В СССР я повидал все

– Фас!

Собака прыгнула на меня, целясь в живот.

Стояло лето, и форма одежды у меня была летняя – брюки и рубашка. Если бы собака вцепилась зубами в кожу моего живота и рванула с легким поворотом своей мощной шеи, то выпустила бы мне кишки наружу. Но собака была умницей – она ухватилась зубами только за рубашку в районе живота. Потом собака слегка повела головой, и все пуговицы с рубашки срезало как бритвой. В месте касания собачьих зубов рубашка была разорвана.

Я потом долго пришивал пуговицы и накладывал шов на разорванное место. Позже все, кто видел этот шов, спрашивали меня:

– Это тебя в ШИЗО порезали?

Я с гордостью отвечал:

– А как вы угадали?

Однажды ночью я дежурил в ШИЗО. Проведя там отбой, я некоторое время сидел за служебным столом. Но так как делать было нечего, то я решил поспать. Сдвинув вместе несколько табуреток, я лег на них и погрузился в тревожный сон. Мне опять снилось, что зеки открывают двери камер и идут меня убивать. Но при этом один зек почему-то сильно и жалобно кричал. Я делал отчаянные попытки проснуться – но ничего не получалось.

На другое утро менявший меня контролер пришел не с ДПНК, а с замом комвзвода прапорщиком Резанным. Когда я открыл одну из камер, Резанный, взглянув на стоявших там зеков, с изумлением произнес:

– Вот это да! Ну-ка открой решетку!

Я открыл решетчатую дверь. Резанный быстро вошел в камеру и вывел оттуда одного зека. Этот парень едва держался на ногах. Оказалось, что его всю ночь жестоко избивали сокамерники и он кричал от боли – вот почему мне во сне слышался крик человека. Резанный заорал на меня:

– Куда же ты ночью смотрел? Человека чуть не убили! Он сидел не со своей мастью!

Да, этот прапорщик был очень справедливым человеком. Я почувствовал сильные угрызения совести за допущенную мной оплошность. Резанный отвел зека в санчасть. А мне пришлось заняться глубоким изучением всех тех тонкостей, связанных с существованием на зоне мастей.

В колонии имелось четкое разграничение всех заключенных на определенные группы или масти: «пацаны», «мужики», «быки», «козлы» и «петухи».

Пацаном мог быть человек любого возраста. Пацан отличался враждебным отношением к администрации колонии и к тем порядкам, которые эта администрация устанавливала. Часто пацаны вели активную борьбу против администрации.

Мужики беспрекословно подчинялись администрации, работали честно и усердно – чтобы искупить свою вину и побыстрее выйти на свободу.

Быки избегали каких-либо сообществ или групп – они жили на зоне сами по себе.

К козлам принадлежали зеки, выполнявшие на зоне обязанности каких-либо начальников – дневальные, старшины отрядов, нарядчик и т.д.

Петухами являлись зеки, которые, занимаясь педерастией, выполняли роль женщин. Соответственно, они носили женские имена: Василиса, Леночка и т.д. Петухи были самые униженные и бесправные люди на зоне. Сидеть за общим столом им запрещалось – для них имелся отдельный петушиный стол.

В камерах ШИЗО зеки стремились сидеть исключительно со своей мастью. Если в одной камере масти перемешивались, то между зеками разных мастей возникали жестокие драки с увечьем и гибелью людей.

В администрации колонии служили офицеры, которые выполняли функции тайного надзора за зеками. Официально их называли оперативниками. На лагерном жаргоне они именовались «кумовьями». Оперативники отличались жестоким и бесчеловечным отношением к зекам. Часто, водворяя зека в ШИЗО, эти офицеры заталкивали его в камеру к чужой масти – и сокамерники потом жестоко избивали его.

Мы, контролеры, ближе всех общавшиеся с зеками, имели более высокие, чем оперативники, представления о справедливости. Поэтому после того случая с избиением зека в мою смену я стал делать все от меня зависящее, чтобы таких случаев не повторялось. При водворении зека в ШИЗО я обязательно спрашивал у него, в какую камеру он пойдет и т.д.

