Фуга. Кто бы мог подумать

***

– Ты очень чувствительный мальчик, верно? – Тетя Тамара – радушная полная армянка – протянула Богдану чашку с горячим какао.

– Вовсе нет! – Богдан старался, чтоб голос звучал ровно, и не был похож на лепет новорожденного птенца, как пятнадцать минут назад. Он взял напиток и поблагодарил. Его дыхание уже пришло в норму, но в голове еще оставалось ощущение бестолкового надутого пузыря. Мальчик уже успел возрадоваться природной бледности своего лица – хоть это черта не выдает его состояния. Какао обжигало! Это оказалось довольно приятно. Бархатистый напиток нес в себе спокойствие, мягкость и вскоре Богдан почувствовал, как волнение отступает. Он даже осмелился расслабить пальцы, которые сжимал в кулаки, чтобы скрыть дрожь. Да, он немного понервничал, но… Пф! Это же не значит, что он чувствительный мальчик!

– Если ты оклемался, то пойдем ко мне в комнату, – с улыбкой предложил Марат. Богдан еще раз поблагодарил тетю Тамару и пошел вслед за другом. Комнату освещала только настольная лампа, но большего и не нужно – Богдан и так знал тут все наизусть. Особенно привлекательным был книжный шкаф во всю стену. Марат всегда позволял Богдану выбрать что-нибудь почитать, и сейчас мальчик впился взглядом в полки. Вскоре выбор пал на книгу с золотыми буквами на корешке. Богдан взял ее в руки:

– Эта хорошая? – спросил он Марата. Марату требовалось подойти почти вплотную и прищуриться, чтоб разглядеть название.

– "Три товарища"! Конечно, хорошая! – улыбнулся он. Богдан посмотрел Марату в глаза – за стеклами очков они казались огромными. Удивительно, но Богдан никогда на пытался прятать свой белый взгляд от Марата. Он попросту не стеснялся! Чего стесняться, когда у Марата горб! Вдруг, Богдана хлестнуло чувство стыда! Он поспешно опустил взгляд и притворился, будто рассматривает книгу. Как же получается, он не дичится своих глаз рядом с Маратом только потому, что Марат еще больше уродлив, чем он? Рядом с горбом бесцветье глаз уже не столь срамно? Так? Или не стыдно, потому что Марат друг? Но ведь и Андрей друг… Бешеной гидрой взвились стыд и омерзение к себе! Богдан вскинул взволнованный взгляд и спросил:

– Марат, как ты живешь с горбом?

Вопрос захватил врасплох и Марат несколько секунд простоял ошарашенным, но потом всего лишь пожал плечами.

– Сначала, когда я только узнал о болезни, было очень тяжело. – медленно начал он. – Я все возненавидел, был зол! Со временем мне удалось осознать, что меня ждет неминуемая смерть от болезни, я даже смирился с горбом и внутри что-то перевернулись! Можно сказать, что я влюбился в жизнь, когда понял, что умираю! Я преодолел отвращение от собственного уродства и теперь стремлюсь жить. Я хочу сделать что-то, представлять из себя что-то! Понимаешь? Я остро осознаю значимость и прелесть жизни! Вокруг столько красоты, что можно быть счастливым лишь от того, что ты живой! Отведено мне немного, поэтому надо постараться все успеть. Понимаешь? К тому же, думаю, все это со мной не так страшно.

– Не страшно!? – изумился Богдан.

– Ну да. Есть кое-что и похуже! Посмотри хотя бы на моих родителей – им же еще тяжелее!

– Как это?

– Они видят, как меня перекашивает день ото дня, мучаются, но ничего не могут поделать!

Богдан снова опустил взгляд, но тут же поддался неожиданному порыву и метнулся к Марату:

– Марат, прости меня! Прости, пожалуйста!

– За что?

– Ну, мало ли…

– Эээ, чудишь! – Марат похлопал его по плечу. – Ты, видно, не отошел еще от своего вечернего приключения!

