Кайноzой

Сергей Лукьяненко

Кайноzой

© С. Лукьяненко, 2018

© ООО «Издательство АСТ», 2018

Глава первая. Путешествие из Москвы в Петербург

Вагон-ресторан был древний. Сделанный ещё в конце двадцатого века – я увидел на стенке вагона потускневшую дюралевую табличку: «Тверской вагоностроительный завод, сентябрь 1999 г.».

Я даже расчувствовался.

Когда этот вагон выпустили, я пошёл в детский сад. Люди готовились праздновать миллениум, не подозревая, что тысячелетие кончится только в 2001 году. Путин ещё не был ни президентом, ни премьером, ни председателем контрольного государственного совета. Восставшие существовали только в Голливуде, ну а про кваzи и речи не шло.

Близившийся к тридцати годам возраст вагон перенёс достойно, хоть в нём всё и было старомодно: маленькие столики с застиранными серовато-белыми скатертями, вместо стульев – жёсткие диванчики на двоих, на столиках – стаканы в мельхиоровых подстаканниках, искусственные цветы в пластиковых вазочках, минералка в стеклянных бутылках. Над окнами висели маленькие телевизоры, где под тихую мелодию крутились рекламные ролики РЖД с ее неполиткорректным слоганом: «Соединяя живых». РЖД никогда не отличалась политкорректностью.

Несмотря на поздний час и убогий интерьер, вагон-ресторан был полон. Существует такая традиция в России – сев в поезд, немедленно начать есть.

Ну ладно, не обязательно есть. Можно закусывать.

Я подошёл к барной стойке, за которой стоял молодой, лет двадцати с небольшим, парень. Взгляд у бармена был таким гордым, будто он не пиво разливал в вагоне-ресторане между Москвой и Санкт-Петербургом, а работал как минимум в «Восточном Экспрессе».

– Будете ужинать? – спросил бармен. Бейджик на форме гласил, что зовут его Володей.

Я скосил глаза на меню. Солянка вегетарианская сборная питерская, котелок сборный томлёный донецкий, кролик тушёный с рисом, рагу из свинины по-лугански, картошка жареная на сковородке с грибами, салат «Московский» из азербайджанских помидоров и узбекского лука…

– Пожалуй, нет, Володя. Два бутерброда с колбасой и бокал «Балтики», – сказал я.

Бармен погрустнел, но налил мне пива и выдал бутерброды. С добычей в руках я прошёл по вагону и остановился у столика, где сидел в одиночестве крупный мужчина с грубым угловатым лицом. Перед мужчиной стоял пустой котелок и почти допитый графинчик водки.

– Свободно? – спросил я.

Мужчина медленно поднял на меня взгляд. Черты его лица были столь рублены, грубы и асимметричны, что мне немедленно вспомнилось несчастное творение доктора Виктора Франкенштейна в исполнении Бориса Карлоффа.

– Вполне, – сообщил мужчина и зачем-то сдвинулся по диванчику к окну, будто решив, что я хочу присесть рядом с ним.

Может, у него уже не первый графинчик?

Я сел напротив. Поставил на стол тарелочку с бутербродами, отхлебнул пива.

– Вы, вероятно, москвич, – предположил мой сотрапезник.

– Угу, – вгрызаясь в бутерброд, буркнул я.

Мужчина понимающе кивнул. Посмотрел в окно, за которым безраздельно царила тьма Замкадья. Сказал:

– Два мира – две судьбы.

– Что? – не понял я.

– Ну… – мужчина развёл руками и словно бы пригорюнился от моей недогадливости. – В Москве – свет на улицах, машины гудят, магазины работают… А повсюду тьма, ужас и опустошение.

– Мёртвые с косами стоят, – поддакнул я.

Мужчина подозрительно посмотрел на меня. Спросил:

– Довольны?

– Чем?

– Всем этим.

– Разве можно быть этим довольным? – удивился я.