Наблюдая в течение нескольких лет непростые взаимоотношения между различными мастями на зоне, я приобрел глубокое убеждение в том, что в человеческом обществе не может быть равенства между его членами. Любая попытка путем какого угодно страшного насилия сделать людей равными все равно закончится ничем – они опять разделятся на различные категории, группы, классы и т.д. Совмещение таких групп в каком-либо замкнутом коллективе недопустимо – это ведет к жестоким конфликтам между группами. Вот почему я назвал преступлением Советской власти насильственное совмещение в одном классе городских и детдомовских детей. Вот почему марксистские идеи о создании бесклассового общества несостоятельны.

Однажды в производственной зоне бригада зеков грузила бортовую машину – а я наблюдал, чтобы никто из этих шустрых парней не спрятался в кузове. Они работали ударно и в итоге чрезмерно нагрузили машину – борта не закрывались. Все дружно и с силой наваливались на них, но ничего не получалось.

Одному зеку не хватило места у бортов машины, а из-за своего маленького роста он рукой не дотягивался до них. Но человека мучила совесть – ведь он не участвовал в работе коллектива. Зек в отчаянии бегал за спинами товарищей, не зная, как ему поступить. Наконец, он нашел блестящий выход. Недалеко от машины зек подобрал тонкое длинное бревнышко и выставил его вперед, чтобы упереть в борт. Затем с криком: «Я сейчас!» – он побежал к машине. Подбегая к ней, зек споткнулся и со всего размаха ударил этим бревнышком по голове самого высокого зека. От сильного удара пострадавший присел, а его шапка сползла на бок. Он обернулся к обидчику и, посмотрев на него мутным взглядом, пробормотал:

– Ты, комсомолец, в натуре…

Это здорово меня рассмешило – но смеяться в присутствии зеков было неудобно, и я, прикусив губу, сдерживал смех. Позже, придя на вахту, я упал на стул и начал отчаянно хохотать. Находившиеся там прапорщики с недоумением смотрели на меня. Я с трудом успокоился. Но потом в течение дня приступы этого хохота опять обрушивались на меня.

В свободное от службы время я обычно гулял по городу и присматривал себе девушку для создания семьи. С некоторыми девушками знакомился и пытался наладить отношения. При этом число моих любовных побед росло, но создать семью пока не получалось.

Однажды в центре города в нетрезвом состоянии я предложил одной девушке познакомиться. В этот момент поблизости проходил милицейский патруль. Девушка крикнула милиционерам, показав на меня:

– Заберите его!

Милиционеры задержали меня и доставили в отделение. Там я заявил дежурному:

– Я – военнослужащий. Вы не имеете права меня задерживать.

Офицер спросил:

– Где служишь?

Я ответил:

– На зоне.

Он попросил назвать фамилию. Не отдавая себе полного отчета в том, что делаю, я произнес фамилию Кирпича. Дежурный позвонил на зону и, назвав указанную мной фамилию, сообщил, что этот человек в нетрезвом состоянии задержан милицией. Из зоны попросили дежурного отпустить нарушителя, пообещав разобраться с ним позже.

На другой день я пришел на службу и неприятно удивился тому, что наше дежурное помещение было до отказа набито прапорщиками и офицерами. В центре восседал сам командир роты. Все эти солидные люди ждали Кирпича. В помещении царила напряженная тишина – и только изредка кто-нибудь из присутствовавших произносил в адрес Кирпича фразу, полную ненависти и презрения. Мне стало не по себе.

Наконец, появился и сам Кирпич. У него было хорошее настроение – он напевал какую-то мелодию. Командир роты резко одернул его вопросом:

– Ну что, козел, опять залетел?

Кирпич в недоумении остановился и спросил:

– Куда?

На это командир роты ответил:

– В милицию.

Кирпич, поняв ужас ситуации, завопил:

– Не было, не было!

Его повезли в милицию на опознание.

Конечно, в милиции Кирпича не опознали. Позже все догадались, что в милицию залетал не он, а я. У меня не хватило наглости отрицать это. К счастью, никакой злобы на меня за этот некрасивый поступок никто не испытывал – и Кирпич и командир роты великодушно простили меня. А этот случай потом стал анекдотом. Вспоминая его, прапорщики всегда весело смеялись.

Командиром взвода прапорщиков был офицер, кличку которого я так и не смог вспомнить. Он принадлежал к категории людей, о которых в народе с любовью говорят, что они «с мякушкой». Однажды мы в составе небольшой группы прапорщиков во главе с этим офицером ехали в Воронеж на какое-то собрание. В автобусе мы конечно прилично выпили и закусили. Объедки, оставшиеся после застолья, шутники сложили в портфель этого офицера.