– Да, пора домой. – Богдан направился в прихожую.

– Я тебя провожу.

– Нет, спасибо! Я немного проветрюсь.

– Как знаешь. – Марат протянул Богдану ладонь для рукопожатия и тот вцепился в нее, как очумелый. – Я приду завтра в монастырь. Сыграем в шахматы?

Богдан улыбнулся:

– Идет.

На улице похолодало, накрапывал дождь. Прекрасная погода, чтоб привести мозги в порядок. Ни к чему Марату болтаться вечером под дождем, Бог знает, как повлияет это на его кости! Но, главное, Богдан не мог больше выносить на себе этот добрый взгляд , он так и чувствовал свою подлость и низость. Он чувствовал себя гадиной, изменником! Как там говорит Герасимов… Гнидой!

Марина валялась на ковре и хохотала, как истеричка! Издаваемые ей вопли уже перестали походить на смех, к ним примешивалось совершенно невероятное бульканье, влажные горловые звуки, протяжный клокочущий стон, хрюканье, писк, и, кажется, вой. Безудержные приступы веселья иногда находили на сестру, поэтому происходящее не казалось чем-то их ряда вон. Наконец, Марина бухнулось лбом о ковер и затихла, чтоб перевести дух. Нет, пока Андрей лицезреет это с завидным постоянством, никто не сможет убедить его в том, что женщины – нежный пол.

– Я немного недоп-п-понял, раскажи еще раз. – сказал он Богдану.

– Мы с Маратам пришли в дом к старикам – бабушке и деду. Они много болтали, как часто делают старики, все хвастались старым купеческим самоваром, что стоит у них на подловке, просили за ним слазить. Ну, я влез наверх, а там темень, хоть глаз выколи! Свет, конечно, не работал. Под ногами что-то мягкое и трухлявое. Стою и ума не приложу, как там что-нибудь отыскать!? Но самовар – не иголка, решил , найду его на ощупь , пошел по чердаку и буквально через несколько шагов наткнулся на что-то жесткое и длинное. Прямо посредине стоит. Я стал это трогать, да и глаза потихоньку привыкли к темноте – что-то деревянное, а внутри сукно, не разобрать… Старый шкаф? Тут меня словно ледяной водой окатило – я сунул руки в гроб! Шарахнулся со страху, запнулся пяткой и упал! Упал тоже на что-то твердое и неровное. Сижу, ощупываюсь вокруг – опять сукно! Вскочил и пулей с подловки! Сказал, что нет там самовара! Соврал. Но меня уже трясло от жути! Сумасшедшие – хранить гробы на чердаке! Никогда не знаешь, что у людей на уме. Больше не войду в чужой дом!

– Выходит, ты упал во второй гроб.

– Выходит, так.

Марина забилась на ковре с новой силой!

– Мне это вовсе не кажется смешным! – одернул ее Богдан.

Андрей только махнул рукой:

– У нее припадок.

– Может ты в гробу еще что-нибудь нащупал? Скелет? – послышалось сквозь смех. Богдан решил, что не опустится до ответа.

– Ладно, пора спать. – сказал Андрей, расстегивая рубашку. – Марина, доброй ночи! – недвусмысленно добавил он.

Марина, покачиваясь, отправилась на выход:

– Как славно перед сном проржаться!

***

– Послушай, Андрей, – Богдан натянул одеяло до самого подбородка и подложил ладонь под щеку, – сегодня я слышал, как старушенция рассказывала Марату о своей невестке. Они очень любили ее и всячески привечали в своем доме. Всегда готовили вкусненькое к приходу детей, подавали все с пылу с жару, старались угодить! Но однажды выяснилось, что она была не верна своему мужу – их сыну! Но тот простил ее. А вот бабуська не смогла! Сын строго настрого велел родителям вести себя с женой как раньше и никогда не вспоминать о измене. Родители повиновались. Но старушка уже не могла относиться к невестке по-старому! С тех пор, когда сын с женой приходили в гости, она все так же радушно им улыбалась, так же вкусно готовила, но только для сына, а ей подсовывала что-нибудь вчерашнее, залежавшееся, заветренное. В этом состояла ее месть!

