В СССР я повидал все

Чтобы придать этим словам больше убедительности, Шняга еще ударил меня кулаком по лицу. Недолго думая, я ударил его в ответ. Шняга не упал от моего удара, но довольно далеко отскочил в сторону. Он не решился продолжать драку. Было похоже, что в этой схватке победил я. Но Шняга этого не простил мне – он начал интенсивно заниматься штангой в спортзале части.

В группе заправки не было такой суровой дедовщины, как на одиннадцатой площадке. Все солдаты в казарме по вечерам спокойно смотрели телевизор. Закончился первый год моей службы в армии, и в канун наступающего 1976 года я, вместе с сослуживцами, смотрел по телевизору премьеру фильма «Ирония судьбы, или С легким паром!». В начале я делал это без особого внимания. Но вот на экране появились пьяные мужики, и их поведение напомнило мне мои московские похождения. Мне это ужасно понравилось, и я с интересом досмотрел фильм до конца.

Один раз меня с группой молодых солдат назначили в наряд по кухне. В столовой нас построили. Сержант, командовавший там, сделал мне знак, что я свободен. Оставшихся молодых солдат он начал загружать работой.

Почувствовав полную свободу, я пошел в лес и забрел там на стрельбище. В том месте, где обычно стоят мишени, вся земля была усеяна автоматными пулями. Я быстро сообразил, какое найти им применение. Сделав рогатку и набрав увесистый мешочек пуль, я открыл стрельбу этими пулями по крысам, лазившим по кучам мусора на территории части. Этих грызунов на той площадке развелось чересчур много – они даже ночью в казарме бегали по нашим спящим телам.

Распугав всех крыс, я начал стрелять по пустым бутылкам из-под спиртного. К сожалению (а может и к счастью) их там оказалось не очень много.

Рядом с нашей казармой стояло какое-то сооружение, похожее на заброшенный сарай. В нем было много застекленных окон. Открыв стрельбу по сооружению, я выбил там все стекла.

Придя вечером в казарму на отдых, я услышал, как старшина жаловался командиру группы:

– Какая-то сволочь побила все окна в учебном корпусе.

Конечно на меня подозрение не пало. У меня было стопроцентное алиби – я находился в наряде по кухне.

Несколько раз на той площадке я ходил в караул. Это оказалось для меня еще более тяжелым испытанием, чем в школе сержантов. Возможно моя вторая армейская зима была посуровей, чем первая. К тому же мне часто пришлось стоять на вышке, которая при сильном морозе еще и продувалась со всех сторон ветром. Конечно, наблюдать за охраняемым объектом в таких условиях не имело смысла – главным было дожить до прихода смены. Находясь на вышке, я постоянно крутился, подставляя разные места своего тела тому направлению, откуда исходил наибольший холод.

Ракеты на той площадке были шахтного варианта, то есть, они уже стояли на пусковых столах, размещенных глубоко под землей. Заступая на боевое дежурство, мы довольно долгое время проводили под землей рядом с этими ракетами. Туда разрешалось брать с собой учебную литературу. Естественно, я брал немецкие книги и словарь. Там я прочитал все свои технические книги на немецком и одну художественную. В результате такой интенсивной тренировки я достиг очень высокого уровня владения немецким – я мог читать практически без словаря любую немецкую литературу.

Находиться в шахте было весьма непросто – тесные помещения, спертый воздух, пары горючего и окислителя ракеты, радиация от ее головной части. Особенно трудно было ночью, когда мы спали. В течение ночи я просыпался несколько раз от того, что мне трудно дышать. В помещении было абсолютно темно и в первый момент, когда просыпаешься, невозможно понять, куда ты попал. Сразу возникает острое чувство тревоги за свою жизнь. Хочется куда-то бежать, чтобы вырваться из этой тесной западни.

Раз в полгода каждый заправщик проходил медицинское обследование. Когда подошла моя очередь, меня сначала положили в санчасть нашей площадки. В палату, где я лежал поступил солдат, которого кто-то избил. На его лице не было живого места – так старательно его отделали. Я изумился, когда узнал, что этого несчастного избил тот самый Коля, с которым я дрался в школе сержантов. Коля заходил в нашу палату и мирно беседовал со своей жертвой. Теперь он был уже старшим сержантом. Никакой ответственности за те побои Коля не понес. Таким образом, потренировавшись на мне в школе сержантов, Коля со временем стал заправским мастером по мордобитию.

