Последняя афера

Между тем, редкие капли дождя медленно начинали осыпать их плечи. Игнорируя принесенную ветром прохладу, Виктория, полностью погружённая в мысли своего собеседника, с ученой внимательностью запоминала каждое произнесенное им слово. Только сейчас ей становился понятен смысл картины, который Анвар пытался разъяснить ей во время их первой встречи.

– Человек пишет картину, но он не видит жизнь, – подытожила Виктория.

– Верно, – улыбнувшись, кивнул Анвар.

Слева нарастал шум дизельного двигателя, приближающегося красного прогулочного катерах. Редкие капли, падавшие с неба перешли в дождь и люди, доселе вальяжно гулявшие, в суете разбежались по разным укрытиям.

Виктория смотрела на умиротворенного, полного спокойствия Анвара, наблюдая, как капли дождя скатывались по лбу с его мокрой седины, а затем застывали на кончике его длинного, слегка кривого носа. С каждой секундой, она все глубже и глубже проникалась искренним восхищением и тёплой дочерней любовью к этому человеку. Ей хотелось обрести ту же внутреннюю силу, ту же безмятежность, коими обладал он. Ей хотелось походить на него. Она жаждала научиться жить по-новому. Она хотела брать и отдавать. Принимать его уроки жизни и давать свои.

Спустя несколько минут, когда дождь усилился, они без спешки покинули место и отправились в кафе, которое располагалось на той же стороне набережной, неподалёку от них.

Внутри они заняли место за столиком у окна, выходящего на опустевшую улочку. В кафе было не безлюдно, но несмотря на это достаточно тихо. Лишь один из посетителей, с энтузиазмом повествующий кому-то рассказ о своих соревнованиях по баскетболу изредка сотрясал уют безмолвия. Беспрерывный шум дождя за окном, стучащего о брусчатку, редко сопровождался резким завыванием ветра.

Официант поставил две кружки ароматного какао на стол и удалился. Виктория первая нарушила молчание:

– Вы бы не хотели начать продавать свои картины?

– Кто же их купит у меня? – удивлённо, с задором воскликнул Анвар.

– Хорошо. Мне понятны причины вашего скептицизма, но прошу вас, прежде чем критиковать мое предложение и отнекиваться, пожалуйста, выслушайте. Дело в том, что я достаточно тесно знакома с директором и основателем одной очень влиятельной арт-дилерской компании. Я могу и хочу вам помочь. Её деятельность распространяется по всей земле, внося колоссальный вклад в мировое искусство. Только представьте, галерея Ивана Местровика, Третьяковка, Дрезденская, Далвич! Компания обладает тремя собственными картинными галереями, которые сегодня пользуются широкой популярностью, она сотрудничает с художниками разных статусов, представляя, как молодых, безызвестных, так и гениев современного искусства.

Анвар попытался было что-то сказать, но Виктория тут же прервала его.

– Подождите, я знаю, что вы хотите сказать. Да, вы не мастер, вы любитель. Но те мотивы, которые толкали вас на сотворение этих картин на протяжении последних десяти лет и есть настоящее искусство! Важно не то, насколько качественно и правдоподобно это изображено, а то, какой смысл вы вкладываете на поверхность полотна. Да, в искусственной деятельности важны как техника, так и умение, но искусство – это, в первую очередь, душа человека, его эмоции, это палитра счастья и страдания, взлетов и падений. То, что я услышала от вас сегодня, будоражит и мотивирует. Ваша биография, ваша жизненная позиция, философия позволяют человеку, познакомившемуся с вами, начать жить. Она пробуждает человека ото сна, понимаете? Это и есть самое важное. Ваши картины способны подарить жизни миллионам нуждающимся.

Недолго обдумав слова Виктории, Анвар заговорил холодным тоном.

– Ваши намерения имеют весьма альтруистичный характер. Это мне нравится. Но, как вы сами подметили, я не мастак. Я делаю это потому, что мне это приносит удовольствие. Я реалист и я прекрасно понимаю, что такие картины не будут пользоваться спросом. Единственная потенциальная причина сулящая успешные продажи – это жалость. Человеческая жалость к бедному, слепому художнику. Мне это не нужно ни за какие деньги, и вы должны это понимать.