– Ну и что? – спросил Андрей с нижнего яруса. – Есть вещи и п-п-пострашнее вчерашней яичницы – тут уж кто во что горазд! К счастью для женщины, у старушки воображение хромает!

– Но ты не слышал, как она говорила! Как горели ее глаза! Сколько яда было в голосе, сколько злости! Старушка просто захлебывалась желчью! – Богдан поднялся на локте и посмотрел вниз на брата. – Как думаешь, это может считаться злым поступком или нет?

Андрей задумался.

– В заветренных макаронах нет ничего злого. Или в остывшем супе, или в п-простокваше. Скажу больше – ни в дохлой птице, ни в инфекционных заболеваниях, ни в лесных п-пожарах нет ничего дурного, точно так же, как в первом снеге, ростках или радуге нет добра. Это не более, чем естественность! Добро и зло живут только в человеческой душе, а вне ее они не существуют; так что мы сами наделяем предметы нужными нам качествами, оружие – злом, а п-п-плюшки – добром. Наши поступки говорят о по-по-порывах души, так что, я думаю, если старуха намеренно стремилась сделать гадость, то это считается дурным делом.

– Думаешь, поступок можно считать злым только потому что она исходила из гнусных побуждений?

– Именно.

Богдан на минуту притих:

– А я считаю, что ничего в нем не было. Ведь это же мелочь! Сам посуди – какая месть может заключаться во вчерашних макаронах! И сколько б старуха ни свирепствовала, ее выходка ничтожна!

– А если бы она задумала убийство, а оно не удалось – это тоже не злобное дело?

– Уф!

– В любом случае, старушка та еще пройдоха и хорошо, что мозгов ей хватило только на вчерашнюю яичницу!

– Видимо, раз Бог не дал ума, то это не случайно.

– Не забудь, что у н-нее гроб на чердаке хранится!

– Андрей, я никогда в жизни это не забуду!

12

Дома было тихо, но за окном бушевало ненастье! По крыше барабанил дождь, поднялся и завыл ветер, бросая жесткие капли в окно, в небе гремело. И среди этого вдруг послышался скрежет! Люба прислушалась, но звук пропал. Она не боялась грозы или непогоды, однако, иногда природа умеет навести жути! Снова скрежет – странный звук! Может ветер треплет ветку о стену дома? Раньше такого не было. Люба посмотрела в окно, но мрак стоял непроглядный, виднелись лишь струи воды на стекле да желтый фонарь у дороги. Краем глаза Люба заметила какое-то движение у дома! И снова скрежет! Она ринулась к двери и заперла ее до последнего оборота замка, но тут скрежет стал настойчивей, перерос в стук и неразборчивый зов! Люба выключила свет и прижалась к окну в прихожей. Кто-то невысокий метался у двери! Собака… Кудряш! Люба отперла дверь и высунулась. Пес взвизгнул, завилял хвостом!

– Ты что здесь?

Значит, и Лодочник здесь же. Зачем он пришел? Он же сам прогнал Любу. По спине пробежал холодок…

– Сергей Вячеславович! – осторожно позвала Люба. Она вышла на крыльцо посмотреть вокруг – было пусто, только Кудряш нервно топтался и скулил. Люба хотела погладить его, но пес рванулся к воротам, сел там и стал таращится на Любу.

– Кудряш! – позвала она. – Иди ко мне, Кудряш!

Пес подбежал к ней, лизнул ладонь и снова бросился к воротам. Он уже изрядно промок от дождя, шерсть обвисла и испачкалась, но собака не тянулась в дом. Кудряш сидел у калитки, просяще перебирал лапами на влажной земле и скулил. Зовет – догадалась Люба!

– Куда? – крикнула она. – Что-то случилось? Куда идти?