Вскоре меня отправили в госпиталь. Там я просто отдыхал, проходя необходимое обследование. В нашем отделении работали молодые и весьма привлекательные медсестры. Самой красивой из них была девушка по имени Вера. Она пользовалась огромной популярностью у пациентов госпиталя.

В моей палате лежал солдат, который сильно пострадал в автоаварии. Он рассказывал, как его занесли в приемное отделение и положили на пол. Вера присела рядом с ним, чтобы оказать первую помощь. С нездоровым волнением солдат говорил, что он видел перед собой ее трусики с маленьким пятнышком менструальной крови. Мне это было противно слушать, и я думал: «Какой-то ненормальный, помешавшийся на сексе».

Каждый раз, когда Вера заступала в ночное дежурство, этот солдат поздней ночью уходил к ней и подолгу не возвращался. Но однажды ночью между ним и Верой вспыхнула ссора. Было слышно, как Вера грубо кричала на солдата и чем-то била его. Отверженный вернулся в палату очень расстроенным.

Мне тоже не спалось, а заняться было нечем. Я решил попытаться покорить эту неприступную Веру, конечно, абсолютно не надеясь на какой-либо успех. Я зашел в дежурное помещение медсестер. Вера лежала на кушетке, но, по всей видимости, еще не спала. Я молча присел рядом с ней. Надо было о чем-то говорить. Но я не имел ни малейшего представления, о чем. Я положил руку на плечо Веры. Никакой реакции с ее стороны не последовало. Что делать дальше? Я провел ладонью по волосам девушки. Вера поднялась и села на кушетке. Она напряженно молчала. Я не знал, что же делать дальше.

Вера встала и вышла в коридор. Я пошел за ней. Девушка медленно шла в конец коридора. Зачем? Может быть она хотела там уединиться со мной для совершения того таинства, которое у меня до этого было с тремя женщинами? Я шел за Верой. В конце коридора она остановилась у какой-то двери и стала открывать ее ключом. В этот момент я представил, что сейчас она откроет эту дверь, а там – телефон для вызова дежурной охраны. Вера вызовет этих людей, меня схватят и обвинят в сексуальном домогательстве к девушке. Какой позор! В ужасе я убежал в палату и нырнул в постель. Я ждал, что с минуты на минуту в палату ворвутся охранники и повяжут меня. Но никто не пришел. Желание покорить Веру у меня пропало навсегда. Вскоре меня выписали из госпиталя.

Я прослужил в группе заправки полгода. Так как я много времени проводил в среде с большой концентрацией ядовитого гептила и радиоактивных частиц, то мое здоровье резко ухудшилось. Я начал испытывать слабость, быструю утомляемость и отсутствие аппетита. На лице у меня появились какие-то желтые пятна, а из носа вместо обычной слизи текла жидкость, напоминавшая воду.

Шняга заметил, что я физически сильно ослаб. Он решил воспользоваться этим, чтобы наконец отомстить мне за своих земляков, попавших из-за меня в колонию. Шняга подкрадывался ко мне сзади и внезапно наносил мне сильный удар кулаком с боку в челюсть. От того, что удар был неожиданным, а мои ноги сильно ослабели, я валился на землю. Сразу получив нокаут, я не мог уже продолжать схватку со Шнягой. Да и без нокаута с моим подорванным здоровьем драться с ним не имело смысла.

Видя мою беспомощность, Шняга наглел все больше и больше. Его подлые удары сыпались на меня везде – в столовой за приемом пищи, при передвижении в строю, в казарме на отдыхе и т.д. Надо было как-то остановить этого зверя. А как? Заступая в наряд дневальным, солдат получал холодное оружие – штык-нож. У меня созрела мысль убить Шнягу ударом этого ножа. Я уже серьезно настраивал себя на этот отчаянный шаг. Но в голове кружилась мысль: «Я убью его, и меня посадят лет на десять. А мне осталось служить всего семь месяцев. И мне очень хочется поскорее вернуться домой». Я все время откладывал расправу над Шнягой.

Приближалось важное событие в жизни заправщиков – боевая заправка ракеты. Все военнослужащие, включая и офицеров, ждали этого события с нескрываемой тревогой. Заправка ракеты в шахте являлась крайне опасной для здоровья и жизни людей операцией – пространство в шахте сильно ограничено, а доступ к ракете чрезвычайно затруднен. Теперь меня терзала еще одна мысль: «На этой заправке я гарантированно отравлюсь гептилом и, возможно, даже погибну. А мне чертовски хочется жить и вернуться домой!»

И, наконец, у меня созрело решение. Я зашел к командиру группы и, не объясняя причины, сказал:

– Если можно, переведите меня в другую часть.

Командир этот был хорошим человеком – и через несколько дней меня отправили в другую часть.

Эта часть тоже располагалась в лесу, но ракет в ней не было. Рота, куда я попал, называлась регламентной. В ней служило несколько солдат моего призыва, совершивших какие-то проступки в других частях. В регламентную роту их перевели в качестве наказания. Среди них оказался тот самый Гудыма, с которым я чуть не подрался в школе сержантов. Он и в регламентной роте тоже ярко проявил себя – ударом кулака сломал челюсть одному старослужащему. Я ожидал, что у нас с Гудымой будут острые конфликты. Но, вопреки ожиданиям, он стал моим лучшим другом.

В роте была гитара. Я стал часто играть на ней и петь. Во мне вдруг проснулась способность к творчеству. Когда-то в школе я писал стихи. И теперь я почувствовал, что могу написать какую-нибудь песню на армейскую тему. Трусливо убежав из группы заправщиков перед самой боевой заправкой ракеты, я решил хоть как-то искупить свою вину перед этими мужественными парнями, отдавшими свое здоровье и юные жизни служению отчизне. На музыку песни Владимира Высоцкого «Вершина» я написал «Песню Заправщика». Там были такие слова:

Здесь вам не гражданка,

И ритм здесь другой:

Тревога, заправка,

Подъем и отбой.

А в тесной сушилке удары мужских кулаков.

На сотни верст леса и леса.

И парни не верят уже в чудеса.

И страшно грубеют без женщин и без отпусков.

Мы шланги стыкуем. Ни шагу назад!

И капли гептила на стыках дрожат.

От запаха смерти дыханье спирает в груди.

Вся жизнь на ладони. Ты счастлив и нем.

И только немного завидуешь тем,

Другим, у которых заправка еще впереди.

Первым регламентом, на который меня послали, был ремонт пионерского лагеря для офицерских детей. Это произошло в мае 1976 года, когда я уже стал дедом. Из нашей роты нас там было трое: я, один дед по имени Олег (мой хороший друг и тоже украинец) и один молодой солдат.

Кроме нас в ремонте лагеря участвовало большое число солдат из других частей. Нашей группе досталась самая легкая работа, и мы ее быстро выполнили. Но другим солдатам оставалось еще много работы. Мы оказались практически полностью свободными – нас проверяли только один раз в сутки, утром.

Пионерский лагерь находился в глухом лесу. Рядом протекала живописная река. Она чем-то напоминала реки, расположенные в окрестностях моего родного Борисоглебска. Мы разведали дорогу в деревню, и я побежал туда. Деревня была довольно далеко, но к вечеру я успел вернуться, принеся с собой несколько бутылок вина.

Перед тем, как распить его, Олег предложил пригласить в нашу компанию и молодого солдата. Я, скрепя сердце, согласился. Последующие события показали, что это было роковой ошибкой.

За полтора года службы я впервые в тот вечер употребил спиртное. Не удивительно, что я сильно окосел, и меня потянуло на приключения. Я предложил всей компанией пойти в ту деревню – все согласились.

Была уже ночь, и в деревне все спали. В одном из домов мы разбудили девушку. Она неохотно общалась с нами, но из разговора с ней я понял, что рядом с деревней расположена та печально известная мне одиннадцатая площадка. Я немедленно потащил всю компанию туда.

Часовой спал, и мы беспрепятственно проникли к казарме. Окно было открыто. На подоконнике сидел солдат с моего призыва по фамилии Семкин – он был дневальным. Увидев меня, Семкин потерял дар речи и только смотрел на меня широко раскрытыми глазами.

Я пролез через окно в помещение казармы и прошел в спальный отсек. Там, как всегда, стоял здоровый храп отдыхавших солдат. С помощью дневального я отыскал койку Кушнарева. Разбудив его, я с радостью крикнул:

– Привет, Шкаф!

Продрав глаза, Кушнарев узнал меня. Недовольным тоном он пробормотал:

– А-а, пищанос. Тебе что, делать нечего? Дай мне поспать.

Он повернулся на бок и снова заснул.

Хотя я был пьян, но все же прекрасно понимал, что мне пора покидать этот когда-то родной для меня дом – мне с товарищами предстоял еще очень долгий путь назад в лагерь. Когда я вылез из окна, то обнаружил, что меня ожидает только один Олег – молодой куда-то бесследно исчез. Поискав его немного и не найдя, мы с Олегом решили возвращаться в лагерь одни. Мы шли очень долго по бетонной дороге, и казалось, что она никогда не кончится. Наши ноги от этой ходьбы сильно растерлись – на них было больно наступать.

Но вот вдали, наконец, показались ворота лагеря. Мы как раз успели к утренней проверке. Офицер, проводивший ее, быстро обнаружил отсутствие молодого. Он пытался узнать у нас его местонахождение. Мы отвечали, что ничего не знаем. Офицер поднял тревогу.

Весь день ушел на поиски пропавшего солдата. И только к вечеру он сам вышел в район лагеря. Офицеры его допросили, и он признался, что пил с нами. Нас всех немедленно вернули в часть. К счастью, дисциплинарного наказания мы избежали. Но само возвращение в часть уже являлось для нас наказанием – в лагере можно было бы пожить еще недели две. Там нам служба показалась медом.

И в этой роте не было такой суровой дедовщины, как на одиннадцатой площадке. Пройдя жестокую школу дедовщины, я считал это не совсем справедливым. Поэтому я рискнул вести себя так, как вели себя деды на одиннадцатой. Однажды, шагая в строю, я увидел, что один молодой солдат впереди меня недостаточно высоко поднимает ногу. Я слегка ударил его ногой снизу и крикнул:

– Выше ногу!

Этот солдат был намного здоровее меня. Я был поражен реакцией этого парня – он весь съежился от страха и стал очень высоко поднимать ногу. Я подумал, что, если бы он размахнулся и нанес мне ответный удар, мне пришлось бы довольно худо. Мне стало так неудобно перед ним, что я уже больше никогда и некому не делал таких гадостей.

Один раз я первым сел за стол в столовой и стал хозяйничать там, как это делали деды на одиннадцатой. Один из молодых солдат сделал мне резкое замечание. Я посмотрел ему в глаза и подумал: «Эх, послужить бы тебе там, где я служил». Но, ничего не сказав, я в душе согласился с ним. После этого я уже больше никогда не хозяйничал за столом.

В тот период моей жизни у меня резко надломился характер. Я навсегда забросил занятия немецким языком. И у меня даже появилась мысль: «Каким же идиотом я был, так упорно изучая эту ерунду!» Сейчас, много лет спустя, открывая немецкую книгу и пытаясь ее читать, я абсолютно ничего не понимаю. Навык свободного чтения немецкой литературы, с таким трудом приобретенный мной, сейчас полностью утрачен.

Время от времени мы, деды, устраивали себе праздники, сопровождавшиеся распитием спиртных напитком. Часто приглашали на эти праздники некоторых молодых. За спиртным надо было бежать в деревню, которая находилась не близко.

За полтора года службы у меня выработалась выносливость в беге – я мог пробегать без устали довольно большие расстояния. Поэтому за спиртным пришлось бегать именно мне. Я раздевался до пояса, на ноги вместо сапог надевал спортивную обувь и, забросив за спину рюкзак, отправлялся в дальний путь.

Во время моего первого посещения деревни, я сильно напугал там одну местную девушку. Эта красавица сидела на лавочке возле своего дома. Я побежал к ней, чтобы узнать, где находится водочный магазин. Увидев быстро бегущего в ее сторону лысого, полуголого мужика, девушка с отчаянным криком забежала в дом.

Нашей любимой закуской была жаренная картошка с белыми грибами. Один из поваров столовой мастерски готовил это блюдо по нашей просьбе.

Грибов в лесу было очень много. Однажды я пошел собирать их один. Это занятие было очень увлекательным, и я, сойдя с тропинки, ушел очень далеко в глубь дикого леса. Сначала я заметил, что трава под ногами стала какой-то влажной. Я не придал этому значения и продолжал искать грибы. Потом под ногами появилась вода. Это уже вызвало у меня беспокойство. Мне стало понятно, что необходимо возвращаться на тропинку. Но я совершенно забыл, в какую сторону надо идти. Я поднял глаза и огляделся вокруг. Со всех сторон меня окружали абсолютно одинаковые деревья. В каком направлении идти? Ответа на этот вопрос не было. Единственное, что мне оставалось сделать – это идти наугад. Я быстро рванулся в одном из направлений и, пройдя несколько десятков метров, провалился в болото.

Наша часть находилась в той местности, где несколько веков назад русский крестьянин Иван Сусанин завел в болото польский военный отряд. Все поляки погибли там мучительной смертью. Теперь же, безуспешно пытаясь найти выход из болота, я в ужасе понимал, что и меня ожидает страшная участь тех поляков. Пока у меня еще оставались силы, я прыгал с кочки на кочку, цепляясь за ветки кустарника.

Когда силы стали иссякать, я запаниковал. В последней надежде на спасение я окинул взглядом всю местность вокруг себя. Произошло чудо – далеко на горизонте, среди ветвей деревьев, я заметил провод высоковольтной линии. Я стал двигаться в этом направлении и, в конце концов, выбрался из болота. Перемещаясь вдоль высоковольтной линии, я вышел к части. За грибами после этого я уже больше не ходил.

Во время моего второго регламента мне с группой сослуживцев пришлось извлекать огромную емкость из специального сооружения. Эта емкость предназначалась для хранения окислителя. Нас привезли на ракетную площадку, которая пять лет назад была снята с дежурства. Все ее сооружения уже начинали зарастать кустарником и молодыми деревьями.

Емкость была сделана из какого-то ценного металла. Поэтому руководство армии решило извлечь эту емкость из сооружения и сдать ее на завод-изготовитель. За этим регламентом наблюдали офицеры штаба армии – все они были в звании полковников.

Сначала нам предстояло отбойным молотком пробить отверстия в бетонной стене сооружения, затем пропустить через эти отверстия один конец стального троса и закрепить его. Другой конец троса надо было прицепить к буксирному крюку тягача ракетных войск – огромной и очень мощной машины. Затем тягач отъезжал и вырывал стену из сооружения.

Отверстия в стене пробил один сноровистый солдат. Мы с другим солдатом должны были работать с тросом. Одного троса оказалось недостаточно. Пришлось удлинять его другим тросом. Но возникла проблема – когда тягач отъезжал, натягивая эти тросы, они все время расцеплялись. Полковники стали нервничать. Один из них подошел ко мне и сказал:

– Товарищ солдат, вы плохо работаете.

Это не помогло – тросы продолжали расцепляться. Полковник со злостью прошептал мне на ухо:

– Я вас арестую.

Проблема состояла в том, что пищи, которую я получал, явно не хватало для того, чтобы напряженно работать длительное время. К тому же у меня была серьезная травма позвоночника. Тот факт, что в моей крови была высокая концентрация вещества под названием гептил, также не способствовал моей удовлетворительной работоспособности. Надежно соединить тросы у меня не получалось.

Полковник не на шутку разгневался. Он подбежал ко мне и закричал:

– Учись как надо работать!

Вырвав у меня из рук трос, полковник начал показывать мне, «как надо работать». Но в этот момент тягач сделал рывок. Полковник, в отличии от меня, был без рукавиц. Стальные жилы троса до крови разодрали кисть его руки. Полковник в отчаянии заорал на меня:

– Пошел прочь, чтобы я тебя больше здесь не видел!

Я ушел как можно дальше от того места. Найдя большой малинник, я потом весь день наслаждался тем, что ел малину и любовался красотами местной природы. Вышел я только к вечеру, когда перестал слышать звук работающего тягача. С удовлетворением я отметил, что полковников нет, а емкость извлечена. Я спросил у нашего офицера:

– Все в порядке?

Он ответил утвердительно, и мы вернулись в часть.

Как-то у входа в одно из сооружений, которых в той части было очень много, я нашел совершенно новую офицерскую полушерстяную куртку. Пришив к ней солдатские погоны, я попытался ее носить. Но командир роты категорически запретил мне это. Тогда я зашел в строительный батальон, располагавшийся недалеко от нашей части, и там продал эту куртку за 10 рублей. На вырученные деньги я купил бывшие в употреблении часы.

Утром я вставал, делал трехкилометровую пробежку и уходил в лес, где я подметил широкую просеку. Эта просека полностью заросла густым малинником. Малина – очень крупная и сладкая. Я был единственным человеком, который ее собирал – никто со мной не соперничал. В этом малиннике я проводил целый день, объедаясь малиной и наслаждаясь одиночеством, по которому истосковался, живя почти два года в казарме. Имея часы, я уже знал, когда мне нужно покинуть этот рай. Я возвращался в казарму с лицом, сильно измазанным малиновым соком. Молодые солдаты с завистью смотрели на меня.

В нашем призыве был один солдат с Украины. Вначале он показался мне отличным парнем. Я даже начинал с ним серьезно дружить. Неожиданно ему присвоили звание младшего сержанта и назначили старшиной роты. Я был рад за него – уехать домой, имея на плечах сержантские погоны, считалось престижным. Но власть испортила этого прекрасного человека – он начал обижать нас, дедов. Его просили не делать этого, но он упорно продолжал. Наверно он был уверен в своей неуязвимости.

Мне пришлось порвать дружеские отношения с этим парнем. А он наглел все больше и больше, обращаясь с нами, дедами, как с молодыми. Я уже в течение полутора лет испытывал на своей шкуре участь молодого, и оставшиеся полгода мне абсолютно не хотелось опять возвращаться в этот статус. Я чувствовал необходимость дать старшине понять, что в казарме он вполне уязвим.

Как-то ночью, убедившись, что все спят, я подошел к его койке и взял с табурета его форменные куртку и шаровары. Вынув из карманов документы и деньги, я оставил их на табуретке. Я вышел из казармы и зашел далеко в лес. Порвав одежду старшины, я разбросал клочки по лесу.

Утром после подъема старшина вышел к роте в одних трусах, что вызвало у солдат заметное оживление. Командир роты, увидев его в таком виде, бросил ему упрек:

– Ты бы еще трусы снял.

После этого случая старшина перестал обижать нас. Но до сих пор я поражаюсь тому, что никакого расследования этого вопиющего случая воровства не производилось. А ведь меня можно было очень легко вычислить.

Вечером того дня я проходил в казарме вдоль ряда коек. На одной из них лежал тот повар, который всегда готовил нам закуску. Он довольно громко произнес:

– А ведь это ты украл.

Я ничего не ответил. Но никакого страха или стыда слова этого солдата у меня не вызвали. Я был уверен, что, наказав старшину, я поступил справедливо.

Третьим и последним регламентом для меня стала работа на одной из площадок, где в шахте была установлена самая современная по тем временам ракета. На этой площадке не было постоянного личного состава. Военнослужащие прибывали туда в составе дежурной смены, меняя предыдущую. Поэтому и начальники там каждый раз менялись, что не способствовало дисциплине.

Туда нас, троих солдат роты, доставили на вертолете вместе с дежурной сменой. Начальник смены даже не знал, какую работу нам дать. Но потом он, чтобы отвязаться от нас, просто попросил навести там небольшой порядок. Это мы довольно быстро сделали. Несколько дней мы ждали дальнейших указаний, но они так и не поступили. В конце концов про нас все забыли – и мы прожили на этой площадке довольно долго, наслаждаясь полной свободой.

Окрестный лес мы исходили вдоль и поперек, несколько раз посетили ближайшую деревню. Но так как денег у нас не было, то спиртного достать не удавалось. Мы рассчитывали, что местные жители из уважения к солдатам угостят нас чем-нибудь. Но эти жители были жлобами и смотрели на нас, своих защитников, исподлобья.

Там произошел удивительный случай. Неожиданно на территорию площадки заехала машина, и из ее кузова с шумом вывалилась большая группа солдат. Их лица мне показались знакомыми. Присмотревшись, я узнал среди них Фельяра и Кушнарева. Сомнения рассеялись – это были ребята моего призыва с одиннадцатой площадки.

Теперь эти парни были уже дедами. И как деды их предшественники, они кричали, резвились и дурачились в предвкушении скорого дембеля. Я не решился подойти к ним, а только с некоторой завистью наблюдал за ними издалека. В памяти всплыла фраза: «Эту школу надо пройти до конца». Да, эти парни ее прошли. Может быть, благодаря моему жертвенному поступку эта школа оказалась для них несколько легче, чем для предшествующих поколений солдат на одиннадцатой площадке. Но, увы – повода для гордости это уже не давало.