– Дело ведь вовсе не в деньгах! Поймите, в вас есть потенциал, я это вижу. Сколько людей на этой планете нуждаются в вашей помощи, сколько заблудших душ, спящих умов окружает нас! Вы же сами об этом говорили! Ваши картины в совокупности с вашей биографией способны оживлять. Вы нужны людям, поверьте мне. И люди будут готовы заплатить любые деньги, чтобы посмотреть на ваши картины. И не из жалости к вам, а из собственного желания жить. Ведь все мы хотим жить. А ваши картины дарят эту жизнь. Свободную, чистую жизнь, – последние слова она произнесла полушёпотом и после недолгой паузы продолжила уже с прежней интонацией, – Что же касается вашего мастерства, я готова помогать вам, если вам этого захочется. Я не смогу писать картины вместе с вами, этим должны заниматься вы сами, ваши руки. Но я буду вам что-то подсказывать, давать элементарные уроки по смешиванию цветов, обучать разным техникам нанесения слоёв, лакированию и прочим деталям.

– Спасибо вам, Виктория за тёплые слова и за желание помочь мне. Но боюсь, что мне это не нужно. Мне не нужны ни помощь, ни слава, ни деньги.

– Но вы нужны другим людям! – резко перебила его Виктория, – почему вы не хотите помочь нуждающимся? В обмен на любовь к жизни вам потребовалось пожертвовать своим зрением. Но ведь другие могут обрести эту любовь, не дожидаясь жестоких уроков судьбы, а научившись у вас. Вы говорите, что люди слепы, что люди пишут картину, вместо того, чтобы любоваться видом, вы осуждаете все человечество, обвиняете каждого в невежестве и бездарности, но в то же время напрочь отказываетесь помочь им прозреть.

– Я вам уже дал свой ответ, Виктория, – строго ответил Анвар, – Я не намерен выступать пред публикой в роли бедного принца, давя на чужую жалость. И уж тем более я не намерен тешить чье-то самолюбие, даря возможность безвозмездно помогать несчастному инвалиду. Я, знаете…

– Извините меня, – почти перейдя на крик, в очередной раз перебила Виктория, – но, по-моему, вы больше остальных зациклены на этой жалости. Вы скупы до чувства гордой отчужденности, скупы до милосердия и до своей этой жалости к себе. Человек склонен к благородству, ему необходимо чувствовать себя нужным и незаменимым в обществе. А вы закупорились в своём панцире, назвав это мудростью, и презираете всех окружающих. Вы не хотите принимать ни чьей помощи и также не хотите помочь другим. Но это неверно! Человеку нужен человек!

Только закончив эту фразу, Виктория поняла, что возможно, на этот раз она была чересчур груба.

– На этом закончим, – тихо предложил Анвар и, потянувшись за кружкой, не рассчитав расстояние, опрокинул её, пролив какао на стол, – о, черт! Прошу, простите меня, – пытаясь нащупать салфетки рукой, быстро и робко затрепетал Анвар, – какая нелепость, простите, простите. Вы не ошпарились?

Виктория встала, чтобы взять салфетки с соседнего столика, но Анвар тут же остановил её и сделал все самостоятельно. Виктории было сложно оставаться наблюдателем в этой ситуации. Трудно просто смотреть на то, как человек с ограниченными возможностями пытается доказать всему миру то, что он самостоятельный. Тем не менее, Анвар справился. Он протер стол насухо и подал столовые салфетки Виктории.

– Еще раз прошу прощения, – виноватым тоном сказал Анвар.

– Все в порядке, – отозвалась она, вытирая коричневые пятна с брюк, – это вы меня простите. Я нагрубила вам. Мне не нужно было так говорить. И я вовсе не считаю вас гордым эгоистом. Мне очень стыдно за свои слова.

– Вы сказали то, что думали, – улыбнувшись, произнес он, – Я не держу обиды на вас. Возможно даже, в ваших словах есть правда.

Они заказали ещё по одной кружке какао и отправились в молчаливый мир мыслей. Дождь за окном стихал. Стих и голос баскетболиста, которого уже, возможно, не было в кафе. Виктория внимательно всматривалась в мутно серые глаза Анвара. Ей было интересно узнать, почувствует ли он на себе её пристальный взгляд – судя по тому, что Анвар никак не реагировал, а лишь изредка моргал и шевелил головой, прислушиваясь к какому-нибудь новому звуку, её заключение оказалось отрицательным.