Мужчина хмыкнул. Пояснил:

– Вы, москвичи, всю жизнь себя от России-матушки отделяли. Насмехались. Мол, только у вас хорошо. А за Мкадом жизни нет. Ну вот, дождались. Довольны?

– Почему насмехались? – поразился я.

Мужчина скептически улыбнулся.

– А то нет? Тамбовчане – волки тамбовские. Пермяки – солёные уши. Рязанцы – косопузые. Ростовцы – вислоухие.

– Ну так и москвичей по-всякому обзывают, – сказал я. – И вообще, во всем мире у всех прозвища есть. Это ж обычное дело. И внутри страны, и между странами. Да и всё это дело давнее, мало кто сейчас и вспомнит эти прозвища. И не всегда они обидные.

Мой собеседник прищурился:

– Косопузые – не обидно?

– Нет, – сказал я. – Потому что прозвище это, как нетрудно догадаться, пошло от топора, заткнутого за пояс. Дикая Степь рядом была, без топора в путь не отправлялись. Героическое прозвище. Гордиться можно.

Налив себе рюмку, мужчина буркнул:

– Дело давнее… Вот на вас тоже пиджачок косо висит, топорщится!

– Есть такое, – вздохнул я. – Кстати, и слово «топорщится» тоже от топора под одеждой произошло.

– В Питер-то по делам? – спросил он, меняя тему разговора. – Или турист?

– По делам, – признался я.

– Люблю я Питер, – с вызовом сказал мужчина. – Люди там лучше.

– Жалко, что мало их там.

– А кваzи вам не люди?

– Кваzи – они кваzи. – Я допил пиво.

– Вы человеческий шовинист.

– Вы так говорите, будто в этом есть что-то плохое, – ответил я.

Мужчина фыркнул. Спросил:

– А вам не интересно, откуда я?

– Если честно, то нет. – Я посмотрел на часы. – Спасибо за компанию, но мне пора. Приятного аппетита.

Я встал и поправил пиджак. Он действительно сидел на мне очень косо. Пошёл к тамбуру мимо ужинающих людей.

В вагонную дверь глухо стукнули. В перестуке колёс я скорее почувствовал, чем услышал толчок. Потом ещё один.

Будто кто-то тупо бился в дверь, вместо того чтобы повернуть ручку…

На миг я остановился, глядя на дверь.

Ручка задёргалась – вниз-вверх, вверх-вниз. Снова толчок. Теперь такой сильный, что его услышали все, – люди стали поворачивать головы.

Я побежал к двери, откинув на ходу полу пиджака.

Ручка снова дёрнулась и пошла вниз – на этот раз увереннее. Дверь начала открываться.

– Не двигаться! – крикнул я, толкнул обратно на диванчик привставшего и загородившего дорогу пассажира, устремился к двери.

Ручка дошла до низа – и дверь распахнулась от очередного удара.

В проёме дверей стоял восставший.

Свеженький. Молодой парень лет двадцати. Наверное, совсем недавно я бы про него сказал «кровь с молоком» – был он крепким, с пухлыми, не знающими толком бритвы щеками, робкими усиками над губой. Они ехали по соседству с рестораном, в восьмом вагоне, пару часов назад я видел, как они садились – десятка три молодых парней в курсантской форме, будущие военные моряки, шумные и весёлые, в сопровождении двух офицеров постарше. Они несли маленькие чемоданчики с вещами, почти все бодро, с аппетитом жевали шаурму, купленную тут же, у вокзала.

А вот когда я проходил через их вагон – там было удивительно тихо. Я даже отметил мысленно, что дисциплина у курсантов на высоте, сели в поезд – и спать.

Да что же с ним случилось?

Никаких ран на парне не было. Просто умер и восстал? И никто из друзей-приятелей не заметил?

– У-у-у-эээ… – тяжело выдохнул курсант. Форма до сих пор сидела на нём ладно, будто на живом. Значит – даже не успел раздеться и лечь спать.

На какой-то краткий миг я вдруг предположил и тут же уверился, убедил сам себя, что это дурацкий, гадкий, омерзительный розыгрыш. Совсем молодёжь с ума посходила, восставшим притворился! Может, на спор, на слабо, «на американку»; может, от той удали, что кипит в двадцатилетних и во все времена толкает их на глупости.

И эта синюшность ещё недавно розового лица – всего лишь краска из детского набора, эти пустые мёртвые глаза с безжизненно-большими зрачками – глазные капли и немножко лицедейства. Сейчас я схвачу парня за плечо, встряхну, а когда он разразится хохотом – отвешу ему такую плюху, что он её и на пенсии вспоминать будет…

Я даже протянул к курсанту руку – как раз в тот миг, когда его мёртвые глаза неуверенно уставились на сидящую за столом женщину. Красивую, яркую женщину: длинные рыжие волосы, холеное лицо, глаза большие, выразительные, фигура, что называется, роскошная. Одета в чёрное вечернее платье «в пол», скрывающее только то, что надо скрыть, и туфли на каблуках. И это в вагоне-ресторане старого поезда!

Даже то, что сейчас женщина застыла, держа у открытого рта вилку с кусочком жареной свинины из котелка, её не портило.

– Уэээ! – протянул курсант уже бодрее, с воодушевлением. Лицо его мелко задёргалось, руки затряслись. У свежих восставших очень плохо с моторикой.

Нет, это не было глупой шуткой.

Это был восставший.

Пару часов назад, на перроне, он смотрел бы на эту женщину с совсем другим вожделением.

А теперь она для него была всего лишь живой пищей, к которой его неудержимо тянуло. С секунды на секунду восставший ускорится и метнётся к жертве…

Я выдернул из скрытых под пиджаком ножен короткое мачете «Голок» – и рубанул бывшего курсанта по плечу.

– Эээээ! – заворчал восставший, поворачиваясь ко мне. Из глубокого разреза медленно сочилась, пропитывая темно-синюю форму, густая кровь. Движения курсанта убыстрились, заметно лишь для тренированного взгляда – но у меня он очень тренированный. Через мгновение восставший перейдёт в стадию охоты. Как-то удивительно быстро!

Вот тогда я и ударил второй раз, снося ему голову.

Рыжая женщина вскрикнула, когда тело тяжело упало к её ногам. Я заглянул в тамбур – там никого не было, захлопнул дверь, обернулся.

Все посетители вагона-ресторана смотрели на меня. Колёса стучали, женщина кричала, а так – было тихо.

– Кваzи! – крикнул я. – Есть кваzи на территории?

Молчание.

Рыжеволосая перестала кричать. Быстро собралась, молодец.

– Кваzи! – ещё раз позвал я.

Тишина.

Да я и сам прекрасно помнил, что ни одного кваzи в вагоне-ресторане не встретил. Ну что за незадача – поезд идёт в Питер, в их столицу, и никого из разумных мертвяков рядом нет!

Мой недавний собеседник внезапно поднялся и с возмущением выкрикнул:

– Вы убийца! Вы убийца и садист!

– Почему? – удивился я, косясь через мутное дверное стекло в тамбур.

– Восставших надо арестовывать! Их нельзя мучать! Вы специально вначале порезали парня, я видел!

– Да, – признал я. – Специально. В надежде, что это всё-таки глупая шутка и передо мной человек… Эй, Володя, оружие есть?

Бармен полез рукой под стойку и вытащил здоровенный нож. Дверь, ведущая на кухню, приоткрылась, высунулся повар – дядька постарше и покрепче. У него в руках был внушительный тесак. Ну, хоть что-то.

– Я иду в шестой вагон, – сказал я. – Кому по пути – можем прогуляться.

– В случае появления восставших положено изолировать вагоны друг от друга путём закрытия межвагонных переходов, сообщить о происшествии машинисту и начальнику поезда, после чего ждать помощи! – отчеканил бармен.

– Молодец! – сказал я одобрительно. – Вот так и действуй! А я пойду. Желающие присоединиться есть? Желающих присоединиться…

– Пожалуй, воспользуюсь вашим предложением, – сказала рыжеволосая женщина и встала из-за стола. Платье заструилось вдоль её тела.

Я с сомнением окинул её взглядом – с головы до ног. К голове у меня претензий не было. К ногам тоже, но вот туфли…

Женщина сбросила туфли, оставшись в коротких белых носках, потом приподняла платье и кивнула мне:

– Режьте. По колено. Можно чуть выше.

– Да ничего себе! – воскликнул я с восхищением. Оттянул подол – блин, настоящий шёлк, небось платье стоит, как крыло от самолёта. И аккуратно начал вспарывать платье лезвием мачете, предварительно вытерев его о брючину несчастного курсанта.

– Он сумасшедший! – воскликнул мой недолгий сосед по столу. – Нет, ну вы посмотрите, посмотрите, он сумасшедший, он опасен! Где он взял мачете? Ты где взял мачете, признавайся!

– На «скорой помощи» работал, украл у умирающего пациента, – ответил я. Кивнул женщине: – Пошли?

– Сейчас. – Она стоптала отрезанную половину платья, перешагнула, подошла к бармену Володе. Взяла из его рук рюмку – когда налить-то успел и кому? Себе, наверное… Выпила залпом. Потом взяла из его рук нож – бармен не пытался спорить, и, покачивая бёдрами, пошла ко мне между столиками.

Мысленно я ей поаплодировал.

А потом открыл дверь и вышел в тамбур.

Вагон выглядел мирно, как и положено честному купейному вагону на маршруте Москва – Санкт-Петербург. Традиционная ковровая дорожка на полу, приглушённый свет плафонов.

Людей не было видно. Ни живых, ни мёртвых. Вагон слегка потряхивало на стыках рельс, но шёл поезд очень мягко.

– Вам в какой вагон? – спросил я свою спутницу. – Кстати, я Денис. Денис Симонов.

– В пятый, – ответила она. – Меня зовут… зовут Александра. Александра Фадеева.

– Да ну, правда что ли… – пробормотал я, глядя вдоль коридора. – Как вы полагаете, товарищ Саша, он был один?

– Я полагаю, что мне надо в пятый вагон, – ответила она. – И быстро.

– Сын, дочь? – спросил я.

– Дочь и муж. Он собирался её уложить и подойти.

– Понятненько, – сказал я. – Держитесь за мной.

И аккуратно подёргал дверь последнего купе. Та приоткрылась – совсем на чуть-чуть, видимо пассажиры уже закрылись на ночь. Я заглянул в щель.

– Ну? – спросила Александра нервно.

Вначале мне показалось, что лежащие на полках курсанты спят. Торчали из-под простыней руки-ноги, позвякивала на столе ложечка в стакане – привычный, умиротворяющий звук поездов.

Потом я увидел, что высовывающаяся к самой двери голая стопа подёргивается. Равномерно, будто настраиваясь на какой-то беззвучный ритм. Сжались-разжались пальцы. Напряглись крепкие молодые мускулы.

– Плохо всё, – сказал я, прикрывая дверь. – Очень плохо. Идёмте.

– Мертвы? – спросила Александра, быстро идя за мной.

– Восстают.

Я заглянул в ещё одну неплотно закрытую дверь. Один курсант лежал на полу – видимо, упал с верхней полки. Голова у него была вывернута, шея сломана – но тело подёргивалось, потихоньку выправляя повреждения.

– Как? – спросила Александра. – Почему?

– Не знаю, – ответил я. – Видел их на вокзале, бодрые были ребята. Боюсь, моряки чем-то траванулись. Знаете, Саша, я всегда опасался есть шаурму на вокзалах…

– Красивые были ребята, – тихо ответила Александра.