В Воронеж мы приехали ночью, и нас всех разместили на ночлег в солдатской казарме на койках, которые в тот момент были свободны. Ночью наш офицер захрапел, и, согласно старому солдатскому обычаю, кто-то положил ему под нос грязную солдатскую портянку.

Утром офицер проснулся и, обнаружив под носом портянку, начал бормотать:

– Что это такое? Портянка какая-то. Как она тут оказалась?

Потом он полез в свой портфель и, нащупав там объедки, пробурчал:

– Хамы, какие хамы!

Офицер был крайне унижен своими подчиненными, но не теряя присутствия духа, он стал не спеша одеваться.

На обратном пути в Борисоглебск мы опять выпили в автобусе. Когда хмель прилично ударил мне в голову, я громко произнес длинную фразу на чистом немецком языке с берлинским акцентом – ведь я когда-то прекрасно владел этим европейским языком. Многие пассажиры автобуса с интересом повернули в мою сторону головы. Заметив это, наш офицер толкнул меня в бок и отрывисто приказал:

– Ты говори по-немецки.

Рядом со мной сидел Кирпич. Офицер тоже толкнул его в бок и приказал:

– А ты переводи.

Конечно, в памяти у меня сохранились многие немецкие фразы, а также тексты некоторых немецких песен. И я громким, уверенным голосом начал все это воспроизводить. В паузах Кирпич блестяще переводил каждую мою фразу. Естественно, он нес какую-то чушь, но она получалась у него на редкость складно. Пассажиры автобуса с восторгом и затая дыхание все это слушали. Наш офицер был несказанно горд своими яркими подчиненными.

Когда в Борисоглебске мы вышли из автобуса, офицер пожал мне руку и заплетающимся голосом произнес:

– Ну ты молодец. Не ожидал от тебя таких способностей. Ауф видерзеен.

Надо признать, что у подавляющего большинства прапорщиков было хорошо развитое чувство юмора. Самым знаменитым хохмачом в нашем подразделении считался прапорщик по кличке Фон. Вот некоторые его проделки.

Один ДПНК обожал чаепитие. Он заваривал чай в большом бокале и ставил его на подоконник в нашем дежурном помещении – чтобы напиток дошел до кондиции. Всякий раз, когда это происходило, Фон насыпал в этот бокал большую порцию соли. Потом ДПНК начинал пить этот «чай» и через некоторое время орал:

– Прапора, сволочи!

Дневальным на вахте был зек по кличке Луноход. Многие годы, проведенные им в неволи, способствовали катастрофическому выпадению его зубов. Но, тем не менее, один зуб у Лунохода все-таки сохранился – спереди на верхней челюсти. И этот зуб был довольно большим и острым.

Как правило, под утро Луноход засыпал на дежурстве, открыв однозубый рот. Однажды Фон, поймав в траве лягушку, засунул ее в рот спящему Луноходу. От неожиданности Луноход прикусил ее единственным зубом. С трудом вытащив лягушку изо рта, Луноход потом в бешенстве перебил все лампочки в помещении вахты.

Среди прапорщиков был украинец по кличке Жора. Он нередко приезжал на дежурство на велосипеде. Фон часто подшучивал над Жорой. Один раз Фон каким-то непонятным образом повесил его велосипед на самую верхушку телеграфного столба. Выйдя с зоны и увидев свой велосипед на недосягаемой высоте, Жора заплакал и, глотая слезы, проговорил:

– Фон, я усе командиру роти розкажу.

Командир роты был родом из Молдавии и поэтому считал себя земляком Жоры. Желая избавить обиженного парня от контактов с Фоном, командир перевел Жору в отделение служебных собак на должность собаковода. Вскоре после этого в районе зоны произошло какое-то чрезвычайное происшествие. Роту подняли по тревоге. Жора с собакой бежал к месту происшествия. На повороте у здания управления колонии собака резко рванула, и Жора со всего размаха врезался в угол этого здания, выбив головой доску.

Парадоксально, но, согласно армейским нормам питания, собаке полагалось в день намного больше мяса, чем солдату. Жора, воспользовавшись этим, стал воровать у собак мясо. Голодные собаки догадались, кто был виновником их проблем, и покусали Жору. Тогда он решил избавиться от некоторых собак, проявив при этом несвойственную украинцам щедрость. Он пришел к нам, контролерам, и стал предлагать в подарок собаку. Зная, что моей тете Зине была нужна собака, я решил принять этот подарок. Закрепив на шее овчарки солдатский брючной ремень, я повел ее к теткиному дому – а идти предстояло очень далеко. Собака все время делала мощные рывки в разные стороны и тащила меня за собой. Шедшие на встречу нам прохожие обходили нас на почтительном расстоянии.