Анвар с осторожностью подносил кружку ко рту, делал несколько глотков и ставил её обратно на стол. Поглаживая Майу, смирно лежащую под столом, он размышлял над словами спутницы. Вспоминая события, происходившие с ним за последние десять лет и свою реакцию на них, он все больше убеждался в правоте её слов, а вместе с тем и в несовершенстве собственной модели поведения. Он вспомнил, как однажды нахамил бездомному попрошайке, который, не признав слепца, задел его протянутой за милостыней рукой. Вспомнил и тот случай, произошедший с ним прошлой осенью, когда, гуляя в центре города со своей подругой, он оступился на бордюре и свалился на землю, а когда та ринулась помочь ему встать, он в грубой форме ответил отказом, обвинив её в излишнем внимании, предвзятости и дискриминации.

Перебрав в своей памяти с десяток подобных случаев, Анвар сознавал здравомыслие суждений Виктории, однако сменить свои внутренние ориентиры навстречу тому, от чего он так долго и старательно пытался оградиться, казалось для него непреодолимой трудностью. На протяжении всех этих лет, день за днем, час за часом, не покладая рук, он возводил кирпичную крепость, чтобы защитить себя от человеческой жалости. Скольких усилий ему стоило зауважать себя. Сколько душевной боли ему приходилось глушить в себе, чтобы не поддаться очередной слабости и не признавать собственной беспомощности. Сколько слез ему потребовалось, чтобы перестать считать себя несчастным инвалидом. И вот сегодня, позабывшему о себе прежнем уму вновь открывается истинна, где человечность и добродушие не есть жалость, а бескорыстное желание помочь другому – не есть её проявление. Он вдруг понял, что, напрочь отказавшись от принятия чьей-либо помощи, он и сам разучился помогать другим. Его мир был устроен по принципу «Если уж смог слепой, то сможет и любой другой». Воспитав в себе стальную самоуверенность, он совсем забыл о человеческой доброте, он забыл, что значит – быть нуждающимся и нужным.

В следующую минуту в кафе зашел посетитель и Майя, доселе мирно лежавшая под столом, резко подорвалась и тут же разразилась в оглушительно злобном лае. Кружки слетели со стола вниз, на этот раз угодив на пол. С пронзительным звоном разбитого стекла животный лай стал еще более диким. Взбудораженные посетители вскочили со своих мест, уютная тишина мгновенно превратилась в многоголосый беспорядочный шум. «Успокойте собаку!», «Мужчина, выведите своего пса.», «В парке выгуливать надо питомцев, а не в кафе.» Анвар некоторое время пытался усмирить разъяренного лабрадора, но попытки не увенчались успехом. С трудом удерживая шлейку в руках, он попросил раздражителя пройти подальше, освободив выход, и как только тот подчинился, Анвар наощупь бросился к дверям. Еле вытянув Майю на улицу, в недоумении от произошедшего, с разъяренным возгласом он несколько раз шлепнул её рукой.

Через минуту из кафе вышла Виктория. Оглядев возбужденную Майю вместе со своим злым хозяином, она спросила:

– С ней такое бывало прежде?

– Никогда, – коротко ответил Анвар, закуривая сигарету.

– Странно.

– Ужасный какао, – недовольно буркнул он в заключение.

Виктория рассмеялась в ответ.

Они пошли прямо, вдоль вновь оживавшей набережной. На улице снова стало тепло и солнечно. В доказательство недавно прошедшего ливня остались лишь темные лужи и приятный, свежий воздух.

– Есть ли возможность вернуть вам зрение хирургическим путём?

Анвар смутился. Он не ожидал такого вопроса.

– Есть. Однако такая операция очень дорога. Почему вы интересуетесь?

– Пытаюсь найти хоть какой-нибудь крючок влияния на вашу упрямую натуру. Раз альтруистические помыслы вас не мотивируют, буду мотивировать вас вашими эгоистичными порывами.

– Вы все о картинах? Я полагал, мы закрыли эту тему, – недовольно буркнул он в ответ.

– Мы закончили, – успокаивающе прошептала Виктория, – Но над моим предложением вы обязаны подумать. Вам ведь хочется вернуть зрение.

Глава 9.

После встречи Анвар уделил лишь несколько минут раздумьям о предложении Виктории. Хоть в словах этой хрупкой наглой девушки он и находил горсть горькой правды, идею художественной карьеры все же отвергал напрочь.