Мы тихо шли по вагону – пока не обнаружили открытое купе. Отсюда, похоже, и вышел незадачливый посетитель ресторана.

Трое его товарищей были внутри.

Один восставал – по телу волнами пробегала дрожь, он уже пробовал поднять голову. Второй стоял на четвереньках. Третий пытался выйти в коридор, но с координацией пока было плохо, его заносило вправо, и он бился головой о косяк. При нашем появлении несчастный издал мычащий звук и в очередной раз приложился лицом.

– Этого не может быть, – сказал я. С силой толкнул восставшего в грудь – тот, взмахивая руками, попятился, наткнулся на стоящего на четвереньках товарища, упал, присев на столик. Полупустая банка консервированных грибов со стуком упала со столика на пол.

– Чего не может? – спросила Александра.

– Все разом восстают! Период поднятия у каждого индивидуальный, кто-то быстро, а кто-то и денёк должен полежать…

Я захлопнул дверь купе. Решил:

– Значит, так. Сейчас мы идём в свои вагоны. Предупреждаем проводников. Катастрофы не случилось, все восставшие, кроме одного, пока здесь. Вагон изолируем, в Питере кваzи возьмут кадавров под контроль. Правильно? Головы пока постараемся не рубить.

Рыжая женщина кивнула, зачарованно глядя на меня. Спросила:

– Так вы когда-то работали на «скорой помощи»?

– Разве я похож на врача?

Женщина нервно засмеялась, пробормотала едва слышно какую-то ерунду:

– Ну, может, мальчик, или в… улке…

– В переулке? Я на доктора не похож и в подворотне, и посреди проспекта, – ответил я.

От нервов многие начинают заговариваться. Я легонько подтолкнул женщину, и мы вышли из вагона мертвецов. По пути я подёргал дверь, за которой было купе проводника, но того, похоже, на месте не было.

Почему-то я и мысли не допускал, что в следующем вагоне мы увидим такую же картину. Если бы смерть была способна выплеснуться за пределы одного вагона – что-то случилось бы и в ресторане, а ведь там никто не умер.

И в седьмом вагоне, действительно, всё было в порядке. Из одного купе доносился смех – живой, радостный. Там сидела компания, человек восемь – сошлись из нескольких купе. На столе, конечно же, был не только лимонад, но вели себя пассажиры тихо.

Как-никак в культурную столицу едут.

– Мужики, кваzи в вагоне есть? – спросил я, заглядывая в купе.

– А ты через полчаса зайди, мы тут все накваzюкаемся… – отозвался один, с хитроватым лицом балагура.

Повернулся.

Увидел мачете в моей руке.

Женщину с обрезанным платьем и кухонным ножом за моей спиной.

Замолчал.

Покачал головой.

Хмель и с него, и с его товарищей слетел мгновенно. Раздалось несколько крепких словечек.

– В соседнем вагоне беда, – сказал я. – Там морячки ехали, курсанты. Полный вагон. Ну и… похоже, траванулись чем-то.

– Совсем траванулись? – спросил кто-то.

Я кивнул. Пояснил:

– Одного пришлось уложить. В ресторане. Он первый восстал. Остальные, пожалуй, до Питера доедут. Но вы будите проводника, запирайте двери в тамбуре. На всякий случай проверьте всё купе… Вдруг ещё кто-то… поел несвежего…

– Не бойся, проверим, – сказал кто-то из мужиков. – Всё будет как надо.

Ребята и впрямь были серьёзные, я сразу почувствовал себя спокойнее. Такие и забаррикадируются, и вагон проверят, и голову, если надо, отрубят.

Мы с Александрой уже выходили из вагона, когда кто-то из компании меня окликнул:

– Много там восстало-то?

– Да уже почти все! – ответил я.

– Так не бывает!

– Знаю, – согласился я.

Мы прошли тамбур и оказались в моём шестом вагоне.

