» Я поднялся, но драться не стал.

Так началась моя жизнь в условиях дедовщины. В Советской армии солдат становился дедом, отслужив полтора года. В том подразделении, куда я попал, деды не работали – работу за них выполняли все остальные солдаты, не отслужившие полтора года и по статусу относившиеся к молодым. Деды только резко и грубо покрикивали на них. Нередко дед бил молодого солдата кулаком или ногой, сопровождая свои действия окриком:

– Оборзел!

Страх перед физическим наказанием заставлял молодых солдат работать с полной отдачей сил. Много лет спустя я читал о порядках, существовавших в Русской армии до революции. Там тоже было рукоприкладство, причем вполне узаконенное. Бить солдата имел право только офицер. Но существовало правило – удар должен наноситься ладонью, но не кулаком. Ударив солдата, офицер обязан был дать ему деньги. Так всегда поступает хороший отец в отношении своих детей. Такое рукоприкладство приветствовалось всеми, включая самих солдат – они предпочитали получить пощечину и деньги, вместо того, чтобы отбывать 15 суток на гауптвахте.

Рукоприкладство в советской армии носило зверский, ничем не оправданных характер и часто приводило к увечью и гибели людей. В других частях советской армии, не являвшихся гвардейскими, свирепствовало еще более жестокое обращение с молодыми солдатами, чем у нас. Их гениталии зажимали в тиски, уродуя молодых мужчин. Часто молодому солдату надевали петлю на шею и вешали – и только когда несчастный терял сознание, его вынимали из петли. Далеко не всегда после этого солдат оставался живым. Могло ли такое произойти в царской армии? Сомневаюсь. В царской армии были священники, которые не допустили бы такого зверства по отношению к человеку. А может быть зверство необходимо, ведь озверевший солдат непобедим? Вряд ли.

А еще деды отбирали еду у молодых солдат. Как я узнал позже, даже на зоне пайка считается священной – у зека никто и никогда не может отобрать еду. А в том подразделении происходило следующее. Солдаты приходили в столовую и рассаживались по 10 человек за каждым столом. Из этих 10-ти как правило 2 или 3 были деды. Они забирали себе почти всю еду, приготовленную на десятерых. Кое-что доставалось солдатам, прослужившим год. Остальные же выходили из столовой голодными. Молодые солдаты выживали только за счет того, что часто ходили в наряды по кухне – там можно было хорошо поесть. Но работа там была очень тяжелой.

Моя бабушка любила говорить:

– Почему солдат гладок? Потому, что поел и на бок.

Эта поговорка родилась в дореволюционной России. Солдаты царской армии были прекрасно упитаны. А солдаты Советской армии отличались худобой, тонкими шеями и кривыми ногами.

Много лет спустя я читал воспоминания одного человека, который служил солдатом в царской армии. Каждое утро он на протяжении получаса пил чай, съедая при этом целый батон белого хлеба, намазанный толстым слоем сливочного масла. А в обед, после чарки водки, он обжирался наваристыми щами со сметаной и мясом. В Советской армии не было даже и намека на такую шикарную пищу. Царь серьезно заботился о солдатах – а солдаты те только и мечтали, как бы свергнуть царя. Советское правительство относилось к нам, солдатам, как к скотам – а мы даже и не думали свергать это правительство. Хотя ненависть к власти была. Она выражалась в том, что офицерам мы дали довольно меткое прозвище – «немцы».

Подразделение, куда я попал служить, называлось боевой группой. В этой группе насчитывалось порядка 120-ти человек – по 30 человек на каждый призыв. Солдаты в ней были разных специальностей – одни подвозили ракету и устанавливали ее на стол, другие заправляли ее горючим и окислителем, третьи нацеливали ее в нужном направлении и т.д. Я попал в «Отделение подготовки и пуска». В мои обязанности входило сначала подстыковать различные кабели к ракете, установленной на пусковом столе, а потом помогать офицеру, который в завершении всех процедур нажимал на кнопку «Пуск».

Моим непосредственным командиром на стартовой площадке был старший лейтенант Дьяков. Он был высокого роста и крепкого телосложения. Вначале он мне показался очень грубым человеком. Один раз он приказал мне навести порядок в нашем служебном помещении. Для того, чтобы удобней было убирать пыль с поверхности пола, я отстыковал от стойки пуска несколько кабелей. Убрав пыль, я попытался подстыковать их назад. Но я совершенно забыл, какой кабель куда подстыковывать. Дьяков, видя это, в гневе заорал на меня:

– Что, память отшибло?

Он был очень недоволен мной, так как ему самому пришлось подстыковал те кабели на место.

Однако со временем, присмотревшись к этому офицеру, я понял, что он был хотя и очень строгим, но в высшей степени справедливым начальником. Как говорят, с таким можно спокойно идти в бой.

Командиром нашего взвода был офицер в звании капитана. Он считался довольно авторитетным коммунистом. Как-то я спросил у него: