В СССР я повидал все

Серьезной проблемой являлось то, что люди, приехавшие в тот центр со всей страны, имели семьи. Оказавшись в Ростове так далеко от своих жен и мужей, все они испытали острое желание устроить себе там какое-нибудь романтическое приключение. Многие, тем не менее, подавили в себе это желание. Но некоторые не смогли. Моя землячка несколько раз пыталась втянуть меня в любовную интригу – выпив спиртного, она, под предлогом поздравления меня с каким-нибудь праздником, лезла ко мне целоваться. Но я, конечно, не поддавался на эти провокации. Позже, когда мы вернулись на родину, эта женщина так охарактеризовала меня: «Этот мужик проверен – баб он не любит».

Но всем нам, находившимся там, все-таки посчастливилось со стороны понаблюдать за одним очень ярким романом между красивой молодой женщиной из Казани и представительным молодым человеком из Тулы. Как и все, они были семейными людьми, но это не стало препятствием к их сближению.

Вечерами в вестибюле центра мы часто смотрели телевизор. Эти молодые люди с самого начала стали садиться там вместе. Вскоре женщина положила свою голову на грудь мужчины – и роман начался. Потом на протяжении всего периода обучения любовные отношения между этими людьми протекали в очень бурной форме. Многим из нас довелось стать неожиданными свидетелями того, как эта пара, прячась по углам и под лестницами, увлеченно занималась любовными утехами. За месяц они очень привыкли друг к другу – возможно, для них это и стало самой настоящей, великой любовью.

Но вот учеба закончилась, и настало время расставания. Был яркий весенний день. Наши влюбленные, отчаянно вцепившись друг в друга, ходили взад и вперед по перрону вокзала. Казалось, что в этом мире нет ничего, что могло бы их разъединить. Их глаза горели сумасшедшим блеском, а лица искажены ужасом скорой разлуки. На этих несчастных было больно смотреть.

Наш поезд тронулся, а влюбленные так и остались на перроне. Я с облегчением подумал: «Как хорошо, что я не стал связываться с женщинами! А то бы сейчас был на месте этих сумасшедших».

Технический отдел, где я работал конструктором, располагался на четвертом этаже заводоуправления. Там в конце коридора находилось помещение, где производилось светокопирование наших чертежей. Этим занималась одна очень фигуристая и симпатичная молодая женщина по имени Лена. Рядом с этим помещением была площадка, куда все мужчины нашего отдела выходили покурить. Я не курил, но иногда тоже появлялся там, чтобы немного отдохнуть от чрезмерно напряженного умственного труда.

Часто, когда я стоял в курилке один, туда подходила Лена. Оживленно болтая со мной, она постепенно придвигалась ко мне, слегка касаясь меня своим телом. Конечно, я всегда отстранялся от нее. Это обижало Лену. Один раз она заявила мне:

– Тебе еще рано быть равнодушным к женщинам.

Иногда я думал: «А ведь она очень хороша собой. Может быть, действительно закрутить с ней роман?» Но тут же я категорически отвергал эту идею – я был фанатично предан своей жене.

В очередной раз, когда мы с Леной оказались там наедине, она в отчаянии произнесла:

– Но почему некоторые мужчины не обращают на меня внимание? Может быть у меня плохая фигура?

В тот момент я в своей голове перебирал огромное количество вариантов решения одной очень сложной технической задачи. Особенно не задумываясь над сказанным Леной, но понимая, что ее надо как-то утешить, я машинально провел ладонью ниже ее поясницы и произнес:

– Нет, фигура у тебя классная.

И произошло ужасное – Лена в тот же день похвасталась всем своим подругам, что я «погладил ее по тому месту». Вскоре все сотрудники нашего отдела только и говорили о том, что я гладил Лену. Узнав об этом, Палыч ехидно заметил мне:

– Так, значит ты гладишь женщин. Докатился.

В тот момент я в отчаянии думал: «Да чтобы я когда-нибудь еще погладил женщину! Все! Никогда этого больше не произойдет!»

В доме, где я жил со своей семьей, иногда происходили довольно интересные события. Там мне довелось наблюдать за одной яркой семьей. Супруг был известным в городе инженером обувной промышленности – его портрет постоянно висел на доске почета в центре города. Супруга работала продавщицей в буфете. У них было двое замечательных детей.

В то время я еще служил на зоне. Один раз, выйдя из подъезда своего дома, я заметил невдалеке на скамейке человека, который совсем недавно отбывал наказание в нашей колонии. За хорошее поведение он был досрочно освобожден на поселение.

Удивленный его появлением у своего дома, я подошел и сел на скамейку рядом с ним. В тот момент он не мог общаться со мной – его взгляд был прикован к балкону третьего этажа, где стояла та буфетчица и делала грациозные движения своим телом. При этом полы ее халатика распахивались. Тогда я не придал этому особого значения.

Спустя некоторое время этого человека опять вернули на зону. Это означало, что на свободе он допустил какое-то серьезное нарушение. Я поинтересовался у него, что же произошло. Он мне рассказал, что имел с той буфетчицей любовные отношения. Они зашли так далеко, что ее муж узнал об этом. Несчастный супруг несколько раз водил его в ресторан и там за рюмкой водки умолял оставить их семью в покое. Но любовник не унимался. Тогда муж пожаловался в правоохранительные органы, и любовника вернули в колонию.

Буфетчица безумно любила этого зека и каждый день писала ему на зону письма. Он мне показал одно из них. Это письмо было написано в стихах и на нескольких страницах.

Вскоре после этого муж буфетчицы скончался при весьма таинственных обстоятельствах. До этого он абсолютно ничем не болел, и ему едва перевалило за 40 лет. Жена категорически отказалась его хоронить, и это сделали за нее его родственники. Возможно, в смерти этого прекрасного человека была повинна его жена, но правоохранительные органы никакого расследования по этому трагическому случаю не проводили.

Не прошло и месяца, как у буфетчицы появился новый кавалер. Но отношения этих двух людей складывались несколько необычно. Каждую ночь этот мужчина лежал на лестничной площадке рядом с дверью буфетчицы и нежным голосом твердил:

– Милая, единственная! Я безумно люблю тебя! В мире нет женщины лучше тебя! Пусти меня к себе!

Это продолжалось довольно долго. Но, в конце концов, буфетчица сдалась и пустила его в квартиру. Влюбленные стали жить вместе. Не прошло и двух недель, как я, проходя мимо их квартиры, услышал за дверью громкий и грубый голос того мужчины. В нецензурных выражениях он всячески ругал и унижал свою любимую. В тот момент я подумал: «Да, от безумной любви до жестокой ненависти всего один шаг». Тем не менее, эти люди жили вместе довольно долго. Они покинули наш дом, продав квартиру и переехав в Москву к дочери буфетчицы.

В нашем доме жила женщина, которая работала каким-то ответственным начальником в одной строительной организации. Она одна воспитывала сына. Закончив школу, он поступил в один из Воронежских институтов. На последнем курсе его вместе с другими студентами послали в колхоз на картошку. Там у него случился роман с одной девушкой, которая была инвалидом детства – она сильно хромала. Девушка забеременела от него. Парень, стремясь показать себя благородным мужчиной, женился на ней по окончании института.

С женой и ребенком он приехал в Борисоглебск и стал жить у своей матери. Но произошло нечто очень страшное. Мать этого парня стала жестоко издеваться над хромоногой девушкой и ее ребенком. В качестве еды она давала им помои, а спать укладывала у входной двери на грязном половике. Обувь несчастной девушки она выбрасывала на лестничную площадку, при этом дико крича, что эта обувь дурно пахнет. Сын ничего не делал, чтобы защитить жену и ребенка.

Хромоногая девушка часто приходила к моей жене и со слезами на глазах рассказывала об этих издевательствах. Таня всегда испытывала сострадание к несчастным людям – когда мы с ней расписывались в ЗАГСе, свидетельницей у нее тоже была девушка с физическими недостатками. Таня всячески успокаивала хромоногую девушку. И мне тоже было очень жаль ее. Вскоре, забрав ребенка, она навсегда уехала в свою деревню.

В нашем отделе на Чугунке инженером-технологом работала женщина по имени Мария. Страстно желая иметь ребенка, она два раза беременела, но каждый раз у нее рождались уроды, которых в роддоме убивали. Через дорогу от цеха сантехнических изделий Чугунки располагался комиссионный магазин, куда Мария сдала свое прекрасное трюмо. Но покупать его никто не хотел, и оно очень долго стояло там.

Так как наш отдел располагался на четвертом этаже, то из него существовал выход на крышу того цеха. Иногда мы выходили на нее, чтобы подышать свежим воздухом, который, конечно, не был кристально чистым по причине заводских выбросов.

Однажды весной, когда интенсивно полетел тополиный пух, мы наблюдали оттуда, как городские ребята поджигали скопления этого пуха у забора комиссионного магазина. Ничто вроде бы не предвещало беды. Но неожиданно ветхий забор вспыхнул ярким пламенем. Вскоре огонь перекинулся на здание магазина. Мы побежали предупредить Марию, что ее трюмо находится в опасности.

Мария решительно ринулась спасать свое имущество. В тот момент, когда она подбежала к магазину, он уже пылал. Рискуя своей жизнью, Мария ворвалась в охваченное огнем помещение и к восхищению огромной толпы зевак, скопившихся рядом с пожаром, вынесла оттуда свое трюмо.

Вскоре приехали городские пожарные. Они работали довольно слаженно и самоотверженно, но погасить пламя им не удавалось. К ним на помощь подоспели военные пожарные из авиаучилища. Один из них, солдат срочной службы, с надменным видом и щегольскими манерами встал за рычаги водяной пушки и направил струю воды, находившуюся под огромным давлением, на пылающий магазин. Струя с удивительной легкостью срывала шиферные листы с крыши магазина, но потушить бушевавшее пламя была бессильна. Магазин сгорел буквально дотла. Точнее, от него осталось только трюмо, спасенное Марией.

Мой стремительный карьерный рост с позиций рабочего в ряды инженеров, безусловно, явился очень серьезным успехом всей моей жизни. Но это была еще не последняя моя удача – успех упорно продолжал сопутствовать мене. Мои занятия музыкой не прошли для меня напрасно. В нашем отделе работал один инженер, который был евреем. Умея немного играть на гитаре, он начал энергично организовывать на заводе вокально-инструментальный ансамбль. По моей просьбе он принял меня туда бас-гитаристом.

Начались репетиции ансамбля, проходившие в клубе. Кроме электрогитар там был еще и баян. Умея с детства играть на этом инструменте, я продемонстрировать это умение другим членам ансамбля. Я сыграл им на баяне самые красивые вещи из репертуара Битлз – я знал их уже до того, как увлекся классикой. Организатор ансамбля с открытым ртом и нескрываемой завистью наблюдал за мной – на баяне он играть не умел.

Директор предложил тому еврею возглавить ансамбль, назначив ему за это солидную доплату к основной зарплате. Но этот прекрасный человек категорически отказался, заявив, что я более достоин руководить ансамблем. Какой красивый поступок!

И я вступил в руководство ансамблем, начав получать за это довольно весомую доплату к своей и без того немаленькой зарплате. Так как ансамблю в основном предстояло играть на заводских вечерах в присутствии подвыпивших людей, то я стал подбирать для ансамбля такой репертуар, который бы удовлетворил их вкусы. Я сделал серьезную ставку на различные народные песни и танцы. Проведя большое количество репетиций, мы, наконец, начали успешно выступать перед публикой.

В то время страной руководил Михаил Горбачев. Он проводил энергичную политику, направленную на то, чтобы граждане нашей страны вели трезвый образ жизни. Именно вследствие этого я тогда вообще не употреблял спиртное. Поэтому я всегда трезвыми глазами следил за тем, как развивались события на заводских вечерах.

Все начиналось с того, что в зал приходила вполне приличная и трезвая публика. Весьма привлекательные и красиво одетые женщины с гордым и неприступным видом ходили по залу. Там царила тишина и чувствовалось некоторое напряжение.

Потом публика садилась за столы, уставленные спиртными напитками и закуской. После нескольких рюмок за столами начинались беседы, которые с каждой последующей рюмкой становились все более и более оживленными. Наш ансамбль начинал играть. Публика сначала неохотно выходила танцевать.

Но проходило какое-то время, и люди в зале неузнаваемо преображались – начиналось буйное веселье. Все, как сумасшедшие, плясали под нашу музыку – так что пол в зале ходил ходуном. На сцену с безумными глазами лезли те самые женщины, которые совсем недавно казались гордыми и неприступными. Они вырывали у нас микрофоны и пытались что-то петь. Часто эти дамы спотыкались и падали со сцены, при этом выставляя на всеобщее обозрение свое нижнее белье.

Мои партнеры по ансамблю тоже напивались до чертиков. Если бы какой-нибудь нормальный и трезвый человек послушал со стороны, что они играли в таком состоянии на своих инструментах, то его охватил бы ужас. Поскольку я как раз и прибывал всегда в трезвом состоянии, то мой ужас от игры нашего ансамбля был безмерным.

Каждый заводской вечер заканчивался массовой дракой, сопровождавшейся дикими криками и отчаянной погоней по территории завода. При этом меня не покидала мысль: «Что за варварский народ! Дикари!»

Работа конструктора была крайне трудной. Чтобы сконструировать одну несложную деталь приходилось очень долго мучиться и переживать. А таких деталей в разрабатываемом проекте насчитывалось огромное количество.

Обычная деталь имела множество стенок. На чертеже надо было указать толщину каждой стенки. Существовал метод для расчета толщины стенки для заданной силовой нагрузки на нее. Но он был чрезвычайно сложным и, тем не менее, точного значения искомой толщины не давал.

Приходилось закладывать эту толщину наугад. Но при этом возникали проблемы. Если сделать стенку слишком тонкой, то в процессе эксплуатации готовой конструкции, стенка под действием нагрузки могла разрушиться. Это, в свою очередь, привело бы к разрушению всей конструкции с гибелью и увечьем людей. Разработчик конструкции за это прямиком бы попадал в тюрьму. Большую толщину стенки тоже нельзя было заложить из-за ограничений на габариты и массу.

Каждый раз с огромным трудом преодолевая все эти проблемы, я с ужасом думал: «Неужели я еще конструктор? Или мне это только снится? Ведь нормальный человек не в состоянии выдержать этот каторжный труд!» Много раз я порывался уйти из конструкторского бюро, но внутренний голос говорил мне: «Если ты уйдешь, то ты слабак. Потерпи еще месяц – станет легче». Но проходил месяц, а легче мне не становилось.

В этих немыслимых мучениях я проработал конструктором три года. Имея солидный опыт работы с трудными людьми, я без проблем нашел подход к своему начальнику Палычу. Если он ругал меня, то я, прикидываясь дурачком, говорил: «Прости, отец родной». Если он высказывал свое особое мнение, я спешил сказать: «Да, Палыч, ты, конечно, прав». Если он давал мне какое-то задание, я с готовностью отвечал: «Да, Палыч, я обязательно сделаю это. Как скажешь, так и будет».

Поэтому Палыч с некоторым уважением относился ко мне и даже иногда ставил меня в пример остальным конструкторам. По этой причине в нашем отделе про меня стали говорить: «Без мыла влезет».

Но однажды Палыч, увидев в ведомости размер моей зарплаты и сравнив ее со своей, сильно расстроился – моя зарплата, включавшая доплату за руководство ансамблем, значительно превышала деньги, получаемые Палычем. Такой явной несправедливости он, конечно, не мог допустить.

И Палыч с неистовой жестокостью начал истязать меня. Каждый день он обрушивал на меня свой лютый гнев, всячески унижая и оскорбляя меня в присутствии всех сотрудников отдела. Но школа, пройденная мной в колонии строгого режима, позволяла мне с легкостью все это переносить – я был абсолютно спокоен к этой агрессии Палыча.

Но однажды этот демон дал мне чрезвычайно сложное задание, над которым я в бессилии задумался на очень долгое время. Я прилагал все свои усилия, чтобы, наконец, решить стоявшую передо мной проблему – но ничего не получалось. И тут мое обычное спокойствие изменило мне.

Когда Палыч в очередной раз в присутствии большого числа работников отдела набросился на меня с упреками и оскорблениями, я встал и, посмотрев ему в глаза, обрушил на него яростный поток всех отборных ругательств и оскорблений, которым я научился за 6 лет своего пребывания на зоне.

Палыч, до глубины души потрясенный моими яркими откровениями, позорно молчал. Тишина царила и во всем отделе. Закончив, я, гордый своей победой над тираном, с высоко поднятой головой вышел из помещения.

Я долго не возвращался, бесцельно бродя по территории завода и думая, что же теперь меня ожидает. Когда я пришел в отдел и сел за свое рабочее место, Палыч, обернувшись ко мне, неуверенным голосом произнес:

– Игорь, мы с тобой не сработаемся. Ищи себе другую работу.

Но потом, почувствовав в себе силы, он поспешил добавить:

– Освободилось место инженера Госгортехнадзора. Неплохая работа. Можешь туда перейти.

Меня охватила радость – теперь я мог уйти из конструкторского бюро не по своему желанию, а под давлением начальника. Это означало, что трудности работы конструктором не сломили меня. Я одолел их и теперь мог с чистой совестью покинуть эту каторжную работу.

В апреле 1989 года я перешел на должность инженера Госгортехнадзора. При этом мой оклад не изменился, но работа, которую мне предстояло теперь выполнять, удивила меня своим объемом – теперь я вообще ничего не делал. В течение трех лет, работая конструктором, я находился в страшном напряжении из-за невероятной сложности и ответственности этой работы. Теперь же, оказавшись на новом месте, я получил возможность расслабиться и отдохнуть. И я с радостью погрузился в это приятное ничегонеделание.

Но это счастье продолжалось всего два месяца – и потом удача резко изменила мне. На завод пришел устраиваться родственник начальника отдела кадров. Ему ужасно хотелось найти такую работу, чтобы на ней ничего не делать. Ознакомившись со всеми возможными местами работы на заводе, этот родственник остановился на моей должности. Вскоре был подписан приказ о моем сокращении с завода. Меня оперативно ознакомили с ним и дали какое-то время на поиски новой работы за пределами завода.

XIV

В июне 1989 года я устроился на завод Химмаш, где мне предстояло потом в течение многих лет проработать до самой своей пенсии. Туда я был принят в порядке перевода с Чугунки. Это означало, что те 5 лет, которые я там работал, вошли в мой стаж работы на Химмаше. В 1983 году я уже отработал несколько дней слесарем в одном из цехов этого завода. Теперь же я оказался в отделе главного конструктора на должности инженера по аттестации оборудования. Заметный рост!

Незадолго до того, как я пришел на Химмаш, там произошли бурные события. В то время в стране было модным, когда работники заводов сами выбирали себе директоров. Эта мода не обошла и Химмаш. Сначала там выбрали директором одного инженера, обладавшего яркой внешностью – он был очень похож на актера Михаила Боярского. Но он повел себя неуважительно по отношению к рабочему классу – стал ходить по цехам и принюхиваться к рабочим на предмет обнаружения у них запаха спиртного. Эти до предела простые люди не могли стерпеть такой наглости по отношению к себе – они зажали директора в каком-то темном углу и изрядно поколотили. Впоследствии с его лица долго не сходили синяки.

После этого рабочие потребовали переизбрания директора, и оно вскоре состоялось. Директором на этот раз был избран инженер, который пообещал рабочим не принюхиваться к ним. Но этот человек, к сожалению, не обладал ни знаниями, ни способностями руководить таким крупным предприятием. Когда я перешел туда работать, завод находился в упадке – оклады инженеров были значительно ниже, чем на Чугунке, план не выполнялся, премии не начислялись. Единственным положительным моментом явилось то, что воздух на Химмаше был значительно чище, чем на Чугунке. Это в последствии благотворно отразилось на моем здоровье.

В бюро, куда я попал, кроме меня работали еще две женщины с очень яркими фамилиями – Левитская и Шуйская. Первая была начальницей, а вторая – рядовым инженером. Вскоре я узнал, что на моем месте совсем недавно работал инженер по имени Саша. Несмотря на то, что ему было уже под сорок, он еще ни разу не состоял в браке. Он выглядел несколько нескладным мужчиной, но обладал хорошей упитанностью.

Новый директор завода ради смеха назначил Сашу начальником отдела стандартов, где работали одни женщины. Отдел этот находился как раз над кабинетом директора. Но, как это часто бывает в сугубо женских коллективах, эти представительницы прекрасного пола повели себя некрасиво – они стали издеваться над этим несчастным человеком.

Однажды, когда Саша вошел в наш кабинет, вид у него был помятый, а лицо искажено болью. Он держался рукой за поясницу. Было очевидно, что с ним произошло нечто ужасное. Левицкая с состраданием в голосе поспешила спросить у него:

– Саша! Что случилось?

Саша жалобно пролепетал:

– Ну что. Девки в отделе вешали шторы на окна. Попросили помочь. Ну я полез на подоконник. Девки держали меня. Не удержали, уронили.

Я прикусил губу, чтобы не расхохотаться. Саша продолжал:

– Но это еще ничего. Снизу прибежала секретарша и стала кричать: «Что вы тут тяжелое бросаете на пол? У директора плафон отскочил!» Как бы он не снял меня с должности начальника.

Я поспешил выбежать из кабинета. Оказавшись в коридоре и плотно закрыв за собой дверь, я начал отчаянно хохотать. Потом несколько дней после этого, увидев Сашу, я не мог удержаться от смеха.

В сентябре того года, когда я поступил на Химмаш, наш сын Дима пошел в первый класс. В первый же день своего пребывания в школе он приобрел огромный объем знаний. Вернувшись в тот день домой, он прочел нам с Таней подробную лекцию о том, какие слова являются ругательными, а какие нет.

Дима обладал потрясающими музыкальными способностями. С четырех лет он уже играл двумя руками на баяне. В первый раз услышав по телевизору какое-нибудь музыкальное произведение, он брал в руки баян и тут же точно исполнял это произведение. Наблюдая это, я осознавал свою ответственность за то, чтобы этот талант Димы не пропал даром. Как только он достаточно подрос, я устроил его воспитанником в военный духовой оркестр авиаучилища.

Вскоре Дима там поразил всех своей одаренностью – он быстро научился играть на всех духовых и ударных инструментах оркестра. Дирижер, по достоинству оценив талант Димы, устроил его в городское музыкальное училище с тем, чтобы он потом мог поступить в консерваторию. Но Дима, походив несколько дней в это училище, перестал его посещать. Я попытался строго поговорить с ним по этому поводу. Но Таня, набросившись на меня с кулаками, закричала:

– Не хочет ходить в училище, пусть не ходит! Не надо его заставлять!

Диму исключили из училища, а вскоре и из оркестра. Трудно поверить, но вот так любящая мать загубила в своем сыне будущего русского Бетховена. Бывает и такое.

Первым серьезным заданием, которое я получил на Химмаше, была командировка на Белоярскую атомную электростанцию, расположенную в Свердловской области. Главный конструктор направил меня туда вместо себя, опасаясь получить там радиоактивное облучение. Честно признаться, мне тоже очень не хотелось туда ехать – в армии я уже подвергался воздействию радиации и убедился, что ничего хорошего в этом нет. Но ехать пришлось.

Сделав две пересадки на поезде и огромное количество пересадок на автобусе, я, наконец, добрался до места назначения. Там я встретил представителя нашего министерства, с которым мне предстояло провести на АЭС инспекцию оборудования, изготовленного нашим заводом. Этот человек, увидев вместо главного конструктора меня, выразил свое резкое возмущение его малодушием.

Несколько дней мы инспектировали это проклятое оборудование, безусловно, подвергаясь воздействию радиации. Работники АЭС приняли меня за главного конструктора и засыпали огромным количеством жалоб на работу нашего оборудования. Конечно, я во всем этом не имел ни малейшего понятия, но чувствовал, что глупое лицо мне не следует при этом делать. И я с серьезным выражением на этом лице вел там всяческие разглагольствования, обещая все указанные недостатки учесть при проектировании нового оборудования. Работники АЭС, слушая все это, бросали на меня подозрительные взгляды.

Наконец, весь этот позор для меня закончился, и я со спокойной совестью стал собираться домой. Так как мне предстоял очень долгий путь на поезде, то я в Свердловске прошел по продовольственным магазинам, чтобы закупить в дорогу побольше разнообразной еды. Я был несказанно поражен тем, что в этих магазинах на прилавках не было ничего, кроме хлеба и морской травы. И мне пришлось брать в дорогу только эти скудные продукты. В тот момент я думал: «А как же несчастные люди выживают в этом Свердловске, если там в продовольственных магазинах практически ничего нет?»