Эта прогулка с овчаркой оказалась для меня весьма утомительной. Когда я уже проходил мимо городской тюрьмы, и до теткиного дома оставалось совсем немного, навстречу мне выбежал начальник тюрьмы и попросил продать ему овчарку, предложив на нее 25 рублей. Я не мог ему отказать.

В администрации колонии служил капитан по кличке Конь. Форма его черепа и строение зубов вполне оправдывали эту кличку. Рядом с зоной жили цыганские семьи, у которых были лошади. Фон договорился с цыганами насчет одной молодой кобылы.

Во время обеда в столовой колонии Конь обычно сидел довольно близко к окну. В один прекрасный день вплотную к этому окну со стороны улицы подошла молоденькая кобыла и с трогательной нежностью стала смотреть на Коня. Потом она начала кивать головой и подмигивать, как бы делая знаки внимания Коню. Все присутствовавшие в столовой повернулись в их сторону и улыбались. Конь, еще не замечая кобылы, тоже улыбался. Но потом он повернулся к окну, и его любопытный взгляд встретился с кротким взглядом кобылы. Какое-то мгновение эти два родственных существа неотрывно смотрели друг на друга. В столовой поднялся невообразимый хохот.

Конь был честным офицером. Он много лет прослужил на зоне и свои обязанности знал и выполнял прекрасно. Но руководство колонии почему-то не любило Коня. Однажды он дежурил с нами в ночную смену. Был какой-то праздник. Поздно ночью на зону неожиданно приехал заместитель начальника колонии в звании полковника – он был изрядно пьян. Зайдя к нам в дежурное помещение, он подошел к Коню и, пробормотав что-то, стал жестоко избивать его в нашем присутствии.

Через несколько дней Коня выгнали со службы. Сразу же после этого начальник колонии обзвонил все предприятия города и предупредил их руководителей, чтобы они не принимали на работу Коня. По этой причине он долго не мог нигде устроиться на работу. Наконец, Конь нашел себе какое-то тяжелое и грязное место. Все, кто видел его там, говорили, что ему было очень трудно. Дальнейшая его судьба мне неизвестна.

Одно время любимой хохмой Фона было рассказывать кому-нибудь историю про танк. Фон заливал:

– Во время войны танк провалился под лед и ушел на дно реки. Через 30 лет танк подняли и нашли в нем большого сома. Долго думали, как же он туда попал. Но в итоге догадались, что сом попал в танк еще мальком, проскользнув через смотровую щель. Потом из этого малька вырос большой сом.

Слушатель обязательно задавал вопрос:

– А чем же сом питался в танке?

Фон, счастливый от того, что в очередной раз поймал человека на розыгрыше, заразительно смеялся и кричал:

– Танкиста обсасывал!

Фон умер в 33 года, уже после того, как я уволился с зоны. Вообще, прапорщики, служившие на зоне, умирали очень молодыми. Однажды, после похорон своего товарища, умершего в 35 лет, мы в военной форме ехали в городском автобусе. Все были изрядно пьяны.

В автобус вошла девушка с собакой на руках. Один наш товарищ по кличке Крученный подошел к ней и, находясь под действием винных паров, официально заявил:

– Девушка, это моя собака.

Девушка промолчала и только крепче прижала собаку к груди.

На протяжении всего пути Крученный настойчиво убеждал девушку в том, что это его собака – а девушка молчала. Выходя на своей останове, девушка обернулась к Крученному и неожиданно резким голосом выкрикнула:

– Козел, это моя собака!

Из той эпохи мне запомнилось одно событие в жизни города – открытие бетонной автомагистрали Москва-Волгоград. Торжества по случаю этого сопровождались выступлением спортсменов на гоночных велосипедах. Среди них был чемпион мира Ааво Пиккуус.

В центре города собралась большая толпа зевак, а велосипедисты устроили гонки вокруг сквера по улице Свободы. Какой-то мужчина комментировал эти гонки с помощью громкоговорителя. Он кричал:

– Вот сейчас покажется Ааво Пиккуус! Поприветствуем его!

Из-за угла, куда были обращены все взоры, выехал пьяный мужик на велосипеде, и, виляя рулем, проехал мимо толпы – публика аплодировала, хохотала и свистела.

Комментатор кричал:

– Нет, это не он. Вот сейчас покажется Ааво Пиккуус! Поприветствуем его!

Из-за того же угла выехала телега, запряженная лошадью. На ней торжественно восседала какая-то крупная женщина. Толпа опять аплодировала, хохотала и свистела.

Наконец велогонка закончилась победой Ааво Пиккууса. Его представили публике и поздравили с победой. Из толпы вышла известная всему городу бомжиха – грязная, дурно пахнущая и с кровоточащей язвой на губе. С отчаянным криком:

– Ава, дорогой! – она попыталась поцеловать спортсмена, но он вовремя увернулся от поцелуя.

Весной 1978 года в одном из магазинов города я увидел очень красивую, как мне тогда показалось, девушку. Она работала в кассе. Выходя из магазина, я оглянулся – девушка смотрела на меня томным взглядом. Позже я познакомился с ней. Ее звали Тоня. Она была на два года моложе меня.

Во время первого свидания, когда мы шли с ней вечером по улице, Тоня стала настойчиво прижиматься ко мне. Я остановился и поцеловал ее – она была в восторге. Мы стали с ней часто встречаться.

Через некоторое время я предложил ей создать семью. Готовясь подавать заявление в ЗАГС, я все же на всякий случай задал Тоне традиционный вопрос:

– Ты девушка?

Я был уверен, что она ответит положительно. Но ответ оказался отрицательным. Мне ничего не оставалась, как сказать Тоне:

– Такие мне не нужны.

Мы расстались с ней, как казалось, навсегда.

Через несколько дней я пошел в парк на танцы. Там я увидел Тоню с каким-то парнем. Тоня тоже заметила меня. Чтобы причинить мне боль, она стала страстно обнимать и целовать того парня. Сидя у него на коленях и нежно прижимаясь к нему всем своим телом, Тоня демонстрировала мне, что безумно хочет его. Потрясенный увиденным, я ушел домой.

Дома была мучительная бессонная ночь. На другое утро мои ноги сами привели меня к Тониному дому. Она вышла и коротко спросила:

– Женишься на мне?

Я ответил:

– Да.

Мы поженились. На свадьбе мои и ее родственники круто поругались между собой. Начало было скверным. Конец оказался еще хуже.

Мы приобрели в кредит много мебели и поселились в маленьком домике, платя его хозяину ежемесячно небольшую сумму наличными.

Когда я рассмотрел Тоню поближе и без макияжа, то она уже не показалась мне красавицей. К тому же однажды, зайдя к ней в магазин, я обратил внимание на то, что ее лицо было отталкивающе красным от сильного стыда. Оказалось, что заведующая магазином, проверяя персонал на честность, положила на подоконник двести рублей, а сама наблюдала, кто клюнет на эту приманку. Клюнула Тоня. Ее поймали с поличным и опозорили.

Еще одним неприятным моментом являлось то, что Тоня считала себя больной астмой. Скорее всего это была просто ее мнительность, так как много лет спустя Тоня оказалась совершенно здоровой. Может быть, таким образом она переживала разрыв со своим парнем. Тоня до меня жила с ним, не расписываясь. Она мне про него кое-что рассказывала. С ее слов, он рыдал и падал на колени, когда она уходила от него. Уверенная в том, что она серьезно больна, Тоня регулярно принимала огромное количество лекарств.

Моя супруга вела себя по отношению ко мне весьма нетактично. Иногда, внимательно посмотрев на меня, она отворачивалась и со вздохом говорила:

– Ты – нелюбимый муж.

Однажды Тоня заявила, что считает себя вправе гулять с любым мужчиной и целоваться с ним. Я почему-то не придавал ее словам серьезного значения, прощая ей все подобные причуды.

Потом Тоня стала выражать свое резкое недовольство тем, что у меня были неправильные на ее взгляд руки, ноги, уши и т.д. Грубым тоном она бросала в мой адрес унизительные и оскорбительные эпитеты.

Как-то в ответ на такое поведение Тони я взял на зоне бланк о водворении осужденного в ШИЗО и в шутку заполнил его на имя Тони, влепив ей 15 суток за оскорбление мужа.