Кудряш почувствовал, что его понимают и пуще заметался! Он заскулил, завыл, снова отбежал к воротам! Люба схватила плащ, черкнула записку для мужа и выскочила под дождь за собакой. Кудряш припустил по дорожке и быстро скрылся из виду, но Любе не нужен был провожатый, она и так знала, что надо идти в домик у реки! Пес иногда возвращался, подгонял ее, Люба и сама торопилась. Вскоре, они прибыли на место. Кудряш, похныкивая, прошел за калитку. Люба – за ним. Дом стоял темный, окна не горели, но дверь оказалась приоткрыта. У Любы засасало под ложечкой! Она поспешила войти и зажгла в прихожей лампу.

– Сергей Вячеславович! – негромко позвала она. Ответа не последовало. Пес, поджав хвост, прохлюпал мокрыми лапами в комнату. Вдруг стало страшно! Сердце забилось быстрее, руки отяжелели, но Люба прошла за собакой и заглянула в комнату. Там стоял мрак, было тихо, лишь какой-то неуловимый звук… Люба распахнула дверь и полоска света упала на кровать. Сергей лежал поверх покрывала, прямо в одежде, и тяжело дышал! Люба бросилась к нему:

– Что случилось?

Ответа не было. Он спал. И во сне вздыхал болезненно и громко, но не так, как Андрей в приступе удушья – от астмы дыхание сухое, оно свистит, а тут словно хрипит и клокочет! Люба тронула Сергея за плечо и даже сквозь грубую ткань свитера ощутила жар и неровную дрожь! Она прикоснулась ко лбу – горячий, с испариной! Волосы слиплись от пота, над губой выступали мелкие капельки, одежда взмокла ! Лицо бледное, бесцветное, веки воспалены, сизая щетина покрывала щеки. Люба щелкнула выключателем, Сергей Вячеславович заворочался от яркого света, но веки не разлепил. Тут она заметила в его руке окровавленную тряпку. Ранен? И на подушке кровь! Люба решила осмотреть Лодочника – сначала голову, руки, потом задрала свитер. Какой же он худой! Плечи торчат, рёбра выделяются под кожей жесткими дугами! В плотной штормовке это не бросалось в глаза! Но где же рана? Тут Сергей шевельнулся и приоткрыл глаза – взгляд был туманный, больной. Он что-то пробормотал – Люба не поняла – и уронил голову на другую сторону.

– Сергей Вячеславович! – Люба постучала его по щеке, чтобы привести в чувства, он снова шевельнулся и заговорил, быстро и неразборчиво. – Что? – переспросила Люба. – Что с вами?

– Соня…

– Нет же, это я, Люба! – она наклонилась, чтобы расслышать тихие слова Лодочника.

– Прости…

– За что простить? – удивилась Люба.

– Прости нас…

– Вас?

Тут Люба заметила красную полоску на сухих губах и догадалась! Словно в подтверждение, Сергей разразился долгим, тяжёлым кашлем. Приступ оказался затяжной, мучительный, от него рвались грудь и горло, Лодочник конвульсивно дергался в беспамятстве, яростно выплевывая воздух, который не успевал вдохнуть! Наконец, отпустило. Сергей изнуренно откинулся на подушку и отдышался сквозь влажно клокочущую мокроту. Он попытался поднести тряпку к лицу, но рука, в бессилии, упала на кровать – из уголка рта на подушку сбежала струйка крови. Люба ахнула и отпрянула назад. Чахотка!

Люба заметалась по комнате: схватила стакан – пуст, поставила; чистое полотенце, чтобы стереть кровь, стерла; компресс… Нет! Сначала надо сменить влажную одежду на сухое белье! Она бросилась к шкафу, отыскала чистую рубашку, отдуваясь, стянула с Сергея свитер и одела его в новое. Потом укрыла одеялом.