И здесь всё было тихо. Нормальной живой тишиной, а не той, что царила в восьмом вагоне.

Хотя, конечно, это я уже придумываю.

– Всё в порядке, – сказал я. – Идите к семье, товарищ Александра. Вы молодец, восхищён вашей выдержкой.

Она едва заметно улыбнулась.

– А вы здесь едете?

– Да. Второе купе. Извините, внутрь не приглашаю, – я поднял руку и постучал по двери.

– Ничего, – сказала Александра, пристально глядя мне в глаза. Казалось, что она хочет что-то сказать.

Ну, или страстно поцеловать меня – несмотря на мужа и дочь в соседнем вагоне.

Я был бы совсем не против – Александра была очень красивая женщина. Поцелуй за спасение – это ведь романтика, а не измена. Даже её муж должен был бы согласиться, если уж по-честному!

– Граждане, немедленно вернитесь в свои купе, закройте двери, открывайте только официальным представителям РЖД! – гаркнул вдруг под ухом проводник, вышедший из своего купе. Одной рукой проводник заправлял в штаны мятую рубашку, в другой крепко сжимал дешёвое табельное мачете. – У нас… э… технические проблемы… Откуда у вас мачете, гражданин?

– Он его украл, – усмехнулась Александра. Протянула проводнику нож. – Отдайте потом бармену Володе, ладно?

И она пошла по коридору – плавной, манящей походкой. В коротком платье она выглядела ещё лучше.

– Не мог на минуту позже выйти, а? – спросил я проводника, глядя вслед Александре.

– Откуда у вас мачете? – всё настаивал тот на своём.

Я достал и предъявил ему удостоверение:

– Мачете служебное. Идите, обеспечьте изоляцию восьмого вагона с нашей стороны.

– Там всё плохо? – спросил проводник с пониманием.

– Там ещё хуже, – ответил я. Снова постучал в дверь.

Замок щёлкнул, и Найд открыл дверь. Был он в одних трусах, сонный и недовольный.

– Ну па… – начал он. Потом удивлённо посмотрел на оружие в моих руках и в руках проводника. Сон с него тут же слетел. – Что случилось?

– Да обычное взрослое занятие, ножичками меряемся, – сказал я. – Спорим о лучших сортах стали и методах заточки лезвия.

– Папа!

Я кивнул проводнику, вошёл в купе, закрыл дверь. Сел на койку. Спрятал мачете в ножны.

– Что случилось? – спросил Найд, переминаясь с ноги на ногу.

– Ну, – я откашлялся. – Во-первых – я навсегда запрещаю тебе есть шаурму на вокзалах. Поверь, сын, оно того не стоит.

Найд сел напротив, потёр кулаками глаза. Сказал:

– Хорошо. Понял. А шаверму – можно?

– Питерскую, вегетарианскую? Из тушёной капусты с морковкой? Можно.

– Что случилось, пап? – Найд посмотрел мне в глаза.

Я вздохнул.

– Сашка, через вагон от нас ехали морячки, курсанты. Питерские. Может, с экскурсии какой-то возвращались, не знаю… В общем – они потравились всем вагоном. Понемногу восстают.

– Весь вагон? – тихо спросил Найд.

Я кивнул.

– Ты всех убил? – уточнил Найд.

Я вздрогнул.

– С ума сошёл? Нет, конечно. Одного, увы, пришлось. Вагон изолировали. Надо бы кваzи подтянуть, но в принципе опасности нет. Вагонные двери им не выбить.

– Кваzи не любят ездить ночными поездами, – сказал Найд. – Считают это пустой тратой времени. Я… мы… ехали утренним экспрессом.

– Ну, кто-то найдётся, – сказал я. – В общем, ты не волнуйся. Ложись спать.

– Ты же спать не будешь?

Я покачал головой.

– Тогда я тоже, – решил Найд.

– Как хочешь. Но не спать будешь лёжа и под одеялом.