Конечно, эта женщина не понимала шуток. Затаив на меня смертельную обиду, Тоня подсыпала мне в еду какой-то яд. Я серьезно отравился, и меня сильно рвало. В тот момент моего крайне беспомощного состояния я краешком глаза заметил, что Тоня, наблюдая за мной, злорадно улыбалась. Едва слышным голосом она говорила:

– Всех бы вас мужиков перебить.

Опять же я простил ей этот крайне жестокий по отношению к близкому человеку поступок. Мужчина по своей природе очень наивен и доверчив. Он упорно продолжает жить в одной семье с женщиной, которая откровенно продемонстрировала ему, что может его убить.

Один раз, придя со службы, я увидел, что Тоня с большим аппетитом ест шоколадные конфеты, присланные ей матерью. Я в шутку сказал ей:

– Угости, – и протянул руку.

Тоня с криком:

– Это мое! – вцепилась зубами мне в руку и прокусила ее до крови. Почувствовав сильную боль и не понимая за что это, я влепил ей пощечину. Тоня завопила:

– Я расскажу своему любовнику, и он тебе морду набьет!

На другой день я сообщил об этом неприятном случае своим товарищам по службе. Прапорщик Резанный, как всегда, был строг, но справедлив. Покачав головой, он произнес замечательные слова:

– От битой коровки молочка не будет.

Очень многим жизненным премудростям научился я у этого прекрасного человека. К великому сожалению, такие люди очень редко встречались на моем жизненном пути.

Мне еще запомнилось одно ночное дежурство, когда Резанный пришел на зону с печальным видом и объявил, что у него умирает мать. Несколько раз в течении ночи он отпрашивался домой, чтобы приглядеть за ней. Под утро ее не стало.

Когда по окончанию дежурства я вышел с зоны, чтобы уехать домой, Резанный стоял у дороги и, подняв голову, смотрел в небо. Проходя мимо него, я услышал, как он произнес:

– Ее душа возносится на небо.

Я остановился и, подняв голову, посмотрел в том направлении. Место, где я стоял, несколько возвышалось над городом. В небе высоко над городскими крышами я увидел какой-то странный объект. Он имел довольно большие размеры и был неподвижен. Формой и ярко красным цветом объект поразительно напоминал значок бубновой карты. К сожалению, в то время я был абсолютно равнодушен к неопознанным летающим объектам. Поэтому мне не пришло в голову проследить за тем, как повел себя потом этот непонятный объект. А зря – возможно, я бы раскрыл, наконец, тайну всех НЛО.

С Тоней мы прожили всего полгода. Однажды, придя домой после ночного дежурства, я обнаружил, что в доме отсутствует вся наша мебель. Также исчезли мое золотое обручальное кольцо и крупная сумма денег – моя зарплата, которую я днем ранее доверчиво отдал Тоне. Хозяин дома сказал, что Тоня приехала на машине со своим любовником и его друзьями. Они погрузили мебель и другие вещи на машину и уехали в неизвестном направлении.

Я очень сильно переживал крах своей семьи. Но мне ничего не оставалось, как подать в суд на развод. Через несколько месяцев нас развели. Выплату всех судебных пошлин и издержек суд возложил на меня – таким образом Советская власть поощряла женщин, которые так демонстративно и безжалостно разрушали семью. Во время процедуры развода я заметил, что Тоня была беременна.

С Тоней мы расстались в декабре 1978 года, а летом 1979 года она родила дочь. Из этого следовало, что отцом ребенка вполне мог быть я. Но так как Тоня не подала на алименты, то, скорее всего, она забеременела от своего любовника. Вполне возможно, что Тоня была близка с ним, когда мы еще жили с ней.

Тот факт, что Тоня постоянно принимала огромное количество сильнодействующих средств, стал причиной врожденного диабета у ее дочери. Несчастная девочка прожила всего 26 лет. В последние годы ее жизни я несколько раз видел ее с матерью в городе. Крошка была очень худенькой, с маленьким бледным лицом. Она с трудом передвигалась, держа мать за руку.

Через два года после развода с Тоней ко мне подошел тот самый ее любовник и предложил зайти с ним в ресторан. Теперь это был уже ее муж. Его звали Мишей. Я согласился – и мы с ним немного выпили. Миша искренне извинился передо мной за все те неприятности, которые он мне причинил. Они с Тоней жили плохо – три раза разводились, их дочь была смертельно больна. Миша показался мне глубоко несчастным человеком. А я чувствовал к нему огромную признательность за то, что он избавил меня от этой низкой женщины.