– Сергей Вячеславович, где у вас лекарства? – Люба потрясла его за плечо, но ответа не было. – Сергей Вячеславович! Сергей, где лекарства? – Люба снова пошлепала его по щекам, но тщетно, он не пришел в себя. Что же делать?! Люба кинулась к окну, открыла его – ведь нужен свежий воздух! Потом побежала в кухню, намочить компресс; намочила, приложила ко лбу! На улице громыхнула гроза, в комнату ворвался ветер. Люба закрыла окно – можно ли, чтоб было влажно и прохладно? Дома тепло, но может печь растопить? Люба не знала. Она снова подбежала к Сергею, обтерла мокрой тряпицей ему лицо и шею, уложила компресс обратно на лоб и села. Тотчас вскочила, отыскала градусник, сунула больному подмышку. Вскипятить чаю! Люба метнулась на кухню, зажгла плиту и вернулась к Сергею. Стала ждать. Он снова залепетал, невнятно, быстро! Люба наклонила ухо к его губам и прислушалась:

– Соня, прости их… Мы не подумали… Соня… Соня, стало хуже, никто не думал…

– О чем вы говорите? За что простить?

– О тебе никто не подумал… Соня… – и почти крикнул: – Соня!

– Ну что вы, что вы! – Люба погладила его по плечу. – Все хорошо! Здесь только я и Кудряш, а вы совсем бредите!

Сергей обмяк, но продолжал бормотать, только тихо и вовсе не понятно. Сначала Люба еще старалась разобрать слова, но он говорил сумбурно, невнятно, так что она оставила попытки – в конце концов это бред, а значит ничего важного. Люба снова вскочила, чтобы найти лекарства. В шкафу, в комоде – пусто. Тут Люба припомнила, что искала бинт в первый день и заглянула в коробку над раковиной. Там что-то было, но мало и знать бы что нужно! Засвистел чайник, она заварила горячего чаю, но как напоить? Лучше дать просто воды! Люба приподняла голову Сергея и поднесла стакан к сухим губам. Дрожью он расплескал немного, но отпил. Немного погодя отпил еще и словно успокоился. Но потом рванулся, хватил Любу за руку и ясно отчеканил:

– Возьми плоскодонку, коли поплывешь!

– Непременно! – Люба мягко уложила Сергея на подушку. – Ни о чем не волнуйтесь.

– Не разводи битум, не смоли… Пройдись по днищу канифолью… Оно не благо муторно, почище будет… – добавил он и послушно улегся. Ох… Только спустя минут сорок суетливых метаний и компрессов Люба догадалась вызвать скорую помощь!

Ехали долго.

Наконец в дом ввалился хмурый фельдшер и протопал в комнату:

– Что тут?

Люба сбивчиво объяснила ситуацию. Дядечка поставил на стол чемодан и выудил из него принадлежности:

– Какая температура? – Но Люба совсем забыла о градуснике, он давно провалился под рубаху или в недра постели. – Что вы мне голову морочите! – вспылил фельдшер. – Первым делом измеряют температуру! На что же мне опираться!?

– Есть ли разница, какая температура, когда видно, что очень высокая!

Мужичок присел на кровать и стал недовольно осматривать Сергея Вячеславовича. Любе показалось, что она уже видела этого дядечку прежде, но не могла припомнить где. Может, прихожанин? Впрочем, городок маленький, так или иначе, а все пересекаются. Тем временем фельдшер залез в свой чемоданчик, извлек лекарства и сделал Сергею два укола. Потом дал Любе листочек с рецептом и отправился на выход .

– Это все!? – изумилась Люба.

– А что еще? – пробурчал мужичок.

– Он же совсем плох! Возьмите его в больницу, нужно лечение!

– С ним ничего страшного.

– Как это?! У него жар, бред, он харкает кровью! Сделайте что-нибудь!

– И так оклемается, – пробурчал фельдшер. Люба видела в его лице безразличие, тягость и это вывело ее из терпения. Она подскочила к мужичку и вскрикнула:

– Это все из-за слухов, да! Все из-за того, что в городе болтают!? Это же вранье, а вы давали клятву!

Фельдшер устало вздохнул :

– Выбрось ты эту бешеную романтику из головы, деточка! Мы живем в реальности, сейчас! Что за охота тебе вошкаться с душегубом?

– Но… Что же мне делать? Самой везти в больницу? Но он неприподъемный, я не справлюсь! Дайте уколы, лекарства!

– Я написал на листочке рецепт, – сухо ответил мужичок.

– Это утром, а сейчас?

– Больше ни чем не могу помочь.

– Постойте! – взмолилась Люба. – Взгляните сюда, может есть что подходящее? – она вытрясла коробку с таблетками на кухонный стол. Фельдшер нехотя поелозил руками по скудной горке.

– Это пойдет, – он откинул в сторону серую упаковку и пошел к двери.

– И только-то! Он же страдает!

– Ну, помолись! – раздраженно крикнул мужичок. – Сделай ему припарку святым духом! А я поехал.

Люба кинулась наперерез и преградила дверь:

– Я не пущу вас!

– Не надо устраивать сцен!

Кудряш подорвался с места к Любе на подмогу и ухватил мужичка за штаны.

– Убери псину!

– Кудряш, фу! – Люба замахала руками на Кудряша и отбежала от двери. – Видите, даже собака понимает, что человеку нужна помощь!

– Да, сейчас каждый считает своим долгом говорить гадости про врачей! – взъелся мужичок. – Мол, каждая собака умнее их!

– Дело не в том, кто умнее, а у кого есть душа!

Штанина затрещала и порвалась:

– Тьфу, дрянь! – фельдшер пнул Кудряша, тот взвизгнул и отлетел. – Который раз дерет на мне одежду!

Тут Люба вспомнила, где видела этого человека – это же тот самый мужичок, которого Сергей вытащил из воды намедни!

– Это же вас Сергей Вячеславович вынул из реки! Вы были так пьяны, что перевернулись на лодке и чуть не утопли! Сергей спас вам жизнь!

Мужичок не ответил, но было и не нужно.

– Сергей полез за вами в холодную воду и застудился! Из-за вас он в бреду, а вы показываете пятки!

– Посторонись! – уже совсем другим, грубым, голосом потребовал мужичок.

– Стой, вражина! – Люба снова перегородила дверь.

– Дамочка! – фельдшер покрутил пальцем у виска, но Люба не двинулась с места. Тогда он решительно шагнул к ней и просто отодвинул в сторону.

– Куда… Куда же… – Люба не могла поверить, что он уходит! Она смотрела фельдшеру вслед – тот засеменил под дождем и поскорее забрался в машину. Зарычал мотор. Люба выскочила из дома, размахивая маленьким кулачком:

– Нехристь окаянная! Бандит!

Но машина уже удалялась. Кудряш рванулся вослед с лаем, но Люба позвала его.

– Идем, Кудряш! Они уехали, а Сергей Вячеславович ждет нас.

Люба вернулась в дом, прихватила с кухни остывший чай и села возле кровати. Сергей словно успокоился. Он больше не метался в постели, унялись дрожь и бред, он тихо уснул. Наверное, с уколов полегчало. Люба не знала что ей дальше делать. Хотелось пойти домой, отдохнуть, а утром вернуться уже с лекарствами. Но будет ли Сергей спать до утра или лихорадка скоро вернется? Как обычно люди поступают в таких ситуациях? Прислушавшись к внутреннему голосу, Люба решила остаться.

Неожиданно раздался стук в дверь! Люба поторопилась отворить – вдруг, это скорая вернулась! Но на пороге стоял Артем. Он стремительно вошел в дом и недовольно заозирался.

– Что стряслось? Почему ты торчишь тут среди ночи!?

– Тссс! – Люба прижала палец к губам. – Сейчас объясню!

Она рассказал мужу все по порядку и провела его в комнату. Вскоре, они уже вдвоем сидели у постели больного.

– Он не имел права уезжать! – возмутился Артем, когда услышал про фельдшера. Люба пожала плечами:

– Но он уехал! – она немного помолчала и добавила. – Ты знаешь, думаю именно поэтому Сергей Вячеславович меня прогнал – он почувствовал, что приступ близко!

– Какая глупость! Зачем выгонять единственного человека, который хочет тебе помочь!

– Далеко не каждый может выказать свой недуг перед посторонним! Некоторые готовы всю жизнь страдать молча, только бы спрятать слабые места!

Артем вздохнул. Он предложил жене отправиться домой, но Люба отказалась. Так они и остались, по очереди смачивали компрессы и сдували пылинки с Лодочника – за тем и прошла ночь.

13

Было сонное утро, может быть поэтому Андрей прошел мимо Курицына, а тот его даже не тронул. Но что-то странное просквозило во взгляде Никитки, что-то ядовитое – впрочем, теперь это его обычный взгляд. Андрей неторопливо преодолел коридор и вошел в класс. Со всех сторон слышались смешки и перешептывания, которые он сперва не заметил, но тут кто-то с силой пихнул его в плечо:

– Чижов – звезда печати! – с издевкой крикнул Прихвостень Аникин. Андрей устало вздохнул:

– Чего тебе еще? – он поднял взгляд и увидел, что на доске приколот газетный лист. Андрей вздрогнул, решив, что это та самая вырезка, ринулся вперед, но, в тот же миг понял – это совсем другая страница." Порция милосердия", прочитал Андрей. А в центре – фотография изображает, как он , засучив рукава, усердно черпает половником из большого чана на фоне внушительной очереди из бездомных. Газетчики все же сочинили статью!

– Официант! Прислуга… – Аникин подбивал класс на издевку! Ребята прекрасно отзывались на подстрекательства и вот уже отовсюду летели хихиканье, колкие взгляды, подковырки и улыбочки.

– Они тебя тоже угощают? Из чего там суп сварен.... из очисток? С каждым лично знаком....

Удивительно, подумал Андрей, как легко человек перестает быть личностью и вливается в общую людскую массу! В глупую толпу! В ватагу! И как легко потом направить всю эту свору в нужное русло, особенно, если обладаешь звучным голосом здоровяка. Среди какофонии звуков выделился особенно колкий смех, Андрей увидел в дверях Курицына и выскочил из класса:

– К чему это глумливое лицедейство, Никитка!? – Курицын лишь злее рассмеялся:

– Я задел тебя за живое?

– Замучили твои бесп-п-п-почвенные нап-падки! Для чего это, ответь?!

– Чтоб ты не забывался.

– Ты же сам все п-п-прошлое лето п-п-пр-пррроторчал со мной в Бесплатной трапезе! П–п-п-ппп…

Курицын сделал резкий выпад вперед и прижал Андрея к стене:

– "П-п-п-ппп"! – передразнил Курицын. – Языком подавился? Сейчас помогу! – он схватил Андрея за галстук и затянул узел сильнее …

– Сдурел!

… сильнее, еще сильнее. Узел пренеприятно вдавился в гортань, Андрей почувствовал, как напряглись вены на шее, к лицу прилила кровь. Он вцепился в Курицына, но кто-то отвел его руки мертвым хватом.

– Строишь из себя красавчика, а возжаешься с бомжатиной! – выдохнул Никитка Андрею в лицо. – Отпущу, когда признаешь, что ты занюханный пижон!

Андрей ни проронил ни слова.

– Не слышу! – крикнул Никитка. – Твоя реплика, Чижов – "Я занюханный пижон", говори же!

В груди слишком знакомо стал стягивать ледяные цепи приступ астмы, в ушах пульсировала кровь, горло саднило, но мальчик молчал.

– Сфотографируй, – скомандовал Курицын и протянул Аникину телефон. И с нажимом: – "Я – пижон и хлюпик"!

"Странгуляционная борозда" – пронеслось в голове у Андрея. Тут в поле зрения возник Герасимов и Курицын повалился на пол. Андрей, с кашлем, оперся о колени и припал к ингалятору. Богдан помог ему ослабить узел, но мальчик содрал с себя галстук и запихнул его в карман.