Найд хмуро посмотрел на меня, но всё-таки забрался под одеяло, лёг, глядя на меня. Я пригасил свет, облокотился на столик, глядя в окно.

И впрямь – тьма, пустота, холод. Весна выдалась ранняя, но холодная. И где-то там бродят, добывая себе пропитание, восставшие…

– Я не знаю, хочу ли в Питер, – тихо сказал Найд.

– Сам напросился, Саша. А мог остаться с Настей…

– Нет.

– Или с Маркиным. У него сын – твой ровесник…

– Можно я подумаю? – сонно спросил Найд. – Остаться у чужих людей в Москве и целый месяц ходить в чужую школу. Или поехать в Питер и целый месяц не ходить в школу… Я подумал! Всё-таки лучше в Питер.

Найд уснул через пару минут.

Ещё через четверть часа я тихонько вышел из купе. Зашёл в туалет и вымыл мачете. Потом прогулялся в сторону мёртвого вагона, убедился, что двери туда перекрыты, в тамбуре дежурят проводник, пара крепких мужиков и женщина-кваzи – нашли всё-таки одну. Со стороны вагона-ресторана, как отчитался проводник, тоже всё было надёжно перекрыто и охрана выставлена.

И, как ни странно, меня это успокоило. Настолько хорошо, что, вернувшись в купе, я запер дверь, разделся, лёг и мгновенно уснул.

Я позвонил в дверь ещё раз. Как будто наклеенной на дверь пластиковой ленты с надписью «опечатано» мне было мало. Постоял, глядя на номер квартиры, – винтики, которыми были прикручены латунные цифры, ослабли. Захотелось достать отвёртку и подкрутить. Только зачем?

Тихонько приоткрылась соседняя дверь. Выглянула соседка, я её немного знал. Однажды она застала нас с Олей целующимися в подъезде – и посмотрела столь сурово, с таким неодобрением, будто Ольге было не двадцать лет без малого. Мы тогда не выдержали, захохотали, а Ольга сквозь смех сказала: «Добрый вечер, Марья Захаровна!»

– Добрый вечер, Марья Захаровна, – сказал я.

В глазах тётки мелькнуло узнавание.

– Денис! Ох, Денис, горе-то какое!

Голос у неё сразу изменился. Есть такие женщины в годах, которым доставляет удовольствие сообщать о неприятностях. Кто-то заболел, умер, собака убежала, канализационную трубу прорвало, горячей воды две недели не будет, гречка подорожала – что угодно годится. Причём сочувствие из них прямо-таки сочится, но вперемешку со смакованием, с радостным возбуждением. Наверное, для таких самое большое горе, что они сами по себе попричитать на похоронах не смогут.

Хотя, пожалуй, теперь у них шанс будет. «Ой, горе-то какое, умерла я на той неделе!»

– Знаю, Марья Захаровна, – сказал я. – У всей страны горе. У всего мира. Что случилось-то с Олиными родителями?

– В метро они погибли! – с жадным восторгом воскликнула соседка. – Говорят, то ли мертвяк в вагоне поднялся, то ли показалось, – давка началась, паника, поезд остановился, люди по путям кинулись, топтали друг друга, на кусочки рвали со страху… Там и сгинули. И тёща твоя и тесть. Они на рынок ездили, на Рижский, хотели курочку купить фермерскую, пока продают, побаловать себя напоследок. Так и сказали, уходя…

Соседка осеклась и с жадным любопытством посмотрела на меня:

– А где же Олечка? Где малышка ваш?

Я молчал, глядя на неё.

– Ох, горе-то! – радостно запричитала соседка.

– Марья Захаровна, вы не знаете, может подруги у Оли тут жили какие рядом? – спросил я.

– Нет, она девочка скромная была, тихая, переехали сюда, когда большая уже была, школу заканчивала, – протараторила соседка. – Ни подружек, ни друзей – всё с родителями, всё с книжками, солнышко наше…