Свои дни он проводил в весьма привычном ему режиме. Работа, прогулки по парку, сеансы вечернего упоения в единстве с музыкальными произведениями бессмертных классиков, перечитывание любимых книг. Некоторые книги, имевшие особенную ценность для Анвара, были уже настолько изношены, что слова полностью стёрлись со страниц, и как бы он не давил на них пальцами, разобрать текст уже было практически невозможно. Иногда он полностью посвящал вечера сборке кубика Рубика – грани его кубика выполнены из дерева, металла, каучука, ткани, камня и пластмассы, так, что он мог их различать по текстуре. Другие вечера он слушал аудиокниги. А порой просто проводил минуты в полном бездействии, философствуя о жизни.

На неделе он несколько раз встретился с Викторией. Эти встречи отличались от предыдущих. Их общение перешло на значительно новый уровень, отличавшийся от предшествующего тёплым взаимопониманием и абсолютным единомыслием. Вопрос о картинах в беседах больше не поднимался. Хотя Виктория единожды намекнула на операцию, припомнив тот случай в кафе с Майей и незнакомцем, подведя это к своему недавнему предложению, однако Анвар никак не отреагировал, а лишь сменил тему.

В субботу после работы, забрав Майю у Антона, Анвар предпочёл сразу же отправиться домой. Он дошёл до троллейбусной остановки и дождался свой номер. Как только он очутился внутри, какой-то юноша, судя по голосу лет девятнадцати, попытался уступить ему место, но Анвар вежливо отказался.

Из-за образовавшегося затора, свойственного тому часу, троллейбус двигался прерывисто, тормозя то плавно, то крайне резко. Женщина, стоявшая рядом с Анваром, от которой сильно пахло луком и дешевыми духами, недовольно ругалась при каждом таком резком торможении. Грубая ругань из её рта вылетала с такой же неожиданностью и резкостью, с какой водитель давил на педаль, порождая не менее грубый скрежет колодок. Такая музыкальная закономерность казалась Анвару весьма забавной.

Мужской голос из колонок баритоном оповестил пассажиров о прибытии на Зелёную площадь, от неё Анвару оставалось ещё пять остановок. Люди зашевелились. Двери распахнулись и поток свежего весеннего воздуха за мгновение растворил застоявшийся смрад. Неожиданно раздался собачий лай. Это был лай Майи. Переполошенный, Анвар с силой потянул своего взбешённого питомца к себе, чтобы максимально ограничить его в движении, но внезапно его пальцы почувствовали пустоту ускользнувшей ручки. Цокот когтей вместе с устрашающим лаем Майи унеслись туда, откуда приплывал свежий воздух.

Лишенный трезвости и понимания происходящего, Анвар мгновенно бросился в сторону задней двери. Наощупь выискивая поручни, он спотыкался о ноги и врезался в тела стоявших. Шатаясь, он добрался до ступеней и, чудом не свалившись с них, вытянутыми вперёд руками упёрся во вдруг появившуюся перед ним стеклянную преграду. Троллейбус вновь тронулся. Неистовый вопль, раздиравший его глотку, ужасающей дрожью пронзал пространство, приказывая водителя остановиться. Когда звуки возгласа долетели до ушей шофера, движение прекратилось, открылись двери. Анвар вырвался наружу. Пройдя несколько метров, он остановился и ещё громче прежнего закричал, что было сил: «Ма-а-а-а-йя! Ма-а-а-а-а-а-а-а-а-а-йя! Майя, ко мне! Майя!». Он не слышал её лая. Не слышал её запаха. Не чувствовал её тепла и не осязал гладкость её шерсти. Его окружил городской хаос, хаотичный набор раздражителей, терроризирующих каждый из его органов чувств. Среди сигналов автомобилей, шуршания шин, свистка регулировщика, людского трепета и скрипа, вращавшихся призм рекламных тривижинов, среди запахов канализации, выхлопных газов, чьих-то духов и разной еды, веявшей с ближайших ресторанов и кафе, Анвар пытался отыскать хоть какую-нибудь подсказку о местонахождении своего питомца, но ничего не находил. Он вновь кликнул Майю. На фоне окутавшего его шума, собственный голос казался едва слышимым и тогда он снова прокричал ещё громче, раздирая стенки гортани. Он медленно прошел ещё шесть метров вперёд, но местность была ему неизвестна и, нащупав руками фонарный столб, он остановился. С предложением оказать помощь люди по одному подходили к Анвару, но тот отталкивал каждого, кто приближался к нему. Потерянность и безысходность бросали в пот.

Сейчас, как никогда он ощутил всем своим телом всю бесконечность пространства, где он был не больше, чем таящая снежинка, упавшая на поверхность ледяной глыбы в Антарктической пустыне. Он полностью осознал безграничность вселенной, где его трагическая история о потери своего любимца была ничуть не значимей, чем история об испарении той снежинки. Тихий, писклявый голосок прорезался где-то внутри него. Что-то очень крошечное, неосязаемое в его груди молилось быть увиденным, оно слезно молило о помощи, оно молило о сострадании. Глубоко-глубоко в сердце вдруг проснулось давно забытое, окутанное многолетним слоем пыли, чувство обиды. Так долго молчавшее, одинокое и брошенное чувство жалости к себе впервые за долгие годы вновь заговорило. Игнорировать его жалостливый стон Анвар был больше не в силах. И тогда он сдался, дав волю всем своим чувствам. Слезы, по края залившие глазницы, в секунду вылились на щетинистые щёки. Задыхаясь, он простонал вслух: «Помогите.» – рыдая, в полном отчаянии, он повторял все громче и громче – «Помогите! Прошу, помогите! Помогите же мне!». Прохожие и уже стоявшие рядом в миг окружили агонизировавшего слепца. Каждый из них искренне желал помочь. Но Анвару не становилось легче, наоборот, чем больше людей скапливалось вокруг него, тем ему было хуже, тем тяжелее было вдыхать воздух, тем беспомощней он чувствовал себя. Безумный крик страдания снова призвал о помощи.

Окружённый переполошенными, полными сочувствия людьми, обхвативший обеими руками фонарный столб, Анвар медленно сполз вниз и сел на корточки, спрятав ладонями покрасневшее лицо.

Внезапно он почувствовал, как асфальт под ним становится мягким. Его ступни начали проваливаться вниз. Что-то желеобразное засасывало его ноги все глубже и глубже. Зыбучий асфальт поглотил его по пояс и Анвар снова обнял столб, попытавшись выкарабкаться обратно. Он напряг мышцы и начал подтягиваться, но неведомая сила, тянувшая его вниз, была значительно мощнее. Улица снова сотряслась от оглушительного крика, однако теперь, ни один из стоявших рядом, уже не реагировал на него. Тени наблюдавших, до сих пор падавшие на его кожу, вдруг отступили назад. Сантиметр за сантиметром земля проглатывала тело Анвара, сдавливая внутренние органы, почти не оставляя возможности вдохнуть. Уже через пятнадцать секунд на поверхности остались лишь голова и руки. Уставшие пальцы предательски соскальзывали с холодной ребристой поверхности его последней надежды. Когда асфальт подплыл к ноздрям, Анвар уже не издавал никаких звуков, он перестал сопротивляться, а лишь мысленно прощался со своей нелегкой, но все же жизнью. Он зажмурил глаза. Через боль в легких, носом набрал как можно было больше воздуха, чтобы отсрочить свою смерть хотя бы на несколько секунд. Полужидкая консистенция плавно засосала его щеки, брови и кончики ушей. Голову полностью окутало неизвестное.

Анвар попытался пошевелиться, но тело было прочно скованно. Где-то там, в глубине, снизу или сверху зазвучала известная ему мелодия. В её нотах он узнал вторую часть двадцать третьего фортепьянного концерта Моцарта. Затем послышалось едва уловимое пение птиц. Хотя Анвар находился в парализованной неподвижности, присутствовало явное ощущение перемещения в пространстве, походившее больше на полет, словно он находился в невесомости. Музыка постепенно уплывала все дальше, становясь почти неслышимой, а трели пернатых наоборот, становились все громче и реальней.

В легких уже почти не оставалось кислорода, как вдруг зыбучая трясина неожиданно выбросила Анвара на свободу. Долю секунды его тело находилось в свободном падении, а затем плашмя приземлилось на плоскую поверхность. Сверху некоторое время на его спину осыпались небольшие кусочки переломанного асфальта. Анвар лежал на холодной кафельной плитке, нервно хватая воздух пересохшим ртом. По всем ощущениям он теперь находился в каком-то помещении, но звуки птичьего пения были так близки, как будто бы он сидел под деревом в парке.

– Ну и что это за цирк ты там устроил? – внезапно сказал грубый мужской голос.

Морщась от боли, Анвар поднялся с пола. Интуитивно он был точно уверен, что голос обращался именно к нему, но отвечать на вопрос не спешил.

– Помогите! Помогите! – передразнивая недавние крики Анвара, снова заговорил голос, – Убожество ты жалкое. Если бы ты только мог видеть, насколько ничтожно это выглядело. Испанский стыд.

Голос говорящего Анвару показался знакомым, но вспомнить, кому он принадлежит никак не удавалось.

– Кто вы? – тихими неуверенным тоном спросил он.

– А тебе какое дело? – ответил грубый голос и неожиданно рассмеялся. Смех его был довольно странным и был больше похож на обрывистое шипение змеи, – Кто тебе там должен был помочь?

– Моя собака сбежала, – начал оправдываться Анвар, – вероятно, она погналась за кем-то. А я, как вы, полагаю, уже поняли, не смог бы отыскать её самостоятельно.

– С-с-с-с-с-с! – вновь засмеялся голос, – Не смог бы её отыскать самостоятельно. Так, ты это из-за собаки принял облик половой тряпки? Ведь нет же. А? Что молчишь?

Анвар испытывал едва знакомую смесь чувств – стыда и жалости к себе одновременно. Неприятный вкус этого коктейля ассоциировался в его памяти лишь с одним человеком. Он вспомнил этот голос. Вспомнил все детали того случая с огурцами в супермаркете.

– Я вас помню, – сказал Анвар, – признаться, я бесконечно благодарен вам за ту острую дерзость, которой вы тогда не побоялись прорезать мне веки, прятавшие мои испуганные глаза.

– Видать, не прорезал. Как был слепым, так им и остался и в метафорическом, и в самом прямом смысле.

– Вы не способны представить, насколько мне трудно порой сохранять силы и мужество. Вы не можете знать, что происходит в моем сердце. Майя – это не только мои глаза, но и верный, любящий друг. И.…

Анвар почувствовал, как слезы обиды вновь начали подкатывать к глазам, но тут же отдернул себя от колких мыслей и переведя дух, продолжил чуть тверже.

– Да, вы были правы. Мои слёзы – это не только лишь слезы об утере своего друга. Это скопившаяся за многие годы боль, которую я бережно сохранял внутри себя, и которая внезапно проснулась. Каждый новый день для меня – это очередной бой с самим собой. Вы не представляете, какого это, быть слепым.

– И представлять не хочу. С-с-с-с-с! Ты не стал жалким, потому что ослеп, а ослеп, потому что всю жизнь был жалким. Быть слепым – это твоё самое заслуженное естество. Я уже говорил тебе однажды и повторю ещё в разжеванном виде: твоя боль и твои пороки – это твоя ноша. Либо ты несёшь её сам, твёрдо выстаивая очередные удары судьбы, либо становишься рабом обстоятельств, жалким ничтожеством, пищащим, как резанная свинья, во всю глотку, обняв фонарный столб по среди улицы. Ни твоя собачка, ни твоя выдуманная подружка из Канады, ни эта художница, ни хирурги, ни прохожие, никто не станет жить вместо тебя. Никто не спасёт тебя, потому что твой крик несчастный – это пустой звук, слышимый только тебе. Кому есть дело до твоих проблем? Даже те немногие, которые станут помогать тебе, будут делать это из побуждений своего собственного эго. И когда тебе покажется, что кто-то проявляет к тебе благородство, на самом деле тебя будут использовать, как раба. Ты слепая проститутка, берущая за свои услуги состраданием и жалостью вместо денег.

– Это был первый случай за долгие годы, когда я позволил себе проявление слабости, – возразил Анвар.

– И этого первого случая вполне достаточно в доказательство твоей несчастной натуры. Страдание – твой удел.

– Не слушайте его, Анвар, – внезапно прозвучал женский голос с хрипотцой.

– Виктория?

– С-с-с-с-с-с-с! Ты только посмотри на неё! – хлопнув ладошками, весело прокричал он, – Сама мать Тереза, преисполненная милосердием, собственной персоной! Теперь вот на наглядном примере реши-ка такую задачку: подумай, с какой стати ей понадобилось помогать тебе? Откуда такая заинтересованность в слепом неудачнике, который без собаки своей в туалет сходить не может? А? А ни ради наживы ли? Чем больше ты слушаешь её утешительное жужжание, тем дольше будешь служить ей. Ты уже слишком много взял авансом, теперь настала пора расплачиваться. Напиши сотню гениальных картин и отправляйся с ней за ручку на публику, откуда со сцены на дрожащих коленках будешь умолять таких же эгоистов купить у тебя хоть одну из твоей размазни.